Текст книги "Сад теней"

Все огни горели слабым светом, свечи едва поблескивали. Я двигалась, словно сомнамбула, погруженная в летаргический сон, по длинному коридору с высоким потолком. Стены были завешаны портретами, писанными маслом. На них были лица людей, живших в этом доме много лет тому назад. Идя по коридору, я подолгу разглядывала их, один за другим. Мужчины казались суровыми, холодными, заносчивыми. Лица женщин были исхудалыми и заостренными, а в глазах светилась печаль. Я искала в каждом портрете черты сходства с Малькольмом, отдаленных намеков на него. У некоторых мужчин были такие же светлые волосы и прямой нос, а у женщин, особенно пожилых, его напряженный взгляд.

Когда я прошла через всю парадную, вполне подходящую под зал для бальных танцев, то увидела две изящные лесенки, которые извивались, как оборки на рукавах королевского платья. Извивавшиеся лестницы встречались на балкончике второго и третьего этажа, а там сливались в одну, которая завершалась еще одним пролетом. Три огромных хрустальных люстры спускались с золоченого, украшенного резным орнаментом, потолка примерно в пяти метрах над полом, а сам пол был выложен узорными мозаичными изразцами. От великолепия всего увиденного у меня перехватило дух.

Какой жалкой и неотесанной почувствовала я себя в этой изящной комнате!

Когда миссис Штэйнер вела меня за собой, я в изумлении разглядывала мраморные бюсты, хрустальные люстры и античные гобелены, которые могли позволить себе лишь исключительно богатые люди. Лукас обогнал нас, волоча за собой один из моих саквояжей. Я остановилась у подножия лестницы, мой ум, казалось, оцепенел. Я должна была стать хозяйкой всего этого великолепия!

И вдруг рядом со мной оказался Малькольм, он положил руку мне на плечо.

– Ну и как, нравится тебе?

– Это настоящий дворец!

– Да, – сказал Малькольм. – Это резиденция моей империи. И я надеюсь, что ты будешь управляться с нею хорошо, – добавил он.

Затем он снял перчатки и осмотрелся вокруг.

– Там библиотека, – сказал он, указав направо.

Я посмотрела в открытую дверь и краем глаза заметила уголок стены, украшенной богато отделанными книжными полками из красного дерева, заполненными книгами в кожаных переплетах.

– Там, в задней части дома, будет твой кабинет для работы с нашими счетами. Главные коридоры наверху, – пояснил он, указывая на лестницы, – сходятся на ретонде. Наши спальни находятся в южном крыле, которое выходит на солнечную сторону. В северном крыле – четырнадцать различных комнат, они предназначены для гостей.

– Я охотно верю.

– Но я склонен согласиться с Бенджамином Франклином, который сказал, что рыба и гости начинают издавать дурной запах на третий день. Пожалуйста, помни об этом.

Мне захотелось рассмеяться, но я поняла, что он говорит вполне серьезно.

– Поднимайся к себе, ты устала. Ты можешь продолжить изучение и завтра. Я подозреваю, что в одной из комнат ты можешь наткнуться на одного из моих предков, по-прежнему обитающего в одной из комнат в северном крыле.

– Ты ведь шутишь?

– Конечно, но были времена, когда все это вполне могло быть возможно. Мой отец не обращал внимания на такие пустяки. Миссис Штэйнер, – попросил он, давая понять, что ей следует проводить меня в путешествие по лестницам.

– Сюда пожалуйста, миссис Фоксворт, – заявила она, и я стала подниматься по лестнице справа, слегка дотрагиваясь пальчиками рук до перил из красного дерева.

Пока я поднималась, Лукас быстро спустился по левой лестнице, чтобы забрать остатки моего багажа. Малькольм шел рядом со мной, отставая на шаг или два.

Мы поднялись на самый верх лестницы, и когда повернулись к южному крылу, перед собой я увидела костюм рыцаря на площадке и почувствовала, что попала в замок.

Южное крыло было мягко освещено. Тени затемняли коридор, как гигантские пауки. Первая дверь направо была заперта. По размеру двери я представила себе и размеры самой комнаты. Малькольм заметил мой заинтересованный взгляд.

– Комната трофеев, – пробормотал он, – моя комната, – добавил он, сделав упор на слове «моя», – где я храню артефакты, собранные во время экспедиций и охоты.

Меня очень заинтересовала эта комната. Несомненно, вещи в ней могли больше рассказать о человеке, за которого я вышла замуж.

Мы миновали одну дверь, другую, третью, пока не подошли к тяжелым двойным дверям на правой стороне коридора. Это были единственные двери из всех, что мы прошли, которые были окрашены в белый цвет. Я остановилась.

– Никто не имеет права входить в эту комнату, – заявил Малькольм. – Это была комната моей мамы.

Его голос стал буквально ледяным и суровым, когда он произнес это, а взор его был устремлен так далеко, что я встревожилась, чем же так досадила ему мать? Он так выплюнул изо рта слово «мать», словно это был яд. Какой еще человек мог так ненавидеть свою мать?

Разумеется, мне хотелось узнать об этом больше, но Малькольм быстро взял меня за руку и повел вперед. Миссис Штэйнер остановилась перед открытой дверью и отошла в сторону, уступив мне дорогу.

Спальня была большая. Украшенная орнаментом кровать из вишневого дерева стояла в центре комнаты. Резные ножки были прикрыты белым балдахином, а сама кровать застелена атласным пикейным покрывалом, поверх которого лежали две большие белые подушки в вышитых наволочках. Кровать стояла между двумя большими окнами в золоченых резных рамах, выходившими на юг. Окна были зашторены занавесью из нежно-голубого гофрированного шелка. В комнате был лакированный пол из твердого дерева, а рядом с кроватью лежал ковер из светло-серой грубой шерсти.

Я взглянула на туалетный столик, стоявший слева от кровати. На нем находилось зеркало в овальной раме. Рядом стоял комод, за ним – ужасный чулан, а напротив кровати – стул, отделанный голубым бархатом. Справа был еще один клозет. Комод – правее. Камин, в котором поблескивал тусклый огонь, был обращен к кровати.

Несмотря на богатые занавеси, убранство постели и дышавший теплом коврик, а также присущую всему женственность, комната была холодна. Пока я стояла и разглядывала ее, на ум пришла мысль, что комнату покидали чересчур поспешно. Зачем Малькольму в таком роскошном доме такая спальня?

Я тотчас получила ответ на свой вопрос. Эта комната не станет нашей спальней.

Это была моя спальня.

– Тебе, конечно, хочется прилечь, – сказал он. – День выдался тяжелый со всеми нашими переездами. Спи сколько пожелаешь.

Малькольм наклонился и поцеловал меня в щеку, быстро повернулся и вышел, прежде чем я смогла вымолвить хоть слово.

Мне показалось, что Малькольм был очень смущен и произнес эти слова, скорее, для миссис Штэйнер. Он, возможно, еще навестит меня ночью или утром.

Миссис Штэйнер еще оставалась со мной некоторое время, демонстрируя, как работает душевая, рассказывая о порядке в доме, объясняла, как она отдавала распоряжения о приготовлении еды.

– Сейчас уже слишком поздно, – сказала я, – но утром я сама еще раз все внимательно изучу с вашей помощью, и мы решим, что следует сохранить, а что изменить. – Я полагаю, ее удивила моя твердость.

– Каждый четверг слуги ходят в город. Мы вместе с ними так же делаем покупки, – прибавила она, боясь, что я решу изменить их образ жизни.

– Где спят слуги? – спросила я.

– Комнаты слуг находятся над гаражом в задней части дома. Завтра вы встретитесь с Олсеном, садовником. Он хотел бы показать вам свое детище – сад. Он им очень гордится. Наш повар – миссис Уилсон. Она уже живет в Фоксворте тридцать лет. Она утверждает, что ей шестьдесят два, но я думаю, ей уже семьдесят.

Она продолжала болтать на своем ломаном английском вперемежку с немецким. Наконец, ее слова слились в бессвязный поток, уже не воспринимаемый мною. Она увидела, что я теряю нить разговора и извинилась.

– Я надеюсь, что вы получите удовольствие от первого сна в Фоксворте, хотя наступило уже утро.

Я достала ту голубую ночную сорочку, которую с таким трудом подбирала для нашей первой брачной ночи. На груди был глубокий вырез в форме буквы V (виктория). Это было самое открытое из всех моих облачений. Я вспомнила, что как только появился такой глубокий вырез, со всех кафедр объявили, что он является слишком неприличным. Врачи заявили, что такой вырез на груди опасен для здоровья и причиняет вред – одежда, приводящая к воспалению легких. Однако женщины продолжали их носить, и сорочки даже стали популярными. До сих пор я избегала носить наряды, так откровенно обнажающие грудь. И сейчас я сомневалась, смогу ли я надеть их.

Предполагая, что Малькольм придет ко мне утром, я решила поступить так: облачилась в сорочку, распустила волосы до плеч и стала разглядывать себя в зеркале. Отблеск камина придавал золотистый тон моей коже и создавал впечатление огня, горящего внутри меня.

Глядя на себя в зеркало, я пришла к выводу о том, что всякая нелюбимая женщина подобна незажженной свече. Какой бы красивой она ни была, если рядом с ней нет любящего мужчины, она никогда не засветится ярко. Пришел мой черед зажечь свечу, и я желала увидеть тени.

Желание обжигало глаза. Кончиками пальцев я перебирала пряди волос и коснулась плечей. Стоя перед зеркалом и размышляя о том, как Малькольм, наконец, придет и заключит меня в объятия, я вспоминала те сцены, о которых так часто читала в книгах.

Губами он прикоснется к моим плечам, зажмет мою ладонь в своих ладонях и нежно ее погладит. Он будет шептать о любви и прижимать меня к себе. Мой рост, так тяжело всегда давивший на меня, станет возбуждать его. В руках Малькольма я почувствую свою пропорциональность и гармоничность, стану грациозной и мягкой женщиной, ибо такова цель любви – превращать самого гадкого утенка в прекрасного лебедя.

Я почувствовала себя лебедем в ночной сорочке. Я, наконец, стала желанной женщиной! Как только Малькольм войдет в эту дверь, он увидит это, и даже если в душе у него еще оставались некоторые сомнения на мои счет, то последние из них рассеются как осенние листья, унесенные ветром.

Я жаждала увидеть его в дверном проеме и готова была его принять.

Я затушила свет и забралась под одеяло. Огненные тени танцевали на потолке. Они были похожи на контуры, выступившие на стенах. Дух предков Малькольма, спавший все эти годы, был потревожен и разбужен моим приездом. Он исполнял ритуал воскрешения, взволнованный появлением новой хозяйки, которую собирался преследовать. Эта мысль не испугала, а скорее очаровала меня, и я не могла отвести взора от танцующих теней, вызванных к жизни красным отблеском огня.

Откуда-то из дальнего сенца коридора я услышала, как захлопнулась дверь. Стук этот прокатился по всему дому, отскакивая от стен и прокладывая дорогу в темноте, пока не добрался до моей комнаты.

Наступило глубокое, холодное молчание, терзавшее мое сердце, которое так хотело обогреться и утешиться любовью. Я натянула одеяло до подбородка и вдохнула тонкий запах свежевыстиранной постели.

Я с напряжением прислушивалась к шагам Малькольма, но так и не услышала их. Огонь потухал, тени становились все меньше и наконец полностью растворились на стенах. Мои веки все тяжелели и тяжелели, и мне трудно было приоткрыть их. Наконец, я с радостью отдалась сну. Я твердила себе, что когда я проснусь, рядом со мной будет Малькольм, и та новая жизнь, которую я предчувствовала, наконец наступит.

ГАДКИЙ УТЕНОК И ЛЕБЕДЬ

Глаз коснулся яркий свет, и я проснулась. В полутьме мне показалось, что это был свет любви, излучаемый глазами Малькольма, но когда я открыла глаза, то поняла, что это всего лишь яркий солнечный свет. Рядом со мной была пустая и холодная постель. Малькольм так и не пришел ко мне этой ночью. Слезы выступили из моих глаз. Я была замужней женщиной: когда же меня будет согревать огонь любви? Все мои мечты, что недавно так буйно цвели, в мгновение ока поникли и завяли. Кто же был моим мужем? Кем же была я? Я медленно подошла к окну и раздвинула шторы из атласа. Солнечный свет залил всю комнату.

Затем я услышала тихий стук костяшек пальцев в дверь.

– Кто там? – отозвалась я, стараясь казаться веселой и жизнерадостной.

Но, увы, голос мой дрожал и трепетал.

– Доброе утро, миссис Фоксворт. Надеюсь, вы спали хорошо.

Это была миссис Штэйнер. И прежде чем я смогла что-либо ответить, она широко распахнула дверь и уже стояла в дверях, разглядывая меня. Улыбка разочарования скользнула по ее губам.

– Мистер Фоксворт уже встал? – быстро спросила я.

– О, да, мадам. Не так давно. Он уже ушел.

Я уставилась на нее, ничего не понимая. Ушел? Мне пришлось подавить свои слезы. Неужели он не собирался провести первый день в стенах этого дома со мной? Он подходил к моей комнате, увидел, что я сплю и затем ушел? Почему он, наконец, не разбудил меня? Почему он не зашел ко мне?

Я почувствовала себя званым гостем, а не обвенчанной супругой. Почувствовали ли это слуги? Может быть, поэтому у миссис Штэйнер был такой холодный, осуждающий взгляд на лице?

– Мистер Фоксворт не оставил мне никакой записки? – спросила я, но тут же осеклась, поскольку не стоило, вероятно, опускаться до того, чтобы расспрашивать слуг о моем муже.

Самое малое, что он мог сделать – это оставить мне записку и предусмотрительно положить ее на мою кровать. Это хотя бы согрело меня. В этой же комнате был только холод. Огонь камина потух, а с ним – мои надежды и мечты. В сердце моем осталась лишь холодная зола. Вчера еще в нем теплилась надежда. Сегодня его засыпало пеплом. Но мои слуги должны были почувствовать лишь мою силу и компетентность.

Слегка поклонившись, миссис Штэйнер ответила.

– Нет, мадам, он не оставил никакой записки. Вам принести завтрак наверх?

– Нет, я оденусь и вскоре спущусь вниз.

– Очень хорошо. Разжечь камин? – спросила миссис Штэйнер.

– Не нужно. Меня все вполне устраивает. Я не балую себя утром.

– Как вам будет угодно. Вам приготовить что-нибудь специально на завтрак, миссис Фоксворт?

– А что ел муж?

– У мистера всегда очень легкий завтрак утром.

– И у меня тоже, – ответила я.

Миссис Штэйнер поклонилась и быстро вышла.

Это, конечно, было неправдой. Иногда утром я просыпалась голодная и поглощала все в мгновение ока. Но в это утро есть не хотелось. Нет, конечно же, нет. Я чувствовала себя опустошенной, и было настроение тотчас все переменить и улучшить в доме.

Что-то здесь было не так, чертовски не так. Отец всегда твердил, что если что-то не ладится, то должна быть причина. А причина была, как правило, скрыта. И если кому-то хотелось докопаться до истины, то следовало найти причину. «Но помни, Оливия, – предупреждал он меня, – когда ты блуждаешь впотьмах в поисках истины, ты будешь сталкиваться с явлениями более ужасными и тягостными, чем ты могла бы себе вообразить». Но я была сильной женщиной – такой меня воспитали. Малькольм Фоксворт был моим мужем, и мне предстояло понять, почему он пренебрег мною в нашу первую брачную ночь. Я не могла допустить, чтобы мой ум уступил место разочарованию. Я так долго ждала утренних поцелуев, которые положены были мне по праву, жарких объятий, признаний в любви и верности, произнесенных шепотом, что не собиралась от этого легко отказываться.

Когда я встала и увидела себя в зеркале в обнажающей ночной сорочке, которая должна была доставить удовольствие Малькольму, то почувствовала приступ сильного раздражения, хотя рядом никого и не было. Казалось, будто я нарядилась в костюм для пьесы, которая никогда не исполнялась и не предназначалась к исполнению. Я почувствовала себя одураченной и сердитой. Я сняла ее и быстро оделась.

Никогда мне не забыть того первого утра, когда я спустилась вниз по этой лестнице, что вела в гостиную. Стоя на верхней ступеньке, я разглядывала огромную залу и чувствовала в душе чудовищную пустоту. Судьба бросила мне вызов – превратить эту пустоту в уютный дом, вызов, на который я сумею ответить.

Когда я спускалась по лестнице, то почувствовала себя королевой. Миссис Штэйнер пригласила миссис Уилсон, повара, Олсена, садовника и Лукаса, шофера, выразить мне свое почтение. Слуги ожидали меня внизу, с беспокойством и одновременно с интересом ожидая встречи с новой хозяйкой. Разумеется, я произвела на всех должное впечатление в это утро. Очевидно, что и Лукас, и миссис Штэйнер уже описали новую хозяйку остальным слугам. Однако, никто из них и представить не мог, что Малькольм приведет в дом такую высокую невесту. С заколотыми волосами, широкоплечая и стройная, я, наверно, казалась им королевой амазонок, спускающейся с небес. Я увидела в их глазах как страх, так и живой интерес.

– Доброе утро, – коротко поприветствовала я их. – Не надейтесь, что я всегда буду подниматься так поздно. Вероятно, миссис Штэйнер уже объяснила вам, что мы прибыли далеко за полночь. Будьте любезны, представьте нас, миссис Штэйнер, – последовал приказ.

Вероятно, это следовало бы сделать Малькольму, будь он здесь. Конечно, слуги заметили, как я была раздосадована этим.

– Это – миссис Уилсон, повар.

– Добро пожаловать, миссис Фоксворт, – приветствовала она.

В отличие от миссис Штэйнер, миссис Уилсон была женщиной крупного телосложения, пяти футов десяти дюймов росту. В ее рыжих волосах пробивалась седина, а глаза ее были карими и пытливыми. В глазах ее была понимающая улыбка и, вероятно, она считала, что я полностью соответствовала ее ожиданиям. По словам миссис Штэйнер, миссис Уилсон знала Малькольма всю жизнь и вполне могла предвидеть, какую жену он приведет в дом.

– Это – Олсен, садовник, – сказала миссис Штэйнер.

Олсен шагнул вперед, держа в руках шляпу. Он был довольно неуклюжий, с короткой и жилистой шеей, сложением своим он был похож на быка. Пальцы у него были толстые и сильные, а руки – короткие, но тяжелые. Однако, на мой взгляд, во взгляде его было что-то детское. Хотя черты лица были крупными, в глазах у него была мягкость. Всем своим взглядом он напоминал школьника, которого отчитал учитель.

– Д… доброе утро, миссис Фоксворт, – сказал он. Он заметно заикался, и поэтому взор его был направлен вниз.

– Доброе утро. – Я повернулась к миссис Штэйнер. – Сейчас я буду завтракать. Затем я осмотрю дом и парк. Можете продолжить работу, а если вы понадобитесь, я позову вас.

Сидя в торце длинного стола из черного дуба, рассчитанного на двадцать гостей, я почувствовала себя маленькой девочкой, сидящей на высоком троне. Дом ошеломил даже меня. Стоило мне заговорить громко, как голос мой эхом разливался по всему дому. Если бы рядом со мной был Малькольм, я бы чувствовала себя нормальной женой, а не гигантом и не ребенком.

Внеся поднос, миссис Штэйнер, извинившись, тотчас же вышла. Я не возражала против того, чтобы позавтракать в одиночестве. Мне так часто приходилось этим заниматься, но сегодня был не обычный день, а первый день супружества у Малькольму, мой медовый месяц!

Я осмотрела большую столовую – хотя она и была хорошо освещена, тем не менее здесь было довольно мрачно. Следовало, вероятно, сменить обои. Портьеры были довольно монотонные и даже запыленные. Я знала, что со своей страстью к чистоте, решительностью и силой воли я смогу превратить этот заброшенный дом в семейное гнездо.

Прежде, чем я вышла из-за стола, миссис Уилсон обратилась ко мне за указаниями, что приготовить к обеду. На мгновение я лишилась дара речи. Я не знала, что нравилось и не нравилось Малькольму.

– Что вы обычно подаете по средам? – спросила я.

– Обычное блюдо – это баранина, но мистер Фок-сворт сказал, что я должна отныне составлять меню вместе с вами.

– Пусть пока все останется по-прежнему. С течением времени мы внесем необходимые изменения. Она кивнула и на губах вновь заиграла улыбка. Она, наверно, заранее предвидела все, что я скажу? – задавала я себе один и тот же вопрос. Я решила расслабиться.

– Миссис Уилсон, я подойду к вам позднее, и вы расскажете мне, что вы обычно готовите, и какие любимые блюда есть у мистера Фоксворта.

Кого я пыталась одурачить? Она знала о моем муже больше, чем я.

– Как пожелаете, миссис Фоксворт, – добавила миссис Уилсон и вернулась на кухню, я же начала свое путешествие по Фоксворт Холлу, ощущая себя посетителем музея с той лишь только разницей, что все в этом доме могло раскрыть что-то неизвестное в характере моего мужа.

Было бы гораздо приятнее, если бы рядом со мной находился Малькольм, и сам показал бы то, чем он дорожил, рассказал бы мне об истории отдельных предметов мебели или полотен живописи.

Я решила начать знакомство с усадьбой с библиотеки. Это была огромная комната – длинная, темная и пахнущая плесенью. Из-за того, что три из четырех стен были заставлены книжными полками, внутри было очень тихо, как в склепе.

Потолок был восьми метров в высоту, и книжные полки почти касались его. Изящная переносная лестница из сварочного железа скользила вдоль направляющей оси и достигала второго яруса книжных полок, а наверху был еще и балкончик, стоя на котором можно было доставать книги с верхней полки. Никогда я не видела столько книг. Меня, страстного любителя чтения, это ужасно обрадовало. Конечно, у меня появилось много новых обязанностей, которые вряд ли прибавят свободного времени, но сам вид толстых кожаных переплетов книг по истории, автобиографических сочинений и классических произведений давал ясное представление о пристрастиях Малькольма. Очевидно, он не был знаком с входящими в моду писателями.

Справа от входной двери стоял письменный стол огромных размеров. Я в жизни не видела большего стола. За ним стоял стул на шарнирах. Меня поразило количество телефонов: на столе их было шесть. И зачем ему столько? Неужели он мог вести переговоры сразу с несколькими людьми? Я представила себе, как он поддерживает связь с различными предприятиями, суконными фабриками, например, ведет переговоры с адвокатами и брокерами, но одновременно шесть телефонов!

Слева от письменного стола находился ряд высоких и узких окон, которые выходили на закрытый садик – чудесный, яркий и удивительно тихий. Тут я увидела, как Олсен занимается прополкой. Вероятно, он почувствовал мой взгляд, обернулся, кивнул мне и вновь принялся за работу, только значительно энергичнее.

Когда я вернулась в библиотеку, то заметила шкаф для хранения документов, сделанный из красного дерева. Два длинных дивана, обтянутых дерматином, были отодвинуты от стены на полтора метра таким образом, что за ними оставался проход. Стулья стояли рядом с камином, а на полках находились предметы антиквариата.

Несмотря на внушительный размер окон, в комнате было довольно темно и прохладно. Для себя я решила, что необходимо рядом с окнами поставить горшки с цветами. Само собой разумеется, они обогреют комнату.

В дальнем углу этой длинной библиотеки я увидела дверь. Возможно, именно этот уголок Малькольм отвел для меня, а, может быть, он хотел, чтобы я работала в той комнате, куда вела эта дверь? Обуреваемая любопытством, я подошла к двери, открыла ее и увидела небольшую комнату, в центре которой стоял меньший по размерам стол и стул. В углу стола были сложены папки, ручки, блокноты, а в центре стояла чернильница. Стены были голыми, а обои, имевшие когда-то ярко-устричный цвет, сильно выгорели и превратились в тускло-серые.

– Неужели он приготовил эту холодную, дальнюю комнату для моего рабочего кабинета? – спросила я себя.

Мне вдруг стало не по себе. Комната эта раньше служила складом – пришла мне в голову запоздалая мысль. Она подходила для клерка или секретаря, но для жены, подводящей семейный бюджет?

Вероятно, мне следовало разобраться, почему Малькольм так поспешно принял решение о заключении брака? Вероятно, времени у него мало, и он не смог обустроить комнату. Это предстояло сделать мне. Я переменю эти унылые, тусклые портьеры, украшу комнату цветами и растениями, раздобуду яркие обои, достану яркий ковер на пол, расставлю стеллажи – в общем, работы предстояло много. Меня уже увлекла эта идея.

Я тут же представила, как я работаю здесь, в то время, как Малькольм будет работать в библиотеке над своими коммерческими проектами. Мы будем находиться недалеко друг от друга. Возможно, именно поэтому он хотел, чтобы я работала в этой дальней комнате. От этой мысли мне стало теплее.

Закрыв дверь, я прошла через библиотеку, чтобы осмотреть другую половину дома. Мое любопытство подогревалось воспоминаниями о прошедшей ночи, когда я задержалась у больших белых дверей, а Малькольм сказал, что эта комната когда-то принадлежала его матери. Желая узнать как можно больше о нем и его прошлом по возможности скорее, я направилась наверх, в южное крыло и «секретную комнату». Когда Малькольм заявил, что она закрыта для всех, он, конечно, не имел в виду меня.

Я остановилась на предпоследней лестничной ступеньке перед двойными дверями. Стоило мне подойти ближе к ним, как я услышала стук закрываемой двери внизу, в зале. Это была миссис Штэйнер. Она взглянула на меня и, хотя мы были на некотором расстоянии друг от друга, я заметила, как брови ее грозно насупились.

Мне не понравилось, что она испытывает меня, стоя и в упор разглядывая снизу вверх. Меня словно застали на месте преступления. Как смела прислуга так относиться ко мне?!

– Вы уже закончили свою работу, миссис Штэйнер? – обратилась я к ней.

– Еще нет.

– Ну тогда вы можете продолжить ее, – приказала я и наблюдала за ней до тех пор, пока она не развернулась и не направилась в комнату Малькольма. Она остановилась, чтобы вновь взглянуть на меня, но увидев, что я наблюдаю за ней, поспешила войти в комнату.

Я подошла к двери, повернула ручку и вошла туда, что было когда-то комнатой матери Малькольма. Стоило мне сделать это, как я в изумлении открыла рот. Какой угодно я представляла себе эту комнату, но не такой. Неужели мать Малькольма спала здесь?

В центре комнаты на возвышении стояла, как бы лучше ее описать, лебединая кровать. Она имела гладкое, отливающее сливовой костью изголовье, а сам лебедь готов был спрятать свою голову под распушенным оперением поднятого крыла. У лебедя был один рубиновый глаз. Крылья лебедя были изящно изогнуты, так, словно они подпирали изголовье почти овальной кровати, для которой требовались, очевидно, изготовленные на заказ простыни. Создатель кровати немало потрудился над тем, чтобы перышки крыльев лебедя, словно пальцы, могли прихватывать нежную, прозрачную драпировку различных оттенков от розового до лилового и пурпурного. В ногах большой лебединой постели размещалась поперек лебединая кровать для младенца. На полу лежал толстый розовато-лиловый ковер, а рядом с постелью – небольшой коврик из белого меха. В углах кровати стояли двухметровые светильники из граненого хрусталя, отделанные золотом и серебром. На двух светильниках были черные абажуры. Между двумя другими был натянут шезлонг, обитый розовым бархатом.

Признаться, я была потрясена. Стены были затянуты пышным камчатным шелком, окрашенным в клубнич-но-розовый цвет, более яркий, чем розовато-лиловый ковер толщиной не менее десяти сантиметров. Я направилась к кровати и на ощупь ощутила мягкий мех ковра. Какой же женщиной была мать Малькольма? Может быть, кинозвездой? Что почувствовала бы я, если бы спала в этой постели? Я не могла удержаться, чтобы не прилечь на эту кровать, не почувствовать ее соблазнительной чувственности. Может быть, именно этого хотел и Малькольм? Может быть, он верил в эту кровать? Возможно, я недооценила моего любимого мужа; то, что ускользало от меня в сумерках, и что я мучительно искала в нем, был тот атласный блеск, та чувствительность, о которой мне раньше не приходилось и мечтать.

– Кто разрешил тебе входить сюда?

От неожиданности я присела. В дверях зловеще вырисовывалась фигура Малькольма. На мгновение мне показалось, что он приближается ко мне с любовью, но внезапно я увидела странный блеск в его глазах, искажавший прекрасные черты его лица. Ледяной холодок пробежал у меня по спине. Я задыхалась и прижала руки к горлу.

– Малькольм, я не слышала, как ты вошел.

– Что ты здесь делаешь?

– Я… я делаю то, что ты приказал. Я изучаю наш дом.

– Это не наш дом. Это не имеет ничего общего с нашим домом. – Голос его показался мне ледяным, словно исходил с Северного полюса.

– Я лишь стараюсь угодить тебе, Малькольм. Я хотела лишь побольше узнать о тебе и решила поближе познакомиться с твоей матерью, а значит, и с тобой.

Все было так нереально и приводило меня взамешательство. Я почувствовала, что забрела в чьи-то грезы о прошлом, а не окунулась в само прошлое.

– Моя мать? Если ты полагаешь, что, узнав что-либо о моей матери, ты лучше поймешь меня, то печально заблуждаешься, Оливия. Если ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о моей матери, то я удовлетворю твою просьбу.

Я опустилась на шелковые покрывала. Мне стало не по себе, когда он склонился надо мной.

– Моя мать, – с горечью начал Малькольм, – была очень красива. Очаровательная, живая и любящая. Для меня она воплощала весь мир. Я был тогда невинным, несмышленым и доверчивым. Тогда я еще не знал, что со времен Евы женщины предавали мужчин. Особенно женщины с прекрасным лицом и обворожительным телом. О, она была обманчива, Оливия. За ее очаровательной улыбкой и задорной любовью таилось сердце шлюхи. – Он направился к ее шкафу и рванул на себя дверь. – Взгляни на эти платья, – сказал он и достал нежное тонкое платье и бросил его на пол. – Да, моя мать была светской дамой веселых 90-х годов.

Он вытаскивал нарядные вечерние платья, отделанные кружевом, большой веер из изогнутых страусиных перьев и швырял все это на пол.

– Да, Оливия, она была первой красавицей каждого бала. Там она шлифовала свои чары.

Он направился к позолоченному туалетному столу в глубине алькова. Все это тщеславие запечатлелось в зеркалах. Как будто во сне, он взял с туалетного стола гребешок для волос в серебряной оправе и расческу.

– Эта комната стоила целое состояние. Мой отец потакал всем ее капризам. В ней царил необузданный дух свободы. – Он остановился и произнес: – Коррин, – словно имя матери могло отвести ее чары от стен, погруженных в сон.

По его взгляду я поняла, что он снова увидел ее, идущую по толстому розовато-лиловому ковру, а за ней волочился длинный шлейф ее платья. Я представила, что она, конечно, была безумно красива.

– Отчего она умерла?

Он никогда не раскрывал подробностей из ее жизни в наших беседах, хотя я, в свою очередь, подробно рассказала ему о смерти матери. Я полагала, что ее смерть была так трагична и печальна, что он не мог об этом спокойно рассуждать.

– Она не умерла, – бросил Малькольм сердито. – Здесь, во всяком случае. Может быть, ее сгубила тоска. Тоска от того, что все твои желания сбываются, тоска от того, что дана полная свобода твоим инстинктам.