Электронная библиотека » Виллем Фредерик Херманс » » онлайн чтение - страница 2


  • Текст добавлен: 11 февраля 2019, 19:01


Автор книги: Виллем Фредерик Херманс


Жанр: Зарубежная классика, Зарубежная литература


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Проверив, хорошо ли держится на голове шляпа, он огляделся, соображая, как быстрее дойти до машины. На глаза попалось небольшое фортификационное сооружение, перед которым сидели, прислонясь спиной к бетонной стене и вытянув ноги на каменной мостовой, двое солдат. Их каски лежали тут же рядом, на земле, и ветер развевал им волосы. Один солдат держал между вытянутыми пальцами правой руки сложенную вдвое папиросную бумажку, внутри которой лежал табак. Левой рукой он протягивал помятую черно-синюю пачку, откуда только что взял щепотку, второму солдату, сидевшему рядом.

Укрепление было построено в виде домика размером с сарайчик для велосипедов, с покатой крышей.

От деревянной опалубки на бетоне отчетливо пропечатались текстура дерева и места стыков досок. Поверх них, ради маскировки, темной охрой и известкой нарисовали кирпичи и швы между ними. Но это еще не было вершиной художественных изысков строителей, на которые их подвигла военная хитрость. На стене изобразили окно. Квадратное окно с двумя раздвинутыми по сторонам и аккуратно подобранными занавесочками. Поверхность стены между ними была покрашена черным, чтобы это напоминало полумрак в комнате, которой не существовало, а на подоконнике, чуть-чуть не по центру, стояла красная герань в горшке. И горшок, и цветок объемом, равным слою краски.

Но нельзя сказать, что это окно было полной фальшивкой и вообще не соединяло внутреннее помещение с улицей, что, собственно, должно делать любое окно. Приглядевшись хорошенько, можно было увидеть, что подоконник представлял собой длинную горизонтальную щель, через которую на серое море смотрело дуло.

Пушка, обращенная на запад, откуда противника ждать не приходилось. Назначение пушки – из-под нарисованной герани не подпускать захватчика, которому пришлось бы совершить огромный обходной маневр, чтобы не напасть с тыла.

Укрепление, преграждавшее путь воображаемому захватчику, пушка, поставленная лишь для того, чтобы опровергнуть аргумент единственного потенциального агрессора, что Голландия якобы не готова защищаться от любого врага.

Бетонная отливка с нарисованными поверх нее кирпичной кладкой и окном с подоконником и комнатным цветком, перед которой, развалясь, сидели защитники и за которой стояла маленькая пушка, казалась ярчайшим воплощением трусливой лжи, когда-либо сооруженным на земной коре. Пушки, бетон и солдаты, размышлял Альберехт, все это может понадобиться у восточных рубежей, но никак не со стороны моря. То, чего не хватало на границе с Германией, находилось здесь, не принося никакой пользы, и мирно угрожало проплывающим кораблям. Но и в ином случае, если бы эта огневая точка была обращена в сторону Германии, все равно было бы мало проку. Верит ли хоть один человек на свете, что у Голландии есть мало-мальский шанс сохранить независимость, если Германия и правда нападет?


«Для меня все это не имеет значения, – думал он, садясь в машину. – Из всех зол, которые мне могут быть уготованы, я выбрал бы смерть в ее объятиях. Но она недостаточно любит меня, чтобы со мной жить, не говоря уже о том, чтобы со мной умереть».


Он не пошел ни в какой бар. Пошел прямиком к своей машине и сразу сел в нее. Не мешкая ни минуты, поехал кратчайшим путем в свой окружной суд.

И все же в нем, чередуясь с непреодолимым желанием пренебречь обязанностями и остановиться у первого попавшегося заведения, где подают спиртное, то и дело шевелилась мысль взять и развернуться и поехать обратно в Хук-ван-Холланд, стащить ее с этого корабля, пусть даже силком, и сказать: «Никуда ты не поплывешь. Я получил сведения. Этой ночью немцы устроят торпедную атаку на твой корабль. Он перевозит стратегический груз. Мы перехватили тайное сообщение от немецкого шпиона. За кораблем следит подводная лодка. Ты останешься здесь».

То и другое чушь, разумеется. Нет у него никаких тайных сведений. И ни у какого бара он не остановится, и не будет он напиваться до смерти. Я ни разу в жизни не пренебрегал работой ради выпивки, этого не могут не признать даже самые заклятые враги. Выдумывать на ровном месте тайные сведения я тоже не стану. Но в данном случае лучше бы выдумал. Вместо этого перед расставанием он стоял и упрашивал ее:

– Ты просто-напросто искушаешь судьбу. Ищешь неприятностей. Иногда мне кажется, что евреи везде подвергаются преследованиям, потому что в глубине души считают, что этого заслужили. Документы у тебя были в порядке. Никто ничего не подозревал. Ты могла бы дожить в Голландии до конца войны без малейшего риска. Но не захотела.

– У меня есть обязательства.

– А по отношению ко мне их, что ли, нет?

– Уезжай скорее, а то опоздаешь на заседание.


Так он, притворяясь, будто не замечает, что это она навязывает ему свою волю, позволил прогнать себя с корабля, вниз по трапу. Все доводы, которые они друг другу приводили, были по сто раз проговорены раньше. Они вели этот диспут уже много недель, и получалось, что ему нечего возразить на ее аргументы. Все неопровержимые тезисы, гордо рождавшиеся у него в голове, теряли всякую убедительность, едва слетая с его губ. Когда же они наконец меняли тему разговора, у него всегда оставалось ощущение, что не она, а он терпит поражение, а также ощущение, что она это знает.


Он разговаривал с призраком, маячившим у лобового стекла, и не знал, что это я.

На дороге почти не было других машин. Мы догнали роту солдат-самокатчиков на велосипедах. Винтовки висели у них на спинах. Они ехали, петляя, нестройной толпой и то и дело выруливали на середину дороги, где легко могли попасть под машину. Я крепко держал правую ногу Альберехта, чтобы он не нажимал на газ. Он ехал по крайней левой полосе, но все равно не мог двигаться беспрепятственно. Солдаты смеялись, оборачивались на него, кричали что-то вслед, некоторые отдавали честь. Он смотрел только прямо перед собой.

– Никогда не догадаешься, что она в конце концов выдумала, – пробормотал он, хотя в машине не было никого, кроме нас с ним.

Смешное слово: «догадаешься». Что мне догадываться-то? Я ведь слышал все их разговоры, так как слышу все, что говорит он и что говорят ему, а также читаю все его мысли.

– Она сказала… она сказала… есть очень простой способ удержать меня в Голландии, милый мой Schatz. До отплытия еще четыре часа. У тебя более чем достаточно времени, чтобы донести на меня, чтобы арестовали и сняли с корабля. У меня ведь фальшивые документы…

Он умолк, и я не мог прочитать его мысли, как будто их у него в голове вообще больше не возникало.

Потом он сказал:

– Это она пошутила, но шутка казалась нехорошей. У меня возникло ощущение, будто в отношении нее я был негодяем-сутенером, будто шантажом заманил ее в постель.


А я-то читаю его мысли и понимаю, что сутенер – неподходящее слово для того, что он имеет в виду. Или подходящее? Конечно, нет. Хотя она находилась у него в квартире и днем и ночью, нельзя сказать, чтобы связь их была такой уж страстной – связь в том смысле, который нам, ангелам, чужд, но который людей почему-то заставляет то и дело судорожно восклицать: «О, мой ангел!»

– А я вообще такой.

– С каких пор?

– Никогда другим и не был. Как любовник совсем не пылок.

– Что ты, Schatz, не придумывай.

– Не придумывай? Ах, мой ангел, как ты можешь об этом судить?

– Я не святая.

– Для меня святая. Я любил бы тебя не меньше, если бы ты была святой и мы бы жили рядом друг с другом, храня целомудрие.

Молчание. Он чувствовал, что она не верит доводам, и ему потребовалось время, чтобы победить то бессилие, что вызвало ее неверие, и продолжить разговор.

– Я человек, который любит только душой. Мое тело не создано для любви. А душа создана, Сиси.

Она ничего не ответила. Только прижалась к нему своим голым телом. Я отвернулся. Он все-таки полюбил ее, сам тому удивляясь, и телом тоже и стонал сдавленным голосом: «О, мой ангел!» Она улыбалась с таким выражением, точно думала: «Не ломай комедию».


Это было давно. Пуританский дух моего подопечного заключил, что она всего лишь расплатилась с ним своим телом, а он против такой оплаты не возражал. Что за выражение: расплатилась телом. Значит, все-таки сутенер. Сутенер. Его вокабулярий оставлял мне надежду, что он не навсегда утратил веру в высокое и прекрасное.


Отвратительное воспоминание о разговоре про его не очень-то сильное животное начало этим вопреки его желанию не закончилось, потому что теперь его память освежил еще и черт.

Любить только душой? Мужчины любят телом, и еще они любят свою власть, если им удается привязать к себе другое существо.

«Власть, именно власть есть у сутенера, вовсе не любовь. Любовь – стремление потерять себя в другом, символизируемое отданными этому другому каплями спермы. А сутенер – это мужчина, который демонстрирует свою власть и в ответ получает страх. Я – сутенер. Так ведь? Но у меня оказалось недостаточно власти, чтобы привязать ее к себе. Разве? Я могу вернуть ее с помощью моих собственных полицейских. Так ведь?»

– Да, но ты никогда не злоупотреблял своей властью, – шепнул я ему на ухо. – Не надо себя так ненавидеть. Ты не сделал ей ничего плохого. Ты спас ее бескорыстно. Ничего не прося взамен. Бог видит, что намерения твои были чисты.

– Вот по большому счету я ничего взамен и не получил, – отвечает он. – А в Бога я давно уже не верю.


Ах, как мне жаль, что он больше не ходит в церковь. Насколько ему стало бы легче, если бы он исповедался!


В отчаянии Альберехт в стотысячный раз задал себе тот же вопрос, который мучил его уже четыре месяца. Он ее спас, в этом сомнений нет. Если бы не он, ее бы доставили до немецкой границы и выдали немцам и она, возможно, погибла бы в застенках гестапо. Может ли быть, что его поступок внушил ей любовь к нему? Или Альберехт – такое чудовище, что истина открылась только с ее отъездом: какое-то время она испытывала к нему благодарность, но никогда не любила?

Он снял руку с руля, сунул за пазуху и достал мятную пастилку.


Почему она вдруг стала звать его Беппо? Ему это не нравилось. Беппо – скорее кличка животного, чем человеческое имя. Но ей он так и не сказал, что терпеть не может имя, которое она ему дала.

Беппо. Слово (лишь секунду спустя до него дошло, что это, видимо, его новое имя) сорвалось с ее губ, когда она снова раскрыла глаза. Впервые она испытала блаженство благодаря мне, думал он. И что же, я теперь должен носить имя Беппо?

– Беппо?

– Теперь я буду тебя так звать.

– Почему?


Он никакими силами не мог вспомнить почему. Что она ответила тогда? Он мучительно рылся в памяти, но докопаться не смог. Навстречу попалась новая рота солдат, и он снова снизил скорость до минимума, чтобы не совершить наезд.

Эти солдаты шагали в основном слева от проезжей части навстречу движению, как велит устав, чтобы видеть встречный транспорт, но недисциплинированная часть ребят не соблюдала предписания.

У большинства были расстегнуты высокие воротнички гимнастерок. У некоторых каски не прикрывали голову, а болтались на шее сзади. Может быть, их сдуло ветром, а солдаты так и оставили их висеть на подбородном ремешке. Простительно, если учесть, что это были, наверное, плохие каски, у которых внутри тулейка, плохо сидевшая на головах защитников отечества.

Альберехт думал: здесь она находилась в опасности, этого нельзя не признать. Кто решится утверждать обратное, увидев этих вояк, которые должны защищать страну от немцев? Но штука-то в том, что Гитлер оставит нас в покое. Для него было бы слишком невыгодно на нас нападать. Как же Сиси этого не понимает и так дико рвется в Америку!

Из-за беспорядочно идущих солдат он ехал теперь так медленно, что вообще мог отпустить руль. Правой рукой подтянул рукав на левой и посмотрел на часы. Увидел, что уже позднее, чем думал, – еще позднее, чем он думал. Без двадцати пяти четыре, а заседание начиналось в четыре ровно.

Он находился уже недалеко от того города, куда ехал, но если двигаться с такой скоростью, успеть невозможно.

Опоздать после приятного времяпрепровождения, после какого-нибудь праздника или, скажем, если проспал после пьянки, – это он считал простительным, по крайней мере, своим подчиненным он это иногда прощал.

Но опоздать после того, чего ты вовсе не хотел бы делать, казалось невыносимым.

– Бога в душу! – закричал он. – Ну почему ей так приспичило уехать?

При этих словах его нога нажала на газ посильнее, а рука потянулась к клаксону.


Необдуманные движения, вызываемые гневом! Сердцебиение от бессильной злости, которая может довести несчастного до еще большей беды. От расстройства я прикрыл лицо крыльями, ведь я был уже не в силах уберечь своего подопечного от последствий безрассудных поступков. А солдаты, вместо того чтобы освободить дорогу, наоборот, сгрудились поплотнее перед его машиной, которая, скрипя тормозами, резко остановилась. Один из младших офицеров прошел среди солдат к машине и стал у дверцы с той стороны, где за рулем сидел Альберехт, сгорбивший спину, словно хотел совершить тигриный прыжок через лобовое стекло.

Сержант принялся колотить в окошечко и наклонился, чтобы заглянуть внутрь.

Альберехт все еще не опускал стекло. Тигриный прыжок. Но куда? В толпу этих улюлюкающих солдат?

Сержант от нетерпения дернул дверцу с такой силой, что она отлетела назад и чуть не сорвалась с петель.

– Ваше водительское удостоверение, – сказал военный. – Вы что, не умеете себя вести?

Я положил свою холодную ладонь Альберехту на лоб, приподнял его голову и попытался успокоить. Он посмотрел сержанту прямо в лицо и сказал невозмутимо:

– Вы ошибаетесь. У вас нет полномочий на розыскную деятельность. Знаете ли вы, кто перед вами?

– Именно это я и хочу узнать.

– Я прокурор. По отношению ко мне вы не имеете права так себя вести.

– Ничего подобного, – сказал сержант, – я имею право задержать кого угодно, кто ведет себя подозрительно вблизи военных объектов или военнослужащих.

– Вам дан такой приказ?

– Да, такой приказ.

– Тогда, молодой человек, покажите мне этот приказ.

– Это вы немедленно предъявите ваше водительское удостоверение, а то мы сейчас кое-кого вытащим из машины и обыщем. Вы этого добиваетесь?

Должно быть, Альберехт почувствовал, что я приложил к его губам палец, и промолчал. Через несколько мгновений расстегнул плащ, достал из внутреннего кармана бумажник и показал права сержанту, который протянул за ними немыслимо грязную руку. Альберехт вложил права в эту руку, а также передал сержанту бумажник, откуда только что достал их. Там лежали другие документы, которые удостоверяли личность и полномочия советника юстиции Симона Кристиана Хендрика Урбана Берта Альберехта, в чем мог убедиться любой непосвященный.

Сержант принялся читать документы с большой серьезностью. Он изучал их не для того, чтобы как можно больше узнать о моем подопечном. Он уже давно понял, что Альберехт не блефует. Задержать прокурора якобы по подозрению в шпионаже, а на самом деле просто оттого, что захотелось над кем-нибудь поиздеваться! Даже солдаты, окружившие сержанта, перестали веселиться, когда поняли, что их командир дал маху и вот-вот сам станет посмешищем. Во что это выльется? Их мимические мышцы уже приготовились к взрывам смеха по новому поводу.

Сержант продолжал серьезно читать, намереваясь как-нибудь схитрить, но ничего не мог придумать. Если бы я был ангелом-хранителем его, а не Альберехта, я бы нашептал ему мысль, которая бы не только помогла с честью выйти из положения, но и возвратила бы свободу Альберехту без дополнительных неприятностей. Но я не был его ангелом-хранителем, а его ангела поблизости не видел, или, может быть, у него вообще не было никакого хранителя.

– Придется все же составить рапорт, – сказал сержант.

Я обеими руками закрыл Альберехту лицо, так что у него потемнело в глазах, но он не сказал ни слова, пока сержант искал, как я понял, письменные принадлежности. Блокнота, по штату положенного полицейскому, у него, разумеется, не было. Поискав какое-то время, он извлек на свет Божий конверт с адресом, выведенным неуклюжим почерком его малограмотного отца, и на обратной стороне написал несколько слов.

Альберехт снова взглянул на часы. Еще семнадцать минут – и заседание начнется, а он хотел поспеть вовремя во что бы то ни стало. Но я настолько перепутал его мысли, что он не мог достаточно отчетливо сформулировать ни одной из них и молчал.

В конце концов сержант вернул ему права и документы. Альберехт высунул левую руку, чтобы закрыть дверцу. Но рука ничего не встречала, как он ее ни вытягивал. Я наблюдал за этой сценой с высоты нескольких метров над землей. Неслышно взмахивая крыльями, я парил в воздухе слева и сзади от его небольшого автомобиля.

Солдаты, обступившие его со всех сторон. Рука, бессильно шарящая в воздухе.

Слишком широко распахнутая дверца. Стародавние времена, когда дверцы крепились таким образом, что захлопывались против движения. Альберехт никак не мог дотянуться до дверцы.

Охваченный яростью и отчаянием, он завел мотор, дал газа. Мотор завыл, все выше и выше, машина рванула с места. Военные как бешеные бросились врассыпную. Я метнулся к нему, сел на плечо и прошептал: «Если ты не будешь осторожнее, то скоро встанешь на обочине с заглохшим мотором».

Он резко затормозил. Открытая дверца, повинуясь силе инерции, сделала поворот в сто восемьдесят градусов и захлопнулась. Этот звук, похоже, освободил путь для новой, важной стадии в ходе его мыслей. Мне делалось все грустнее и грустнее, но он был глух к моему голосу. А голос черта нашептывал ему свое:

– Почему бы и нет? Если она практически готова к тому, что ты снимешь ее с корабля с помощью полиции… Если у нее осталось от тебя только то впечатление, что ты хочешь удержать ее с помощью шантажа и насилия… Если у нее нет искренней потребности в твоей любви… Если она покидает тебя, всего лишь грустно улыбаясь…


– Может быть, это она держала себя в руках. Может быть, она сдерживала слезы, чтобы прощанье не было еще более мучительным. Послушай же!


Но дьявольская атмосфера внутри бешено мчащегося автомобиля отказывалась передавать звук моего голоса, и Альберехт не слушал.

Руки, только что судорожно сжимавшие руль, расслабились, правую руку он поднес ко рту. Прикусил большой палец, но не до крови, и стал размышлять, как именно это сделать. Телефонного звонка будет, наверное, достаточно. Что лучше – позвонить анонимно или действовать в силу служебного положения? На самом деле, возможно то и другое. Первое безопаснее, скомпрометирует его меньше. Зато на второе полиция наверняка отреагирует. Он может просто-напросто выдать ордер на то, чтобы срочно снять с корабля и задержать женщину по имени Ирене Муллер, у которой сильный немецкий акцент. Ничего трудного. Трудности начнутся потом. Она наверняка назовет его фамилию и не станет скрывать, что это он устроил ей паспорт и четыре месяца жил с ней. Она ведь очень умная, наверняка сможет указать свидетелей, которые всё подтвердят.

– Эта женщина чокнулась! – воскликнул он. – Как только ей пришло в голову, что я могу выдать ордер на задержание, в то время как я ее сообщник и помог ей скрываться? Какая чушь, нет слов.

Нет, он сам не будет выдавать ордер на ее арест. Об этом не может быть и речи. Значит, все-таки анонимная наводка. Он прикинул про себя, какой пост должен занимать полицейский, которого он сможет обрадовать такой наводкой. Кого-нибудь, кто легок на подъем и умеет быстро действовать. Так кто? Об этом подумаю позже. Лишь бы они ее успели схватить; эту последнюю мысль ему хотелось разработать в подробностях. Они поднимаются на корабль, просят ее предъявить документы. Этот паспорт фальшивый, говорит страж правопорядка, причем наобум. Потому что он ничего не понимает в паспортах, этот страж. Он в жизни не отличит фальшивого паспорта от настоящего. К тому же ее паспорт вообще-то вовсе не фальшивый. Он настоящий. Абсолютно настоящий. Бумага, водяные знаки, все печати и штемпели. Единственное – к ней он попал незаконным образом. Станут ли они выяснять, как именно это произошло? Привлекут ли его на основании ее показаний? Что они сделают с ней? Ее посадят в лагерь Вестерборк, построенный специально для евреев, бежавших из Германии. Евреев, легально пересекших границу, но которым больше негде жить. А также для евреев, пойманных при тайном пересечении границы и по каким-либо причинам не отосланных сразу же назад в Германию. Лагерь находится где-то в провинции Дренте, на неплодородной вересковой пустоши. Он никогда еще не задавался вопросом, как выглядит этот лагерь, знал о нем только по слухам. Наверное, там одни деревянные бараки, продуваемые насквозь. А едят из больших котелков. Стамппот. Приготовленный под присмотром раввина? Кто его знает. Что еще ему известно об этом лагере? Ничего. Но что ее туда отправят, сомнений нет. А потом? Потом она, естественно, назовет его имя. Это безобразие, что вы меня здесь держите! Немедленно позвоните советнику юстиции Альберехту! Да, сегодня же. Вам не поздоровится, если вы не позвоните ему немедленно! [4]4
  Стамппот – традиционное национальное блюдо нидерландской кухни. В русском языке иногда встречается название «лейденская смесь». Основной состав этого блюда – картофельное пюре, смешанное с другими овощами или фруктами.


[Закрыть]

Так все и будет, во всяком случае, он исходил из того, что так все и будет. Он, разумеется, мог бы добиться ее освобождения сразу же, но благоразумнее поступить по-другому. Без излишней спешки. Когда ему позвонит лагерное начальство, сообщить им, что он перезвонит. Позвать ее к телефону.

– Тебя сняли с корабля? Какой ужас. Ах, радость моя, я бы так хотел быть рядом с тобой. Но плетью обуха не перешибешь. Я посмотрю, чем тебе можно помочь. И тогда позвоню.

Несколько дней спустя. Сказать, что в два счета дело об ее освобождения решено быть не может. Возникли сложности. Я делаю, что могу. Не падай духом, милая!

Еще несколько дней спустя – сумеет ли он так долго терпеть? Но так надо, так надо! – еще несколько дней спустя он возьмет выходной и поедет в Дренте, в Вестерборк. Погода в этот день будет отличная. Вересковая пустошь весной. Он примется ее утешать прямо у нее в бараке. Ах! С каждым часом, проведенным в Вестерборке, ее любовь к нему росла и росла. Кажется, он где-то слышал или читал, что хищников, которых дрессируют для выступления в цирке, на несколько дней запирают в клетке без еды. Сначала никакой еды – а потом будут есть у дрессировщика с рук.


Анонимная наводка. Он нередко использовал в обвинительной речи сведения, поступившие в полицию из анонимных источников. Но как поступает полиция, получив анонимную наводку, он на самом деле никогда не интересовался.

Если им звонит какой-то неизвестный, располагают ли они средствами выяснить личность звонящего? Могут ли они быстро выяснить, с какого номера сделан звонок? Быть может, когда бы и откуда бы человек ни звонил в полицию или в прокуратуру, его номер регистрируется автоматически? А если ты звонишь из телефона-автомата, то вдруг из участка немедленно отправляют к соответствующей будке машину с оперативниками, чтобы выяснить, кто ты такой, прежде чем ты успеешь положить трубку и уйти?

Чушь. Все это чушь. Так будет, наверное, году этак в двухтысячном.

Совсем другое: риск, что трубку снимет полицейский, который его, Альберехта, случайно знает. И узнает по голосу. Такое вполне может быть. Но ведь Альберехт потом сможет сказать, что это звонил вовсе не он?

– Разумеется, ты просто-напросто будешь это отрицать, – сказал черт.

– Но все равно пойдут разговоры, – предупредил я, – и привкус-то останется…

Анонимный звонок, сделанный голосом, подозрительно похожим на голос прокурора… Звонит сообщить, что немецкую еврейку, которая четыре месяца прожила в доме у прокурора, надо срочно снять с корабля, вот-вот отправляющегося в Америку.

Вероятность, что его голос узнают, мала. Не преувеличивай. Минимальная вероятность, вот и все. Он позвонит в полицейский участок в Хук-ван-Холланд. Там его голоса никто не знает. Ну а дальше – что будет, когда он по телефону скажет: на этом корабле находится женщина с фальшивым паспортом, которая хочет попасть в Америку.

Что они ответят? Разумеется, спросят его фамилию. (Вас это не касается). Спросят, откуда ему это известно. (Много будете знать, скоро состаритесь). Но вполне вероятно, что они тогда скажут: «Что же, если вы больше ничего не желаете рассказывать, то мы ничего не можем сделать. У нас слишком много работы, чтобы беспокоить всех, о ком нам звонят. А то нам вообще будет не добраться до кровати. Вы скорее всего ошибаетесь, и с этой женщиной все в порядке, а если она хочет попасть в Америку, то какое нам до этого дело? Тем самым мы от нее по крайней мере избавимся. Она не будет больше нелегально проживать в Голландии, а ведь это для нас главное».

Значит, чтобы заставить их действовать, придется сообщить подробности. И что тогда: если он примется рассказывать, что эта женщина – еврейка из Германии и коммунистка, этот коп небось скажет: коммунистка? Я бы тоже стал коммунистом, если бы меня за это не выгнали с работы. Еврейка? Может, у вас вообще нет сердца? Неужели вы не знаете, как с ними обращаются в Германии?

Если Альберехт не назовет себя, к нему отнесутся без должного уважения, если это будет анонимный звонок, его воспримут как любой анонимный звонок. Или надо случайно попасть на дежурного, который втайне состоит в НСБ, или настроен прогермански, или ненавидит евреев, или все это вместе взятое. [5]5
  НСБ – Национал-социалистическое движение. Так называлась нацистская партия в Нидерландах, существовавшая с 1931-го по 1945 г.


[Закрыть]

«А пошли они все к Богу в рай! Неужели я должен использовать таких подонков, чтобы получить ее обратно! Неужели я должен зависеть от этого сброда, чтобы воспользоваться последним шансом на счастье! Чем я прогневил небеса?»

– Ничем ты небеса не прогневил, – сказал я. – Это черт их норовит прогневить, черт, нашептывающий тебе подобные мысли. А ты нет.

Но мои слова ему в одно ухо влетели, в другое вылетели.


Чтобы выгадать время, он свернул на пустынную боковую дорогу, срезавшую большую петлю, которую здесь делало шоссе, так что по ней можно было доехать до места назначения быстрее.

Въезд на дорогу с этой стороны был запрещен. Об этом сообщал знак: красный железный круг с нарисованным посередине белым горизонтальным кирпичом. Знак крепился к стойке у начала дороги и не укрылся от внимания Альберехта. Но он не придал ему значения. А черт закрыл ему уши, так что он не слышал моих увещеваний.

Дорога была очень извилистая и узкая: не зря здесь допускалось только одностороннее движение. Покрытие было чуть выше посередине и ниже по краям, между неровными кирпичами, из которого оно состояло, росли мох и трава. На каждом повороте машину так заносило, что скрипели шины, но Альберехт мчался во весь опор по этой дороге, окаймленной с обеих сторон высокими кустами, полностью закрывавшими обзор. Вдали виднелась фабричная труба, из которой ветер вытягивал горизонтальную ленту черной ваты. Потом кусты справа от дороги кончились и показалось пастбище, огороженное забором из столбов с колючей проволокой. По траве не бродило никакого скота, паслась только одна старая лошадь. Ее копыта были скрыты похожей на гамаши серой шерстью внизу ног, она непрерывно щипала траву и вообще не отрывала голову от земли. Я подумал, что старое животное стоит в такой позе не только оттого, что ни на минуту не прекращает есть, но и оттого, что голова, отяжелевшая от старости, благодаря этому хоть немного опирается на землю.

Между тем в мыслях Альберехта произошел важный поворот. Казалось, будто нарушение, которое он совершал, съехав на запрещенную дорогу, снизило его восприимчивость к нашептываемому чертом искушению предать Сиси и добиться того, чтобы ее сняли с корабля. Теперь он решил, что он недостаточный подлец, чтобы это сделать, и недостаточный лицемер, чтобы потом освободить ее из Вестерборка. Он не сможет позвонить ни под своим собственным именем, ни анонимно. Не сможет воспользоваться антисемитизмом полицейских чинов, да и вообще ничьим. Не сможет предъявлять обвинение по делу, соучастником которого себя чувствовал. Не сможет, даже если ему удастся полностью остаться за кулисами.

«Я не умею извлекать ни малейшей личной выгоды из моей должности, – размышлял он, снова прислушиваясь к черту. – Я могу подтолкнуть судей к тому, чтобы они засадили за решетку не сделавших лично мне ничего плохого попрошаек ради защиты общества от них, но для себя не могу ничего. Даже если стою на краю гибели. Даже если вот-вот сойду с ума от горя».

Его глаза наполнились слезами. Горе его было безмерно, но это было горе порядочного человека. Пусть он и лишился веры в Бога, я испытывал удовлетворение от того, что сумел наставить его на путь истинный, хотя дорога, по которой он ехал сейчас, оставляла желать лучшего. И я простил ему его маленькое прегрешенье – то, что он двигался по дороге против движения: малое зло, которое заняло место намного большего зла.


Пастбище справа от дороги, где паслась лошадь, было пусто и голо вплоть до ряда деревьев на горизонте. Еще там стояла ветряная мельница, лопасти которой не крутились. Я не мог понять, почему мельник не использует благоприятную для него погоду: ветер такой сильный, а мельница неподвижна… Зачем тогда Господь вообще поднимает ветер, глупый ты человек?

Да и корабли теперь не используют силу ветра. Потому-то люди стали такими неблагодарными безбожниками: пропускают мимо вечные благодеяния Всевышнего и упрямо кочегарят свои паровые машины и дизельные моторы, которые загаживают небесную твердь сажей и вонью.

И только мы, ангелы, еще летаем на крыльях ветра.


Так размышлял я, сидя на заднем сиденье в машине Альберехта. Признаюсь, что мои мысли отвлеклись от подопечного и в большей мере обратились к страданиям человечества в целом, нежели к терзаниям этого конкретного человека. Возможно, по этой самой причине именно сейчас и произошел ужаснейший несчастный случай.

Спереди о машину что-то так сильно стукнулось, что она изменила направление движения. Я почувствовал резкий толчок и увидел, как закачался горизонт. Потом задняя часть машины приподнялась и с грохотом снова встала на колеса. Машина, виляя, въехала в кусты и там остановилась. Мотор заглох, стало ужасно тихо. Через лобовое стекло была видна только зелень веток и листьев, прижавшихся к стеклу. Я взлетел и присел на крышу автомобиля; я увидел, что на дороге за машиной что-то лежит, и со смесью грусти и радости заметил, как из этого чего-то вылетела золотая птичка. Маленькая золотая птичка, не больше ласточки. Солнечный свет у нее на перышках блеснул на миг всеми цветами радуги, а потом птичка взмыла вертикально ввысь, тоже со скоростью ласточки, так быстро трепеща крылышками, что их уже было не различить. Казалось, это маленькое солнышко из прозрачного золота пробилось сквозь небесный купол, проделав в толще облаков круглое отверстие, и через это отверстие на меня, точно порыв ветра, снизошла восхитительная музыка. Затем облака сомкнулись, и взор мой остановился на Альберехте, открывшем правую дверцу и высунувшем наружу ногу. Вскоре я увидел его стоящим у правой дверцы, потому что через левую он выйти из машины не смог, его плащ шоколадного цвета был распахнут, но шляпа по-прежнему держалась на голове.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации