Текст книги "Синичкин календарь"

Виталий Бианки
Синичкин календарь

Январь

Зинька была молодая Синичка, и своего гнезда у неё не было. Целый день она перелетала с места на место, прыгала по заборам, по ветвям, по крышам, – синицы народ бойкий. А к вечеру присмотрит себе пустое дупло или щёлку какую под крышей, забьётся туда, распушит попышней свои пёрышки, – кое-как и переспит ночку.

Но раз – среди зимы – посчастливилось ей найти свободное воробьиное гнездо. Помещалось оно над окном за оконницей. Внутри была целая перина мягкого пуха.

И в первый раз, как вылетела из родного гнезда, Зинька заснула в тепле и покое.

Вдруг ночью её разбудил сильный шум. Шумели в доме, из окна бил яркий свет. Синичка испугалась, выскочила из гнезда и, уцепившись коготками за раму, заглянула в окно.

Там, в комнате, стояла большая – под самый потолок – ёлка, вся в огнях и в снегу, и в игрушках. Вокруг неё прыгали и кричали дети.

Зинька никогда раньше не видела, чтобы люди так вели себя по ночам. Ведь она родилась только прошлым летом и многого ещё на свете не знала.

Заснула она далеко за полночь, когда люди в доме, наконец, успокоились и в окне погас свет.

А утром Зиньку разбудил весёлый, громкий крик воробьёв. Она вылетела из гнезда и спросила их:

– Вы что, воробьи, раскричались? И люди сегодня всю ночь шумели, спать не давали. Что такое случилось?

– Как? – удивились воробьи. – Разве ты не знаешь, какой сегодня день? Ведь сегодня Новый год, вот все и радуются – и люди и мы.

– Как это – Новый год? – не поняла Синичка.

– Ах ты, желторотая! – зачирикали воробьи. – Да ведь это самый большой праздник в году! Солнце возвращается к нам и начинает свой календарь. Сегодня первый день января.

– А что это «январь», «календарь»?

– Фу, какая ты ещё маленькая! – возмутились воробьи. – Календарь – это расписание работы солнышка на весь год. Год состоит из месяцев, и январь – его первый месяц, носик года. За ним идут ещё десять месяцев – столько, сколько у тебя пальцев на лапках: февраль, март, апрель, май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь, ноябрь. А самый последний месяц, двенадцатый, хвостик года – декабрь. Запомнила?

– Не-ет, – сказала Синичка. – Где же сразу столько запомнить! «Носик», «десять пальцев» и «хвостик» запомнила. А называются они все уж больно мудрёно.

– Слушай меня, – сказал тогда Старый Воробей. – Ты летай себе по садам, полям и лесам, летай да присматривайся, что кругом делается. А как услышишь, что месяц кончается, прилетай ко мне. Я тут живу, на этом доме под крышей. Я буду тебе говорить, как каждый месяц называется. Ты все их по очереди и запомнишь.

– Вот спасибо! – обрадовалась Зинька. – Непременно буду прилетать к тебе каждый месяц. До свиданья!

И она полетела – и летала целых тридцать дней, а на тридцать первый вернулась и рассказала Старому Воробью всё, что приметила. И Старый Воробей сказал ей:

– Ну вот, запомни: январь – первый месяц года – начинается с весёлой ёлки у ребят. Солнце с каждым днём понемножечку начинает вставать раньше и ложиться позже. Свету день ото дня прибывает, а мороз всё крепчает. Небо всё в тучах. А когда проглянет солнышко, тебе, Синичке, хочется петь. И ты тихонько пробуешь голос: «Зинь-зинь-тю! Зинь-зинь-тю!»

Февраль

Опять выглянуло солнышко, да такое весёлое, яркое. Оно даже пригрело немножко, с крыш повисли сосульки, и по ним заструилась вода.

«Вот и весна начинается», – решила Зинька. Обрадовалась и запела звонко:

– Зинь-зинь-тан! Зинь-зинь-тан! Скинь кафтан!

– Рано, пташечка, запела, – сказал ей Старый Воробей. – Смотри ещё сколько морозу будет. Ещё наплачемся.

– Ну да! – не поверила Синичка. – Полечу-ка нынче в лес, узнаю, какие там новости.

И полетела.

В лесу ей очень понравилось: такое множество деревьев! Ничего, что все ветки залеплены снегом, а на широких лапах ёлок навалены целые сугробики. Это даже очень красиво. А прыгнешь на ветку – снег так и сыплется и сверкает разноцветными искрами.

Зинька прыгала по веткам, стряхивала с них снег и осматривала кору. Глазок у неё острый, бойкий – ни одной трещинки не пропустит. Зинька тюк острым носиком в трещину, раздолбит дырочку пошире – и тащит из-под коры какого-нибудь насекомыша-букарашку.

Много насекомышей набивается на зиму под кору – от холода. Вытащит и съест. Так кормится. А сама примечает, что кругом.

Смотрит: Лесная Мышь из-под снега выскочила. Дрожит, вся взъерошилась.

– Ты чего? – Зинька спрашивает.

– Фу, напугалась! – говорит Лесная Мышь.

Отдышалась и рассказывает:

– Бегала я в куче хвороста под снегом, да вдруг и провалилась в глубокую яму. А это, оказывается, Медведицына берлога. Лежит в ней Медведица, и два махоньких новорождённых медвежонка у неё. Хорошо, что они крепко спали, меня не заметили.

Полетела Зинька дальше в лес. Дятла встретила, красношапочника. Подружилась с ним. Он своим крепким гранёным носом большие куски коры ломает, жирных личинок достаёт. Синичке за ним тоже кое-что перепадает. Летает Зинька за Дятлом, весёлым колокольчиком звенит по лесу:

– Каждый день всё светлей, веселей, веселей!

Вдруг зашипело вокруг, побежала по лесу позёмка, загудел лес, и стало в нём темно, как вечером. Откуда ни возьмись, налетел ветер, деревья закачались, полетели сугробики с еловых лап, снег посыпал, завился – началась пурга. Зинька присмирела, сжалась в комочек, а ветер так и рвёт её с ветки, перья ерошит и леденит под ними тельце.

Хорошо, что Дятел пустил её в своё запасное дупло, а то пропала бы синичка.

День и ночь бушевала пурга, а когда улеглась и Зинька выглянула из дупла, она не узнала леса: так он весь был залеплен снегом. Голодные волки промелькнули между деревьями, увязая по брюхо в рыхлом снегу. Внизу под деревьями валялись обломанные ветром сучья, чёрные, с содранной корой.

Зинька слетела на один из них – поискать под корой насекомышей.

Вдруг из-под снега – зверь! Выпрыгнул и сел. Сам весь белый, уши с чёрными точками держит торчком. Сидит столбиком, глаза на Зиньку выпучил.

У Зиньки от страха и крылышки отнялись.

– Ты кто? – пискнула.

– Я беляк. Заяц я. А ты кто?

– Ах, заяц! – обрадовалась Зинька. – Тогда я тебя не боюсь. Я Синичка.

Она хоть раньше зайцев в глаза не видала, но слышала, что они птиц не едят и сами всех боятся.

– Ты тут и живёшь, на земле? – спросила Зинька.

– Тут и живу.

– Да ведь тебя тут совсем занесёт снегом!

– А я и рад. Пурга все следы замела и меня занесла, – вот волки рядом пробежали, а меня и не нашли.

Подружилась Зинька и с Зайцем.

Так и прожила в лесу целый месяц, и всё было: то снег, то пурга, а то и солнышко выглянет, – денёк простоит погожий, но всё равно холодно.

Прилетела к Старому Воробью, рассказала ему всё, что приметила, он и говорит:

– Запоминай: вьюги да метели под февраль полетели. В феврале лютеют волки, а у Медведицы в берлоге медвежатки родятся. Солнышко веселей светит и дольше, а морозы ещё крепкие. А теперь лети в поле.

Март

Полетела Зинька в поле.

Синичке ведь где хочешь жить можно: были бы хоть кустики, а уж она себя прокормит.

В поле, в кустах, жили серые куропатки – красивые такие полевые курочки с шоколадной подковкой на груди. Целая стая их тут жила, зёрна из-под снега выкапывала.

– А где же тут спать? – спросила у них Зинька.

– А ты делай, как мы, – говорят куропатки. – Вот гляди.

Поднялись все на крылья, разлетелись пошибче – да бух с разлёту в снег!

Снег сыпучий – обсыпался и прикрыл их. И сверху их никто не увидит, и тепло им там, на земле, под снегом.

«Ну нет, – думает Зинька, – синички так не умеют. Поищу себе получше ночлега».

Нашла в кустах кем-то брошенную плетёную корзиночку, забралась в неё, да и заснула там.

И хорошо, что так сделала.

День-то простоял солнечный. Снег наверху подтаял, рыхлый стал, а ночью мороз ударил.

Утром проснулась Зинька, глядит, – где же куропатки? Нигде их не видно. А там, где они вечером в снег нырнули, наст блестит – ледяная корка.

Поняла Зинька, в какую беду попали куропатки: сидят теперь, как в тюрьме, под ледяной крышей, и выйти не могут. Пропадут там под ней все до одной! Что тут делать? Да ведь синички – боевой народ.

Зинька слетела на наст – и давай долбить его крепким своим, острым носиком. И продолбила, – большую дырку сделала. И выпустила куропаток из тюрьмы.

Вот уж они её хвалили, благодарили!

Натаскали ей зёрен, семечек разных.

– Живи с нами, никуда не улетай!

Она и жила. А солнце день ото дня ярче, день ото дня жарче. Тает, тает в поле снег. И уж так его мало осталось, что больше не ночевать в нём куропаткам: мелок стал. Перебрались куропатки в кустарник спать. Под Зинькиной корзинкой.

И вот, наконец, в поле на пригорках показалась земля. И как же все ей обрадовались!

Тут не прошло и трёх дней – откуда ни возьмись, уж сидят на проталинах чёрные, с белыми носами грачи.

– Здравствуйте! С прибытием!

Ходят важные, тугим пером поблёскивают, носами землю ковыряют: червяков да личинок из неё потаскивают.

А скоро за ними и жаворонки и скворцы прилетели, песнями залились.

Зинька с радости звенит-захлёбывается:

– Зинь-зинь-на! Зинь-зинь-на! К нам весна! К нам весна! К нам весна!

Так с этой песенкой и прилетела к Старому Воробью. И он ей сказал:

– Да. Это месяц март. Прилетели грачи, – значит, правда весна началась. Весна начинается в поле. Теперь лети на реку.

Апрель

Полетела Зинька на реку.

Летит над полем, летит над лугом, слышит: всюду ручьи поют. Поют ручьи, бегут ручьи, – все к реке собираются.

Прилетела на реку, а река страшная: лёд на ней посинел, у берегов вода выступает.

Видит Зинька: что ни день, то больше ручьёв бежит к реке.

Проберётся ручей по овражку незаметно под снегом и с берега – прыг! – в реку. И скоро многое множество ручьёв, ручейков и ручьишек набилось в реку – под лёд попрятались.

Тут прилетела тоненькая чёрно-белая птичка, бегает по берегу, длинным хвостиком покачивает, пищит:

– Пи-лик! Пи-лик!

– Ты что пищишь! – спрашивает Зинька. – Что хвостиком размахиваешь?

– Пи-лик! – отвечает тоненькая птичка. – Разве ты не знаешь, как меня зовут? Ледоломка. Вот сейчас раскачаю хвост да как тресну им по льду, так лёд и лопнет, и река пойдёт.

– Ну да! – не поверила Зинька. – Хвастаешь.

– Ах, так! – говорит тоненькая птичка. – Пи-лик!

И давай ещё пуще хвостик раскачивать.

Тут вдруг как бухнет где-то вверху по реке, будто из пушки! Ледоломка порх – и с перепугу так крылышками замахала, что в одну минуту из глаз пропала.

И видит Зинька: треснул лёд, как стекло. Это ручьи – все, что набежали в реку, – как понатужились, нажали снизу – лёд и лопнул. Лопнул и распался на льдины, большие и малые.

Река пошла. Пошла и пошла, – и уж никому её не остановить. Закачались на ней льдины, поплыли, бегут, друг друга кружат, а тех, что сбоку, на берег выталкивают. Тут сейчас же и всякая водяная птица налетела, точно где-то здесь, рядом, за углом ждала: утки, чайки, кулики-долгоножки. И, глядь, Ледоломка вернулась, по берегу ножонками семенит, хвостом качает.

Все пищат, кричат, веселятся. Кто рыбку ловит, ныряет за ней в воду, кто носом в тину тыкает, ищет там что-то, кто мушек над берегом ловит.

– Зинь-зинь-хо! Зинь-зинь-хо! Ледоход, ледоход! – запела Зинька.

И полетела рассказать Старому Воробью, что видела на реке.

И Старый Воробей сказал ей:

– Вот видишь: сперва весна приходит в поле, а потом на реку. Запомни: месяц, в который у нас реки освобождаются ото льда, называется апрель. А теперь лети-ка опять в лес: увидишь, что там будет.

И Зинька скорей полетела в лес.

Май

В лесу ещё было полно снегу. Он спрятался под кустами и деревьями, и солнцу трудно было достать его там. В поле давно уже зеленела посеянная с осени рожь, а лес всё ещё стоял голый.

Но уже было в нём весело, не то что зимой. Налетело много разных птиц, и все они порхали между деревьями, прыгали по земле и пели – пели на ветвях, на макушках деревьев и в воздухе.

Солнце теперь вставало очень рано, ложилось поздно и так усердно светило всем на земле и так грело, что жить стало легко. Синичке больше не надо было заботиться о ночлеге: найдёт свободное дупло – хорошо, не найдёт – и так переночует где-нибудь на ветке или в чаще.

И вот раз вечерком ей показалось, будто лес в тумане. Лёгкий зеленоватый туман окутал все берёзы, осины, ольхи. А когда на следующий день над лесом поднялось солнце, на каждой берёзе, на всякой веточке показались точно маленькие зелёные пальчики: это стали распускаться листья.

Тут и начался лесной праздник.

Засвистал, защёлкал в кустах Соловей.

В каждой луже урчали и квакали лягушки.

Цвели деревья и ландыши. Майские жуки с гуденьем носились между ветвями. Бабочки порхали с цветка на цветок. Звонко куковала Кукушка.

Друг Зиньки – Дятел-Красношапочник – и тот не тужил, что не умеет петь: отыщет сучок посуше и так лихо барабанит по нему носом, что по всему лесу слышна звонкая барабанная дробь.

А дикие голуби поднимались высоко над лесом и проделывали в воздухе головокружительные фокусы и мёртвые петли. Каждый веселился на свой лад, кто как умел.

Зиньке всё было любопытно. Зинька всюду поспевала и радовалась вместе со всеми.

По утрам на заре слышала Зинька чьи-то громогласные крики, будто в трубы кто-то трубил где-то за лесом.

Полетела она в ту сторону и вот видит: болото, мох да мох, и сосенки на нём растут. И ходят на болоте такие большие птицы, каких никогда ещё Зинька не видела, – прямо с баранов ростом, и шеи у них долгие-долгие.

Вдруг подняли они свои шеи-трубы да как затрубят, как загремят:

– Тррру-рру! Тррру-рру!

Совсем оглушили Синичку.

Потом один растопырил крылья и пушистый свой хвост, поклонился до земли соседям да вдруг и пошёл в пляс: засеменил, засеменил ногами и пошёл по кругу, всё по кругу; то одну ногу выкинет, то другую, то поклонится, то подпрыгнет, то вприсядку пойдёт, – умора! А другие на него смотрят, собрались кругом, крыльями враз хлопают.

Не у кого было Зиньке спросить в лесу, что это за птицы-великаны, и полетела она в город к Старому Воробью.

И Старый Воробей сказал ей:

– Это журавли: птицы серьёзные, почтенные, а сейчас, видишь, что выделывают. Потому это, что пришёл весёлый месяц май, и лес оделся, и все цветы цветут, и все пташки поют. Солнце теперь всех обогрело и светлую всем радость дало.

Июнь

Решила Зинька:

«Полечу-ка я нынче по всем местам: и в лес, и в поле, и на реку… Всё осмотрю».

Первым делом наведалась к старому другу своему – Дятлу-Красношапочнику. А он как увидел её издали, так и закричал:

– Кик! Кик! Прочь, прочь! Тут мои владения!

Очень удивилась Зинька. И крепко на Дятла обиделась: вот тебе и друг!

Вспомнила о полевых куропатках, серых, с шоколадной подковкой на груди. Прилетела к ним в поле, ищет куропаток, – нет их на старом месте! А ведь целая стая была. Куда все подевались?

Летала-летала по полю, искала-искала, насилу одного петушка нашла: сидит во ржи, – а рожь уж высокая, – кричит:

– Чир-вик! Чир-вик!

Зинька к нему. А он ей:

– Чир-вик! Чир-вик! Чичире! Пошла, пошла отсюда!

– Как так! – рассердилась Синичка. – Давно ли я всех вас от смерти спасла – из ледяной тюрьмы выпустила, а теперь ты меня и близко к себе не пускаешь?

– Чир-вир, – смутился куропачий петушок. – Правда, от смерти спасла. Мы это все помним. А всё-таки лети от меня подальше: теперь время другое, мне вот как драться хочется!

Хорошо, у птиц слёз нет, а то, наверно, заплакала бы Зинька: уж так ей обидно, так горько стало!

Повернулась молча, полетела на реку.

Летит над кустами, – вдруг из кустов серый зверь!

Зинька так и шарахнулась в сторону.

– Не узнала? – смеётся зверь. – Ведь мы с тобой старые друзья.

– А ты кто? – спрашивает Зинька.

– Заяц я. Беляк.

– Какой же ты беляк, когда ты серый? Я помню беляка: он весь белый, только на ушках чёрное.

– Это я зимой белый: чтобы на снегу меня видно не было. А летом я серый.

Ну и разговорились. Ничего, с ним не ссорились.

А потом Старый Воробей и объяснил Зиньке:

– Это месяц июнь – начало лета. У всех нас, у птиц, в это время – гнёзда, а в гнёздах – драгоценные яички и птенчики. К своим гнёздам мы никого не подпускаем – ни врага, ни друга: и друг может нечаянно разбить яичко. У зверей тоже детёныши, звери тоже никого к своей норе не подпустят. Один заяц без забот: растерял своих детишек по всему лесу и думать о них забыл. Да ведь зайчаткам мать-зайчиха нужна только в первые дни: попьют они материнское молочко несколько дней, а потом сами травку зу́брят. Теперь, – прибавил Старый Воробей, – солнце в самой силе, и самый длинный у него трудовой день. Теперь на земле все найдут, чем набить своим малышам животики.

Июль

– С новогодней ёлки, – сказал Старый Воробей, – прошло уже шесть месяцев, ровно полгода. Запомни, что второе полугодие начинается в самый разгар лета. А пошёл теперь месяц июль. А это самый хороший месяц и для птенцов и для зверят, потому что кругом всего очень много: и солнечного света, и тепла, и разной вкусной еды.

– Спасибо, – сказала Зинька.

И полетела.

«Пора мне остепениться, – подумала она. – Дупел в лесу много. Займу, какое мне понравится свободное, и заживу в нём своим домком!»

Задумать-то задумала, да не так просто оказалось это сделать.

Все дупла в лесу заняты. Во всех гнёздах птенцы. У кого ещё крохотки, голенькие, у кого в пушку́, а у кого и в пёрышках, да всё равно желторотые, целый день пищат, есть просят.

Родители хлопочут, взад-вперёд летают, ловят мух, комаров, ловят бабочек, собирают гусениц-червячков, а сами не едят: всё птенцам носят. И ничего: не жалуются, ещё и песни поют.

Скучно Зиньке одной.

«Дай, – думает, – я помогу кому-нибудь птенчиков покормить. Мне спасибо скажут».

Нашла на ели бабочку, схватила в клюв, ищет, кому бы дать. Слышит – на дубу пищат маленькие щеглята, там их гнездо на ветке.

Зинька скорей туда – и сунула бабочку одному щеглёнку в разинутый рот.

Щеглёнок глотнул, а бабочка не лезет: велика больно.

Глупый птенчик старается, давится – ничего не выходит.

И стал уж задыхаться. Зинька с испугу кричит, не знает, что делать.

Тут Щеглиха прилетела. Сейчас – раз! – ухватила бабочку, вытащила у щеглёнка из горла и прочь бросила. А Зиньке говорит:

– Марш отсюда! Ты чуть моего птенчика не погубила. Разве можно давать маленькому целую бабочку? Даже крылья ей не оторвала!

Зинька кинулась в чащу, там спряталась: и стыдно ей, и обидно.

Потом много дней по лесу летала, – нет, никто её в компанию к себе не принимает!

А что ни день, то больше в лес приходит ребят. Все с корзиночками, весёлые; идут – песни поют, а потом разойдутся и ягоды собирают: и в рот и в корзиночки. Уже малина поспела.

Зинька всё около них вертится, с ветки на ветку перелетает, и веселей Синичке с ребятами, хоть она их языка не понимает, а они – её.

И случилось раз: одна маленькая девочка забралась в малинник, идёт тихонько, ягоды берёт.

А Зинька над нею по деревьям порхает.

И вдруг видит: большой страшный медведь в малиннике.

Девочка как раз к нему подходит, – его не видит.

И он её не видит: тоже ягоды собирает. Нагнёт лапой куст – и себе в рот.

«Вот сейчас, – думает Зинька, – наткнётся на него девочка, – страшилище это её и съест! Спасти, спасти её надо!»

И закричала с дерева по-своему, по-синичьему:

– Зинь-зинь-вень! Девочка, девочка! Тут медведь. Убегай!

Девочка и внимания на неё не обратила: ни слова не поняла.

А медведь-страшилище понял: разом поднялся на дыбы, оглядывается: где девочка?

«Ну, – решила Зинька, – пропала маленькая!»

А медведь увидел девочку, опустился на все четыре лапы – да как кинется от неё наутёк через кусты!

Вот удивилась Зинька:

«Хотела девочку от медведя спасти, а спасла медведя от девочки! Такое страшилище, а маленького человечка боится!»

С тех пор, встречая ребят в лесу, Синичка пела им звонкую песенку:

 
Зинь-зинь-ле! Зинь-зинь-ле!
Кто пораньше встаёт,
Тот грибы себе берёт,
А сонливый да ленивый
Идут после за крапивой.
 

Эта маленькая девочка, от которой убежал медведь, всегда приходила в лес первая и уходила из лесу с полной корзинкой.

Август

– После июля, – сказал Старый Воробей, – идёт август. Третий и – заметь себе это – последний месяц лета.

– Август, – повторила Зинька.

И принялась думать, что ей в этом месяце делать.

Ну, да ведь она была синичка, а синички долго на одном месте усидеть не могут. Им бы всё порхать да скакать, по веткам лазать то вверх, то вниз головой. Много так не надумаешь.

Пожила немножко в городе – скучно. И сама не заметила, как опять очутилась в лесу.

Очутилась в лесу и удивляется: что́ там со всеми птицами сделалось?

Только что все гнали её, близко к себе и к своим птенцам не подпускали, а теперь только и слышно: «Зинька, лети к нам!», «Зинька, сюда!», «Зинька, полетай с нами!», «Зинька, Зинька, Зинька!».

Смотрит – все гнёзда пустые, все дупла свободные, все птенцы выросли и летать научились. Дети и родители все вместе живут, так выводками и летают, а уж на месте никто не сидит, и гнёзда им больше не нужны. И гостье все рады: веселей в компании-то кочевать.

Зинька то к одним пристанет, то к другим; один день с хохлатыми синичками проведёт, другой – с гаичками-пухлячками. Беззаботно живёт: тепло, светло, еды сколько хочешь.

И вот удивилась Зинька, когда Белку встретила и разговарилась с ней.

Смотрит – Белка с дерева на землю спустилась и что-то ищет там в траве. Нашла гриб, схватила его в зубы – и марш с ним назад на дерево. Нашла там сучочек острый, ткнула на него гриб, а есть не ест его: поскакала дальше и опять на землю – грибы искать.

Зинька подлетела к ней и спрашивает:

– Что ты, Белочка, делаешь? Зачем не ешь грибы, а на сучки их накалываешь?

– Как зачем? – отвечает Белка. – Впрок собираю, сушу в запас. Зима придёт – пропадёшь без запаса.

Стала тут Зинька примечать: не только белки – многие зверюшки запасы себе собирают. Мышки полёвки, хомяки с поля зёрна за щеками таскают в свои норки, набивают там свои кладовочки.

Начала и Зинька кое-что припрятывать на чёрный день; найдёт вкусные семечки, поклюёт их, а что лишнее – сунет куда-нибудь в кору, в щёлочку.

Соловей это увидел и смеётся:

– Ты что же, Синичка, на всю долгую зиму хочешь запасы сделать? Этак тебе тоже нору копать впору.

Зинька смутилась.

– А ты как же, – спрашивает, – зимой думаешь?

– Фьють! – свистнул Соловей. – Придёт осень, – я отсюда улечу. Далеко-далеко улечу, туда, где и зимой тепло и розы цветут. Там сытно, как здесь летом.

– Да ведь ты Соловей, – говорит Зинька, – тебе что: сегодня здесь спел, а завтра – там. А я Синичка. Я где родилась, там всю жизнь и проживу.

А про себя подумала: «Пора, пора мне о своём домке подумать! Вот уж и люди в поле вышли – убирают хлеб, увозят с поля. Кончается лето, кончается…»