Текст книги "Мурзук (сборник)"

Глава седьмая
Ужас

В густой темноте ночи Одинец двигался так же уверенно, как при ярком свете солнца. Осенняя ночь ему не казалась черной, как человеку. Он различал деревья, кусты, даже траву под ногами.

Он шел на жировку. Не раздумывая, уверенно поворачивал там, где надо было повернуть, брал напрямик там, где хотел сократить путь. Слышал белку, спросонья закопошившуюся в ветвях у него над головой. Чуял лисий след на земле, видел белый хвостик шарахнувшегося от него зайчонка. Знал все, что происходит кругом, – и не боялся леса.

Лес этот был им давно исхожен по всем направлениям. Старый зверь знал, что на север пойдешь – выйдешь к морю, пойдешь на полдень, на восход, на закат – все равно уткнешься в поля и деревни. Только исключительный случай мог бы заставить его покинуть лес и попытаться вырваться через открытые поля из этого кольца. Только слепой ужас и мог заставить его пройти через них в это кольцо. Такой случай был пять лет тому назад, зимой.

Из веселого лосенка давно вырос тяжелый, сильный зверь. Голову его украшали широкие рога, о семи отростках каждый. Но зимой в те времена он всегда присоединялся к стаду: в обществе других лосей кочевать было безопасней.

В тот год предводителем стада был громадный старый бык. Он ввел у себя образцовую дисциплину.

Лоси делали большие переходы. В походном строю старый бык шел всегда последним. Никто не мог даже обернуться безнаказанно. Лучше было идти до полного изнеможения и пасть, выбившись из последних сил, чем повернуть и встретить тяжелый удар рогов.

Весь отряд состоял исключительно из самцов. Это было большое переселение. Лосихи с лосятами двигались сзади небольшими стадами.

Когда выпали глубокие снега и ударили сильные морозы, лосям пришлось на время остановиться. Даже крепкий наст не выдерживал тяжести громадных животных. Их ноги проваливались, и твердый, как стекло, ледок точно бритвой обсекал на них прямую ломкую шерсть.

Старый бык остановил свой отряд в редколесье, на слуху, чтобы издали увидеть, если враги совершат нападение.

Еды тут было достаточно: можно было обламывать веточки, острыми, как стамески, зубами срезать осиновую кору, долго не сходя с места. Больше недели прошло спокойно. Ни один из лосей не заметил ничего подозрительного.

А потом неожиданно, как первый гром, стряслось такое, что привело в ужас не знавших страха зверей.

Занялось морозное безветренное утро. Ничего не подозревавшие лоси мирно жевали кору, когда внезапно вдали раздался короткий гром выстрела, неистовый шум и крики людей.

Отряд лосей быстро построился в боевом порядке – старый бык впереди. Одинец – тогда молодой зверь с рогами о семи отростках – за ним.

Люди наступали широким полукругом. Старый бык сразу учел, где еще можно прорваться, и повел стадо широкой рысью.

Шум и крик стали затихать: лоси подвигались вперед значительно быстрей людей, хотя и проваливались в снег с каждым шагом.

Вдруг спереди блеснул огонь, грохнул выстрел.

Старый бык со всего маху, как подкошенный, ткнулся в снег. Стадо мгновенно разбилось, все бросились в разные стороны.

Обезумев от страха, Одинец помчался между деревьями. Жесткий наст в кровь рассек ему ноги, но он не чуял боли.

Он выскочил прямо на цепь кричан, но люди подняли такой страшный шум, что зверь без памяти кинулся назад – на стрелков.

Вокруг него заполыхали быстрые огни, загрохали выстрелы. Он упал, вскочил, помчался напрямик, перепрыгивая пни и канавы, ничего не разбирая впереди.

Он не остановился даже тогда, когда выбежал в поля, пронесся мимо двух деревень. За ним кинулись собаки – и не могли его догнать.

Долго он бежал полями, пока наконец впереди не показался лес. Одинец наддал ходу и скоро очутился в чаще, забился в нее поглубже и повалился в снег, совершенно обессиленный.

С тех пор прошло пять лет. Одинец исходил новые места вдоль и поперек, но ни разу не выходил в поля.

В новых местах он часто натыкался на людей. Но люди его не трогали, и он приучился не бегать от них сломя голову.

А в прошлом году он нашел на земле близ одной опушки соль. Около этого места он почти всегда встречал людей. Они не делали резких движений, не нападали на него и не бежали. В конце концов он так привык к ним, что почти не обращал на них внимания.

На днях Одинец зашел проведать давно опустевшую солевую яму.

Там снова оказалась соль.

Теперь он шел полакомиться редким угощением.

Ночь убывала.

Глава восьмая
Глаза

Что-то шумно завозилось в листве.

Охотник вздрогнул.

«Это тот… на осине!» – со страхом подумал он.

И опять все было тихо – ни шелеста, ни шороха.

«А ведь если сейчас станет подходить Одинец, – пришло ему в голову, – помру со страху!»

В первый раз он вспомнил о лосе с тех пор, как начало темнеть, и тот, черный, зашумел на осине.

А ночи прошло уже много.

Откуда-то издалека сквозь сырую темень донесся чуть слышный собачий лай.

Знакомый звук показался охотнику чудесной музыкой. Он мгновенно напомнил деревню, огоньки в избах.

Собака, верно, забрехала на запоздалого прохожего. Охотник сейчас же представил себя в деревне, вот этим прохожим, всполошившим дворового пса.

Эти мысли гнали страх. Если попробовать закрыть глаза – там будь что будет! – и заставить себя думать, что сидишь в избе или, еще лучше, в своей комнате, в городе? Может, нервы и успокоятся?

Все равно ведь ничего не разглядишь в темноте. А если шум – можно моментально вскочить.

Охотник плотно закрыл веки.

Так было лучше. Он заставил себя думать, что сидит у себя в комнате на стуле с высокой спинкой. Если открыть глаза, увидишь большой письменный стол с книгами, темные стены, кровать. Над кроватью – крест-накрест – два ружья: винтовка и дробовик.

В другой стене – высокое окно. Занавесок на нем нет. Можно подойти к нему и выглянуть – увидишь глубокий квадратный колодец каменного двора. В одном из шести этажей, наверное, горит огонь, хоть и поздно, – совсем не слышно звонков трамвая.

Как глупо было бояться каких-то несуществующих опасностей! Все эти таинственные ужасы только в книгах.

Но это не трусость вовсе, это всё дурацкие нервы! – Теперь он взял себя в руки и может сидеть с открытыми глазами. Вот, пожалуйста!

Он поднял веки.

Ужас, как молнией, пронизал его с ног до головы: два глаза пристально глядели на него из черной пустоты.

Большие, круглые, горящие жутким зелено-желтым пламенем глаза без всякого признака лица или головы. Они зорко, неподвижно уставились в самую душу.

Охотник не мог ни вскрикнуть, ни вздохнуть. Язык, грудь – все тело отнялось, исчезло. Без мысли он знал, что это – смерть.

Сколько времени это длилось? Должно быть, недолго: долго не выдержало бы сердце.

Глаза исчезли.

Онемелое лицо охотника ощутило внезапно легчайшее движение воздуха. Сознание медленно стало возвращаться к нему.

Подыскать объяснение тому, что видел, он не мог. Таких глаз не было ни у одного из ему известных зверей.

Вслед за тем странное равнодушие охватило его. Страшнее этого уже ничего не могло с ним случиться, он чувствовал себя совершенно беспомощным, ему было все равно, что будет с ним дальше.

Он долго сидел, ни о чем не думая, потеряв всякое представление о времени.

Черная темнота серела, раздвигалась. Черные стволы деревьев понемногу вступали в нее.

Охотнику казалось, что он бесшумно скользит в лодке по гладкому морю и перед ним из тумана встает долгожданный берег. На берегу – высокий лес.

Еще немного – и туман разлетится, пловец ступит ногами на крепкий берег.

Страх совсем отпустил его. Он вдруг почувствовал, что всю ночь просидел без движения в одной позе, крепко сжимая в руках винтовку. Вспомнил и то, зачем пришел сюда.

Лось мог еще прийти. Надо было соблюдать осторожность. Не выходя из шалашки, охотник размялся, растер пальцами жестоко зудевшие икры и уселся поудобней: решил ждать, пока совсем рассветет.

Он внимательно оглядел осину, где вчера видел таинственную черную фигуру.

Каждый листок уже можно было разглядеть на дереве. В ветвях не было никого.

«Со страху привиделось, – решил охотник. – Ерунда какая-нибудь».

Утро вставало ясное, бодрый холодок пощипывал пальцы и освежал лицо. Телу в толстой меховой куртке было тепло, по нему разливалась сладкая истома.

«А глаза?» – подумал охотник.

Он постарался сесть в точности так же, как сидел ночью, и взглянул в широкую скважину между двумя ветвями шалаша.

Прямо против его глаз торчал сук соседнего дерева. На суку – что-то темное, что он сначала принял за нарост на дереве.

«Как раз ведь отсюда глядели», – подумал он, разглядывая нарост.

Странная штука…

Неподвижный нарост что-то напоминал ему своей формой. Охотник все смотрел на него, пока вдруг его не осенило: «Да это же сова сидит!»

Он вспомнил ночь и с удивлением подумал: «Неужели это я так струсил? Ведь совершенно такой ужас должен испытывать мышонок, когда из темноты глядит на него смерть глазами этой чертовой бабушки».

Солнце уже взошло. Охотник понял, что дальше ждать Одинца не имеет смысла.

Он вышел из шалашки, блаженно потянулся, зевнул, подумал: «Эх, и дрыхнуть буду сегодня!»

Перекинул погон винтовки на плечо и пошел.

Большая серая сова на суку даже не шевельнулась.

– Спи, чертова перечница! Больше уж – дудки! – не напугаешь меня глазищами!

Он двинулся к обрыву.

Гремя крыльями, сорвался с осины черный глухарь.

Охотник только свистнул ему вслед.

– Ишь леший! А ведь здорово твоя шея похожа на тонкую руку! Мастер морочить: чисто что оборотень!

Охотнику было удивительно весело. Так просто один за другим объяснялись его глупые ночные страхи.

Он прошел уже шагов полсотни от шалашки, когда услышал у себя за спиной лошадиный топот.

Топот сопровождало странное пощелкивание, точно при каждом шаге нога ударялась об ногу или спадали плохо прикрепленные подковы; странный костяной звук раздавался уже близко.

«Как могла попасть сюда лошадь?» – подумал охотник, на всякий случай стаскивая с плеча ружье.

Между деревьями мелькнула серая шерсть зверя.

Прямо на охотника бежал лось. Трясущимися от волнения руками охотник вскинул винтовку и торопливо выстрелил два раза.

Что произошло потом, он позже с трудом мог восстановить в памяти.

Очевидно, одна из пуль скользнула по телу зверя, содрав шерсть. Рана обожгла Одинца внезапной болью – и он в ярости кинулся на человека.

Как бросил винтовку, как, подскочив, ухватился за сук и повис на нем, – ничего этого охотник не мог вспомнить.

Остался в памяти только страшный удар в левую ногу, высоко подкинувший тело в воздух, потом – неудобная поза: животом на суку, лицом книзу.

И в этот миг глаза лося встретились с глазами человека.

Мутный взгляд разъяренного зверя был так ужасен, что охотник, не успев почувствовать боль в разбитой ноге, с обезьяньей ловкостью вскарабкался вверх по сучьям.

Только с большой высоты он решился взглянуть вниз.

Зверь, яростно фыркая, бил ногою землю. Охотник увидел: каменное копыто с неимоверной силой опустилось на лежащее в траве ружье – крепкое ореховое ложе треснуло и переломилось, как щепка. Стальной ствол, попав концом на корень, согнулся и отскочил в куст.

Охотник охватил руками дерево. Его так трясло, что он боялся свалиться с сука, на котором сидел. Из разорванного рогом сапога сочилась кровь. В ноге поднималась нестерпимая боль.

Глава девятая
Когда гремят боевые рога

Осень быстро вступала в свои права. Лист на деревьях побурел, стал дряблым. Ветер срывал его с веток и устилал землю мягким сырым ковром.

Одинец все чаще теперь покидал свое тайное убежище и без всякой цели бродил по лесу. Он то и дело спускался к речке, пил воду – и все не мог напиться.

Что-то странное делалось с ним. Какая-то жуткая болезнь быстро одолевала его.

С каждым днем он ел меньше и меньше, с каждым днем спадал с тела. Только и без того толстая шея его прибывала в ширину. Тугие мышцы на ней вздувались, прямой волос густой гривы вставал торчком.

Тоска гнала зверя с места на место. Он беспокойно рыскал по лесу, забыв все правила мудрой осторожности. Переходил с места на место, заложив уши, опустив храп к земле, точно разнюхивая чей-то забытый след. Но он плохо стал чуять, плохо видел, плохо слышал: сухой огонь палил его изнутри.

Не раз в эти дни крестьянские собаки замечали его близко от деревень. Но, напав на душный след обезумевшего зверя, они трусливо поджимали хвосты и поспешно убирались из лесу.

Раз он лицом к лицу встретился с медведем. Бесстрашный «хозяин леса» уже поднялся было на дыбы, чтобы ударом тяжелой лапы свалить неосторожного лося.

Но, заметив темное пламя в глазах лесного великана, его вздутую шею и низко склоненные рога, могучий хищник счел благоразумным отложить бой до следующей встречи. Ворча, он попятился в чащу – и дал Одинцу дорогу.

Не разбирая дороги, забыв часы жировки и отдыха, Одинец беспокойно скитался по лесу. И когда в небе зажигалась заря, он совсем терял над собой власть. Одинец вскидывал голову, украшенную широкими, тяжелыми рогами. И тогда в лесу гремел его короткий, глухой и отрывистый, страшный рев.

Голос зверя напоминал тупой жуткий звук удара обухом топора по стволу вековой сосны, когда железо с размаху бьет в живое, крепкое тело дерева. В коротком реве чудилась смертельная кому-то угроза, слышался вызов на битву.

Но когда из темной чащи доносился не ответный рев противника, а нежный голос подруги, – мгновенно изменялся и голос угрюмого Одинца. И тот же короткий рев звучал жалобно-призывно.

Охотник в эти дни не выходил из избы. Больная нога приковала его к кровати.

Заботливая хозяйка – жена Ларивона – по многу раз в день меняла ему горячие припарки, прикладывала к ноге какие-то травы, и опухоль наконец стала быстро спадать. Боль проходила, и хорошее настроение понемногу возвращалось к охотнику. Все его неудачи стали ему теперь казаться смешными.

В эти дни он отослал в город письмо такого содержания: «Друзья! Лесной великан еще бродит и наводит ужас на местное население. Внезапные его исчезновения до сих пор остаются тайной.

Первые три раза я видел его только издали. В третий раз он убил двух псов моего хозяина, раньше чем я мог послать в него пулю. Третьего пса – моего верного Рогдая – я пристрелил своими руками: он завяз в болоте, честно выполнив свой долг.

В четвертый, и пока последний, раз я встретил лесного великана лицом к лицу. Я караулил его целую ночь и в эту ночь дважды видел страшные „глаза“ леса.

Зверь появился неожиданно. Я успел выстрелить два раза, но только легко ранил его.

Он отомстил мне тем, что в щепки искрошил приклад моей винтовки, смял ее стальной ствол и разбил мне левую ногу.

Вы там в городе никогда не представите себе дикую мощь его гнева.

Теперь нога моя заживает.

У меня есть еще запасное ружье. На днях снова отправляюсь в лес. Я достал рог – боевой рог, такой, каким средневековые рыцари вызывали на битву противников под неприступными стенами их гордых замков.

Великан примет, конечно, мой вызов. Будет бой. Один из нас должен пасть в этом бою.

Во всяком случае, я не вернусь к вам без головы Одинца. А насморк у меня прошел».

В письме не было подробностей последней встречи охотника с Одинцом. Ничего не было сказано про то, как охотник попал на дерево, как терпеливо просидел на нем три часа, пока зверю не заблагорассудилось снять осаду и уйти в лес; не было и про то, как охотник слез с дерева и, корчась от боли, проклиная все на свете, дотащился до деревни и дал себе слово оставить сердитого зверя в покое.

* * *

Каждый вечер теперь Одинец приходил на ровную площадку среди глухого леса и отсюда бросал свой громкий боевой вызов невидимым противникам.

Площадка эта была ему памятна: три года назад на ней он принял роковой бой с самым сильным из своих соперников. В то время он вошел в полную мощь. В новых местах жило немного лосей и среди них не было равных ему по боевой силе и опытности, кроме одного.

Это был его родной брат, тот самый, что в раннем детстве всегда верховодил над ним. Брат его тоже случайно попал в эти места.

В его толстой шее сидела еще свинцовая пуля, оставшаяся ему на память о том дне, когда переселенческий отряд старого быка был окружен людьми.

Разница в возрасте между братьями – меньше суток – теперь не имела никакого значения: обоим им было уже по многу лет. Но старший брат первый стал предводителем маленького стада и сумел удержать за собой этот почетный пост.

Младший не мог выносить дольше, чтобы над ним командовали, и не захотел оставаться в стаде. Он ушел из стада уже зимой. В это время грозды на лбу – те места, откуда растут рога, – сильно зудели у него. Он все терся лбом о твердые стволы деревьев, ударял по ним рогами. И вот – сначала один рог, а через несколько дней и другой – отвалились.

Отваливались они у него каждый год об эту пору, и он знал, что скоро на месте их быстро вырастут другие – еще больше и тяжелей. Он только не учел, что в это время, пока он ходит комолый, как лосиха, ему нужно беречься. И раз он слишком близко подошел к деревне, так близко, что столкнулся в лесу с собакой.

Большой пес, увидев, что у лося нет его грозного оружия – рогов, – сразу перешел в нападение и с лаем кинулся ему на грудь.

Но неопытный пес не знал, с кем имеет дело. Одинец не испугался. Он ударил пса головой, свалил его на землю и так отделал копытами, что пес больше уже не встал.

Однако на выручку ему бежал из деревни десяток других собак. Лось бросился прочь от них.

Началась бешеная погоня. Зверь, стремительно огибая деревья, мчался по вырубкам, со всего ходу врезался в густой чапыжник.

Собаки неутомимо неслись за ним. Лось принялся кружить по лесу. Его ноги вязли в снегу, он быстро выбивался из сил.

Собаки то и дело срезали путь и целой оравой неожиданно встречали его на кругу.

Зверь видел, что ему не уйти от них. На одном из кругов он вынесся из чащи на ровную площадку и увидал перед собой лосиное стадо. Стадо стояло в боевом строю – хвостами вместе, головами вперед; старший – его брат – был впереди. Он отодвинулся и пропустил беглеца под защиту стада.

Собаки не осмелились напасть на целый отряд сильных зверей. Они отступили.

Беглец был спасен.

Долго после этого Одинец не ссорился с братом. Но пришла осень, и старые счеты припомнились.

Напрасно Одинец рыскал по лесу и звал подруг: лосихи скрылись. Хоронясь в чаще, они ждали: пусть теперь быки спорят друг с другом. Кто сильней, тот лучше сумеет защитить их маленьких лосят от всех опасностей.

Они пойдут за самым сильным.

Одинец метался по лесу, разыскивал соперников. Он ревел – и на его вызов вышел молодой бык.

Схватка длилась не долго: бычок не мог выдержать ударов Одинца, был ранен и ударился в бегство.

Победитель не стал его преследовать.

Наконец он услышал грозный рев брата. Старый бык звал на свою площадку – ту самую, где он спас брата от собак.

Старший брат всегда побеждал младшего.

Но разве мог Одинец потерпеть, чтобы лосихи опять пошли за братом, признав его своим защитником – сильнейшим из быков?

Одинец принял вызов брата.

Они встретились на утоптанной площадке и в слепой ярости бросились друг на друга. Стук их рогов раздался на целую версту в округе – точно скала ударилась о скалу.

Ударили и рванули назад – но рога не расцепились. Обдавая друг друга горячим дыханием, бойцы ворочали головами, силясь высвободиться или свернуть противнику шею. Их толстые копыта ушли в землю, глаза налились кровью, могучие шеи раздулись.

Старший был тяжелее. Он крепко стоял на ногах. Но в его шее сидел кусок свинца, пущенный человеческою рукой. В одном месте он перервал толстые мускулы зверя. Это сравняло силы борцов.

Шумно и жарко дыша, громадные звери ворочались на площадке в страшном усилии – напряжением одной шеи свернуть многопудовое тело противника.

Ясная луна стояла высоко в небе, и черные тени бесшумно двигались по земле при каждом движении их тел. Дрожали на черной земле уродливые тени их словно в стальные тиски зажатых голов и сцепленных рогов.

Старший одолевал, медленно-медленно поворачивая голову противника в одну сторону – ниже и ниже – к самой земле.

Младший напрягся, жал вперед и вбок – застыл так. Он чувствовал: если дохнет – выдохнет из себя последний остаток силы.

Черные тени на земле перестали дрожать, будто застыли. Глухо каркнул спросонья ворон – где-то далеко. Старший лось тоже перестал дышать.

Вдруг из его горла с хрипом хлынула кровь. Голова его дрогнула и разом пошла вбок. Тяжелая туша медленно рухнула наземь, увлекая за собой Одинца.

Одинец пал на колени. В тот миг, когда голова его ударилась об землю, рога расцепились.

Почуяв кровь, он рванулся, вскочил и, фыркая, опрометью кинулся прочь от страшного места.

Месяц безумия прошел. Улеглась звериная страсть. Медведь-стервятник доел труп павшего на лесной площадке лося. Лосихи привыкли к новому быку-предводителю, спокойно встречали зиму, собрав своих лосят под его надежную защиту. Но неожиданно он ушел от них и не вернулся к стаду.

Он стал одинцом-отшельником, которому нет равного по силе, который не нуждается ни в чьей защите и сам не желает никого защищать.

Когда настанет его час, он уйдет в темную чащу, ляжет и умрет, как умирают все одряхлевшие лесные звери: в одиночестве, молча, под тихий шепот деревьев, среди которых провел всю свою дикую жизнь.

А пока он хочет мира и покоя. Хочет спать, зная, что никто не потревожит его отдыха. Он во сне видит веселые дни своего детства и смешно, как малый лосенок, дрыгает ногами.

Он мудр, покоен и миролюбив одиннадцать месяцев в году. И только когда настает месяц безумия и гремят в лесу боевые рога – он теряет власть над собой. Он забывает осторожность, рыщет всюду, ревет и нетерпеливо прислушивается: не отыщется ли смельчак, кто решится вступить в бой с ним, первым богатырем леса.