Текст книги "Заговор королевы"

И, принимая презабавную позу и уморительно важную мину, шут продолжал:

– Запертая в своей жалкой комнатке под бдительным надзором слуг ее величества, лишенная общения с придворными, и в особенности с теми, которых подозревают в ереси, Эклермонда до последнего времени проводила жизнь в полнейшем заключении. Кто бы ни был ее отец, по-моему, несомненно, что он был знатного рода и гугенот, так как его закололи в приснопамятную ночь святого Варфоломея. Будучи еще ребенком, Эклермонда была поручена вашей царственной матери, которая воспитала ее в истинной католической и апостольской вере таким образом, о каком я вам рассказывал.

– Черт возьми! Любопытная история, – отвечал король, – и теперь я вспоминаю некоторые подробности, которые ты передал, хотя они давно уже испарились из моей памяти. Мне надо видеть прекрасную Эклермонду и поговорить с ней. Наша мать дурно с нами поступила, не представив нам эту девицу.

– Ваша царственная мать всегда имеет уважительные причины для своих поступков, государь, и я отвечаю, что в настоящем случае ее кажущаяся небрежность вызвана наилучшими побуждениями.

– Убирайся к черту с твоим злым языком, негодяй, – со смехом произнес Генрих, – но мне, однако же, надо задать тебе еще вопрос. Постарайся ответить на него серьезно. Который из наших кавалеров влюблен в Эклермонду? Не обращай внимания на их взгляды, говори смело!

– Я бы не боялся говорить, если бы мне пришлось назвать одного из них, – отвечал Шико, – но дело совсем не в них. Прикажи, чтобы эти дворяне отошли на несколько шагов, и ты узнаешь имя своего соперника.

По знаку короля придворные немного отступили.

– Кавалер этот – Кричтон, – сказал Шико.

– Кричтон! – повторил король голосом, выражавшим удивление. – Несравненный Кричтон, как его сегодня прозвали, когда он в открытой дискуссии одержал верх над университетом. Поистине это опасный соперник. Но ты заблуждаешься, называя его имя. Кричтон пойман в сети нашей сестры Маргариты Наваррской, а она менее всякой другой дамы во Франции расположена переносить непостоянство. Значит, мы можем быть спокойны с этой стороны. Вдобавок он нисколько не думает о других красавицах. А кстати о Кричтоне: я теперь вспомнил, что еще не видел его сегодняшним вечером, удостоит ли он своим присутствием наше празднество? Наша сестра Маргарита вянет в его отсутствие, как больной цветок. Самые резкие остроты Брантома и самые причудливые стихи Ронсара не в состоянии вырвать у нее улыбку. Что же с ним случилось?

– Я ничего об этом не знаю, – отвечал шут. – Он с величайшей быстротой удалился из Наваррской коллегии по окончании битвы с этими коварными школьниками, этими полновесными олухами, как назвал бы их дядя Панург, из которых многие, как я уже докладывал вашему величеству, водворены в тюрьму в ожидании вашего распоряжения. Но что было с ним после этого, я не знаю, кроме того, что он, возможно, открыл убежище похитителя.

– Ты говоришь загадками, – с важностью сказал король.

– Вот этот может вам объяснить загадку, государь, – отвечал Шико. – Он премудрее самого Эдипа[61]61
  Эдип – мифологический персонаж, фиванский царь; сам того не зная, убил своего отца и женился на своей матери; узнав истину, ослепил себя. Миф об Эдипе послужил сюжетом для многих авторов (Софокл, Сенека, Боккаччо, Вольтер и др.).


[Закрыть], этот черный астролог, от него вы все узнаете.

– Руджиери! – вскричал король. – В самом ли деле это наш астролог, или кто-либо из скрытых за масками воспользовался его костюмом?

– Это совершенно невероятно, – отвечал Шико. – Разве что тот, кто стремится быть в один прекрасный день заколотым, что, вероятно, ожидает Руджиери, если только он избегнет виселицы.

В ту минуту, как Шико оканчивал свои слова, астролог подошел к королю, и в его обращении было заметно смущение и беспокойство.

– Что такое случилось? – спросил у Руджиери шут, глядя на него со злобной гримасой. – Разве звезды потемнели, а луна затмилась? Или на небе появилась длиннобородая комета? Какое еще чудо совершилось? Или твой любовный напиток не удался? Твои изображения растопились, или по ошибке ты отравил друга? Не убежал ли твой карлик с ведьмой или с саламандрой? Не превратилось ли твое золото в сухие листья? Не оказались ли поддельными твои драгоценности? Не потеряли ли свою силу твои снадобья? Именем Трисмежиста, что же произошло?

– Удостойте меня, ваше величество, минутой разговора, – сказал Руджиери, низко кланяясь и пренебрегая насмешками шута. – То, что мне надо передать вам, очень важно.

– Если так, то говори, – приказал король.

Руджиери взглянул на Шико. Король сделал знак рукой, и шут против воли удалился.

– Бьюсь об заклад, – прошептал он, – что эта проклятая сова вылезла из своего дупла для того, чтобы рассказать королю о Кричтоне и о джелозо. Если бы я мог слышать что-нибудь из этого разговора! Мне кажется, что мой слух не так тонок, как обычно, или же хитрый плут намеренно говорит тише. Его величество, кажется, крайне изумлен, но не рассержен. Он улыбается. Что же это за мнимая тайна, которую передает этот старый обманщик?

В продолжение этого времени Генрих с видимым изумлением слушал сообщения Руджиери, прерывая их только отрывистыми восклицаниями и пожатием плеч. Когда астролог закончил, он после минутного размышления ответил ему с улыбкой:

– Я наблюдал за этой маской в отеле Бурбон, Руджиери, но я и не подумал, чье лицо под ней скрывается. Смерть Христова! Нечего сказать, хорошее известие ты принес мне, аббат. Кажется, с меня достаточно моих собственных грешков, чтобы еще брать на себя ответственность за чужие. Но все-таки этот молодой ветреник может быть уверен в моей помощи. Видел ли ты принца Наваррского?

– Нет, государь, – отвечал Руджиери, – и что бы ни случилось, какой бы опасности ни подвергался он благодаря своей молодости и горячей крови, умоляю ваше величество сохранить его тайну и не отказать ему в вашем покровительстве.

– Ничего не бойтесь, даю вам наше королевское слово. Corblue![62]62
  Черт возьми! (фр.)


[Закрыть] Я люблю всевозможные тайны и интриги и с удовольствием поддержу его. Этот молодой человек, пускающийся на такое безумное приключение, в моем вкусе. Я восхищен этой историей, но все-таки, признаюсь, не могу понять, как подобная женщина могла ему причинить столько мучений. Наши актрисы обыкновенно не так жестокосерды и особенно к человеку, такому значительному, как наша маска. Эх, аббат, мне кажется, что это небывалый случай.

– Здесь кроется колдовство, государь, – таинственно отвечал Руджиери, – его удерживают чары.

– Матерь Божья! – сказал король, набожно крестясь. – Предохрани нас, Святая Матерь, от козней демона, и все-таки, Руджиери, я должен сознаться, что я не совсем верю этим мнимым искушениям. В черных глазах этой джелозо, наверное, заключается гораздо более очарования, чем в твоих самых искусных составах. Но каков бы ни был источник, ясно, что очарование достаточно сильно, чтобы свести с ума нашу маску, иначе он бы никогда не наделал таких безумств, гоняясь за этой женщиной.

– Государь, я выполнил мое поручение, – отвечал Руджиери. – Я предупредил ваше величество о попытках Кричтона. Позволите вы мне удалиться?

– Останься! – сказал король. – Мне пришла в голову одна мысль. Де Гальд, – обратился он к старшему камердинеру, – передайте королеве, нашей матери, что мы желаем переговорить с ней одну минуту, и вместе с тем попросите от нашего имени ее величество, чтобы она воспользовалась этим случаем представить нам девицу Эклермонду.

Де Гальд, отвесив поклон, удалился.

– У меня тоже есть тайна, Руджиери, и – странная вещь – этот Кричтон и в ней замешан. В первый раз сегодня вечером узнал я, что в Лувре была воспитана чудная красавица, никому не известная, но в которую влюблен Кричтон. Я только что пришел в себя от изумления, вызванного этой новостью, как ты явился с известием, что этот красивый джелозо, доставивший мне столько удовольствия своими песнями и романсами, оказался переодетой девушкой, которая, спасаясь от преследований итальянца, бросается в объятия Кричтона. Что должен я обо всем этом думать, хорошо зная, что этот самый Кричтон – счастливый возлюбленный нашей сестры Маргариты, которая ради него отказалась от всех своих прежних страстишек и которая стережет его с бешеной ревностью, как будто это ее первая любовь? Что должен я об этом думать?

– Что Венера улыбнулась ему при рождении, государь, – отвечал Руджиери, низко кланяясь. – Он многим обязан не самому себе, а влиянию небесных светил. Его предназначение – постоянный успех. Клянусь Нострадамусом![63]63
  Нострадамус Мишель (1503–1566) – французский астролог, врач, автор знаменитого сочинения «Центурии» (1558), в котором он дает многочисленные предсказания.


[Закрыть] Вы счастливы, ваше величество, что не находитесь в положении нашей маски. Если бы вы удостоили вашим расположением ту же девицу, которую любит Кричтон, то я боюсь, что даже вы имели бы очень мало шансов на успех.

– Sang Dieu![64]64
  Клянусь Богом! (фр.)


[Закрыть] – воскликнул Генрих. – Они все одного мнения. Точно так же думает и Шико. Послушай меня, Руджиери, что касается Эклермонды, то я имею на нее свои виды. В деле джелозо ты и твоя маска можете рассчитывать на мою поддержку. Взамен я обращусь к тебе за помощью, если встретится какое-либо непредвиденное препятствие. Что же касается Кричтона, то мы предоставляем его бдительности нашей сестры Маргариты. Ей достаточно будет намека. Она избавит нас от больших затруднений. Мы увидим, может ли сам несравненный Кричтон потягаться в любовных делах с Генрихом Валуа.

Руджиери пожал плечами:

– Бесполезно бороться против влияния звезд, государь.

– Но ведь звезды не говорят, что Эклермонда будет принадлежать ему, а, аббат?

– Его земное поприще будет блистательно, – отвечал Руджиери – по крайней мере, звезды предсказывают ему это.

В эту минуту приблизился де Гальд и доложил о ее величестве Екатерине Медичи и девице Эклермонде. Обе были без масок.

Эклермонда

Генрих III, хотя и совершенно лишенный чувств, был самым воспитанным государем в мире. Итак, с утонченной вежливостью обращения, которой обладал в высшей степени, он подошел к Эклермонде и, пока она выражала ему свои верноподданные чувства, взял ее руку и поднес к губам. Потом с самой привлекательной улыбкой принялся расточать похвалы ее красоте в тех лестных словах, которые так увлекательно умеют говорить вообще все короли, а Генрих лучше всех других. Он с такой ловкостью старался рассеять ее смущение, что весьма скоро преуспел в этом. Да и в самом деле, какое женское сердце устоит против внимания, оказываемого монархом?

Изумленная появлением астролога, присутствие которого на балу помимо ее воли она не могла себе истолковать и который напрасно старался разными выразительными жестами дать ей понять, зачем он пришел в Лувр, Екатерина Медичи, всегда подозрительная к своим поверенным, не сумела или не пожелала понять эти жесты. Во время непродолжительной церемонии представления она устремила на него разгневанный взор и, как только позволил ей этикет, отозвала Руджиери в сторону и стала расспрашивать о причине его присутствия. Увидав, что его проницательная мать занята, Генрих, спешивший воспользоваться представившимся случаем начать поход к сердцу прекрасной фрейлины, предложил руку Эклермонде и осторожно отвел ее в нишу великолепного окна, чтобы иметь возможность говорить с ней наедине.

Хотя обычно Генрих не был искренен в выражениях своего восторга, в этом случае мы должны снять с него обвинение в притворстве. Его в высшей степени поразила, да иначе и не могло быть, чрезвычайная красота Эклермонды. Пресыщенный блеском красавиц своего двора, с сердцем, нелегко поддающимся новым впечатлениям и склонным слишком строго относиться ко всем деталям женской красоты, он должен был согласиться, что не только не встречал ничего равного красоте Эклермонды, но что в ее лице, во всей ее фигуре и – что имело равную важность в его глазах – в ее наряде не было ни малейшей детали, которую бы его разборчивый глаз не нашел безукоризненной.

Увы! Как мало представления могут дать слова о той красоте, которую мы желали бы описать. Образ, созданный поэтом, исчезает под красками, которые он вынужден употреблять. Перо бессильно описать то, что так живо изображает кисть; оно не может ни с совершенной точностью определить изящный контур лица, ни передать свежести и жизненности цвета кожи, блеска глаз, красоты губ, оттенка волос. Одно только воображение в силах представить все эти подробности, и мы охотно уступаем воображению читателя заботу начертать портрет Эклермонды, снабдив его только кое-какими советами для руководства. Итак, представьте себе черты лица, отлитые по самому безукоризненному образцу и выточенные с самым нежным и строгим вкусом. Глаза – глубокие, темно-голубые, с выражением неизъяснимой кротости, уста несут в себе несказанную прелесть, а крошечная ямочка на круглом и гладком подбородке просто очаровательна. Ее высокий белый лоб оттеняли каштановые волосы. Заплетенные на затылке в косы и слегка завитые с боков, они были украшены ниткой жемчуга и соединены на затылке бантом из лент – прическа, введенная во Франции злополучной Марией Стюарт, награжденная ее именем и вошедшая во всеобщее употребление. Ее лебединую шею охватывал гладкий кисейный воротничок, обшитый кружевом. Платье было сделано из роскошного флорентийского бархата пурпурного цвета, длинный заостренный корсаж которого привлек внимание Генриха к тонкой талии и великолепно сформированной груди молодой девушки. Мы заметим мимоходом, что чрезмерная страсть к тонким талиям достигла тогда своего апогея. Корсаж, так же плотно прилегавший, как латы, стягивался на талии до того, что те дамы, полнота которых переходила за ожидаемые пределы грации, с трудом могли дышать в его обременительных тисках, тогда как нелепые рукава, которыми отличались кавалеры той эпохи, были также в употреблении у дам. Эклермонда, наравне с прочими, заплатила дань этой моде, составлявшей преступление против красоты; в противном случае, несмотря на все свое очарование, она вряд ли бы заслужила благоволение своего государя. Нас уверяли, что эти объемистые покровы рук набивались огромной кучей шерсти, которая их поддерживала, и были таких размеров, что вмещали в себя три или четыре рукава современного покроя. Они обшивались кружевами с зубчиками, а кисейная оборка, так же накрахмаленная, как и та, которая носилась на воротнике, дополняла смешной наряд рук. На шее Эклермонды была надета цепочка из золотых медальонов, а единственная жемчужина в форме груши висела на груди.

При высоком росте Эклермонда имела грациозную и горделивую походку. Любуясь ее прелестной и кроткой наружностью, Генрих думал, что, за исключением одной только женщины, он никогда не видел ничего подобного ее красоте. Эта женщина была Мария Шотландская, прелести которой во времена ее свадьбы с его старшим братом Франциском II произвели сильное впечатление на его молодое сердце и восхитительные черты которой имели такое необычайное сходство с чертами Эклермонды, что оно его поразило. Ее глубокие голубые глаза имели ту же томность, улыбка – ту же неизъяснимую прелесть. Те же жемчужные зубы, тот же вздернутый носик – высшая прелесть женщины, хотя он и составляет признак склонности к кокетству тех, которым принадлежит, тот же гладкий лоб, – одним словом, сходство было необычайно, и Генрих не замедлил его отметить. Через несколько минут он уже был влюблен до безумия, то есть настолько влюблен, насколько это возможно для короля в подобных обстоятельствах и в особенности для такого пресыщенного человека, каким был Генрих.

– Клянусь Купидоном! Прекрасная Эклермонда, – сказал он, все еще удерживая ее руку, – мы, право, способны обвинить нашу мать в оскорблении величества за то, что она так долго лишала нас удовольствия, которое мы вкушаем, приветствуя на нашем балу под масками самую прелестную из наших гостей. Клянусь Богом! Зная наше пылкое поклонение красоте, ее величество жестоко с нами поступила, и нам было бы трудно забыть ее поступок, если бы наше настоящее удовольствие не заглаживало до некоторой степени нашего прежнего разочарования.

– Ваше величество придает этому обстоятельству гораздо более значения, чем оно на самом деле того заслуживает, – отвечала Эклермонда, стараясь легонько высвободить руку. – Как ни лестно для меня ваше внимание, но я никогда не добивалась этой чести.

– Совершенно справедливо, моя красавица, – возразил король. – Красота имеет такое право на наше внимание, что перед ним все прочие соображения отходят на второй план. Мы не были бы настоящим Валуа, если бы поступали иначе. Вы позволите мне отвести вас к столу? – прибавил он более тихим голосом и с такою горячностью, относительно которой невозможно было ошибиться.

Краска покрыла лицо Эклермонды.

– Государь, – ответила она, похолодев, – рука моя в вашем распоряжении.

– Но не ваше сердце? – спросил король голосом, полным страсти.

Эклермонда задрожала. Она видела опасность своего положения и призвала на помощь всю свою смелость.

– Государь! – возразила она, опустив глаза в землю, голосом, которому старалась придать твердость. – Я не могу располагать моим сердцем, оно уже не принадлежит мне.

– Смерть Христова! – вскричал король, не будучи в состоянии побороть свое неудовольствие. – Вы признаетесь, что вы влюблены…

– Я этого не говорила, государь.

– Как? Ведь ваше сердце принадлежит другому!

– Я обручена с Небом, мое назначение – монастырь.

– Только-то? – сказал Генрих, становясь спокойным. – Я было подозревал, что существуют другие узы, которые вас привязывают к земле. Но монастырь? Нет, нет, этого никогда не будет, милочка.

– Ваше величество не станет противиться велению Неба, – возразила Эклермонда.

– Я не буду противиться моему собственному желанию, – весело ответил Генрих, – жертва слишком велика. Никакой монастырь не скроет такую прекрасную святую, пока я могу удержать ее. Небо, я уверен, не имеет никакого желания отнимать у нас сокровища, которыми оно нас наделило. Подобные дары редки, ими не надо легкомысленно пренебрегать, и я исполню свою обязанность, сделав невозможным это жертвоприношение на алтаре неверно понятого усердия. Если это решение исходит от королевы-матери, то мы употребим нашу власть, чтобы противодействовать ее намерениям, так как, клянусь Пресвятой Богородицей, дитя мое, я не могу допустить, что свет вам так сильно опротивел, что вы желаете удалиться от него, тогда как вас ожидает самое блестящее будущее. Ваш путь усыпан цветами, и все рыцарство Франции с ее монархом во главе готово сражаться за одну вашу улыбку.

– Такова воля королевы, вашей матери, – отвечала Эклермонда, бросая робкий взгляд на Екатерину Медичи, которая не заметила этого взгляда, будучи слишком поглощена своим глубокомысленным совещанием с астрологом. – Решение ее величества будет исполнено. Я в ее власти, она распорядится мною по своему усмотрению.

– Но не без нашего соизволения, – добавил король, – а мы не будем очень торопиться дать его. Смерть Христова! Ее величество так играет нашим скипетром, как будто ее рука управляет им. Мы удостоверим ее в противном. Как могла ей прийти нелепая мысль похоронить прелестнейшую из своих фрейлин в стенах неизвестного монастыря! Это выше нашего понимания. Куда бы еще ни шло, если бы это придумала наша королева Луиза, которая постоянно носит требник в своей сумке. Но чтобы наша мать, хотя столь же ревностная, как и мы, в деле обеден и вечерен, но не особенно фанатичная, решилась на такой нелепый поступок, – вот что для меня непонятно. Corbleu! У нее существуют какие-нибудь особенные причины.

– Ее величество, сколько мне известно, не имеет других причин, кроме своего усердия к вере.

– Вам может так казаться, моя милочка, но побуждения нашей матери глубоко сокрыты. Какова бы ни была причина, вам нечего бояться ее вмешательства. Разве только вы будете побеждены собственной склонностью, иначе вы никогда не дадите обета, отдающего вас во власть Неба в ущерб тем, которые остаются привязанными к земле.

– Мои уста не произнесут никогда этого обета, – с живостью возразила Эклермонда, – но я не могу, не смею принять от вас эту милость, государь.

– Почему же, милочка?

– Короли не раздают милостей без надежды на вознаграждение, а я не могу ничем вознаградить вас.

– Вы, по крайней мере, можете отблагодарить меня улыбкой, – сказал с нежностью Генрих.

– Я бы вас благодарила на коленях, государь, за ту милость, которую вы мне обещаете, если бы было достаточно одного выражения благодарности, но я чувствую, что этого будет мало. Я не могу ошибиться в значении ваших взглядов. Благодарность, преданность, честная привязанность к вашему величеству будут всегда наполнять мое сердце, но не любовь, кроме той, которой каждый подданный обязан своему государю. Располагайте моей жизнью и моей участью, но не требуйте моего сердца, государь, оно не принадлежит мне более, и вы стали бы безуспешно его добиваться.

– Если оно не принадлежит вам, – возразил с легкой иронией Генрих, – то кому же вы его отдали?

– Ваш вопрос не великодушен, он недостоин вас!

– Ну так я вас освобождаю от ответа, – сказал король. – Тем более, – добавил он с многозначительной улыбкой, – что мы уже знаем эту тайну. Нам известно каждое слово, сказанное в этих стенах, а слова несравненного Кричтона не были настолько тихи, чтобы избежать нашего внимания. Что, Эклермонда, ошибаемся ли мы?

– Государь!..

– Не дрожите, дитя, я никогда не раскрою эту тайну. Но, однако же, есть одна особа, против которой я обязан вас предостеречь. Вы ее не так хорошо знаете, как я. И дай бог, чтобы вы никогда не узнали ее лучше!

– О ком вы говорите, ваше величество? – спросила Эклермонда со смущенным видом.

– Кто эта особа, которую вы там видите? Кто королева, солнце празднества, вокруг которой совершают свое движение все меньшие звезды и которая распределяет свои лучи равномерно на всех, как это обыкновенно делают подобные светила?

– Сестра вашего величества, Маргарита Валуа?

– Так точно, против нее-то мы вас и предостерегаем.

– Я вас не понимаю.

– Смерть Христова! Это странно. А между тем мы говорим достаточно ясно. Вы, конечно, не вздумаете уверять нас, что для вас неожиданен сделанный нами намек на связь Кричтона с нашей сестрой Маргаритой! Весь двор знает и говорит об этом или, скорее, говорил, так как эта скандальная история уже устарела и никого больше не занимает. Наша сестра так часто меняет своих обожателей, что только одно ее постоянство может еще возбудить удивление. Недавно еще это был Мартиг, потом Ла Моль[65]65
  Ла Моль Гиацинт де (?–1574) – французский дворянин, фаворит герцога Алансонского Франсуа. Жертва придворных интриг; казнен по обвинению в наведении порчи на короля.


[Закрыть], далее красавец Сен-Люк, потом де Майен – добрый товарищ, большой и толстый, как называет его наш брат Генрих Наваррский, потом Тюренн[66]66
  Тюренн Анри де Ла Тур д’Овернь (1555–1623) – французский военачальник и придворный, виконт, активный участник религиозных войн во Франции, гугенот, отец знаменитого полководца времен Людовика XIV.


[Закрыть] – из прихоти, потом Бюсси д’Амбуаз[67]67
  Бюсси д’Амбуаз Луи де Клермон (ок. 1549–1579) – французский дворянин, видный политический деятель своего времени, фаворит герцога Алансонского Франсуа; убит в результате политических интриг последнего.


[Закрыть]. Место Бюсси занял Кричтон, который, обезоружив д’Амбуаза, слывшего до тех пор непобедимым на шпагах, остался его победителем и в любви, заключив собою длинный ряд любовников нашей прелестной сестры. Вот вам положение дел. Долго ли будет так продолжаться? Это зависит от вас. Маргарита никогда не потерпит соперницы, а можете ли вы допустить, чтобы тот, кого вы любите, был рабом и любовником другой женщины?

– Я этого не знала. И добивался ли он… добивается ли сеньор Кричтон расположения королевы Наваррской?

Король улыбнулся.

– Кричтон обманул вас, – сказал он после минутного молчания, в продолжение которого внимательно следил за переменой, происходившей на лице молодой девушки.

– Действительно, он обманул меня, – отвечала она с тоской.

– Забудьте его.

– Я попробую.

– Вы можете сделать и больше. Месть в вашей власти. Его коварство заслуживает этого. На вашей стороне вся выгода положения, противопоставьте королеве короля.

– Никогда!

– В таком случае вас ожидает монастырь.

– Я скорее умру!

– Как так?

– Я никогда не соглашусь на пострижение.

– Что это значит? Разве ваша совесть не упрекает вас? Ба! Неужели приемная дочь Екатерины Медичи еретичка? Это невозможно.

– Достаточно, что я готова умереть.

– Вы еще дорожите жизнью, надеждой, любовью…

– Меня привлекает Небо, государь, Господь – моя единственная опора.

– Тогда для чего же отказываться от пострижения?

Эклермонда не отвечала.

– Ах! Что значат эти колебания?.. Я боюсь, что мои подозрения были обоснованны. Неужели вы увлеклись гнусным учением Лютера[68]68
  Лютер Мартин (1483–1546) – деятель Реформации в Германии, начало которой положило его выступление в Виттенберге с 95 тезисами против индульгенций (1517). Основатель лютеранства, идеолог консервативной части бюргерства.


[Закрыть] и Кальвина? Неужели вы одурманены их жалкой ересью? Неужели же вы подвергли опасности спасение своей души?

– Я, напротив, думаю, что я приблизила его, государь, – отвечала с кротостью Эклермонда.

– Как, вы сами сознаетесь…

– Я протестантка.

– Проклятие! – вскричал Генрих, отступая, перебирая четки и опрыскиваясь духами одного из флаконов, висевших у него на поясе. Протестантка, смерть Христова! Еретичка в нашем присутствии! Какой стыд для нашей проницательности! Да еще такая хорошенькая молодая девушка! Черт возьми! Снисхождение, разрешение и прощение грехов, даруй мне, Господи, – продолжал он, набожно крестясь. – Я прихожу в ужас. От разных мыслей и наваждений бесовских избави меня, Господи. – Потом он еще раз прочитал «Отче наш», снова опрыскал себя и после этого прибавил с большим спокойствием: – Это счастье, что никто нас не слышал. Еще не поздно отречься от ваших заблуждений… Откажитесь от ваших неразумных слов, и я их забуду.

– Государь, – спокойно отвечала Эклермонда, – я не могу отречься от того, что сама утверждала. Я придерживаюсь реформатского исповедания. Я отвергаю всякую другую веру. Та, которую я исповедую, есть истинная. В этой вере я буду жить, в ней же, если надо будет, и умру.

– Ваши слова могут легко стать пророческими, сударыня, – сказал Генрих насмешливым голосом. – Понимаете ли вы, какой опасности подвергает вас это безрассудное признание в ваших заблуждениях?

– Я готова подвергнуть себя той же участи, как. и мой отец и все мое семейство, ставшие мучениками за веру.

– Все вы, еретики, очень упрямы. Этим объясняется ваше сопротивление моим желаниям. И все-таки, – прошептал он, – я не уступлю так легко, из-за беспокойства совести я не намерен поступать против своих желаний. К тому же мне пришло на память, что я имею индульгенцию от Его Святейшества папы Григория XIII, подходящую к данному случаю. Посмотрим на ее содержание: за связь с гугеноткой – двенадцать добавочных обеден в неделю в течение трех недель, или богатый ларец для ризницы церкви Невинных, или сто золотых урсулинкам[69]69
  Урсулинки – женский монашеский орден, основанный в 1537 г. под покровительством святой Урсулы, католической святой VII в.


[Закрыть] и такую же сумму иеронимитам[70]70
  Иеронимиты – общее название различных монашеских орденов, избравших своим патроном блаженного Иеронима.


[Закрыть], или процессия с монахами ордена бичующихся. Этой ценой я заслужу прощение Его Святейшества. Епитимья довольно легкая, но хотя бы она была и труднее, я бы охотно ее перенес. Странная вещь! Гугенотка, затерявшаяся в Лувре, – это надо исследовать. Наша мать должна знать эту тайну. Ее осторожность, ее таинственный вид доказывают, что это дело ей известно. Мы справимся об этом на досуге, равно как и о подробностях, касающихся этой девушки. Гугенотка! Смерть Христова! От кого научились вы, – спросил он, – этим проклятым догмам?

– Ваше величество, извинит меня, если я не отвечу на этот вопрос?

– Как вам будет угодно, милочка. Теперь не время и не место выпытывать у вас ответ. Ваша история и ваше поведение сбивают меня с толку в одинаковой степени, но все равно со временем все объяснится. Пока что я был обыкновенным поклонником, старающимся в этой роли добиться вашего расположения. Теперь же я снова становлюсь королем и прошу вас не забывать, что вы моя подданная, что от меня зависят ваша жизнь, ваша свобода, вся ваша особа. Я также не упущу из виду потребности вашей души, в целях ее спасения я могу обратиться к помощи самых ревностных из наших церковнослужителей. Если принятые мною меры покажутся вам слишком строгими, жалуйтесь за это на ваше собственное упрямство. Мое самое искреннее желание – поступать ласково. Я требую лишь повиновения. Итак, я даю вам время на размышление до полуночи. Вы положите на одну чашу весов мое благоволение, мое покровительство, мою любовь – так как я вас все-таки люблю, а на другую – неверность Кричтона, монастырь и, может быть, еще более тяжелый жребий. Сделайте выбор. После ужина вы мне дадите ответ и не упускайте из виду, что он бесповоротно решит вашу участь.

– Мой ответ всегда будет одинаков, – сказала Эклермонда.

В эту минуту на другом конце зала раздались шумные рукоплескания, тогда как оркестр в это время играл веселые арии. Эклермонде эти звуки казались дикими и нестройными, и весь этот шум радостного веселья раздавался в ее ушах подобно адской музыке. Блестящие залы с их беспрестанно меняющейся толпой масок исчезли, и пред глазами ее предстали, подобно фантастическому видению, инквизиторы, закрытые капюшонами, строгие и угрожающие судьи, монахини в белых одеждах, пред которыми, казалось ей, она стоит с распущенными волосами, закрытая покрывалом.

Она хотела бежать и искать защиты, но, оглянувшись вокруг, увидела около себя только приторное и нахальное лицо Генриха.

Музыка снова весело заиграла, и танцующие пары пронеслись мимо них подобно огненному вихрю.

– Но мы только даром теряем здесь время, – сказал король. – Не говорите ни слова Кричтону о нашем разговоре, сударыня, если вы дорожите своей и его жизнью, а если, что весьма вероятно, он появится на нашем празднике, то наденьте снова вашу маску и возвратите себе прежнее хладнокровие. Вот так, очень хорошо!

Едва будучи в силах сдерживать волнение, Эклермонда, следуя приказанию короля, надела маску и хотя с трепетом, но подала ему свою руку.

В то время когда они выходили из ниши окна, где происходил их разговор, Шико подошел к Генриху.

– Что тебе надо, шут? – спросил Генрих. – Твое благоразумное лицо имеет более осмысленное выражение, чем обычно.

– Это доказывает, что я не влюблен и не пьян, – отвечал Шико, – а вы сами знаете, что оба эти случая только усиливают наше фамильное сходство, так как ваше величество постоянно или то, или другое, а довольно часто – и то и другое вместе. Итак, потрудитесь отнести избыток осмысленности на моем лице на счет моей воздержанности и моего благоразумия.

– Что предвещают эти цветы красноречия?

– То, что глашатай объявляет на площади: новости! новости!

– Хорошие или дурные?

– Дурные для вас, хорошие для вашей очаровательной собеседницы.

– Это еще почему?

– Потому что случилось то, чего вы оба ждали. Она будет довольна, а вы обманетесь в своих надеждах.

– Послушай, ты выбрал дурное время для шуток!

– Значит, я поступил совершенно как вы, ваше величество, выбрав его для изъяснения в любви.

– Замолчи, негодяй, или говори, что привело тебя сюда?

– Что сделает государь для человека, которого он желает почтить?

– Кто же этот человек?

– Тот, кто более Генриха Лотарингского, или Генриха Наваррского, или Филиппа Испанского, или даже – вопреки всем законам – вашей царственной матери угрожает вашей власти, государь. Смотрите, как ваши верные подданные отдаляются от вас. Если ваше величество сами уклоняетесь от этого долга, то позвольте девице Эклермонде приветствовать его.