Текст книги "И только сладкие мгновения длятся вечно"

20. Лили

Я спала с твоей мягкой игрушкой, Флоранс посоветовала мне покрепче прижимать зверика к груди, чтобы он пропитался запахом моей кожи. Когда меня выпишут и нам с твоим папой придется вернуться домой, мы не сможем проводить рядом с тобой каждую минуту, но ты все равно будешь чувствовать мое присутствие.

Во время дежурного осмотра акушерки я молилась, чтобы нашлась причина остаться, но тело подвело – выздоровело. Женщина улыбнулась и поздравила меня, я поблагодарила – с кривой, вымученной улыбкой. Моя кровать неудобнее пола, душ, если хочешь воспользоваться горячей водой, приходится принимать в три ночи, еда ужасна, но я не хочу отсюда уходить!

Раньше мы жили в большой однокомнатной квартире, в центре города, на пятом этаже каменного дома, ходили в любимые магазинчики, в кинотеатр в конце улицы, до работы было десять минут ходу. Когда мы узнали, что скоро станем родителями, начали искать другое, более просторное жилье. Мы посмотрели много квартир – на окраине, слишком маленьких, слишком обветшалых, слишком дорогих, «извините-уже-сдано», но все эти неудачи и разочарования мгновенно позабылись при виде маленького дома под липой рядом с лесом. В тот день солнце золотыми струями вливалось в большие окна гостиной, превращая ее в волшебное пространство, и выбор был сделан. Мы перекрасили твою будущую комнату в белый цвет, поставили этажерки в форме облаков, повесили бра-звезду. Недоставало только твоей кроватки и пеленального стола – их купить мы не успели. Не хочу возвращаться «к нам» без тебя. Отныне «мы» – это ты, я и твой папа.

Когда акушерка ушла, он молча лег рядом и прижался ко мне. Мы общались без слов.

Вещи я собрала очень быстро, побросала в сумку свои и твои пижамки, подарки, бумаги. Неделю назад я составляла список, что надо взять с собой в роддом, радовалась, представляя, как выберу первый наряд, в котором ты будешь фотографироваться, но купить его не успела.

Твой папа ждал с сумками за дверью, я в последний раз обошла комнату, и он вдруг предложил пошарить в кровати, был очень настойчив, сказал: «Посмотри под подушкой!»

– Я тебя засуну под подушку, если не отстанешь.

Он засмеялся.

Я вздохнула, подчинилась – и обнаружила красную коробочку. Что было дальше, ясно без слов, но я, увидев колечко с тремя жемчужинами, в первый момент подумала: «Ну и бюджет у них! Дарят свежеиспеченным мамочкам украшения при выписке!» – но потом увидела, что твой папа опустился на колено, и до меня дошло.

От удивления я разинула рот, онемела и стала похожа на карпа на удочке.

– Лили, я проходил мимо ювелирной лавки, увидел кольцо – это была промоакция, три жемчужины по цене одной, – купил его и подумал, что мы могли бы пожениться. Согласна?

Я открывала и закрывала рот, пучила глаза, он испугался, что у меня случится припадок, и поспешил уточнить:

– Я пошутил, милая! Хочу на тебе жениться, потому что ты женщина моей жизни, мать нашей дочери, ты сильная и…

Закончить он не успел. Я бросилась ему на шею и закричала:

– Согласна! Я согласна! Давай достойно отпразднуем твое умение экономить.

Шарлин

18:45

Привет, мама!

Я получила посылку, зачем ты прислала мне овощи??? Целую

18:47

Ку-ку, дорогая, я купила слишком много всего и подумала, что ты с удовольствием съешь что-нибудь, кроме гамбургеров. Ты давно проверяла уровень холестерина в крови?

Целую. Мама

19:01

Мама, я больше не ребенок.

19:01

Ты всегда будешь моей малышкой. Прислать тебе рецепт супа? Целую. Мама

21. Элиза

Я решила во что бы то ни стало воплотить в жизнь решение встать у руля, а не плыть по воле волн, для чего требовалось заняться чем-нибудь в одиночку. Не помню, когда в последний раз выходила куда-то без сына, дочери или Мюриэль, если она была в Бордо.

Нас трое в зале кинотеатра. Фильм я выбрала методом тыка, потому что забыла собственные предпочтения, они растворились во вкусах Шарлин и Тома. Программу теле– и кинопросмотров составляли они. Мне нравилось все, что любили мои дети. Кассирша терпеливо ждала моего решения, а я молчала, ошеломленная своим открытием. Я двадцать лет жила жизнью Шарлин и Тома. Что ты любишь, Элиза? Не припомню. Кто ты? Не знаю.

В конце концов я выбрала название самой красочной афиши. Купила ведро сладкого попкорна и успела съесть почти все к концу рекламы.

Фильм начинается.

Ночь. По лесной дороге едет машина. Звучит песня Кэти Перри, все подпевают. За рулем отец, мать держит в руке воображаемый микрофон. На заднем сиденье двое детей. Мотор глохнет, машина останавливается. Отец вылезает, насвистывая, открывает капот, пытается понять, в чем проблема, подсвечивая себе телефоном. Какой-то шум привлекает его внимание. Звук идет из леса, он напоминает смех. Мужчина светит в сторону деревьев, ничего не может разглядеть, возвращается к двигателю. Шум приближается. Отец больше не свистит. Под капотом все вроде бы нормально. Внезапно раздается истошный крик. Дети. Отец в два прыжка оказывается у двери, стекла забрызганы кровью, он дергает за ручку, появляется темная масса, остатки попкорна подпрыгивают, я отворачиваюсь, затыкаю уши и уползаю из зала спиной к экрану, как перепуганный краб.

Еду домой в тишине, паркуюсь у подъезда, не забираю из ящика ни почту, ни желуди. Сажусь в лифт, нажимаю на кнопку. Вхожу в квартиру, запираюсь на все замки. Эдуар прыгает мне на спину, и я вскрикиваю от испуга, а пес разваливается на полу пузом кверху. Я присаживаюсь на корточки, чтобы погладить беднягу, мы оба постепенно успокаиваемся, и тут кто-то стучит в дверь. Я крадусь на цыпочках, смотрю в глазок, вижу соседа и открываю.

– Здравствуйте, мсье Лапен.

– Ваша собака воет дни напролет, заставьте его молчать.

Смотрю на Эдуара – он так и валяется на спине и пялится в пустоту.

– Уверены, что звуки издает мой пес? Странно, я никогда не слышала его голос.

– Я не обманщик. Мне нужны покой и тишина, а вместо этого вот уже десять дней приходится жить в звуковом аду.

Мой темпераментный сосед нуждается в покое, если в полночь не передвигает мебель. Уйдя на пенсию, мсье Лапен свел знакомство со сборщиками утиля, не гнушается он и помойками, откуда тащит разное барахло. Ведь «никогда не знаешь, какая безделица где пригодится!». Кухонная утварь, столики, стулья, игрушки, книги, картины… Все это он складирует на лестничной клетке в ожидании этого самого «пригодится».

– Я этим займусь, мсье Лапен. Поговорю с остальными соседями.

– Делайте что хотите, но решение найдите, иначе в следующий раз я вызову полицию.

Сосед явно не получил свою дозу морковных кружков.

Расследование заканчивается, едва начавшись. Сосед из квартиры напротив подтверждает, что в мое отсутствие Эдуар воображает себя оперной певицей.

Плюхаюсь на диван и пытаюсь проанализировать ситуацию. Когда Тома жил здесь, Эдуар часто оставался днем один, но никогда не лаял. То, что происходит сейчас, подтверждает диагноз ветеринара: у Эдуара депрессия. Он не выносит одиночества, соседям не нравится его «вокал». Я вижу одно-единственное решение: сын должен забрать Эдуара в Париж.

22. Лили

Я не плакала, прощаясь с тобой. Мы не расставались весь день, баюкали тебя, развлекали разговорами о детской, о твоих кузенах, о нашем коте, рассказывали, что тебя ждет, чтобы ты захотела вернуться домой. Мы повесили на белую доску наши фотографии, нарисовали уйму сердечек, повторяли слова любви, оттягивали уход, напитались тобой и, боюсь, перекормили тебя собой. Мы покинули бокс только после того, как певучая патронажная сестра Эстель пообещала вызвать нас при первом же признаке опасности.

Я положила рядом с тобой игрушку, пропитавшуюся моим запахом, попрощалась как обычно: «Спокойной ночи, радость моя, добрых тебе снов, увидимся завтра, люблю тебя больше всех на свете!» Мне не хотелось, чтобы ты уловила хоть малейшую перемену в моем голосе. Быть родителем – значит считать эмоции ребенка важнее собственных, улыбаться ему, когда хочется зареветь от отчаяния, внимательно выслушивать рассказ о том, как прошел день в школе, даже если глаза закрываются от усталости, играть в лошадки, мечтая все бросить, вселять уверенность, когда хочется поубивать всех вокруг, и утешать, даже если из горла рвется вопль отчаяния.

В лифте я машинально потянула палец к кнопке третьего этажа, твой папа улыбнулся и нажал на первый.

Я не плакала – и не хотела. Все было ужасно.

Проходя через автоматические двери, я остро почувствовала пустоту. Зияющую пропасть внутри. Я больше не носила жизнь. Ты покинула мое лоно, но пока не укрылась в моих объятиях.

Каждый следующий шаг усиливал горечь расставания. Я представляла, как ты лежишь одна в своем боксе, и это разрывало мне сердце. Да, патронажные сестры и врачи не покидают своих крошечных пациентов, волонтеры заботятся о детях, чьи родители навещают их редко или вообще не приходят, но тебе достается малая толика внимания.

Стемнело, но жара не спадала, твой папа открыл все окна и вел машину медленно, ошибся дорогой (которую знал наизусть!), и мы разнимали руки, только когда он переключал скорость.

Он открыл ворота и заехал в сад. Меня не было всего неделю, но дом словно бы явился из другой жизни. Наш кот Милу[21]21
  Отсылка к белому фокстерьеру по кличке Милу, герою «Приключений Тинтина», одному из популярнейших европейских комиксов XX века.


[Закрыть] выбежал навстречу и стал тереться о мои ноги. Собачье имя дал ему твой отец, он до сих пор веселится, когда подзывает его, чтобы погладить. Умолчу об именах, которых ты счастливо избежала!

Я не заметила машины на тротуаре. Не увидела света через ставни на кухонном окне. Дверь распахнулась, когда я искала в сумке ключи. Нам улыбалась твоя бабушка, папина мама, в руке у нее была кастрюлька. На лице твоего отца отразилось искреннее удивление.

23. Элиза

Я позвонила Тома, чтобы обсудить проблему Эдуара. Разговор ничего не дал – он повторил, что ужасно сожалеет, но квартира слишком тесная и поселить там пса нет никакой возможности. Я не смирилась, решив взять сына измором, а до тех пор не оставлять Эдуара одного.

Он сидит под столом, у моих ног. Не ложится, потому что караулит малейшую угрозу. Известие о новом члене коллектива быстро облетело бюро, и многие коллеги явились лично убедиться в уродстве животного. Кое-кто незаметно гладит его по голове, чтобы улучшить свою карму. Даже Оливье, обычно такой же «приятный», как грибок ногтей, почесал Эдуару шею.

– Уверена, что он пес? – с сомнением в голосе спрашивает Нора.

– Прекрати, у него просто необычная форма головы.

– Это еще слабо сказано, твой питомец похож на летучую мышь и сортирную швабру, я…

Нору перебивает мадам Мадинье.

– Откуда взялся этот ужас, летящий на крыльях ночи?! – восклицает она.

Нора хихикает, я инстинктивно бросаюсь на защиту Эдуара:

– Это – собака.

– Без вас я бы не догадалась! Рада, что вы последовали моему совету и нашли себе компаньона, но зачем приобщать к этому счастью всех вокруг?

Я готова дать стерве отпор, напомнить, что многие служащие каждый день приходят на работу с домашними любимцами, причем с разрешения дирекции, что наш президент – генеральный директор – нигде не бывает без своей левретки, но Мадиньерша не ждет ответа, она усаживается на свое место, что-то недовольно бурча себе под нос.

В полдень иду в парк по соседству, чтобы съесть свой салат: в наш ресторан зверей не пускают. Эдуар оживает впервые после отъезда Тома. Он взахлеб нюхает землю, натягивает поводок, прыгает, заглядывает под чужие хвосты и, если ему нравится запах, виляет своим, приветствуя нового друга. За полчаса Эдуар успевает восхититься далматином, пуделем, кане-корсо, бультерьером и еще одним созданием, похожим на козу, но лающим так громко, что никто бы не усомнился в его принадлежности к псовым. Мне не приглянулся ни один человек. Хозяева собак не жаждут сближения – никто, за исключением старика с пуделем, во всех подробностях описавшего мне свою последнюю колоноскопию. Поразительный контраст! Эдуар талантливее меня. В детстве я была общительной, ничего не боялась и, если мне кто-то нравился, знакомилась и заводила новых приятелей. Иногда мы «представлялись», но чаще сразу переходили на высший уровень и делили друг с другом замок из песка, горку и «секретики». Помню однажды, в шесть или семь лет, я гуляла в парке. На карусели нас было четверо, и мы по очереди толкали колесо и хохотали, умирая от восторга. Родители надзирали издалека, сидя на скамье, и не общались. По пути домой я спросила маму, почему взрослые никогда не играют, а она в ответ рассмеялась. В юности все изменилось. Чужое мнение стало важным. То, что «положено» и «не положено», главенствовало над желанием поступить по-своему. Я переживала разочарования и предательства, возводила защитные стены и сооружала водяные рвы, чтобы отпугнуть захватчиков. Сегодня я одна из взрослых, сидящих на скамейке. Если незнакомый человек обращается ко мне, я воспринимаю контакт почти как агрессию. Люди, которые заводят разговор в общественном месте, кажутся мне странными. С почтальоном, соседом или булочницей я ограничиваюсь привычными вежливыми фразами, надеясь их отвадить.

Возвращаюсь на работу с Эдуаром на поводке. Этот пес похож на гремлина и воняет, как очистная станция, но он счастлив, доволен прогулкой и завел уйму друзей. Учись, хозяйка! Пора разрушить бастионы и опустить подъемный мост для гостей. Терять мне нечего, все будет хорошо, если не придется «обнюхивать зады» мне подобных.

24. Лили

Я почти не спала. Флоранс сказала: «Звоните в любой момент, чтобы узнать новости, днем и ночью…» В первые три часа я держалась, понимая, как занят персонал отделения, и набрала номер, перед тем как лечь. Ответила незнакомая патронажная сестра. Услышав твое имя, она сделала секундную паузу и только потом сообщила, что ты спокойно спишь. От испуга у меня кровь заледенела в жилах, я успела вообразить, что женщина решает, как сообщить ужасную новость, представила реакцию твоего папы. Страх лишил меня здравомыслия: случись что, я бы узнала первой. Все, больше никаких звонков…

В пять утра меня разбудил грохот разбившейся посуды. Я поплелась на кухню, уверенная, что это Милу обследует шкафы, и даже не подумала одеться. Легко представить, как я обрадовалась, застав «на месте преступления» твоего дедушку! Он был в пижаме, заметал на совок осколки тарелки и пробормотал какие-то дурацкие объяснения – «вот проголодался и решил перекусить…», – а я завернулась в штору (раз уж не могла на ней повеситься!).

Я совершенно забыла о присутствии в доме родителей твоего отца, мой мозг отказывался приобщать их к нашей семье. Вчера вечером, когда мы вернулись, дом сверкал чистотой и порядком, был приготовлен изумительно вкусный ужин. Мне меньше всего хотелось вести беседы, но я, конечно же, рассыпалась в благодарностях за такой «милый сюрприз».

Твоя бабушка порозовела, как ее утиное филе.

– Ну что вы, Лили, помогать детям – наш долг, ни о чем не волнуйтесь, мы все возьмем на себя.

Я продолжала жевать креветку, еще не догадываясь о заговоре.

– Мы будем спать на диване, – продолжила твоя бабушка, – конечно, если вы не уступите нам вашу спальню.

Хвост ракообразного застрял у меня в горле.

– О чем вы… – Я посмотрела на твоего папу, мысленно крича: «Караул!»

Он задумчиво чистил авокадо и не отреагировал, я тихонько наступила ему на ногу, в ответ раздалось возмущенное: «Ай! Ты что?»

У меня возникло жгучее желание сыграть в баскетбол – закинуть косточку от авокадо в рот твоему папе! – потом я объяснила твоей бабушке, что ценю их великодушие, что безмерно им благодарна, но мы справимся сами, «действительно справимся, у вас ведь наверняка много своих дел…».

Она посмотрела на меня, как на неразумную первоклашку, и возразила:

– Доверься мне, Лили, я знаю, что для вас хорошо. Мы будем жить здесь, пока малышка в больнице. Кому добавки гратена «Дофинуа»?

Твой отец протянул тарелку – тема была закрыта.

Голос твоего деда отвлек меня от воспоминаний. Он вымыл пол на кухне, подобрал колбасу и масло, пожелал мне спокойной ночи и ушел, а я вылезла из-за шторы, оглядела себя и решила: «Могло быть хуже…» – хотя не сумела вообразить что-нибудь более ужасное, чем старая мятая футболка, трусы с высокой талией, толстенная прокладка и белые компрессионные гольфы. Не хватало только пера в заднице!

Я толкнула дверь отделения неонатологии на рассвете, добежала до бокса, увидела тебя – и все остальное показалось сущей ерундой. Ты спала, как в коконе, рядом лежала мягкая игрушка. Размером с тебя.

По словам Летиции, помощницы дежурной патронажной сестры, ночь прошла спокойно, хотя сатурация слегка упала и пришлось повысить уровень подачи кислорода. Меня предупреждали, что такие спады неизбежны, но страх вцепился в горло когтями, я едва успела дойти до семейной комнаты и только там разрыдалась.

Ты, наверное, думаешь, что я все время плачу, и не поверишь, что до того, как ты появилась на свет, мои слезы видели только твой дедушка, мой папа, и твоя крестная. Я не распускала нюни даже перед твоим папой. Он упорно пытался заставить меня расчувствоваться: показывал самые трагические фильмы, подсовывал самые страшные готические романы, ставил самую меланхоличную музыку, рассказывал всякие ужасы – и не преуспел! Слезы для меня – глубоко личное дело, я скорее продемонстрирую публике голый зад, чем заплачу. После твоего рождения десятки чужих людей лицезрели и то и другое…

Хочу кофе. Комната погружена в полумрак. Солнце встает, окна в здании напротив загораются яркими отблесками. Я включила кофеварку и вдруг услышала, как кто-то щелкнул языком. На меня недобрым взглядом смотрела мамочка, которая никогда не покидает отделения. Я пробормотала извинения, поставила рядом с ней налитую до краев чашку и отправилась к тебе. Призна́юсь честно – поступила я так скорее от страха, чем из благородного сочувствия. Эта женщина пугает меня. Она не отвечает, когда с ней здороваются – я ни разу не слышала звука ее голоса! – не ходит, а почти бегает по коридору, все жесты у нее дерганые. Если мы случайно сталкиваемся, она смотрит так, словно прикидывает, не превратить ли меня в анатомическое пособие… хочется выставить вперед руки, чтобы защититься.

Твой папа присоединился к нам во второй половине дня. Он сегодня утром вышел на работу и принес три мягкие игрушки в подарок от коллег.

– Я был не в курсе насчет родителей…

– Знаю. Ты попросил их уехать?

Он сел в кресло, снял футболку и протянул руки, чтобы я устроила тебя у него на груди, но и не подумал ответить.

– Ты попросил их уехать?

Он пожал плечами.

– Они просто хотят помочь.

Он был, конечно же, прав, но это ничего не меняло. Мы сами дали им ключи, чтобы они кормили Милу, но я и помыслить не могла, что родители твоего папы поселятся с нами.

– Знаю, – ответила я, – но мне нужен покой, когда я возвращаюсь из отделения.

– Ты ведь знаешь, какие они, малышка, бороться бессмысленно. Мои предки совсем не злые и желают нам добра.

Я попыталась объяснить свои чувства. Да, твои родители хорошие люди, они пытаются облегчить нам жизнь. Вчера, за ужином, твоя бабушка предупреждала все желания твоего отца: его стакан не пустовал, десерт был подан мгновенно. Я очень рано почувствовала себя независимой и реагировала болезненно, если кто-то покушался на мою самостоятельность. Меня бесило, что родители твоего папы обращаются с нами как с детьми. В тридцать лет пора бы уже перерезать пуповину.

Он ответил – очень мягко, как будто хотел смягчить резкость слов:

– Я услышал тебя, Лили, но ты, по-моему, должна радоваться, что можешь все свое время посвящать нашей дочери. Их не переупрямить, но можешь попытаться, если хочешь.

Я не стала – знала, что это бессмысленно. Твой папа не способен противостоять родителям, он слишком боится разочаровать мать с отцом. Но не меня.

25. Элиза

Возвращаясь с работы с Эдуаром, я встретила на парковке мадам Ди Франческо. В одной руке у нее была корзинка, в другой она держала поводок своего пуделя. Увидев меня, соседка задрала нос к небу, но рассыпанные вокруг желуди не оставляли сомнений: я прервала сбор урожая.

Коротко киваю, она отвечает тем же. Делаю шаг, другой – и вдруг решаюсь. Оборачиваюсь, подхожу к старушке:

– Гуляете?

– Нет! – отвечает она воинственным тоном.

Делаю над собой усилие, чтобы не прервать «проект социализации» в самом начале, и предпринимаю следующую попытку:

– Жарко сегодня…

У нее такой взгляд, как будто у меня отросли еще два носа. Она упорно молчит. Надо же, я нашла особу, превосходящую меня необщительностью. Ладно, нет так нет… И тут Эдуар напрыгивает на пуделя. Тот не реагирует. Мадам Ди Франческо смотрит на него, не моргая:

– Смешной пес. Как его зовут?

Никогда не замечала, как раскатисто она произносит «р»…

– Эдуар.

Она кивает:

– Имя идеально ему подходит. Моего покойного мужа звали Эдуардо.

Я прыскаю со смеху, но сразу беру себя в руки, увидев, что она не шутит.

– А вашего как зовут?

– Эппл.

– Любите животных?

– Не так чтобы очень, но больше, чем людей.

Мадам Ди Франческо не смотрит мне в глаза, но я все понимаю, откланиваюсь и зову Эдуара домой. Паршивец сидит рядом с пуделем и не реагирует, приходится тащить его к двери. Молодец, Элиза, ты заслужила отвращение собаки, любящей всех и каждого.

Я нажимаю на кнопку, но в лифт успевает втиснуться мадам Мусса. Младшая дочь в переноске, старшую она держит за руку.

– Мамоцка, я долзна принести в класс рулоны бумаги для попки, не сказу зацем, будет сюрприз для тебя, подароцек.

Мать делает страшные глаза.

– Нужно говорить «туалетная бумага», Малайя!

– Но папа…

Конца разговора я не узнала – они вышли на третьем этаже, оставив меня наедине с воспоминаниями.

Шарлин было три года. Она запеленала свою куклу Тину, уложила ее, а когда та «заснула», вышла на цыпочках, гордая собой, приложила пальчик к губам и прошептала:

– Тссс, мамочка! Не шуми, маленькая шлюха[22]22
  Шлюха по-французски – lapute.


[Закрыть] спит.

Я едва не подавилась от ужаса, но, слава богу, поняла, что дочка хотела сказать «маленькая блошка»[23]23
  Блошка, клопик – lapuce. Слова разнятся одним звуком.


[Закрыть].

Шарлин была прелестным ребенком.

Я вхожу в квартиру, Эдуар бежит к своей миске. Одиночество встречает меня, как старый друг. Оно окутывает меня. Обнимает. Разуваюсь. Поднимаю глаза. Передо мной пустая комната Тома. Нужно положить конец страданиям. Давно пора… И я закрываю дверь.