Текст книги "Время любить"

Вадим Федорович стоял у металлической решетки, отгораживающей летное поле от аэровокзала, и смотрел на широкую бетонную полосу, с которой взлетал длинный серебристый «Ил-62». Незаметно оторвавшись от земли, турбореактивный лайнер, задрав длинный заостренный нос, плавно пошел вверх. Одно за другим убрались спаренные шасси, уши плотно заткнул мощный рев двигателей. Самолет, волоча за собой дымный след, на глазах уменьшался, вот его крылья коснулись пышных кучевых облаков, ослепительно вспыхнули плоскости, и «Ил-62» исчез в белом айсберге, лишь замирающий гул еще какое-то время напоминал о лайнере.

Там, в вышине, солнце еще светит, а на летном поле с каждой минутой становится все сумрачнее: с Пулковских высот наползает огромная синяя туча, нацеленная тупым носом на город, это от нее резво убегают кучевые облака, чуть ли не задевая за шпиль аэропорта. Надвигается гроза, уже зеленоватые скелеты молний то и дело негативом отпечатываются на темном боку тучи. Гром еще не набрал силу, добродушно погромыхивает вдали.

Вадим Федорович взглянул на часы: без четверти восемь. Самолет с Виолеттой Соболевой должен приземлиться в восемь ноль-ноль. Пока по радио не объявили, что рейс задерживается. Встречающие ждут в зале, куда, будто из другого мира, по конвейеру приплывает багаж. Сумки и чемоданы вздрагивают, поскрипывают, а бесконечный конвейер ползет и ползет. Если кто не взял с него свою поклажу, то она снова исчезнет в черном тоннеле. Некоторые, как и Казаков, вышли наружу. Где-то в вышине слышен шум двигателей, но самолета не видно. Может, он пережидает над тучей грозу? Сильный порыв ветра с редкими каплями стегнул по лицу, с ворчанием гром прокатился вдоль здания аэропорта с высокими зеркальными окнами. Зеленый кленовый лист, совершив немыслимую спираль, опустился на крышу зеленой «Нивы», приткнувшейся к ограде. Здесь стоянка запрещена; наверное, машина принадлежит кому-нибудь из пилотов.

Сверкнула яркая молния, и скоро донесся оглушающий удар грома – значит, гроза приближается и скоро пройдет над аэродромом. Еще в детстве от бабушки Вадим Федорович слышал, что в грозу самый опасный период – это когда землю гвоздят молнии, грохочет гром, а дождя нет, а как только ударит ливень, тогда уже неопасно. Значит, центр тучи переместился, дождь туча прячет в своем хвосте. Ефимья Андреевна в молодости сама была поражена молнией на ржаном поле. Ее закапывали в землю, потом долго приводили в чувство. Наверное, пережитый страх она передала и своим детям: Алена Андреевна и мать Вадима – Антонина Андреевна – тоже очень боялись грозы. Закрывали поскорее в доме все двери и окна, занавешивали полотенцами зеркала, даже накрывали медный самовар, а сами прятались в комнаты и тряслись там от страха.

Вадима Федоровича гроза будто и самого заряжала электричеством, он жадно смотрел на темное небо со всполохами молний, мучительно ждал, что вот сейчас появится шаровая молния и он наконец-то воочию увидит ее. Читал он про это чудо природы много, но вот самому еще не доводилось его увидеть. Он не представляет себе, что бы стал делать, если бы огненный мячик полетел в его сторону. Побежать бы от него не побежал, наверное, чуть отступил бы и внимательно рассмотрел шаровую молнию.

В разрыве облаков блеснул яркий луч и, будто испугавшись синего мрака, тут же исчез, оставив розоватый след. Ветер все сильнее дул, по асфальту наперегонки летели листья, сорванные с деревьев, резво прокатился кремовый стаканчик из-под мороженого, последнее облако пугливо скрылось за крышей аэропорта. Синие тревожные сумерки плотно окутывали все вокруг, бок тяжелой тучи набухал, вблизи был не таким уж темным, скорее серебристо-свинцовым. И вот прямо над летным полем туча раскололась, послав на землю сразу три ослепительные вспышки. Не зеленоватые, как ранее, а голубовато-белые, как при газовой сварке. Пушечный гул прокатился над головой, и сразу стало тихо, будто природа сама испугалась своей неуправляемой мощи. Умолк ветер, перестали гнуться у ограды молодые деревца, звенеть – стекла в рамах. И в эту тишину неожиданно вклинился негромкий робкий гул приближающегося самолета. Только сейчас, вглядываясь в клубящееся свирепое небо, Казаков отчетливо осознал всю опасность профессии Виолетты Соболевой. Здесь, на земле-то, жутковато видеть разбушевавшуюся стихию, а каково там, чуть ли не в центре грозной тучи? Протяни руку, и можно пощупать огненную стрелу великого громовержца Зевса…

Самолет совершил посадку в самый разгар ливня. Длинные серебристые струи с остервенением хлестали в асфальт, немного стало светлее, грохот ушел за здание аэровокзала, но еще на чисто вымытых стеклах полыхали отсветы вспышек молний, казалось, земля каждый раз вздрагивала от удара грома. На краю взлетной полосы, вынырнув почти у самой земли, показался серебристый самолет с растопыренными шасси, вспыхивающими мигалками и бледно-желтыми иллюминаторами. Окутанный туманным облаком дождя и пара, лайнер, замедляя ход, с шипением понесся по полосе, из-под толстых колес в стороны летели фонтаны. Вот он остановился, заглушил двигатели, но еще долго раздавался какой-то тоненький, пронзительный свист. К неподвижной громаде самолета уже подкатывал похожий на игрушечный трамвайчик с десятком оранжевых вагонов. Откуда-то, будто из-под земли, появилась белая самоходная лестница с крупной надписью: «Аэрофлот». Прикрыв русоволосую голову полиэтиленовой пленкой, Виолетта, с небольшой сумкой через плечо, отделилась от трапа и пошла прямо к нему. В серой форме, длинноногая, улыбающаяся, она обвила его шею руками, прижалась губами к мокрой щеке.

– Бедненький, ты так и стоял под дождем? – улыбалась она бледно-розовыми губами. – Тебя можно выжимать.

– Я ждал шаровую молнию, – проговорил он, стряхивая с волос капли.

– Я думала, меня…

– Черт с ней, с молнией… Я уж думал, вас здесь не примут.

– Мы и так десять минут ждали посадки.

– Страшно там было? – кивнул на низкое лохматое небо Вадим Федорович.

– Мы вошли в зону грозы под самым Ленинградом, – беспечно ответила Виолетта, поправляя прическу. – Поднялись над тучей и стали любоваться на грозу… Один мужчина надел на голову полиэтиленовый пакет – так и просидел в кресле до самой посадки… Зачем он это сделал?

– Страус тоже прячет голову в песок…

– Я потом спросила у него – он сказал, что это помогает ему сосредоточиться… на смысле жизни.

– А ты о чем думала, когда подлетала к грозовому Ленинграду?

– О тебе, дорогой, – улыбнулась Виолетта. – Представила себе, как ты мокнешь на дожде и таращишься на тучу.

– А ты видела когда-нибудь шаровую молнию? – спросил он.

– Я тебе как-нибудь ее подарю…

– Лучше не надо, – серьезно сказал он. – Она проникает сквозь стены, а уж если попадет в салон самолета…

– Без билета? – рассмеялась девушка. – Не пущу!

– А этот гражданин с пакетом на голове не признался тебе в любви? – ревниво спросил Казаков.

– Я трусов презираю.

– Куда мы все-таки с тобой завтра поедем? – помолчав, спросил Вадим Федорович.

Он знал, что с сегодняшнего дня у Соболевой отпуск. Это был ее последний рейс. И надо же попасть в грозу! Они много толковали, как проведут ее отпуск, но конкретно так ничего и не решили.

Виолетта остановилась – дождь уже не так лил с неба, – посмотрела ему в глаза и сказала:

– Давай не будем больше об этом думать, а? Завтра утром встанем, сядем в твои «Жигули» и поедем куда глаза глядят.

– А куда они глядят?

– На тебя, дорогой! – рассмеялась девушка.

* * *

Встать рано утром, позавтракать, отключить холодильник, сесть в машину и поехать куда глаза глядят, пожалуй, могут лишь очень счастливые люди. С тех пор как Казаков встретил Виолетту в самолете, совершающем рейс Симферополь – Ленинград, он искренне считал себя счастливым человеком. Целый месяц он встречал Виолетту в аэропорту «Пулково», ездил с ней купаться на Финский залив, – благо, лето выдалось теплым, солнечным, – вечерами ходили в кино, иногда ужинали в ресторане «Универсаль». Несколько раз Виолетта говорила, что не прочь бы сходить в кафе писателей на улицу Воинова, но Казаков не любил это кафе и так и не привел ее туда ни разу. Кормили там отвратительно, знакомые бесцеремонно подсаживались к столику, а незнакомые громкоголосые бородатые молодые люди раздражали. Кто они, Вадим Федорович не знал, но, судя по разговорам, мнили себя писателями.

Соболева жила в однокомнатной квартире на Московском проспекте, неподалеку от Фрунзенского универмага. Вадим Федорович исправно подвозил ее к парадной большого здания, здесь девушка протягивала ему узкую ладонь, и они расставались. Она не приглашала к себе, а он тоже в гости не набивался. Ему приятно было знать, что она есть, видеть, как она спускается по трапу и, улыбающаяся, идет навстречу ему… Так продолжалось целый месяц. Кареглазая, женственная Виолетта обладала довольно решительным и твердым характером. Это он понял, когда она рассказала о своем коротком замужестве… Молодой женщине было не двадцать пять лет, как на ялтинском пляже определил Вадим Федорович, а двадцать восемь. Замуж она вышла в двадцать лет, родила сына, а через два года сама развелась с мужем… Помнится, Вадим Федорович тогда спросил: дескать, муж попался пьющий? Обычно это является главной причиной развода. И Соболева удивила:

– В рот не брал даже пива.

– В чем же причина?

– Это был не человек, а кибернетическая машина, – невесело пошутила Виолетта. – Он убил всю мою любовь, да и любовь ли это была? Педантичностью, мелочностью, режимом, скупостью. Он вставал в шесть утра, полчаса занимался зарядкой, накачивая мускулы на руках, ровно в семь завтракал, полвосьмого ходил в туалет, до половины девятого читал утренние газеты, журналы, потом уходил на работу – он работал в научно-исследовательском институте программистом, – возвращался в семь вечера, ужинал, смотрел по телевизору программу «Время», кинофильм, перед сном требовал от меня письменный отчет об истраченных за день деньгах, делал выговор, если я выходила из определенного им бюджета, и ровно в одиннадцать засыпал сном праведника. Каждое утро он оставлял на кухонном столе листок в клеточку, там было написано, что и сколько мне купить из продуктов. Проставлены были калории… До замужества я и не знала, что каждый продукт имеет столько-то калорий, а всего в день нужно употреблять столько-то… Кажется, три тысячи калорий… Свои мужские обязанности он исполнял два раза в неделю – в субботу и четверг. И тоже точно по часам… И так изо дня в день два ужасных года. Сыном он совсем не занимался, по-моему, даже не любил его. Пришлось малышку отдать на воспитание родителям. Я лишь в выходные навещаю Алешку.

– Как же суд вас развел? – поинтересовался Казаков. – По нынешним временам тебе попался просто идеальный муж!

– Точно так же рассуждал и судья.

– Ну и как он?

– Кто? Мой муж или Алешка?

– Твой кибер…

– Он в порядке, – холодно ответила Виолетта. – Женился через год, а я получаю каждый месяц двадцать восьмого числа перевод с алиментами. Первого и пятнадцатого каждого месяца мой бывший муж в девятнадцать ноль-ноль приходит к моим родителям и приносит Алешке подарок из расчета трех – пяти рублей. Как правило, это механические игрушки.

В общем, как понял Вадим Федорович, Виолетта разочаровалась в мужчинах и стала строить жизнь по-своему, больше не надеясь ни на кого. Еще в школе она мечтала стать стюардессой, а родители настояли, чтобы она поступила в Институт культуры имени Крупской. Она закончила библиотечно-библиографический факультет, до развода работала в технической библиотеке. После развода ушла оттуда и вот стала стюардессой. Работа ей нравится, она усиленно занимается английским – в институте разве по-настоящему выучишь язык? Когда сдаст экзамен, будет летать на международных линиях. Это ее голубая мечта! Так хочется посмотреть мир! А какая еще профессия даст такую великолепную возможность?..

– Жизнь с кибернетическим мужем не прошла для тебя бесследно… – заметил Вадим Федорович.

Он долго потом раздумывал о ее муже: это совершенно новый тип современного молодого человека! Неужели век технической революции сказывается и на характере человека? Программист ведь тесно, как никто другой, связан с машинами, компьютерами…

В начале августа, когда он, как обычно, проводил Виолетту, прилетевшую из Ташкента, к парадной ее дома, Соболева как-то странно посмотрела ему в глаза и будничным голосом произнесла:

– Я привезла из Ташкента потрясающую дыню… Ты любишь дыни?

– Я тебя люблю, Виолетта, – вырвалось у него.

– Повтори еще раз, – попросила она, прислонившись спиной к двери.

Карие глаза ее стали черными, как уголь, полная нижняя губа дрогнула, в вороте форменного пиджака беззащитно белела шея. Прежде чем ответить, он потянулся к ней и коснулся губами нежной белой полоски над воротником.

Позже он удивлялся, как легко сорвались с его губ эти редкостные для него слова! Она долго смотрела ему в глаза, Виолетта вообще никогда первой не отводила взгляд. У Вадима громко стучало сердце, захотелось схватить ее на руки и бегом донести до квартиры на пятом этаже…

С того памятного вечера ощущение полного счастья не покидало Казакова. Он просыпался и засыпал с ним. Вся его жизнь превратилась в ожидание ее возвращения из рейсов. Он изучил все маршруты. Случайная встреча на улице с девушкой, одетой в летную форму, заставляла его сердце учащенно биться. Кстати, и работать в городе стало легче. Машинка стучала в его кабинете как заведенная, а раньше ведь не мог себя заставить в городе работать! Даже тяга к Андреевке как-то заглохла. Он не мыслил теперь быть далеко от Виолетты. К ощущению счастья последнее время стало примешиваться дотоле неизвестное ему чувство тревоги: как бы чего с ней в воздухе не случилось! Не так уж редко пресса сообщала о воздушных катастрофах, угонах самолетов с заложниками, взрывах в международных аэропортах…

Серебряная сигара выруливала на площадку, подкатывал напоминающий стремянку трап, и после пассажиров по нему спускалась Виолетта. Это были самые счастливые часы в его жизни. Он жадно смотрел, как она идет к нему в летной форме с нашивкой на высокой груди. Узкая серая юбка открывает ее высокие загорелые ноги. Из-под серой пилотки норовят вывалиться на спину ее тяжелые золотистые волосы. Она никогда издали не улыбалась ему, а он был уверен, что его губы всякий раз растягиваются в глупую счастливую улыбку. Запах французских духов, самолетной обшивки, южных фруктов окутывал его, когда он обнимал свою воздушную женщину.

Один раз у него сорвалось с языка:

– Лучше бы ты не летала!

Ее глаза всякий раз чернели, когда в них вспыхивало какое-либо чувство, будь то страсть, волнение или раздражение.

– Больше никогда так не говори, – помолчав, сказала она. И еще долго чернота не уходила из ее крупных красивых глаз.

Был конец августа, когда голубые «Жигули» Казакова вырулили на Среднюю Рогатку. Виолетта сказала: «Поедем куда глаза глядят…» Глаза Вадима Федоровича снова видели лишь его любимую Андреевку. Как говорят, от добра добра не ищут! Виолетте все равно куда ехать, а его манят, зовут родные края. Хотелось ему показать родину и Виолетте – может, и ей понравятся Андреевка, сосновый бор, речка Лысуха… Небо над городом пронзительно синее – так всегда бывает после ночной грозы, – солнце рельефно высвечивает каждый вымытый лист на дереве, каждую высокую былинку на обочине. Влажно блестит чистый асфальт. Осень – это любимая пора Казакова. Но осень еще прячется за бабьим летом, лишь редкие желтые листья, высверкивая из еще густой зеленой листвы, напоминают, что она не за горами. Осенью хорошо работается, приходят в голову философские мысли. А до чего приятно прогуляться вдоль путей до железнодорожного моста, окинуть сверху взглядом пожелтевший лес, вдохнуть напоенный хвоей и запахом сухого сена воздух, послушать тоскливые крики птиц, собирающихся в стаи для отлета в теплые края…

Виолетта сидит рядом. Чаще всего Вадиму Федоровичу приходилось видеть ее в форме, а сейчас девушка в тонком белом шерстяном свитере, в синих вельветовых джинсах, потертых на сгибах. Волосы ее свободной золотой копной спускаются на узкую спину. Казакову хочется взять в горсть тяжелую прохладную прядь или положить ладонь на выпуклое бедро, но Соболева не терпит с его стороны вольностей за рулем. В глазах ее плещется расплавленный янтарь, губы складываются в задумчивую улыбку. Сегодня она такая близкая, домашняя…

Впереди у них целый месяц свободной отпускной жизни. Правда, Вадим Федорович захватил с собой портативную пишущую машинку, новый роман то и дело напоминает о себе, приглашает за письменный стол… Виолетта мечтает, если сохранится теплая погода, как следует покупаться в озере и загореть, хотя она и так вся золотистого цвета. В этом отношении все женщины одинаковы: отдых у них всегда ассоциируется с солнцем и водой. В багажнике у них палатка, надувные матрасы, консервы, термос с горячим кофе, посуда, рыбацкий котелок и даже бензиновый примус «Шмель» в овальной алюминиевой коробке, не считая шашлычницы. Все взято и для рыбалки. Виолетта заранее приготовила в миске мясо с луком, перцем и уксусом. Так что они могут в любой момент остановиться в подходящем месте и организовать царский обед на лоне природы.

– Я давно мечтала так куда-нибудь поехать, – сказала Виолетта. – Два года назад мы компанией решили спуститься по реке в Ладожское озеро. Все шло так замечательно, а потом случилось несчастье: утонул один парень. Все были в спасательных жилетах, а он в тот раз не надел. Плот перевернулся, мы полетели в воду, а течение там было сильное, его ударило о камни и затянуло под корягу… Мы его сутки тащили на самодельных носилках до железной дороги. С тех пор я больше в туристские походы на байдарках и плотах не хожу.

Вадим Федорович представил себе эту печальную процессию… Нынешняя молодежь любит туристские походы, да и женатые люди, объединившись в свои компании, путешествуют с огромными рюкзаками за плечами по стране. Наверное, это интересно, но почему-то случаются с ними разные, даже вот и такие трагические, происшествия… Подготовки не хватает или обыкновенная беспечность?..

– А все-таки куда мы едем? – уже за городом поинтересовалась Виолетта.

– Есть на земле поселок Андреевка, – стал рассказывать Казаков. – Там мы сегодня переночуем, а потом, если ты захочешь, дальше…

– Куда глаза глядят…

– Мы могли бы и твоего сына взять, – вспомнил Казаков.

– Я, наверное, плохая мать, – вздохнула она. – Бывший муж рано отдал Алешку своим родителям, я не успела к нему привыкнуть… Он бабушку и дедушку называет папой и мамой, а меня – тетей. Его ругают за это, а он упорно бурчит: «Тетя Виола…» Может, он разительно напоминает бывшего мужа – Бориса, после того как я с Алешкой пообщаюсь, у меня почему-то портится настроение…

– Сыр «Виола», – заметил Казаков.

– Так меня Борис называл, – нахмурилась молодая женщина. – Хотя и знал, что мне это не нравится…

– Намек понял, – улыбнулся Вадим Федорович.

Он мог сейчас и не смотреть на Виолетту, и так знал, что янтарь ушел из ее глаз, а пришла чернота. Что же все-таки на самом деле произошло у нее в семье? В то, что она рассказала, верилось с трудом. Ее Борис, хотя и обрисовала его в черно-серых тонах, не похож был на самовлюбленного идиота. Программист, увлечен своей работой, следит за собой, выдерживает режим. Скупердяй, говорит она… А может, копил деньги на машину или видеомагнитофон… Нет, видно, что-то другое оттолкнуло Виолетту от него. Была, была какая-то история, а вот какая – об этом он, Казаков, вряд ли узнает…

А в Соболевой есть что-то еще детское, может, чуть оттопыренная губа придает ей сходство с обиженным ребенком? Нравилось Вадиму Федоровичу, что Виолетта всегда естественна, если ей было весело – смеялась, дурачилась, а грустно – молчала и хмуро смотрела на мир своими темными глазами. К счастью, грусть-тоска не так уж часто посещала ее, да и быстро уходила.

Виолетта Соболева была для Казакова открытием. Все в ней для него было внове. Она принадлежала к тому же поколению, что и сын его, Андрей. В ней не было ничего похожего на его давно отдалившуюся жену Ирину или на Вику Савицкую с ее рационализмом. Разве что женственность чуть роднила Соболеву с Ириной Головиной.

Вадим Федорович был убежден, что нынешнее поколение разительно отличается от всех прочих. Как бы произошел качественный скачок, и появились новые люди, которым и строить новый мир, тоже разительно отличный от старого… Он жадно слушал Виолетту, пытался выяснить, о чем она думает, что приходит ей в голову, чего хочется, что ее смущает, раздражает, возмущает, а что радует, веселит. Ему было, как никогда, с ней интересно и днем и ночью. И эта поездка «куда глаза глядят» была для него праздником.

А перед ними открывалась живописная дорога, убегающая вдаль, подернутая сиреневой дымкой, по обеим сторонам ее стояли притихшие высокие березы. Казалось, едешь по аллее. Встречные машины везли на лобовых стеклах по кусочку оранжевого солнца, из стереомагнитофона лилась неназойливая мелодия. Пробравшаяся в салон муха раз за разом упорно садилась Казакову на нос, он вертел головой, отмахивался, но назойливое насекомое не отставало. Тогда он опустил стекло, отогнул наружу «ветровик», и чертову муху унесло с потоком шумно ворвавшегося в кабину воздуха. Волосы Виолетты разлетелись за плечами, одна прядь жгутом обвила ее шею.

Миновав большой поселок, они увидели на пригорке белую, с позолоченными куполами церковь. Она стояла на старом, огороженном палисадником кладбище, сплошь заросшем кустарником. Высоченные сосны отбрасывали на белую стену густую кудрявую тень. Привязанный на лужайке к колу теленок меланхолично смотрел на них, пуская прозрачную слюну с отвисшей губы.

– Ты всегда так быстро ездишь? – нарушила затянувшееся молчание Виолетта.

Вадим Федорович бросил взгляд на спидометр: сто десять километров! Когда шоссе пустынное, машина незаметно сама набирает скорость, а теперь за превышение строго наказывают. Где-нибудь в распадке, за кустами, прячется искусно замаскированная милицейская машина с радаром…

– Я думал, после самолета ты вообще на машине скорость не ощущаешь, – сказал он.

– Почему ты не любишь летать на самолетах? – спросила она.

– Наверное, я слишком земной человек, – улыбнулся он. – Это ты – небесная дива!

– Странно, на борту самолета ничего не ощущаю, а здесь при виде каждой встречной машины у меня замирает сердце… А вдруг шофер заснул? И врежется прямо в нас.

– Такое тоже случается, – равнодушно заметил Казаков. – Видишь ли, на земле все катастрофы происходят мгновенно, а в воздухе, на высоте десять тысяч метров, случись авария, человек умирает долго, пока самолет не рухнет на землю. Это сколько продолжается? Пять, десять минут? За это время можно сто раз умереть и воскреснуть.

– Я никогда об этом не думала, – сказала Виолетта.

– Поставить что-нибудь повеселее? – спросил он.

– Поставь Рафаэллу Карра.

Он достал из коробки кассету, но Виолетта отобрала.

– Я сама, – сказала она. – А ты смотри на дорогу, милый.

Популярная итальянская певица низким голосом запела знакомую песню на английском. Виолетта, наклонив набок голову, внимательно вслушивалась.

– Она поет о Венеции, стройном красивом матросе, который ведет по каналу гондолу, а в ней обнимается с другим девушка, и ему очень грустно.

– Виолетта, ты любила своего мужа? – думая о другом, спросил Казаков.

– Разве иначе я вышла бы замуж? – удивилась она. – А впрочем, не знаю… Может, это была совсем не любовь. Он очень красиво ухаживал за мной, каждый раз приходя в библиотеку, где я работала, приносил букетик мимозы, плитку шоколада… Рассказывал про свой институт, счетно-вычислительные машины, раз похвастал, что и сам изобрел кое-что… Он высокий, подтянутый и, что мне понравилось, не пил. И терпеть не мог пьяниц. Потом, кажется через полгода, он сделал мне предложение, я согласилась. Борис всем моим подругам понравился. Откуда мне было знать, что после загса он окажется совсем не таким, каким приходил на свидания? И потом, я тогда не очень-то разбиралась, что такое любовь…

– А теперь разбираешься?

– Подружки в один голос толковали: мол, выходи замуж, где еще такого мужа сыщешь? Парни теперь пошли капризные, многие пьют, скандалят, от них и дети ненормальные рождаются… А Борис был не таким, казалось, в нем нет никаких недостатков. Кругом положительный. Мне все завидовали, когда мы поженились.

– А потом?

– А потом все и началось…

– Что именно? – настаивал Казаков.

Виолетта сбоку посмотрела на него. Глаза у нее были янтарные, на губах легкая улыбка.

– Я тебе говорила: зануда он! Думает только о себе… И еще оказался ревнивым. За каждый лишний час мурыжил меня, выпытывал, где была. Один раз даже заметила, что следил за мной, шел следом, прячась за прохожих…

– Наверное, были у него основания? – закинул удочку Вадим Федорович. – Как говорится, нет дыма без огня.

– Следить за женщиной – это последнее дело, – сердито вырвалось у Виолетты.

– Ты права, – согласился он. – Это унижает и вызывает лишь обратный результат.

– За мной ухаживали, когда я еще училась в девятом классе.

– И тебе это нравилось?

– Мне и сейчас проходу не дают… – Она сбоку взглянула на него. – Если ты тоже ревнивый, то лучше не влюбляйся в меня…

– Поздно, – вздохнул он. – Кажется, я влюбился в тебя с первого взгляда… Разве это не судьба, Виола?

– Не называй меня так! – резко заметила она. – Я из-за этого возненавидела и сыр «Виола». После развода я смотреть не могла на мужчин… Знаешь, как меня прозвали в аэропорту?

– Воздушная амазонка?

– Юдифь, – улыбнулась она. – Помнишь эту картину из Эрмитажа?

– Еще бы! Молодая красивая женщина стоит с мечом в руках и наступает одной ногой на отрубленную голову Олоферна. Знаменитая картина Джорджоне, пятнадцатый век. – Вадим Федорович взглянул на нее. – А ты, пожалуй, и впрямь немного похожа на библейскую героиню. Только глаза у тебя больше и волосы пышнее. И похоже, Юдифь была брюнеткой, а ты – яркая блондинка. И мне ты нравишься больше, чем знаменитая Юдифь.

– Когда ты подошел тогда в Ялте к лежаку, я подумала, что…

– …надо отрубить мне голову! – пошутил Казаков.

– У тебя было такое глупое лицо, когда ты смотрел на меня, а потом побежал за мороженым… – рассмеялась она.

– Я же говорю, что влюбился в тебя с первого взгляда. Только у влюбленных бывают глупые лица.

– Не думала, что мы еще когда-нибудь встретимся…

– А я знал, что найду тебя, – сказал он и на секунду прижал ее к себе.

Шофер встречного «КамАЗа» высунул белую голову из окна своей высокой кабины, широко улыбнулся и показал им большой палец.

– Чего это он? У нас что-нибудь не в порядке? – спросила Виолетта.

– Наоборот, все просто замечательно! – рассмеялся Вадим Федорович.

Тяжелая золотистая прядь качалась у порозовевшей щеки Виолетты, нижняя полная губа чуть оттопырилась, глаза еще больше посветлели. Уже не янтарные тигриные, а кошачьи. Казакову снова захотелось сказать, что он любит ее. Сейчас ему трудно представить себе, как он до сих пор жил без этой женщины… Пусть она еще ни разу не сказала ему, что любит его, пусть даже когда-нибудь уйдет от него… Но сейчас она рядом, он может дотронуться до нее, поцеловать, остановить машину и на руках унести на луг…

– Мне хорошо с тобой, Вадим, – негромко грудным голосом произнесла Виолетта.