Текст книги "Фигурка моржовой кости. Рассказы, короткие истории, эссе"

Карта Москвы (отрывок из повести «Поэма будней»)

* * *

Метро снова вторглось в моё течение времени. Точнее, снова время моё уносит течение метро, и я ничего не могу с этим поделать. Искаженный голос из динамика, двери закрываются и вагон набирает скорость. Я лишь точка в потоке, точка в пространстве, где густое месиво почти десяти миллионов душ образует затейливые узоры взаимодействия человеческих движений, слов и чувств. В летящем сквозь приглушенный отчаянный свист вагоне метро острее чувствую свою сопричастность этому уплотнению в организме человечества, называемому Москвой.

* * *

Пробьётся ли звонок сквозь бетонные стены подземки? Возьмёт ли она телефон? И что мне сказать? Условились же, что позвоню, когда приеду. Чего сейчас-то трезвонить? Глупо как-то. А что не глупо? Если рассудительно – это уже не чувства. Хотя и чувства препарировать словами – тоже глупо. Так и выходит – кругом дурачок. Снова открываются двери – входят какие-то музыканты со шляпой для монет. Роюсь в карманах, что-то ссыпаю в шляпу – из уважения к нелёгким стараниям в душном метро. Что я делаю в этих поездках, скачках-перебежках от одного сюжета к другому, между встречами, пунктиром обозначающими общение, общность с тем ли, с той ли? Я ничего не ищу. Провожу время? «Построяю себя»? Попутно – и то и другое. Одним словом – живу. Так вот, в пути, между прочим.

* * *

Жизнь между. Между людьми, разговорами, снами, телефонными звонками, едой наскоро в кофейнях, новой ночью и добрым утром. Здесь, в Москве, даже приятно почувствовать себя никем, просто, к примеру, точкой внимания и смысла в общем потоке, среди плотных силовых линий информации где-то на карте метро.

* * *

Станция Тверская. Мой выход. На выходе эскалатора тревожный дятел клюёт в ребро – надо позвонить. Теперь уже можно.

* * *

Вот Тверская – главная улица столицы… Побольше походив по центру Москвы, задумаешься – а есть ли здесь действительно «главная» улица, градообразующая во всех смыслах? Вот, в иных городах, поменьше, ощущается их цельность и есть однозначно главные улицы, без которых и город-то представить нельзя. К примеру, что было бы с Петербургом без его невского проспекта? Есть города «двуглавые», чей идейный и архитектурный костяк составляют две главных улицы. В Хабаровске это, конечно же, Амурский бульвар и улица Муравьёва-Амурского. Во Владивостоке тоже две главных улицы – Светланская и Океанский проспект, они перпендикулярны, каждая ось задаёт свой тон, свой ритм, своё направление. А в Москве? Москва – круг, не имеющий по-настоящему главных улиц, без любой, в принципе, её архитектурная целостность может как-то обойтись. Но кругу этому никак нельзя обойтись без центра – без Кремля и Красной Площади.

* * *

Бульварное кольцо. Сколько бульваров оно соединяет – точно не помню. Вроде бы пять. Кольцо неполное, в южной его части есть перемычка из узеньких улиц.

* * *

Москву невозможно представить единым городом. Каждый выход из метро и даже некоторые отдельные улицы представляют обособленные места. Словно вышедший из межпростространственного портала, идёшь по этим улицам совершенно какую-то новую для тебя Москву, стёклышками калейдоскопа поворачиваются своими фасадами и эрзацами постройки различных эпох и архитектурных стилей.

2016

Легенды и мифы Патриарших прудов (отрывок из повести «Поэма будней»)

* * *

Пушкинская площадь занимает свою символическую и физическую высоту. В самом деле – в какую бы сторону ни пошёл от Пушкинской площади – к станции метро Маяковская, в оба конца Тверского бульвара, к Патриаршим прудам или даже к Кремлю – всегда это будет спуск вниз. Иногда очень пологий, совершенно незаметный, но спуск. Символическая вершина наших российских смыслов, что-ли.. У памятника Пушкину традиционно ждут с цветами. И я жду. Со скромным букетиком розовых роз. Не знаю, почему, купил именно розовые. Видимо, среди всех показались свежее, какие-то сами в себе, не нарочитые, словно розы такого именно цвета не выведены специально, а случайно родились себе между прочим, и садовник – так и быть – срезал их. Ещё одна вешка, ещё одно доказательство пунктирной жизни, жизни между всем прочим. И хорошо – так честнее.

* * *

Ходил ли трамвай на углу у Патриарших во времена Булгакова? Говорят, что не ходил. Ну и ладно. В самом деле, не важно где именно Аннушка разлила масло, главное, что это мифическое место сейчас доподлинно существует на карте Москвы, в головах у сменяющих друг друга статистов, наполняющих своими шагами тишину алей вдоль последнего из оставшихся нам в наследство прудов старой Москвы. Дышу одним воздухом с могучими липами. Вместо Коровьева на скамейке встречаю похмельного Марио – завсегдатая этого места. Марио представляется итальянцем, работающем по контракту на одну из римских газет, хотя, судя по изношенным физиономии и прикиду, он больше напоминает отечественного бомжа. Что ж, мифологическое место располагает к сотворению и утверждению новых мифов, в которые хочется верить. Именно слепое желание верить держит нас на привязи в старой Москве, создаёт её целостность, не даёт рассыпаться между всего прочего осколкам нашего суетного существования.

* * *

«Хочешь пива?» – мой институтский товарищ уже ввязался в разговор с бедствующим итальянцем. «Но, я но пьиво, я хочью вино!» – с ходу в карьер скачет Марио. Вот наглец… Отдаём ему остатки «Каберне» – пусть порадуется. Марио наливает в пластиковый стаканчик – из горла итальянцы не пьют. Он уже настолько слился с ролью, что будь он (а скорее всего так и есть) самым обыкновенным российским попрошайкой, мы ещё долго будем изумляться – чего бы это ему бедствовать здесь, а не вернуться в свою солнечную Италию? Здесь, на Патриарших, Италия Марио такой же реальный миф, как и трамвай Булгакова, полёты Маргариты над Москвой, разговор Иешуа Ганоцри с Пилатом да и сам Михаил Афанасьевич Булгаков.

* * *

Мои институтские товарищи, гуляя на Патриарших тоже поневоле становятся мифическими персонажами. Чего только стоят их пьяные купания в пруду. Один наш друг решил посмотреть, как устроен плавающий в центре пруда домик для лебедей, изнутри. В сильном подпитии он доплыл до островка, сунулся в домик, но коварные птицы были уже там. Вытянув шеи, они с гадючьим шипением и клёкотом негодования изгнали редкого на середине их пруда бескрылого гостя. История запомнилась надолго, переходила из уст в уста, и я, не будучи свидетелем сего происшествия, услышал её из «четвёртых рук», уже значительно обросшую мифическими подробностями. И то, что в этот день была жуткая гроза, повалившая старую липу прямо в пруд рядом с нашим героем, и то, что от обиды он поймал одного лебедя и изжарил, и даже то, что вылезая на берег он увидел прогуливающегося по алее на задних лапах огромного чёрного кота – конечно же мифы чистейшей воды. Зеленоватой воды Патриарших пудов.

* * *

Оттуда, из книги Булгакова, мне, тогда ещё не бывавшему в Москве, Патриаршие пруды виделись совсем иными. Я не мог даже представить, что они так туго стиснуты со всех сторон высокими домами. Представлялось, что Берлиоз и Бездомный шли по алее под липами чуть ли не вечность. Собственно, воображался просторный парк, упирающийся в достаточно широкие для хождения трамваев и прочих экипажей московские улицы. А уж расстояние оттуда до «Грибоедова» (нынешнего моего ВУЗа), которое я преодолеваю пешком за десять минут, в моём читательском воображении было совсем фантастическим. А как же иначе – ведь с Бездомным за весь этот короткий путь произошло столько приключений. Тут внимательный читатель резонно поправит – ведь Иван сначала вышел на берег Москва-реки, а это действительно большой крюк. Именно что крюк – откуда мне, несведущему, было знать, что три эти точки не на прямой, и что Бездомный после купания практически возвращался назад, в район Малой и Большой Бронных улиц. Такая вот иллюзорная для непосвящённых топография.

* * *

Родиться и вырасти в этих дворах на Малой Бронной на мой взгляд – счастье. Счастье, которого я лишён, как и миллионы прочих, счастливых и не очень, идущих утром по своим работам или по каким-то причинам пребывающих в иных местах людей. В иных местах, не на Малой Бронной или Патриарших прудах. А те, кто родился и жил здесь – насколько они его понимали, это своё счастье. Вон на той скамейке сидит бедолага-алкоголик, пьёт пиво. Он много чего рассказывал про пруды, коих раньше было три, про дом напротив липовой аллеи, в котором он родился и проживает уже шестой десяток лет. Шестой десяток своей не сложившейся жизни, несмотря на выпавшую ему фартовую карту – жить чуть ли не в центре мироздания… Сколько хитросплетений тайных ниточек управляет марионеткой нашего земного существования – ни какой посторонний зритель-театрал не выстроит идеальный сюжет, сколько вводных ни были бы ему известны. Это только мифы таких, как Патриаршие, замечательных мест рождаются и развиваются легко, логично, красиво. За это мы их и любим – эти места с их затейливыми мифами.

2016

У озера

Машина вязко чавкала глиной из разбитой колеи, с ней предстояло немало повозится, и мы, приехавшие в заказник «Забеловский», спешились. Уже лишь несколько сотен метров отделяло нас от кордона.

Середина апреля. Ночью – минус пять, днём – плюс семь. Редкие деревья вокруг ещё голые, а на пространствах меж ними – по пояс луга жёлтого прошлогоднего вейника. Ну, прямо таки саванна зимой, если уместно такое сравнение. По колее среди высохшей травы подходим к протоке, за ней – кордон, где нас давно ждут. Переправляемся с поклажей на резиновой лодке, и вот мы уже «дома». Кордон, располагающийся на высокой рёлке – это двухэтажный деревянный дом, банька, стоящая неподалёку, и рядом – строительный вагончик. Пахнет свежеструганной доской. Усадьба заказника ещё строится. На днях обещают доложить печку в основном здании, а пока – располагаемся в тёплой баньке и в вагончике.

Забеловка – место уникальное. Здесь, в отдалении от больших дорог и посёлков, под надёжной охраной пограничных застав, сохранился ещё нетронутый разрушительной силой хозяйственной деятельности участок амурской поймы, с озёрами, лаберинтом петляющими сонными протоками, зачарованными высокотравными лугами, негустыми, но обильными живностью перелесками – рёлками.

Сейчас, в середине апреля, над этими местами идёт пролёт многосотенных стай водоплавающих птиц, гусей, лебедей, уток, куликов, возвращающихся из тёплых стран на родину. Озёра заказника служат им хорошим естественным пристанищём, где можно вволю почистить перья уставших крыльев, отдохнуть на воде, подкрепить силы изобилующей здесь рыбой и лягушками.

– Вон они, серые гуси, примерно полторы сотни в клине, – говорит, глядя в полевую подзорную трубу наш орнитолог Андрей, и переведя взгляд объектива на серебристую кромку озера, подзывает к окуляру, – смотри, вон там, чуть справа, лебеди-шипуны. Пять штук. Купаются.

Следующим утром сквозь зоркое око трубы рассматриваем пару даурских журавлей, важно ступающих вдоль самой кромки берега. Неподалёку, описывая широкие круги над замершей мелководной лагуной и вдруг камнем падая на ещё сонную рыбу, охотится царственный орлан-белохвост, самый крупный пернатый хищник этих тихих мест. Впрочем, таких ли уж тихих? Гоготание, воркование, курлыканье, кряканье, не прекращаются до самых сумерек. А утром, каждый день ровно в шесть тридцать, нас будит затейливой трелью какая-то маленькая жизнерадостная птичка, видимо, на её языке это что-то вроде «Ну-ка, солнце, ярче брызни!…»

День проходит для биологов в хождениях вдоль извилистых проток, наблюдениях за птичьим населением, ихтиологи делают замеры уровня воды, проводят контрольные ловы рыбы. Рыбе здесь тоже привольно, особенно в многоводные периоды. Сюда, в заросшее по берегам камышами мелководное илистое Забеловское озеро, начиная с ранней весны, чуть стает амурский лёд, во множестве устремляются щуки, караси, сазаны… К концу мая, когда вода достаточно прогреется, здесь появляются другие, жадные до обильного корма гости – сомы, толстолобы, змееголовы, заходит и белый амур, а с ними несметные отряды стайных амурских рыб помельче – чебаков, востробрюшек, подустов, пескарей…

Конец мая. Наш второй выезд на кордон. Вода прибыла, егеря говорят – «у рыбы – жор». Теперь можно порыбачить в охотку на спиннинг и удочку. Раннее утро. Вдвоём с Константинычем спускаемся к протоке. От воды парит туманом, болотники наши вымыты росой высокотравья, ещё не успевшие стряхнуть сладкую утреннюю дрёму, подходим к пологому берегу.

Константиныч забрасывает удочки и буквально через минуту выуживает карасика с ладонь. Ловим карасей, иногда попадаются коньки. Для разнообразия решаю «обновить» спиннинг, забрасываю с живой насадкой – гольяном, ставлю на рогулинку и предаюсь отдохновенной рыбацкой беседе со своим спутником. Вдруг – треск катушки, спиннинг падает в воду. Времени для размышлений нет – прямо за леску, осторожно, без рывков, начинаю выуживать, иногда даю слабину, иногда – подтягиваю… И вот через несколько минут перед нами – амурский сом собственной персоной, килограмма на полтора.

Странно менялось моё отношение к рыбалке и водным обитателям. С детства любивший посидеть с удочкой на берегу реки, я никогда не воспринимал рыб, как в полной мере живых, что ли. Ну, выловишь пескаря или гольянчика, который через пару минут безвольно повиснет на кукане, смотришь на него, как на будущий кошкин ужин, некий дар природы, наподобие лесных орехов и земляники… А вот при ловле крупной рыбы, сомов, сазанов, особенно – хищных щук, возникает другое видение. Видишь перед собой сильное животное, умное, приспособленное к своей среде обитания, с которым хочется говорить «на вы». Щука, попавшаяся в сети, наверняка ощущает ситуацию, как досадное недоразумение, когда выпутываешь её – берегись усеянной зубами волчьей пасти – так просто свою свободу и жизнь она не отдаст…

Вечером – ароматная уха, опять традиционные рыбацкие россказни. Вот и звёзды бледными маячками мигают над серыми строениями, сонными травами, чахлыми осинками с ведьмиными мётлами колдовского куста друидов – омёлы.

Ночью Забеловка преображается, превращается в заколдованное место, обиталище сказок, смутных предчувствий, загадочных происшествий. Орнитолог Алексей, большой мистик, однажды ночью отправился за спичками на второй этаж недостроенного дома. Вернувшись в тёплый вагончик, озадачил нас рассказом о маленьком приключении. “ – Поднимаюсь наверх по лестнице, и вдруг чувствую – кто-то ухватил меня за пятку, и настойчиво так дёргает… От неожиданности я свалился вниз. Не иначе, как леший свои шуточки шутит!» – абсолютно уверенный в происках магических сил, Алексей и нас невольно заражает древним чувством мистического трепета. Мне приходят на ум страшные истории из пионерско-лагерного детства. Пытаюсь уснуть, но напряжённый слух вылавливает из окружающей в меру квакающей и стрекочущей тишины таинственные звуки, гнездящиеся где-то рядом, возможно под вагончиком. Кто-то скребётся, фыркает, сопит, и достаточно громко. Уж не очередной ли леший? Егеря смеются: “ – Ваш леший уже с неделю как облюбовал себе под вагончиком логово. Это енотовидная собака, людей она не очень-то боится, может жить без особых стеснений рядом с нами.»

Из крупных животных в непосредственной близости от кордона егеря не раз встречали косулю, барсука; резвилась в протоке неподалёку грациозная выдра. Рядом с нашей обителью проходили и медвежьи тропы, в этом сезоне территорию барьерных валов-рёлок вдоль Забеловского озера и низины окрестных проток делили целых три этих крупных хищника – два бурых и один белогрудый. Однажды машина наша «села» в разбитой вездеходной колее, выскочили её вытаскивать, и вот кто-то первым заметил в вечерних сумерках тёмное движущееся пятно метрах в ста за болотцем. “ – Никак, мишка! Небольшой, чёрный, похоже двугодок.» И понеслось, по извечной народной традиции – улюлюканье, гуканье, мол «держи его, косолапого!» Какой – «держи!», мишка опрометью, ломая ивняк, кинулся в бегство, подальше от шумной незнакомой компании и урчащего серебристого сооружения, ничего хорошего от нас не ожидая.

И ещё одна необычная встреча запомнилась мне надолго. Выезжали с егерями из заказника. Ехали вдоль вспаханной пограничной полосы, на очередном повороте Владимир прибавил скорости: “ – Смотри, косуля вдоль колючки бежит, давай догоним!» По сей день жалею, что не было с нами видеокамеры, а плёнка в фотоаппарате кончилась. Метров с десяти рассматриваю крупные белые пятна на боках залётного гостя: “ – Какая же это косуля, особо крупный новый вид, что ли? Это – пятнистый олень, взрослая самка.» Так едем рядом с невиданным в этих местах зверем ещё минут десять, затем, притормозив, даём оленихе уйти в сторону Амура. По какой иронии звериной судьбы забрела сюда это теплолюбивая особа? Егеря потом рассказывали, что встречали в районе заказника и самца. Значит, пара оленей по зимнему льду перебежала к нам с китайской стороны Амура. И чего искали? За последние сорок лет ближайшее оседлое стадо, не больше десяти оленей, обитало в низовьях реки Хор, но это было давно. Хотя поручиться, что на юге Хабаровского края не бродят ещё отдельные группки этих животных, никто не может. Очень грустно, что судьба этих таёжных красавцев так сильно зависит от случая – многоснежные зимы, резкие холода, наводнения, и всё чаще зловещей рукой судьбы становится рука браконьера – как и в истории с нашей оленихой, отстрелянной в тех местах через несколько месяцев.

Начало июля в заказнике – время кульминации, раскрытия, фейерверка красоты и мощи приамурского зелёного царства. Налитые соком высокие некошеные травы, на водоёмах густая сеть водной растительности, молодые побеги деревьев уже в полный рост вытянулись поближе к солнцу, их крупные листья, светлые и нежные по весне, уже окрепли, заматерели и по цвету теперь не отличаются от всего густого населения кроны. Место первоцветов заняли степенные и душистые цветы зрелого лета. Медоносные иван-чай, леспедеца, спирея, рябинник, и ещё великое множество цветов и цветочков определяют дух высоких луговин по окраинам рёлок. А чуть повыше, под сенью негустого дубняка, среди осинок – чудо местных лиственных лесов – раскрывающиеся поглощающей любого пришельца ароматной тайной бело-розовые пионы. Мы ещё на расстоянии десятка метров от «пионовой рёлки», а стойкий чудодейственный эфир уже увлёк нас, накрыл с головой. И кажется, что ни какой это не «медвежий угол», а сад феи, где исполняются любые желания, что это торжество мира запахов – непреходящее, вечное, и нет суеты гудящих где-то муравейников-городов, и нет неразрешимых проблем, а истина существования дана нам здесь и сейчас. Она озарена бледно-розовым свечением цветка, подчёркнута очертаниями его лепестков, движущаяся, парящая в пьянящем эфире на крыльях-лепестках, трепещущих от прикосновения лёгкого ветерка.

Вечером на небольшой плоскодонной лодке пробираемся по протоке к озеру, проверить контрольную сеть, именно пробираемся, так как протока на участке выхода из озера мелка, разбита на множество рукавов наносами песка и ила, вход в озеро сильно зарос кувшинками и розетками водяного ореха. На протяжении пути до середины озера, а это более километра, глубина постепенно увеличивается, если в начале нашего движения сотни метров лодка чуть ли не «ползёт на брюхе», то на середине, где выставлены сети, под нами метра полтора воды. После морских путешествий мне странно сознавать, что вся эта заполненная водой чаша, где дальний край чуть обозначен голубеющими на горизонте перелесками, настолько мелководна. В заливе подобной площади на таком удалении от берегов под нами было бы, как минимум, метров двадцать своенравной солёной воды. А тут даже шторм грозит разве что задержкой к ужину, сбитыми от вёсел ладонями, в худшем случае – перевёрнутой лодкой и купанием в мутной илистой жиже.

Вот и сети. Выпутываем нескольких зазевавшихся сазанчиков, коньков, пару карасиков. Все эти рыбы находят здесь пищу на илистом дне. Ближе к берегам, рядом с прибрежной растительностью больше разнообразных обитателей – там есть и большой выбор пищи, и места, где можно укрыться от хищников. В камышах, чавкая, лениво плавают сазаны, ворочают лопастями хвостов сомы. На обратном пути у берега ловим на спиннинг карасей, сомиков, косаток. Прибрежная богатая растительностью полоса – наиболее продуктивная зона озера, и в маловодные годы, когда кромка воды не достигает обычной береговой черты, рыбы в озере значительно меньше.

Закат над озером. Солнце уходит, рубиново-розовые сполохи тонут в засыпающей озёрной глади. Небо остаётся светлым ещё более получаса – время пить чай и подытоживать впечатления прожитого дня. Заповедные места – в чём смысл сохранения таких нетронутых уголков, кроме прагматической выгоды от оставленного «на потом» природного резерва? Амур живет, дышит лёгкими прибрежных лесов, нежится на травах пойменных лугов во время разливов, кормит, поит, предоставляет убежище птицам и лесному зверью. Если бы это было возможным, пойму Амура стоило бы освободить от бремени человеческого влияния, использовать её с максимальной осторожностью, сохранив уникальные прибрежные сообщества растений и животных. Об этом остаётся только помечтать. Посмотреть на вновь загорающиеся над озером, как и сотни лет назад, звёзды, прислушаться к шелесту лёгкого ветерка в кронах осин, черными силуэтами высящихся над нашим костром. Завтра возвращаемся в город, планируя новую встречу с озером на следующую весну. Как примут нас эти места в будущем году, через два года, через три? В планах природоохранных организаций – создание на побережье озера рекреационной зоны, мест регламентированного отдыха. Насколько потревожат «организованные» туристы обитателей заказника? Возможно, это меньшее зло, чем «дикие» отдыхающие и браконьеры…

Вот так, с котомкой впечатлений и вопросов, покидаем эту завороженную живую землю. Пока – живую…

® журнал «Родное Приамурье», №4, 2003