Текст книги "И только сладкие мгновения длятся вечно"

14. Лили

Мы с твоим папой впервые за все время пообедали не в нашей палате, а в семейной столовой. Это помещение находится в конце коридора, здесь есть столы со стульями и диванчик, оборудован кухонный уголок, в холодильнике можно хранить свои продукты. Сюда разрешено приглашать близких: игрушки, книги и телевизор отвлекают детей, которых привели навестить новорожденных, от взрослых и чаще всего невеселых разговоров, а родители могут ненадолго выйти в парк глотнуть воздуха.

Мамочка тройняшек из бокса № 8 ела и листала какой-то журнал. За столиком рядом устроились родители малыша из соседнего бокса, за другим, лицом к окну, сидела женщина, вообще не покидающая отделения: она ночует на диване в семейной комнате. Мы вежливо поздоровались, и каждый вернулся в свою скорлупу: все как будто страшились встретиться взглядом с товарищами по несчастью, и это было странно.

Твой папа спустился на первый этаж за сэндвичами, но они оказались не просто невкусными, а омерзительными, я завязла в своем зубами. Трудно, наверное, удовлетворять запросы и вкусы разных людей. Я медленно двигала челюстями, и тут в очередной раз раздался сигнал тревоги. Привыкнуть к этому звуку невозможно, он неизменно приводит нас в ужас. Мы подняли головы, потом засуетились патронажные сестры, и все привстали. Мысли я читать не умею, но точно знаю, о чем взмолился каждый родитель: пусть это будет не мой ребенок!

На этот раз пронесло. Коридор огласился диким, почти звериным воплем убитой горем матери. Я инстинктивно кинулась к тебе, подняла так высоко, как позволили трубки и шнуры, и уткнулась носом в тоненькую шею, впервые мысленно назвав себя везучей. Через несколько секунд твой папа обхватил нас руками, как будто хотел защитить от враждебного внешнего мира.

Не помню, сколько мы так простояли.

Позже к нам в бокс пришел познакомиться завотделением доктор Бонвен, круглощекий мужчина лет пятидесяти, с руками в татуировках и седыми волосами, забранными в конский хвост. Человек, который так выглядит, не может быть гонцом дурных новостей.

Он сразу перешел к делу:

– Мне сообщили, что вы очень обеспокоены будущим вашей дочери.

Тон был серьезный, но слова он выбирал крайне осторожно. Я положила тебя, приготовившись слушать. Он продолжил:

– Она поступила к нам с дыхательной недостаточностью, вызванной РДСН[18]18
  Респираторный дистресс-синдром новорожденных– тяжелое расстройство дыхания у недоношенных детей в первые дни жизни, обусловленное первичным дефицитом сурфаканта и незрелостью легких.


[Закрыть] и ретинопатией недоношенных[19]19
  Ретинопатия недоношенных – тяжелое заболевание глаз, развивающееся преимущественно у недоношенных детей, сопровождающееся изменениями в сетчатке и стекловидном теле.


[Закрыть]. Эти патологии мы лечить умеем. Ваша дочь хорошо отзывается на процедуры и нуждается в минимальном количестве дополнительного кислорода. Я рассчитываю в скором времени перевести девочку на простую дыхательную поддержку. Потом она будет учиться самостоятельно пи– таться.

На то, чтобы осознать услышанное, я потратила секунд двадцать.

– Значит, она справится? – спросила я сорвавшимся голосом, и он улыбнулся, предваряя ответ:

– Скажем так: ваша дочь не относится к числу пациентов, о которых я тревожусь. Вы проведете с нами еще некоторое время, но все должно быть хорошо.

Я мысленно скомандовала слезам: «Прочь!» – они не подчинились.

– Простите, я ужасно испугалась…

Врач покачал головой:

– Не извиняйтесь. Нам проще, исправлять патологии – наша работа. Случаются неожиданности, счастливые или трагические, но врачи понимают, что происходит с каждым ребенком, а родители блуждают в тумане.

Бонвена позвала сестра, он погладил тебя по голове и вышел из бокса, а я бросилась в объятия твоего отца и позволила рыданиям унести прочь страх, тоску и чувство вины. Потом мы сообщили радостную весть тебе. Выкарабкаемся!

15. Элиза

Встреча происходит в помещении ассоциации. В маленькой комнате столы образуют подкову, на доске что-то пишет женщина. Ее зовут Элен, именно с ней я вчера говорила по телефону.

Номер, полученный от Мариам, я набрала «вдруг». Всякий раз представляя, как буду нежить лежащего в больнице младенца, я испытывала противоречивые чувства и справиться с ними не могла.

Разговор получился короткий. Элен задала несколько вопросов и предложила прийти в понедельник вечером на установочное собрание.

Нас одиннадцать. Элен начинает с описания структуры и задач ассоциации. Двадцать волонтеров сменяют друг друга у изголовья маленьких пациентов во всех педиатрических отделениях. Задача проста: помочь детям забыть о болезни и жизни взаперти, играя с ними, читая, беседуя.

– Нам не хватает волонтеров-добровольцев в неонатологии, туда в основном кладут недоношенных детей, но есть и дети с патологиями, родившиеся в срок и нуждающиеся в лечении. Больница недавно открыла новое крыло, что позволяет принимать больше детей из Бордо и окрестностей. Нам нужны ласкатели – так мы называем волонтеров, в других клиниках они няни или баюкатели, но занимаются все одним и тем же: держат детей на руках, разговаривают с ними, холят, окружают любовью.

Женщина лет шестидесяти поднимает руку, и Элен дает ей слово.

– Мы сможем выбирать… грудничков, которыми будем заниматься?

– Нет, – сухо отвечает Элен. – Мы не в куклы играем, а делаем важную и трудную работу. Исследования показали, что у новорожденных, которых ласкают, быстрее выравниваются сердечный ритм и температура, но не только. Это смягчает болезненные ощущения, ослабляет стресс, одновременно усиливая хорошее самочувствие. К сожалению, не все родители неотлучно находятся при своих малышах, поэтому мы…

– Почему? – перебивает ее высокий лысый мужчина, сидящий справа от меня.

– Почему что? – переспрашивает кураторша.

– Почему родители оставляют детей в одиночестве?

Элен что-то записывает в блокнот, потом отвечает:

– Один из главных принципов, которым должен руководствоваться хороший волонтер, – никогда никого не судить. У всех родителей свои причины, разные, но неизменно веские. Кто-то живет в двух часах езды от больницы, у других есть еще дети, которым требуется пригляд, а помочь некому. Многим матерям физически трудно передвигаться после родов, а кого-то накрывает послеродовая депрессия, так называемый беби-блюз. Случается, что люди слишком напуганы и не могут противостоять реальности. Мы не становимся папами и мамами, просто на время подменяем их. И, кстати, взять на себя заботу о любом ребенке можно только с согласия родителей.

Мужчина молча кивает. Молодая женщина, тоже кандидат в волонтеры, качает головой, ей услышанное явно не понравилось. Элен спокойно продолжает перечислять обязанности волонтеров. Мы должны быть свободны в определенное время, как минимум раз в неделю, взять на себя волонтерские обязанности на год, предоставить руководству ассоциации досье криминалистического учета, встретиться с психологом, провести один пробный день в больнице – и тогда… Тогда нас зачислят в ассоциацию на месяц испытательного срока.

– У вас есть вопросы?

Вопросы нашлись. Элен отвечает вежливо, после чего беседует с каждым индивидуально, в соседнем кабинете. На интервью отводится десять минут, и за это время куратор пытается прозондировать мотивацию людей.

Я такого не ожидала и не подготовилась. Ищу слова, убедительные доводы, хочу понравиться, но бормочу одни банальности. Элен делает заметки, благодарит меня и просит пригласить следующего кандидата. Я понимаю, что провалилась, и мне хочется плакать, как бы глупо это ни выглядело. Уже в дверях признаюсь по наитию:

– Во мне много нерастраченной любви, которую теперь не на кого излить. Поэтому я каждую ночь лелею собственные воспоминания.

Элен поднимает глаза от блокнота, улыбается мне и спрашивает, свободна ли я в следующую среду.

16. Лили

Ребенок из соседнего блока вернулся домой. Прощаясь с командой врачей и патронажных сестер, его мама улыбалась и плакала, как будто ей было грустно с ними расставаться. Я наблюдала за этой сценой через застекленную дверь и думала: «Если мы однажды отсюда уйдем, плакать меня заставит только лук!»

Бокс пустовал недолго: привезли инкубатор с младенцем, следом появился растерянный отец. Мою ободряющую улыбку он не заметил. Человек слепнет, когда небо рушится ему на голову.

Правда, у некоторых наступает просветление в мозгах.

Это и произошло с нами сегодня утром, когда Флоранс сообщила, что с прошлой ночи ты довольствуешься ничтожным количеством кислорода.

– Огромный прогресс! – заявила она, укладывая тебя ко мне на живот.

Твой папа написал на белой доске большую букву «Ч» – от Чудо-Женщины и добавил «Чудо-Ребенок». Тебе очень подходит это «звание».

Потом появилась психолог по имени Ева. Раньше мы не встречались. Она говорит совсем тихо, почти шепотом.

Я рассказывала, а Ева слушала. Я говорила о том, как носила тебя, как сделала первое УЗИ, как ты впервые брыкнула ножкой. Описывала роды, проблемы с легкими и желудком, твой плач, твой сон, твои крошечные ладошки, твои успехи, твой взгляд. Она ни разу меня не перебила, а убедившись, что я закончила, посмотрела мне в глаза и спросила:

– Малышка выглядит замечательно. А вы? ВЫ. Как себя чувствуете вы?

Ева почти шепчет, но ее слова подобны раскатам грома.

Я ответила, что не знаю, что, несмотря на попытки педиатра успокоить меня, страх заглушает все остальные эмоции.

Ева села, закрутила волосы в пучок, скрепила его карандашом на японский манер и объявила – очень серьезно:

– Вы родили не одного ребенка, а двух.

Я собралась поинтересоваться, на какой наркоте сидит мой психолог, но она продолжила:

– Вы произвели на свет не только дочь. Представляю вам второго дитятю по имени Страх. Этот прожорливый ребенок питается исключительно вашими слезами, тревогами и гневом в любой час, в любом месте и не может насытиться. Он страдает от синдрома недостатка внимания, не хочет и не может быть один, он днем и ночью рядом с вами. Возможно, вы сочтете его эгоцентриком, но это нормально, ведь он жаждет заполучить все ваше внимание, весь свет. Он регулярно дает о себе знать, причем в те моменты, когда вы меньше всего ожидаете встречи. Уживаться с ним нелегко, но приходится. Всем мамам и папам. Такова строжайше охраняемая тайна родительства.

Я закатила глаза, как делаю всегда, если мой собеседник прав и мне не хочется признавать его правоту. Ева облекла в слова то, что я чувствовала с нашей первой с тобой встречи. Внутри меня возникло нечто такое, с чем я никогда не расстанусь.

Я никогда не была боязливой. В молодости сначала делала, потом думала и мирилась с последствиями. Предвосхищать, предвидеть я не умела, и главное испытание в жизни только укрепило эту особенность натуры. Я узнала, что судьба неустанно влияет на нас через предчувствия. Бессмысленно отгораживаться, творить заклинания, организовывать все и вся, вооружаться против опасностей: если судьба решит нанести удар, она его непременно нанесет. По существу, по большому счету, глубинно я была непоколебима.

До твоего рождения я не замечала этих симптомов. В горле все время стоит комок, кишки завязались в тугой узел, я вздрагиваю, услышав шорох. Все защитные слои сорваны, я бреду, обнаженная, по заснеженному лесу с мишенью на шее, а по моим следам идут охотники. Так-то вот. Отныне я люблю кое-кого больше всех на свете, даже себя. Теперь я уязвима.

17. Элиза

В супермаркете полно народу.

Я составила список продуктов дома и теперь иду вдоль полок и методично заполняю тележку. Напитки, дары моря, хлеб, яйца, овощи, сласти и – главное – сыр, в Лондоне не так-то легко найти хороший.

Впервые мы устроили телеужин лет семь или восемь назад, когда загрипповали. Я едва держалась на ногах, дети температурили и полдня провели в постелях. Мне не хватило сил на приготовление ужина, и я собрала на журнальный столик всякую готовую еду, мы вставили в плеер диск с фильмом, устроились в подушках на диване и прекрасно провели вечер в компании друг друга и микробов. Потом это стало традицией, мы регулярно загружали подносы вкусностями и садились смотреть кино, отдыхали после тяжелого дня и утешались нашей любовью, отгородившись от остального мира.

Беру журнал кроссвордов – Шарлин щелкает их как орешки и, приезжая погостить, разгадывает все, что попадается под руку. Потом кипа брошюрок долго лежит на полу в туалете как свидетельство нашей встречи.

Плеер работает – я проверила, можно смело брать диски.

Дочь должна приземлиться в час дня. Мы не виделись около двух месяцев. Она прилетала в июле, провела в Бордо неделю отпуска, пообщалась с подругами и позагорала на ближайшем пляже. Семь дней мои взрослые дети были со мной, но с тех пор Тома переехал, так что подобный праздник повторится не скоро. Я тогда сделала сотни размытых фотографий, заслужив насмешки Шарлин. По ночам я слушала их дыхание, слушала, как они обсуждают охрану природы, спорят о политике, и тайно радовалась тому, что они так хорошо ладят. Да, мы не всегда можем договориться, мне не нравятся отдельные черты характера дочери и сына, некоторые поступки меня раздражают, но я никогда не позволяла себе упрекать или поучать их. Они взрослели и становились такими, какими сами хотели стать.

В десять утра звонит Шарлин и сообщает, что встреча переносится. «Обещаю, мамочка, мы скоро увидимся!» Я стараюсь не кукситься: голос у моей девочки веселый, значит, с Гарри все разрулилось. Освобождаю тележку. На душе паршиво.

18. Лили

Сегодня утром, едва проснувшись, я поняла, что должна немедленно бежать к тебе, проигнорировала поднос с завтраком, оставила твоего папу в туалетной комнате, наплевав на душ, надела первое, что попалось под руку, и полетела по коридору к боксу, как птица, которую охотник спугнул зарядом дроби. «Полетела» в данном случае – гипербола. Мне надо как можно чаще передвигаться на своих двоих, а не в кресле, иначе каждый шаг так и будет требовать тройного усилия. Ноги не желают подниматься, спина не разгибается, я попискиваю от боли и даже в игре «найди семь отличий» не нахожу ни одного.

Какой же он длинный, путь до тебя! Воображение рисует разные картины, не все с хорошим концом. Толкаю тяжелую дверь, протираю руки антисептиком, не глядя прохожу мимо боксов других грудничков, других родителей, других судеб, подвывает аппаратура, ей вторят дети, а вдруг тебе плохо, еще несколько метров, сердце рвется наружу, я задерживаю дыхание, возношу безмолвную молитву, стеклянная дверь… Спасибо, Господи!

Ты жива.

Флоранс занимается твоим туалетом. Я подхожу ближе, еще ближе. Ты завернута только в пеленку, и меня это, как обычно, трогает до слез. Есть что-то душераздирающее в этих крохотных бедрах, хрупких ручках, груди, которая поднимается и опускается, втягивая в себя жизнь. Ты ухватилась за мой палец, я любуюсь твоей мраморной кожей, пушком на плечиках, глазками без ресниц (пока!). Ты выглядишь ужасно уязвимой, и мне хочется сжать тебя в объятиях, силы найдутся, мое сердце бьется рядом с твоим, задавая правильный ритм.

– Мне нужно поменять ей маску, поможете?

Флоранс объяснила, что размеры масок меняют, чтобы подобрать оптимальный, который не будет травмировать твой носик. Я согласилась, но оказалась не слишком полезной – была слишком занята, любуясь тобой, мое сокровище.

Я впервые видела твое лицо – несколько секунд в день твоего появления на свет не в счет.

Ты широко открытыми глазами смотрела в пустоту, чуть приоткрыв ротик, и не шевелилась. Наверное, наслаждалась чувством свободы.

Нос у тебя оказался курносый, как у папы, губы тонкие – мои, в остальном ты показалась мне ни на кого не похожей. Особенной. Я погладила твою теплую щечку и мысленно «засняла» любимое личико, чтобы навсегда его запомнить, машина подала голос, и Флоранс надела на тебя новую маску.

Я все еще витала в облаках, и тут она подрезала мне крылья.

– Слышала, вы завтра выписываетесь…

Я знала, что когда-нибудь это случится. Вчера акушерка сообщила: «Шов выглядит отлично, вы не бледная, не анемичная, свободных родительских палат мало, а пациенток много… Не расстраивайтесь, пользуйтесь моментом – мало кому из молодых родителей удается спокойно высыпаться по ночам!»

Я с трудом поборола желание выбить ей пару зубов.

Не хочу выписываться. Ты и сейчас далеко от меня, этажом выше, а наш дом вообще на краю света.

Мы оставались с тобой до трех часов ночи, не имея сил расстаться, и ушли, только почувствовав, что засыпаем сидя.

У меня двоилось в глазах, твой папа то и дело спотыкался. Когда мы наконец в последний раз вошли в нашу комнату, я рухнула на свою неудобную кровать, подумав: «Без тебя я обойдусь…» – и, погружаясь в полудрему, услышала рыдания твоего отца.

Шарлин, Тома

10:33

Ку-ку, мои милые, это мама! Только что отправила вам посылку, открывайте сразу, как получите. Обнимаю. Мама

Шарлин 10:45

Привет, мамуль! Поклянись, что в коробке не животное.

Тома

Если там папино ухо, я бы предпочел правое.

11:50

Не знаю, кто вас воспитывал, но он провалил все дело. Целую. Мама

19. Элиза

Я рада, что выходные заканчиваются. Скука вот-вот возьмет надо мной верх.

Я разморозила холодильник, надраила сортир и ванную, пропылесосила лежавший у входной двери коврик, начала читать три романа, бросила их читать, посмотрела два отвратительных фильма по телевизору, вымыла Эдуара и передвинула мебель в своей комнате.

И вот, в девять вечера, в воскресенье, я лежу на диване, смотрю в потолок и думаю, чем заполнить жизнь.

Вот ведь ирония судьбы – последние двадцать три года я только и делала, что пыталась изыскать время для себя.

Не сосчитать случаев, когда я искала предлог, чтобы не играть в «Монополию» с Шарлин или в «1000 вех»[20]20
  «1000 вех» – игра, в которой используются специальные карточки на тему автомобильных гонок в первые годы их существования. Игра была изобретена в 1954 году Эдмоном Дюжарденом, издателем оборудования для автошкол, а иллюстрирована Джозефом Ле Калленнеком.


[Закрыть] с Тома. Не счесть вечеров, когда я слушала их истории вполуха и мысленно торопила рассказчика. А уж как часто я раздражалась на очередной отчаянный зов «ма-ма!».

Сегодня вечером я бы многое отдала за то, чтобы «сторговать» особняк на авеню Фош.

Пусть мне вернут бессонные ночи, срыгивание, колики, вопли, размазанную по стене помаду, расцарапанный острым камешком капот машины, рвоту на шее, ночные кошмары, безумные забеги по коридору приемного отделения «Скорой помощи», утопленный в унитазе телефон, волосы, обрезанные собственноручно тупыми ножницами, ссоры между братом и сестрой, катание на лыжах с лестницы, оставление после уроков за «ужасное поведение», плохие отметки, гастроэнтериты, сигареты под матрасом, злобное хлопанье дверью, первое сердечное огорчение. Хочу снова обрести все эти тяжелые моменты, ставшие сладостными только утонув в недрах памяти.

Эдуар лижет мне руку. Я отпихиваю его, встаю, подсаживаюсь к включенному компьютеру, беру мышку. Перед самым переездом Тома создал мне аккаунт на «Фейсбуке», хотя я не видела в этом смысла, но теперь пора поинтересоваться, что происходит с моими детьми… без их ведома. Узнаю́, что Шарлин встречалась с бабушкой и дедушкой Гарри в их коттедже, а сын выпил в пабе пинту пива. Пишу комментарии: «Рулит тот, кто не пьет».

Добавляю десяток подмигивающих смайликов, благословляя их изобретателя: он позволяет мне сойти за шутницу, ведь на самом деле я несносная мамаша.

В этот момент на странице Тома появляется комментарий: «Похоже, ты отлично приспособился к Парижу! Наслаждайся, здоровяк. Целую. Папа».

Я не знала, что мой бывший муж тоже обитает на «Фейсбуке», а теперь – нате вам, его коммент под моим, мы никогда не были ближе после развода, случившегося десять лет назад. Сглатываю ком в горле.

Нужно выйти из соцсети и закончить вечер, как было запланировано, но это сильнее меня. Кликаю по фотографии, появляется его профиль, и по экрану разливается чужое счастье. В Лондоне с Шарлин и Гарри, на Сейшелах с Матильдой, на лыжах с друзьями, на диване с прижавшимися к нему близнецами-шестилетками. Судорожно листаю фотографии, читаю комментарии его близких – когда-то они были и моими! – и собственная жизнь кажется все более незначительной.

Я переживаю то, чего всегда страшилась. Я – одна. Дети уехали, родители умерли, лучшая подруга Мюриэль живет в Лос-Анджелесе. Остальных легко пересчитать по пальцам: Лейла, молодая мать, заваленная делами по дому, Софи, разъезжающая с семьей по миру, и Фредерик, занятый делами своего предприятия. Чтобы не потеряться, мы дали друг другу обещание, которое всегда соблюдаем: раз в год, в один и тот же день, мы встречаемся и проводим время вместе. Когда-то я считала, что друзей у меня больше, но некоторым пришлось выбирать «лагерь» после нашего развода. И приняли они, увы, не мою сторону…

Я никогда не страдала от одиночества, дочь и сын занимали все мое время! Я не желала слушать тех, кто утверждал, что дети всего лишь одна сторона нашего существования, что нельзя жить только ради них, иначе окажешься в пустом гнезде. «Со мной такого не будет! – думала я. – Шарлин и Тома слишком близки со мной, чтобы улететь далеко. Они останутся в Бордо, мы будем часто видеться, даже если разъедемся. Мы живем в большом городе, здесь много отличных учебных заведений, работу найти нетрудно». После развода я не поселилась с семьей в Биаррице, город показался мне напыщенным и самонадеянным.

Мой компьютер издает странный звук, что-то вроде «хлюп», смотрю на экран и холодею от ужаса. Я лайкнула одну из фотографий бывшего мужа. Пытаюсь поправить дело, но на этот раз вместо пальца вверх появляется сердечко. Потом разгневанный человечек. Удалить доказательство проявленного любопытства удается только с третей попытки. В следующую секунду получаю сообщение: он хочет добавить меня в друзья, захлопываю ноутбук, сердце стучит в висках.

Ну, я и кретинка! Бывший застукал меня, когда я «шарила по ящикам», еще решит, что его жизнь сильно меня интересует.

Протяжный вздох прерывает сеанс самобичевания. Эдуар не сводит с меня глаз, уверена, этот пес осуждает свою хозяйку. Я его понимаю – зрелище способно выдавить слезу даже из четвероногого. Я сейчас вижу жизнь в черно-белых цветах и, сидя на диване, жду, когда вернутся краски дня. Может, пора доставать фломастеры?