Текст книги "Каисса"

Глава 6

Сразу после встречи с главредом Матвей разыскал Леху – фотографа и своего лучшего друга. Рубаха-парень, Леха со всеми находил общий язык и пользовался популярностью в Редакции, хотя сам по себе был замкнут и меланхоличен, предпочитал уединение и ни разу не появился ни на одном корпоративе.

Вечно заспанный, с кругами под глазами и бледной кожей. В черном худи, дырявых джинсах скинни, «конверсах» со звездочкой. С сережкой в ухе, кольцом в носу и темной подводкой. Непонятно, откуда он вылез: то ли из фильмов Тима Бертона, то ли из клипа обожаемой им My Chemical Romance, то ли из того далекого две тысячи седьмого, который многие мечтают вернуть по сей день и который Леха застал двухлетним.

Леха и Матвей были из одного теста: два дурачка.

Есть такие люди, вроде неглупые, но какие-то сказочно простые. Наивные, отчасти инфантильные, слишком добрые для этого мира. Не рефлексируют, книжек умных не читают. Не отстаивают в спорах свою точку зрения, для них все окружающие – авторитеты и старшие товарищи. А потом такой дурачок скажет что-то мимоходом – и в этом словно вся мудрость мира, словно последний щелчок собранного кубика Рубика. И делают они все просто, без премудростей. И выходит ведь! А как они людей чувствуют…

Воистину простота – самое сложное.

Матвей всегда завидовал самовыражению друга, какой-то внутренней расслабленности, ведь тому никогда не приходилось скрываться за ширмой напускной солидности. Матвей и сам себя несильно любил, а Леха был как кривое зеркало, показывающее нехватку взрослости и маскулинности. Уж слишком они были похожи – даже отношения с отцами не сложились у обоих.

Поэтому фотограф несильно нравился Матвею. Но выбирать не приходилось – свой своему поневоле брат. Познакомились они на факультете журналистики, на дне открытых дверей. Потом оказалось, что живут рядом и им по пути возвращаться после пар – хоть Леха и был старше Матвея на пять лет, учились они на одном потоке. В коллективе все разбились по группкам. И Матвею достался Леха. Так и началась эта дружба. На втором курсе они вместе пошли стажироваться в Редакцию.

Больше всего на свете Матвей ненавидел оставаться в одиночестве. Ему нужно было делиться с кем-то подробностями своей жизни, выносить собственные эмоции на блюде, озвучивать мысли, оглашать планы в поисках одобрения. Ведь человеку нужен человек, а дружба – это когда у тебя есть честный свидетель твоего бытия, а ты – свидетель его. Кому, как не другу, расскажешь, какой у тебя шеф дурак или о своем открытии, что если кофе заварить дистиллированной водой, то он будет «капец суперкрепкий, прикинь».

Матвей хорошо знал, насколько это вообще важно – беседовать с кем-то об обыденных вещах. Два года назад умерла его мама. И он, к своему стыду, ничего не почувствовал. На похоронах не проронил и слезинки. Как-то все равно было, умерла и умерла. Матвей забеспокоился и даже записался к психотерапевту, дескать, а почему эмоций-то нет, положено держать траур, а он… не держится. Нет ни тоски, ни чувства вины, ни сожаления. Может, это социопатия какая-то или депрессия?

А однажды Настя купила Матвею киндер-сюрприз – милая романтическая шутка. И в нем попалась игрушка из перевыпущенной серии. Они с мамой в его детстве собирали такие. И этой, динозаврика, как раз не хватало. А тут – он, с молоточком и в строительной каске! Как захотелось сказать: «Мама, смотри, вот динозаврик, которого мы так долго искали». И не скажешь. Именно в этот день Матвея прорвало, рыдал навзрыд с этой фигуркой в руке. Такую боль ощутил. С тех пор он и понял: самые маленькие вещи в общении – они же и самые важные.

Леха, никогда не осуждающий и искренне интересующийся самыми мелкими подробностями, стал отличным свидетелем жизни Матвея. Он единственный во всей Редакции знал, что Максим Леонидович Павлов приходится отцом Матвею Карпову. Так что да, это был лучший друг. И не было у Матвея мысли невыносимее, чем потерять возможность говорить с Лехой о комиксах, коллегах, чае, объективах, девушках, фильмах, My Chemical Romance, технологиях, Редакции, Макмэне, очередном запое Лехиного отца, количестве мегапикселей, фокусном расстоянии, инфляции, новой сережке и прочем и прочем.

С тем, кому не все равно.

Лехина фотостудия находилась на минус первом этаже Редакции, в небольшом служебном помещении, смежном с подземной парковкой. Вообще-то, все фотографы Редакции, человек двадцать, снимали и обрабатывали фото в отдельном «пентхаусе» – на верхнем этаже, где много естественного освещения, панорамные окна с красивым видом на Тьмаку, да и само помещение просторное, со всякими модными дизайнерскими решениями.

Фотоуголок Лехи больше напоминал суровый мужицкий гараж, даже пол был в каких-то разводах. Одну из стен из серого бетона Леха облицевал кирпичом, на вторую насверлил деревянных реек, а третью обшил фанерой. Стояли два кожаных черных дивана, висели репродукции Шагала. Сам Леха работал в углу, столом ему служил огромный деревянный верстак, над которым парили полки со всякими штуками в стиле стимпанк и киберпанк – от элементов доспехов до разобранных часов и миниатюрной копии парового двигателя. Рядом была отгорожена ширмами небольшая зона для переодевания и наведения грима, который, как правило, делал сам фотограф.

– Это бойлер-ститч-клок-дизель-маннерпанк-лофт, – шутил Леха.

– Это колхоз, – поддразнивал Матвей, – давай тут кинем шины, на них поставим фанеру, на фанеру – воблу с водкой, позовем кузьмичей, и будет у тебя тут фэшн-караоке-стейкхаус-бар.

Окон не было, но это компенсировал целый парк прожекторов, софитов, вспышек, софтбоксов, светодиодиков, светодиодов и светодиодищ разных видов, форм и расцветок. Все это валялось где ни попадя. Благо размер помещения – а по плану там было тридцать парковочных мест – позволял.

Работы у Лехи были соответствующие – для материалов о чем-то мрачном. Например, для репортажей о жизни Обители, мест лишения свободы, психушек и уголков России, нетронутых системой Наблюдения. Леха успел вместе с Матвеем побывать во всех этих местах и сделать там много снимков. Да и прямо в стенах своей фотостудии тоже создавал материал на раз-два: ставил стол, сажал за него любого сотрудника, чуть загримировав и переодев. Пара вспышек, несколько кликов в редакторе – и на фото лоснящийся хипстер из Редакции превращался в спившегося, опустившегося человека без радостей, будущего, чипа, надежды и веры, сидящего за столом где-то в населенной клопами коммуналке и борющегося с суицидальными мыслями.

С присущей его душе готичностью и экзистенциальной тоской Леха выдавал фотографии столь меланхолические, что обыватели поеживались и уже по-иному смотрели на натыканные всюду камеры, летающих дронов и собственные чипированные конечности.

Матвей зашел в фотостудию и окликнул Леху. Тот не отозвался – копошился за ширмой. Наверное, глаза подводил потемнее – гот он или не гот? Матвей развалился на кожаном диване и начал листать социальные сети. Сегодня лента пестрила снимками предрассветных грозовых туч необычного фиолетового оттенка, ярчайших электрических вспышек, непроглядной дождевой стены и убитых непогодой дронов, валяющихся в лужах. Синоптик Редакции опубликовал пост, в котором со свойственной ему занудностью и канцеляритом написал, что подобный грозовой шторм с такой уникальной расцветкой туч и шаровыми молниями последний раз зафиксирован аж двадцать один год назад, в марте две тысячи четырнадцатого.

Из-за ширмы вышла обнаженная девушка. У Матвея отвисла челюсть: худосочное, даже анорексичное тело, но при этом потрясающая большая грудь с пирсингом на нежных розовых сосках. Совсем молоденькая шатенка, облаченная лишь в готический макияж, головокружительный аромат корицы, табака и ванили и браслет на тонкой щиколотке. Невысокая, но с длиннющими ногами с черным педикюром, она стреляла озорными зелеными глазами и томно приоткрывала крохотные губки, накрашенные черной помадой.

– Привет! – сказала она Матвею и уселась на соседний диван. Одну ногу она поставила на сиденье, открывая вид на идеальную депиляцию зоны бикини.

– Как дела? – Матвей смог выдавить только это, потому что был одновременно поглощен пошлыми фантазиями, острым желанием ощутить тяжесть этих грудей в своей руке, сомнениями, натуральное это сокровище или нет, удивлением от того, как такой большой бюст может так идеально стоять и, наконец, как удобнее устроиться, чтобы стояк в тесных костюмных брюках перестал причинять неудобства.

– Шикарно. Сегодня важный день. С Лешей делаем фотосессию для порностудий. Если повезет, то меня пригласят на кастинг!

– Тебе восемнадцать-то есть?

– Конечно, неделю назад стукнуло! По закону раньше восемнадцати нельзя сниматься.

– А раньше вообще нельзя было.

– Эту Декриминализацию год назад провести бы – я бы год сэкономила, вместо того чтобы на юридическом гнить.

– Тебе год назад все равно никто не дал бы сниматься, не доросла же еще.

– А. Ну да, точно. Что-то я и не подумала.

Красотка уткнулась в телефон, а Матвей все не мог оторвать глаз от ее прелестей.

Вошел Леха. Девушка отвлеклась от гаджета и послала ему воздушный поцелуй. Леха никак не отреагировал, а Матвею бросил:

– Здорово. Как сам? Что такой красный?

– Здорово, Лех. Да пришел по поводу острова перетереть – поедем с тобой после выходных. А тут у тебя нимфа такая…

Девушка хихикнула.

– Я только что звонил этому Девонскому, он не отвечает. В Бюро его тоже нет, говорят, вообще пропал с радаров сегодня утром, – сказал Леха. – Не могут найти, выясняют сейчас.

– Нужно очень постараться, чтобы в наших реалиях пропасть с радаров. Он, наверное, очень умный или совсем на дно скатился, – встряла «нимфа».

– Машуля дело говорит. Может, его кто-то похитил? Ладно, плевать. Маш, я сейчас быстро анкету твою заведу, и отстрочим такие снимки, что студии за тобой в очередь выстроятся.

Леха сел за верстак, раскрыл ноутбук и начал заполнять анкету в Единой системе регистрации работников порнографической индустрии – ЕСРРПИ, – изредка прерывая молчание вопросами:

– Поручитель подписал согласие?

– Конечно, мама ставила цифровую подпись в ЕСРРПИ.

– Как вообще родители отнеслись к твоему… творческому порыву? – спросил Матвей.

– Сначала не принимали. Но у меня две сестры старших, они близняшки, уже пять лет в индустрии работают. Еще до Декриминализации начали, нелегально. Сейчас-то вообще спокойно стало. Немного заработок просел из-за налогов, но все равно до-фи-га! У меня батя риелтор, мамка бухгалтером работает – столько никогда не зарабатывали. Поэтому ворчали, конечно, для вида, но…

– И как уломала?

– Пришел мой агент, разъяснил все. Что у нас расширенные медицинские страховки, отличные условия, бесплатные поездки в Европу, регулярные медосмотры. Да и сниматься можно до пятидесяти легко – считай, полноценная карьера.

– Ну да, у нас в России «MILF» – один из самых популярных запросов, – поддакнул Леха.

– Можно даже декрет не брать, за съемки беременной оплачивают в двойном. Расти профессионально можно, у нас академии есть, учат всяким трюкам. Бонусы за групповушки, межрасовый… В общем, мамка подписала согласие. Теперь вот сама думает, не пойти ли, – хихикнула Маша.

– После Декриминализации у них же еще и зарплаты официальные, белые, работодатель – государство, напрямую. Налогов много от индустрии, она же покрупнее многих нефтегазовых будет, – уточнил Леха. – Пенсия больше, чем у айтишников, и наступает раньше – из-за вредных условий труда.

– Скинешь ссылочки-то свои? – спросил Матвей.

– Скину, конечно, только не сглазь! – ответила Машуля.

Но, кажется, Матвей все же сглазил: Леха заполнил анкету, нажал «Зарегистрировать в Реестре ЕСРРПИ». Сайт выдал:

Невозможно зарегистрировать порноактера: недостаточное значение социального рейтинга. Запрещаются фото и видеосъемки ню, кастинги в порностудии, участие в webcam-трансляциях и изготовление любого контента эротического содержания.

По щекам девушки потекли слезы, макияж поплыл.

– Леха, а какой у нее рейтинг? – спросил Матвей.

– 18 800 баллов, – сказал Леха.

– Такой высокий?! У меня 16 345, а я вообще-то Отдел Утилизации Сплетен возглавляю. Откуда?!

– Я волонтер в доме престарелых. В Австралии три года назад стала олимпийской бронзовой призеркой в киберспорте. Еще я на митинги в поддержку Партии Равенства хожу все время. И кровь сдаю раз в квартал, – всхлипывая, сказала Маша.

– Матвей, там у них порог для допуска к съемкам не ниже девятнадцати тысяч. Ладно, Машуль, не плачь, чуть-чуть дотянуть. И придешь ко мне вне очереди, – успокаивал Леха. – Как ни крути, чтобы сниматься в порно, нужно быть очень добропорядочной гражданкой, таковы требования Закона о Декриминализации…

– «…Чтобы укоренять нравственность и не формировать извращенных представлений о сексуальных отношениях», – процитировал Матвей на память.

Маша утерла слезы и поплелась за ширму.

Сзади она тоже была великолепна.

Вечером того же дня, после работы, Матвей отправился к Таисии, своему психотерапевту.

Тая была молоденькой, красивой и легкой, улыбчивой и в то же время серьезной. Всегда носила костюмы желтых оттенков и туфли на высоком каблуке. У нее была африканская копна густых и кудрявых волос, словно кто-то рассыпал мешочек с черными пружинками. Иногда эта копна заплеталась в дреды. Говорила Таисия с легким акцентом, точно таким же, как у папы-камерунца, с которым двадцать семь лет назад так удачно пересеклась на Олимпиаде в Пекине ее мама. Девушка выросла в солнечном Гаруа и, когда приехала в Россию писать диссертацию, словно забрала с собой кусочек его зноя: задушевные разговоры с мулаткой в ее кабинете заставляли разум плавиться, словно шоколад в кастрюльке, создавая на каждом приеме необычную атмосферу, располагающую рассказывать самые важные тайны.

В Таисию невозможно было не влюбиться.

То, что ее сегодня не будет, стало понятно с момента, как Матвей зашел в уютное помещение Центра Ментального Здоровья – в приемной не было волшебного аромата глинтвейновых специй, который источала любимый психотерапевт, заполняя им все пространство вокруг себя. Пахло буднично: кофе, хлоркой, полиэтиленом бахил, освежителем, аквариумом. И шипровыми духами безликой девочки на ресепшене.

Но не Таей. Наверное, она еще не вернулась из командировки в колонию-поселение для лиц с низким социальным рейтингом, еще не успевших совершить преступление.

Чтобы дать хоть какую-то возможность изолированным от общества люмпенам реабилитировать свое доброе имя, в таких колониях – а их были сотни по всей России – Партия разрешала проводить психологические и социальные эксперименты. А за участие заключенных награждали повышением рейтинга.

Таисия изобрела очень прогрессивный способ психотерапии: при помощи препаратов и сеансов гипноза у пациента создавалась четкая и постоянная галлюцинация, являвшая собой отражение бессознательного в образе некой личности, обладающей собственным сознанием, мыслями и действиями. Такой воображаемый друг назывался «тульпой». С ним можно было общаться, и через такое общение психологические проблемы решались быстрее, чем при обычной терапии.

Вообще, тульпофорсинг[21]21
  Тульпофорсинг – психологическая практика, по принципам схожая с медитацией, призванная создать и поддерживать взаимодействие с тульпой.


[Закрыть] появился в среде интеллигентной молодежи давно, в одно время с осознанными сновидениями, метафорическими ассоциативными картами, вондерлендом и прочей психонавтикой. Созданию тульпы предшествовали этапы проработки характера своего персонажа, его визуализация, построение системы сигиллов, то есть психологических триггеров вроде фото, звуков или запахов; потом галлюцинация рождалась в некоем воображаемом пространстве, чтобы на финальном этапе окончательно ожить усилием воли, «телепортировавшись» в осознанную реальность. Таисия тоже следовала этим этапам какое-то время, устраивая предварительные сеансы психотерапии и разговоров, но потом научилась экономить усилия и стала просто колоть пациентам препараты-галлюциногены. «Фармацевтические» тульпы не только появлялись намного быстрее, но и были более управляемы и лучше отражали бессознательное пациента, потому что «натуральные» обычно создавались усилием воли и самовнушением, то есть сознанием.

Слово «тульпа» Таисия считала неблагозвучным, поэтому свой метод называла «фантомным». Карманная шизофрения под управлением специалиста не только позволяла пациенту поверить в себя, преодолеть детские страхи, справиться с комплексами, но и раскрыть творческие способности, создавая в голове пациента настоящую музу. Или, что стало особенно популярным, реализовать самые потаенные сексуальные фантазии. Тульпа в этом случае являлась в образе… да в образе кого только не являлась – роскошной и на все готовой женщины, персонажа любимого аниме, знаменитости, а иногда даже родителя или, в особо запущенных случаях, ребенка.

Чаще всего фантом представлял собой двойника самого пациента – доппельгангера, болтающего о себе же любимом без умолку. Такие уж люди эгоисты.

Для полноценного ввода изобретенной Таисией терапии в клиническую практику нужна была лицензия. Для лицензии требовался эксперимент на большой выборке людей. Да и с самой терапией были проблемы – иногда фантом просто сводил с ума, когда воображаемая личность начинала беспокоить пациента, ругаться с ним, нашептывать на ухо деструктивные идеи. А то и вообще перехватывала сознание человека и действовала непредсказуемо. Тогда Таисия меняла препараты, делала особые сеансы гипноза – и фантом в сознании умирал.

Поэтому, когда местная консалтинговая компания выиграла большой правительственный грант на создание терапии для заключенных, которая помогла бы им быстрее адаптироваться на воле после освобождения, Таисия сразу смекнула, что разговор с фантомом для этого подойдет как нельзя кстати: двойник будет какое-то время подсказывать правильное поведение, контролировать приступы ярости, а также всегда будет рядом при любых трудностях интеграции в общество.

Воистину Таисия вытянула счастливый билет, когда в мае поехала проверять свою методику в места не столь отдаленные.

Первый раз Матвей посетил Таю пару лет назад, после смерти мамы. Раньше ему тоже доводилось бывать у таких врачей, но, скорее, из интереса. Он не считал, что у него «что-то этакое». Просто закрывал гештальты, рисовал картины, стоял на гвоздях.

Матвей всегда воспринимал сеансы точно так же, как и дизайнерские вещи, очки, серьезные книги на полках, – просто составляющая личного бренда, демонстрирующая, что он пребывает в духе времени и развивает свою сложную и многогранную личность. Посещения психотерапевтов в Редакции были популярны. Каждый уважающий себя сотрудник ходил, а детали активно обсуждались с коллегами возле кулеров.

Но по мере работы с Таей Карпов втянулся. Сначала «вытащили» на свет эмоции после ухода матери и проработали их. Затем вылезли наружу проблемы с отцом – девушка помогла Матвею разобраться с ними и научиться принимать помощь Макмэна. Затем они боролись с неуверенностью. Решили конфликты в отношениях с Настей, кроме одного – плохо скрываемой ревности невесты к психотерапевту.

Это Таисия в свое время подсказала Матвею путь к «терапии на бумаге», посредством которой он выпускал все свои страхи в виде рассказов и повестей. Так появилось новое хобби – написание ужасов и мистики.

Вот и сегодня Матвей сидел в лобби Центра Ментального Здоровья, смотрел по телевизору сюжет о присвоении Героя России какому-то полковнику полиции, в одиночку взорвавшему завод по производству паленой водки в день Генеральной Ликвидации, и ожидал приема.

– Матвей Максимович, мы закончили! – профессор Покровский, хозяин клиники, пузатый невысокий старик, седоволосый и в огромных очках, щелкал пальцами возле лица Матвея. – Сеанс направленной медитации прошел неоднозначно. Очень неоднозначно. Я дам вам видеозапись. Пожалуйста, посмотрите дома.

– Хорошо. Когда будет следующий сеанс, чтобы проговорить все? – спросил Матвей.

– Знаете, я… не знаю пока, что с моим графиком. Я хочу, чтобы вы дождались Таисии. Я… Я не готов к разбору вашей проблемы. Извините, что мы сегодня закончили раньше – на ресепшене вам дадут скидку на следующий сеанс. До свидания.

Направленная медитация, по сути, была гипнотерапией. Покровский специализировался на ней и владел в совершенстве. Сразу видно, кто был наставником Таисии, которая так же была фанаткой гипноза и всегда делала ставку на него. Но на Матвее никогда не практиковала, ограничиваясь беседами и рецептами на антидепрессанты.

А вот Покровский, который сегодня принимал за Таю ее пациентов, предложил Матвею попробовать направленную медитацию сразу, как только выслушал жалобы на ночной кошмар и тревогу. Чтобы, как выразился профессор, найти причину такого яркого сновидения, реструктурировать ее и выработать подходы.

Что случилось после – Матвей не помнил. Словно после мощного опьянения, когда моргаешь – и резко оказываешься в другом месте, уже наутро, и остается воссоздавать недостающий кусок памяти по чатам в телефоне и по разговорам с друзьями. Вот Покровский просит отключить все гаджеты, вот он гасит свет – кабинет погружается во мрак – и начинает спокойно говорить. Ничего особенного, какие-то дежурные вещи. Но тут он просит поднять руку и дотронуться до носа, что Матвей машинально выполняет… дальше провал. До самого момента, когда он вынырнул в реальность, повинуясь щелчкам пальцев психотерапевта. Казалось, и одной минуты не прошло, но часы говорили, что пролетело уже тридцать.

Когда Карпов уходил от профессора, тот был задумчив и бледен. Но Матвей не придал этому большого значения.

Насти дома не было. Матвей уютно устроился на пуфе у домашнего проектора и скачал из облака файл сегодняшнего сеанса у Покровского. Весь прием был снят откуда-то сбоку, кажется, из шкафа, на камеру наподобие видеоняни с ночной ИК-подсветкой. Изображение рябило, шло полосами и периодически зависало, звук шипел.

– Я ему плачу двадцать тысяч за сеанс – мог бы и получше наблюдение установить, – с досадой сказал Карпов, открывая попкорн.

Кабинет был погружен в темноту. Матвей-из-ролика спокойно сидел в кресле, но его глаза закатились и стали белыми. Напротив восседал Покровский, по-старомодному стенографируя весь ход беседы ручкой в блокнотик, подсвеченный фонариком в часах, повернутых дисплеем к записям.

Смотреть было занятно, интереснее любого блокбастера, потому что Матвей вообще не помнил этой беседы.

– Итак, Матвей Максимович. Расскажите, пожалуйста, про сегодняшний сон. Вы его помните. Просто верьте мне. Начинайте рассказывать, – приступил Покровский. – Излагайте, пожалуйста, максимально подробно, упоминая все детали. Любая из них нам важна.

– Я не Матвей, – ответил Матвей и ухмыльнулся.

– Даже так? А кто вы?

– Я, если по-вашему, демон.

– И как к вам обращаться тогда, товарищ демон?

– А как хотите. Вот назовите любое имя из демонологии, известное вам.

– Сатана?

– Как-то пошло.

– Вельзевул?

– Не звучит.

– Люцифер?

– Претенциозно.

Покровский был абсолютно спокоен и, по-видимому, легко принял игру Матвея.

– Хм. А ну-ка… Барон Самеди?

– Ха-ха. Нет. Это же Барон Суббота. А сегодня пятница! Да и, по поверьям вуду, он живет себе на перекрестке между мирами и умеет перемещаться. Туда-сюда. Умей я так – сидел бы тут с вами…

– У вас энциклопедические познания в мифологиях разных стран.

– Я просто многое видел. Ваши года – это миг по сравнению с тем, где обитаю я.

– Мамона?

– Мамона – это большая живота.

– У вас наконец-то хорошее настроение. Показательно, что под гипнозом тревога вас покинула. Вы – молодец. Асмодеус?

– Асмодеус… Асмодеус… Да, это подойдет, профессор. Вы тоже молодец. А настроение отличное: я наконец-то чувствую свободу. И да – я не под гипнозом.

– Ну да, Асмодеус, вы же у нас, говорите, одержимы демонами.

– Не совсем. Я и есть демон.

Покровский зачирикал в блокнотике так усердно, что стал слышен скрип ручки.

– Профессор, давайте я дам небольшую вводную, – предложил Матвей. – Пациент перед вами – это оболочка для меня. По-вашему, я что-то вроде демона или паранормального существа. На деле я странник из параллельного измерения. Меня двадцать пять лет назад сюда засосало кротовой норой. Я родился человеком, вашим пациентом. И теперь вот живу. Матвей меня подавляет сознанием, оно хорошо развито у смертных. Но сейчас вы его ослабили своим гипнозом, и я могу говорить. Пациент обо мне не знает.

– Интересная вводная. Давайте обсудим. Какой вам представляется кротовая нора?

– Если честно, почти ничего о них не знаю. Только то, что в вашем мире она проявляется сильным ненастьем и фиолетовым свечением или фиолетовыми шаровыми молниями в небе. Смотрите: мы существа, не антропоморфные. Про наше измерение не буду рассказывать, потому что вы его не сможете представить – в нем нет образов, звуков, речи, логики, морали, привычных вам.

– Но мы таки как-то с вами общаемся…

– И это стоит мне огромных усилий, профессор.

– Хоть что-то есть у вас в пространстве? Или оно совсем пустое?

– У нас есть только что-то подобное вашим эмоциям, причем мы, в отличие от людей, ими управляем в совершенстве и без усилий.

– А вы себе каким демоном видитесь? Опишите, пожалуйста. Это из какой-то конфессии? Есть ли рога? Какой ваш размер и цвет?

– Все образы из фольклора и религий, связанные с чем-либо демоническим или паранормальным, придуманы исключительно людьми, которые сталкивались с нами.

– А есть ли у вашего воображаемого демона какие-то особенные способности?

– Демонам в основном приписывают способности. На деле мы их почти не проявляем, разве что слабый пирокинез или телекинез – иногда просто за счет накопленной энергии, как у шаровых молний. Ну и так… по мелочам. Мы же бестелесные сущности из соседнего пространства, а не Люди Икс, – засмеялся Матвей. – Наша суперспособность – это особенно токсичное нытье и «душнота».

– Соседнего пространства, говорите… Насколько далеким оно вам вообще представляется?

– У него нет физического расположения как такового. Демоны бесконечно далеки или буквально хлопают по плечу. Зависит от вас.

– Интересно. Поясните детальнее, будьте добры.

– Вот представьте, что у вас и у всего мира над головой натянута ткань. Поверх этой ткани живем мы, некие существа. Иногда ткань истончается, и мы можем с вами взаимодействовать. Мы не злые, но такое взаимодействие всегда плохо для вас заканчивается. Может показаться, что мы пугаем или соблазняем. Искушаем, если хотите.

– То есть вы к нам, Матвей Макси… Асмодеус, просто пролезли сверху из пространства?

– Не совсем. Ткань эта натягивается, и вы нас ощущаете. Вы чувствуете это интуитивно. И именно люди придают своим ощущениям облик. Поэтому-то и существует так много историй с самого начала человечества. Разные демоны, сказочные существа, призраки, оборотни и всякое сверхъестественное. Образы разные, но суть одна – вы иногда чувствуете необыкновенную свободу, и это вас пугает.

– Когда ткань пространства натягивается? Хм. Какие у вас ощущения возникают, когда это происходит?

– Ткань обычно натягивается, когда человек впадает в экзистенциальную тоску и испытывает кризис свободы воли. Когда происходят плохие вещи в жизни. Они привлекают нас особой энергией, и мы вынуждены к ней стремиться. Она для нас как магнит.

– Как психотерапевт вам скажу, экзистенциальный кризис сковывает пациентов, лишая внутренней свободы.

– Не ваша правда, профессор. Люди в депрессии гораздо свободнее, чем, например, вы или Матвей. Вы несвободны совершенно. А убитые горем люди хотя бы немного прикасаются к свободе воли. Вам не понять.

– Я совершенно свободен, вообще-то.

– У людей нет свободы, люди слишком социальны для этого. У вас даже своих мыслей в голове нет. Все мысли составлены из мыслей других людей, с которыми вы когда-либо взаимодействовали. В ваших книгах нет новых идей: вы читаете и понимаете только то, что уже знаете и с чем согласны. Нет ни одной книги, которая на вас по-настоящему повлияла бы. И со свободой так же.

– Я свободен. Я могу сейчас встать и выйти, например.

– Встать и выйти – можете. А можете уйти в лес и жить там один? Или прямо сейчас оказаться там, где действительно хотите быть? Вы хотя бы знаете, где вообще хотите быть?

– Знаю. Очевидно, здесь и сейчас, в роли вашего психотерапевта.

– А откуда вы это знаете? Вы что, пробовали что-то другое? Ваша жизнь ограничена временем. Вы пробуете одну или максимум несколько профессий. Живете в одном месте или максимум нескольких. Общаетесь с ограниченным кругом людей, любите их, дружите с ними просто потому, что они находятся близко к вам в географическом плане. Не более.

– Да вы у нас, батенька, нигилист-ницшеанец? Может, из-за этого вы и кушаете антидепрессанты в ваши двадцать пять? – Покровский насупился и, кажется, разозлился. По крайней мере, он не записывал ничего уже минуты две.

– Даже в вашем понимании, на уровне «встать и выйти», вы несвободны. Вас могут отправить за решетку, – продолжил Матвей из кресла. – Или – на войну. Вами управляют бумажки с цифрами и чужое мнение. Управляют настолько сильно… Вы даже не осознаете насколько. А когда до вас доходит – ловите экзистенциальный кризис, лишаете себя равновесия и радости, привлекая к себе клевых чуваков вроде меня аж из другого пространства.

Повисла длительная пауза. Наконец Матвей бросил:

– В вашем мире только физики и писатели стараются немного понять суть свободы. Во всяком случае, именно с ними мы сталкиваемся чаще всего. Между прочим, именно теоретическая физика со своей теорией струн наиболее точно описывает реальность: существование множества параллельных пространств. Только ученые ваши все равно подразумевают миры смертных, до паранормальных для вас вселенных, в которых обитают лишь переплетенные энергетические сущности, они еще не дошли. Увы.

– Очень спорная сентенция. Ну пускай, имеет право быть. Хм. А как вы попали в наш мир? Вы с Матвеем Максимовичем, получается, взаимодействовали? Или, как вы раньше сказали, – Покровский перелистнул назад страницу, – вы и есть Матвей Максимович?

– Я и есть. Если коротко, иногда ткань эта рвется и в ней образуется «дырка» – кротовая нора, через которую демоны могут перемещаться между соседними пространствами и даже эпохами. Мы ею не управляем. Просто какая-то непонятная энергия с чем-то резонирует, и нас затягивает сюда к вам. Так было и со мной.

– Опишите, пожалуйста, при каких обстоятельствах все произошло? Об этом ведь и был ваш сон?

– Помимо физиков и писателей, наибольшая свобода воли – у вашего младшего поколения, ваших детей. И я был привлечен сгустком энергии откуда-то отсюда, из Твери. Меня притянуло к маленькой девочке. Я оказался прямо в ее спальне. И это был настолько надломленный ребенок, я вам скажу. Человечество вообще не имеет право на существование, раз может так поступать с детьми. Конечно, я тоже хотел ее напугать. Вы не подумайте плохо, мы не злые, просто такова наша природа. Но негативная волна в сознании ребенка, ее боль и страдания… Они оказались настолько мощными, что открыли кротовую нору. Из фиолетовых туч полился дождь. И я родился. С тех пор мало что помню.