Текст книги "Строгий режим"

Перед дверью с номером 15 и буквой А дубак остановился, а другой, дежуривший по этажу, открыл её. В эту камеру завели только Юрия, второго парня повели дальше.

* * *

Ольгу после всех предварительных анализов в тюремной больнице повели в камеру по тем же коридорам, её тоже распределили на старый корпус. Леру оставили на новом корпусе в больничке, у неё при осмотре обнаружили какую-то болезнь. Когда Ольга шла по продолу её чувствительный нос почуял среди запаха сырости и остального тюремного смрада знакомый до боли аромат. Её сердце встрепенулось и она взволнованно вдыхала его, чувствуя что здесь только что провели её любимого, на свитер которого она сама вчера побрызгала свой любимый одеколон. Ей даже казалось, что она по запаху сможет определить, где он и водила носом из стороны в сторону. По правой стороне шли камеры с номерами 14, 14А, 15… После последней двери с номером 15А был поперечный продол и лестница, но там запах вдруг закончился и она почувствовала, что на лестницу он не уходил. Значит Юрка где-то здесь, на этом этаже и когда ей в этом поперечном продоле открыли дверь с номером 18, она даже обрадовалась: любимый будет совсем рядом.

Но как только дверь за ней закрылась, то от её радости не осталось и следа. Прямо напротив неё у заре-шёченного окна сидела и смотрела на неё Коса, взгляд которой при виде Ольги сразу стал злым.

– Ну чтоб тебе, сука, усраться, – запричитала Коса, всплеснув руками от досады. – Тебя кто уже, бля, разлатать успел?! – она заходила взад-вперёд по камере, негодуя и разговаривая как будто сама с собой. – Надо же, а?! И закинули же, бля, в мою хату всё-таки, всю ночь об этом молила. А она уже в херне какой-то припёрлась. Что ж ты так, а? – спросила она, подойдя к висевшей на стене маленькой иконке. Потом она подошла к стоящей на пороге Ольге и спросила, уже немного успокоившись, но всё ещё нервно: – Кто тебя разлатал? Шляпа вроде там с тобой оставалась?

– Нет, – тихо ответила Ольга, глядя в её ещё злые глаза. – Лере дала на суд сходить, она потом пришлёт их мне.

Засмеялась не только Коса, но и ещё несколько девушек и женщин за её спиной.

– Ага, жди. Развела тебя Шляпа как лохушку. Так бы хоть в хате на пользу пошло. – Коса повернулась к сидящей у окна девушке и сказала: – Ленк, надо отписать ей, мож поделится, сука. Щас же загонит, бля, всё.

Та, которую назвали Ленкой, кивнула в ответ и стала доставать тетрадь и ручку. А Ольга, всё ещё не до конца понимавшая, о чём речь, спросила:

– Кто это Шляпа?

– Это Лера твоя Шляпа, – съязвила Коса. – На суд сходить… Её ж только взяли, дура. У неё суд через полгода минимум будет, её на продаже наркоты замели. Её, небось, на больничку подняли? У неё ж сифилис.

Ольга качнула головой и опустила глаза. Леру действительно подняли наверх в больничную камеру. Неужели она её обманула?

– Так на больничку её подняли? – опять спросила Коса и, услышав утвердительный ответ, сказала Ленке: – В сто седьмую подпишешь, может в натуре уделит внимание, прорва, – потом опять повернулась к Ольге. – Ну ты проходи, чё стоишь. Снимай только свои говнодавы. Видишь, у нас тут чисто? Ну и калоши тебе Шляпа дала…

Ольга сняла Лерины ботинки и ступила на тёмное одеяло, которыми был застелен весь проход между шконками до самого окна. Только, если от двери шли простые, темно-синие солдатские одеяла, то у окна они переходили в красивые цветные. И вообще, вся обстановка у окна была намного цивильнее, чем на подступах к нему. Заклеенные цветными рисунками от целлофановых пакетов стены даже придавали настроение, а аккуратно застеленные красивыми покрывалами четыре шконки, отделённые от остальной камеры откинутой ширмой, и висящие на зарешеченном окне занавески из цветных простыней говорили о том, что там живут те самые блатные, о которых говорила Лера.

Ольга стояла в нерешительности, куда проходить было непонятно. Женщин в камере было явно больше, чем спальных мест. И если на тех четырёх шконках у окна были только четыре человека, включая Косу, то на остальных шести лежало по две девушки или женщины на каждой. Да и вся обстановка здесь была намного мрачней, чем за занавеской. Грязные стены и тёмные солдатские одеяла, которыми были застелены не только полы, но и сами шконки, делали эту часть камеры даже темнее. И сами арестантки, находящиеся по эту сторону занавески, выглядели в своих тёмных спортивных костюмах и кофтах очень тускло, по сравнению с Косой, Ленкой и ещё двумя спавшими у окна женщинами, которые были в цветных домашних халатах.

Коса уже сидела рядом с Ленкой и они что-то писали в тетради, не обращая на Ольгу никакого внимания. Но Ольга всё же набралась смелости и подошла к ним. Обстановка у окна более её привлекала, хоть и была далёкой от той, к которой она привыкла.

– Чё ты сюда припёрлась?! – подняла на неё голову Коса. – Иди, вон там твоё место, – кивнула она за занавеску.

– Там места нет, – нерешительно ответила Ольга.

– Э, вы чё там, а? – крикнула Коса куда-то мимо Ольги в сторону двери. – Ну-ка, определите её там!

Ольга повернула голову назад и увидела задвигавшиеся на шконках тела. Оказывается, многие только делали вид, что спят.

– Иди, – сказала ей Коса, – щас будет тебе место под солнцем.

Уходить из этого укромного закоулка в полутёмную половину, главным украшением которой была аккуратно занавешенная цветными простынями параша, Ольге очень не хотелось. Но решительный, командный голос Косы заставил её убедиться, что блатные арестантки именно здесь отвели ей место, как они выразились, под солнцем.

– Проходи, – сказала ей какая-то безобразная женщина с синяком под глазом, вставая с нижней шконки, на которой осталась лежать другая, ненамного красивее первой. – Если хочешь спать, ложись. Как тебя зовут?

Поняв, что спать придётся с вот этими вот страшилками, Ольга беззвучно заплакала. Но тут с верхней шконки свесились чьи-то ноги и более приятный голос произнес:

– Не плачь. Иди пока ложись на моё место, я всё равно щас стирать буду.

Говорившая спрыгнула на пол и Ольга увидела перед собой приятную девушку с длинными распущенными волосами. Ей сразу стало легче, и она вытерла успевшие выступить слёзы. Перспектива спать на месте чистой и ухоженной арестантки была намного приятнее, чем сама мысль о тесном соседстве с явными бичихами, которые и на воле наверняка бомжевали.

– Меня Вера зовут, – произнесла девушка, – залазь, ложись.

* * *

Как только Юра переступил порог камеры, он сразу понял, почему ему и остальным, не дали матрасы и постельное бельё, о котором говорил Олег Плетнёв. Расстелить его всё равно было бы негде. В десятиместной, судя по количеству спальных мест, камере было не меньше тридцати человек. Спёртый воздух сразу ударил в нос, как и в отстойнике. Проходка по тюремным коридорам сразу показалась ему прогулкой на свежем воздухе, к тому же в камере было сильно накурено и это сразу давало о себе знать в гораздо меньшем по размеру помещении, чем отстойник.

Большая половина из находящихся в камере заключённых не спали и все смотрели на него, в отличие от этапа, он зашёл один и всё внимание было приковано к нему. Но все молчали, пока по проходу от окна не прошёл небольшого роста парень с золотыми зубами и наколкой на груди и не спросил, тосуя в руках колоду карт:

– С суда?

– Да, – коротко ответил Юрий, кивнув ещё и головой.

– Сколько дали?

– Пять.

– А до этого в какой хате был? – спросил златозубый, равнодушно отнесясь к большому сроку.

– Я не сидел, – почему-то смущённо ответил Юрий, даже опустив голову, – я под распиской был.

– Так ты с воли что ли? – обрадовался его собеседник и сразу жестом пригласил пройти в конец камеры к окну, где не было никакой тесноты и всё, даже полы, были застелены чистыми одеялами. – Разувайся только, – сказал он и сам снял свои тапки.

Юрий разулся и ступил на одеяло, которым, оказывается, были застелены лежащие на полу матрасы. Златозубый уселся по-турецки возле батареи и показал Юрию на место рядом с собой.

– Меня Лёха зовут, можно просто Леший, – представился он и протянул руку.

– Меня Юра, – пожал руку Юрий, присаживаясь рядом.

– Как там на воле?

– На воле? – переспросил Юра и задумался. Но Лёху, очевидно, мало интересовали обстоятельства дел на воле, потому что он не стал дожидаться ответа, а сразу спросил:

– Как через шмон прошёл? Нормально?

– Да нормально, – пожал плечами Юра, подумав, что Лёха имеет в виду наклонности ответственного за обыски дубака по прозвищу Женя Шмон.

– Денег сколько есть? – понизив голос тут же спросил Леший. – Надо в общак уделить по возможности, в семь восемь отправить.

– У меня нет денег, – опять виновато опустил голову Юрий.

– А что есть? – спросил Леший немного удивлённым голосом.

– Ничего нет, – покачал головой Юрий.

Леший уставился на него, приоткрыв от удивления рот и даже замолчав на время. Потом начал спрашивать сначала удивлённым голосом, но постепенно переходящим в злое выплёвывание слов.

– Ты чё, к суду совсем не готовился, что ли? Ты чё, не зал, куда шёл? Ты в натуре говоришь или как? Ну ты даёшь, парень. На суд как на танцы собирался что ли?

Юра сидел, опустив голову и ничего не говоря. Леший отвернулся от него и, помолчав немного, сказал уже более спокойным тоном.

– Ну ладно… Иди определяйся пока, – кивнул он в сторону забитого заключёнными прохода между шконками, – потом Витяй проснётся, поговорит с тобой ещё.

Юра хотел было сказать, что там нет места, но по отрешённому выражению лица Лешего понял, что тот прекрасно об этом знает и этот вопрос его мало волнует. Леший демонстративно отложил колоду карт и, достав из-под матраса тетрадь с ручкой, стал что-то в ней писать.

Юра встал и, одев ботинки, потихоньку пошёл по проходу. На каждой шконке спало по двое человек. На нижних помимо этого ещё и с краю сидели заключённые и читали какие-то книжки. Несколько человек сидели на корточках и играли в карты прямо на полу. На него уже почти никто не обращал внимания, это он объяснял отсутствием мешка и услышанным его разговором с Лешим. Один из сидевших на шконках арестантов поднял на него голову и спросил:

– Чё ж ты так? С воли на суд шёл и даже не собрал ничего с собой?

– Ты бы хоть из насущного чего с собой собрал, – сказал другой, не отрывая голову от каких-то бумаг у себя на коленях.

– Из насущного, это что? – не понял Юрий.

– Чай, курить. Мыло, паста и всё из первой необходимости. А ты даже чашку с кружкой с собой не взял. Думал здесь всё выдадут, как раньше?

Ответить Юрий не успел, звонко щёлкнул метал и открылась кормушка в двери камеры. Все сразу зашевелились и стали подниматься даже те, кто спал, кроме четверых человек у окна. Зазвенели железные и алюминиевые чашки и все потянулись к двери. Вид у некоторых заключённых был ужасный, но после всего увиденного и пережитого в отстойнике Юрий чувствовал себя нормально. К тому же здесь было гораздо чище и поведение людей говорило, что они приучены к порядку. Не было никакой толкотни возле кормушки, все по очереди подавали свои чашки и отходили в сторону. Один мужичок с бородкой принёс сразу несколько чашек и относил их, наполнив, на окно, где Леший сразу взял одну из чашек и принялся есть.

Все остальные тоже стали, звеня ложками, поглощать отвратительную на вид пищу. У Юрия чашки и ложки не было, как, впрочем, и аппетита после всего происшедшего за вчерашний день. Но он не ел уже вторые сутки, и ему уже становилось не по себе. Объявлять голодовку он не собирался, понимая, что ничего не добьётся и что нужно есть эту грязную на вид еду, которую здесь называют баландой. Но никто из поглощённых едой заключённых не предложил ему свою чашку и даже не обращал на него внимания.

«Ну и ладно, всё равно есть не хочу», – подумал Юра и, так как все сидячие места были заняты, присел на корточки возле небольшого железного стола.

* * *

Начальник оперативной части следственного изолятора майор Дунаев, которого на жаргоне называли кумом не только заключённые, но и сотрудники, беседовал в кабинете с одним из своих подчинённых, оперативником Шаповаловым.

– Солома просит его в восемь семь сводить, – говорил Дунаев. – А чё ему там надо не знаю, повод какой-то левый придумал. Есть у тебя там кто-нибудь?

– Ну Валерий Степаныч, – начал оправдываться Шаповалов, – вы же знаете, там одни коммерческие сидят…

– Ну так подсади к ним кого-нибудь… А то мы так и не будем знать, что там у них происходит.

– Да… как подсадить? Его ж греть потом придётся, и не чем-нибудь, а центрами… икрой красной и прочее… вы же знаете… иначе раскусят махом…

– А пока раскусят, мы его обратно куда-нибудь перебросим, – усмехнулся Дунаев и, пока Шаповалов не нашёл ещё какую-нибудь отговорку, добавил серьёзным голосом: – Давай-давай, закинь кого-нибудь на время. Нужно узнать, какие такие вопросы Солома с ними порешать хочет, что по малявам не хочет обсуждать.

Шаповалов опустил голову и стал думать, кого из своих агентов можно выдать за коммерсанта. Он прекрасно понимал, что человек этот будет засвечен и больше не принесёт ему никакой пользы. Поэтому для него это был нелегкий шаг и думалось ему тяжело. Дунаев, видя его озадаченное лицо, решил перевести разговор на другую тему, предоставив ему самому потом решать больные вопросы.

– Что ты там, кстати, с Плетнёвым? Разобрался, куда его определить? – спросил Дунаев.

– А куда его? Даже в красную хату если бросить, его и там порвут. Солома прогон сделает, а те могут захотеть подняться в глазах черных, что якобы не чужды к людскому.

– Ну и чё? Последнюю одиночку на него истратить что ли? – спросил Дунаев, вскинув брови.

Шаповалов пожал плечами и опустил голову. Потом поднял и нерешительно спросил:

– Может в семь три его? К ментам?

– Нас потом с работы выгонят, если узнают, что уголовника к ним бросили. Думай, что говоришь.

– Тогда я не знаю, не к петухам же его кидать, – опять опустил глаза Шаповалов.

– Ладно-ладно, – подбодрил его Дунаев, – не грузись. Оставь его пока в отстойнике, пусть там сидит, пока синяки не сойдут. Потом посмотрим, может прогона не будет насчёт него. А я пока подумаю, где он нам пригодиться может. Скажи каптёру, пусть выдаст ему одеяло и подушку, и пускай там чалится. Ну всё, иди прямо щас ему скажи.

– Есть, – коротко ответил Шаповалов и, развернувшись, вышел из кабинета.

* * *

Ольга лежала на шконке и смотрела в грязный потолок. Она не спала, да и не хотела спать, несмотря на проведённую без сна ночь. Легла только потому, что ноги плохо держали её после всех переживаний. Так же она и не ела, когда был ужин, хоть Вера взяла на неё в свою чашку и предлагала ей. Ольга была благодарна ей за поддержку, но из-за случая с Лерой уже побаивалась немного свою новую подругу. Вдруг ей тоже от неё что-то надо? Хотя из фирменных вещей на ней уже ничего не осталось, это чувство всё же не покидало её. Смешиваясь со всеми переживаниями на вчерашнем суде это чувство заставляло её сердце биться и не давало спать.

Что-то сильно застучало и, подняв голову она увидела, как железная дверь с грохотом открылась. В неё вошли несколько офицеров с резиновыми дубинками в руках, у одного из них была толстая раскрытая папка. Посчитав всех женщин, он что-то отметил в ней и сказал Косе, чинно сидящей на шконке и мило улыбающейся ему.

– Ну-ка пихни вон подруг своих сверху. Живые они там?

Но девушки на верхних шконках у окна сами разом зашевелились и повернули головы к нему. Офицер сразу развернулся и вся процессия удалилась.

Коса, разозлясь на игнорирование своей особы, скорчила ему вслед рожицу и добавила в сердцах:

– Урод толстомордый.

– Да он педик, наверное, – поддержала её Ленка, – если на нас внимания не обращает.

– Да ладно вам, – свесила ноги с верхней шконки у окна их подруга Зинка-Звезда. – На кой хер вам его внимание. Давайте лучше чаю заварим, попьём.

С таким же предложением обратилась, встав, и Вера к Ольге, всё ещё лежащей на спине и глядящей в потолок. Ольга отрицательно покачала головой в ответ.

– Вставай, хоть чаю попей. Не ела же ничего. Давай-давай, это придаст тебе силы. Сколько дали-то, что так убиваешься?

– Пять лет, – сказала Ольга, нехотя вставая и опускаясь на пол. Её не покидала мысль, что Вера не просто так к ней навязывается, и она смотрела на неё с опаской.

– Пять? Серьё-о-зно, – покачала головой Вера и воткнула маленький кипятильник в розетку. – А за что?

– Ни за что, – еле выговорила в ответ Ольга и с трудом удержалась, чтобы не заплакать.

– Ну это понятно, тут все ни за что, – равнодушно говорила Вера, спокойно суетясь за небольшим железным столом в углу камеры. Она насыпала чай с пакета на листок бумаги и посмотрела на Ольгу, закрывшую лицо руками. – Оль, да ты что? Держись, пять не так много. Амнистии по мамочкам почти каждый год, УДО и всякие скощухи прут… Всё нормально будет. Забеременеть тебе надо. У тебя парень есть?

Ольга покачала головой, не отрывая рук от лица. На этот раз слёз она не сдержала, ведь её Юрка тоже сидел в тюрьме.

– Не плач, – Вера почему-то понизила голос, – здесь дубак один есть, если твой парень ему заплатит, тот может устроить вам встречу в ихней раздевалке. Забеременеешь и… все поблажки тебе гарантированы.

– Мой Юрка тоже здесь сидит, – не отрывая ладоней от лица ответила Ольга, она беззвучно плакала.

– Да ты что? – обрадованно прошептала Вера. – Так это ещё легче. Мусору проблем меньше будет, чем с воли его сюда затаскивать. Лишь бы у него бабки были, у Юрки твоего, или у тебя.

Ольга убрала руки от лица и уставилась на Веру, вытирая слёзы. Перспектива встретиться с любимым заволновала её и лицо её просветлело. В этот момент кружка на столе закипела и Вера встала, чтобы засыпать в неё заварку. Ольга уже неотрывно смотрела на неё взглядом, полным надежды. Она хотела поговорить с ней на эту тему. Но когда Вера приготовила чай и разлила его по кружкам, к ним присоединилась ещё одна девушка по имени Рина, с которой спала на одной шконке сначала Вера, а потом лежала рядом Ольга. Чай они пили втроём. Вера раздала им по одной карамельке и завела разговор на другую тему. И лишь когда они уже закончили пить чай, она сказала Ольге:

– Вон под матрасом тетрадь лежит с ручкой, если будешь писать ему – пользуйся. Он в какой хате?

– Я не знаю, – покачала головой Ольга.

– Ну ты даёшь, – удивилась Вера, – ну ничё. У меня тут с Косой всё нормально, щас прогон напишем, найдём. Напиши пока его данные все.

Ольга стала доставать тетрадь из-под матраса и увидела как Рина, их третья подруга или, как здесь называли, семейница, пошла к окну, где Коса с остальными уже допила чай. Рина собрала их посуду и понесла в раковину мыть. Ольга очень удивилась этому, но вида не подала. Раз моет – значит так надо. Но потом Коса, сладостно потянувшись, зачем-то позвала к себе Веру.

– Вер, Ве-ер, иди ко мне, пообщаемся, – ударила она легонько ладонью по шконке рядом с собой и зачем-то стала её занавешивать. – Иди ко мне, милая. Может и семейницу свою новую научишь чему-нибудь полезному? А? – она весело подмигнула подходящей к ней Вере и посмотрела, улыбнувшись, на Ольгу.

От этого взгляда, ничуть не скрашенного улыбкой, Ольге стало не по себе и она опустила глаза. А когда Вера залезла за ширму на занавешенной шконке Косы и через некоторое время стало слышно, как Коса сладострастно застонала, Ольга всё поняла и ей опять стало страшно. И радость надежды на встречу с любимым не заглушала этот страх.

* * *

Лязг железа открываемой двери разбудил в этот раз всех обитателей камеры. Те, кто сидел на корточках, встали, те, кто лежал на верхнем ярусе, сели.

– Проверка, – толкал какой-то тощий парень всего синего от наколок мужика на нижнем ярусе, прямо возле Юрия. Тот с трудом поднял голову и сделал гримасу.

Пересчитав всех, дубаки удалились, а этот тощий паренёк продолжал толкать татуированного заключённого, который сразу после закрытия двери опять уронил голову.

– Вставай, Потап. Давай же, ну?! Моя очередь уже спать, – теребил тощий успевшего уснуть семейника.

Но если кто-то ложился спать, поменявшись местами с другими, то с другой стороны, вечер был более похож на утреннее пробуждение. Половина камеры потягивались и зевали, протирая глаза руками. На парашу, до этого пустовавшую, сразу выстроилась очередь из трёх человек. Тут же заняли и умывальник. Началось движение и возле стола, возле которого сидел Юрий, и ему пришлось встать.

Возле стола крутилось сразу несколько заключённых. Одни насыпали с мешочков и из пачек чай на бумагу или в кружки, другие доставали из стола чашки и какую-то еду. В одну-единственную розетку они умудрились воткнуть четыре кипятильника, хоть и маленьких, но очень мощных. Некоторые были самодельными, из сдвоенных пластин железа, и вода начинала закипать почти сразу при громком гудении этого мощного аппарата.

Шаркая тапочками к параше подошёл мужчина средних лет в семейных трусах и майке навыпуск. Ожидавшие своей очереди двое парней безропотно посторонились, пропуская его вперед. Когда он откинул закрывавшую парашу занавеску и слез к умывальнику, стоящий там татуированный Потап сразу заспешил, так и не умывшись второпях как следует, и уступил место.

– Доброе утро, Витяй, – сказал он ему хриплым голосом, но в этом хрипе Юрий уловил нотки заискивания.

– Доброе… – ответил тот, подходя к умывальнику. – Ты ещё живой что ли, Потап? Ничё тя не берёт.

– Не-а, ха-ха, не дождётесь, – хохотнул тот весело, обнажив целый ряд железных зубов.

Отойдя от раковины Витяй наткнулся на стоявшего Юрия и оглядел его с ног до головы.

– Откуда? – коротко спросил он.

– Да это с суда, – ответил за Юрия подошедший Леший и добавил презрительно: – пряник.

– Первый раз что ли? – спросил Витяй у Юрия и после кивка задал ещё вопросы. – И чё, сразу строгий режим дали что ли? А за чё?

– Ни за что, – покачал головой Юрий и опустил глаза.

– Ну это и ежу понятно, что ни за что, – с иронией произнёс Витяй и вопросительно посмотрел на Лешего. Тот равнодушно махнул в сторону Юрия рукой, и Витяй сказал спокойно: – Ладно, приговор твой придёт, посмотрим, за что ты попал. А то тут у нас тихушник был один, двух детей малых оттарабанил и зарезал. Чуть не сорвался…

Витяй отвернулся и пошёл к окну, закуривая по пути протянутую Лешим сигарету. Юрий уже понял, что это и есть ответственный за хату. Олег успел просветить его в отстойнике о тюремных порядках. Понял он так же и то, что этим людям он совсем не интересен и места ему никто не выделит, что ему предоставили самому устраиваться в этой части камеры, где на одну шконку было по четыре и даже по пять человек.

Он продолжал слоняться из стороны в сторону возле двери, пока движение возле стола не рассосалось и заключённые не сели пить чай. Тогда он вернулся на своё место возле стола и присел на корточки. Запах ароматного чая, распространившийся по камере, вызвал у него аппетит и только сейчас он вспомнил, что уже больше суток ничего не ел. Юрий задумался о том, что делать дальше, ведь у него даже нет чашки и ложки, чтобы поесть хотя бы то, что здесь дают. А помимо этого ещё и спать где-то надо, ведь он не только не ел сутки, но и не спал. И хоть глаза ещё не слипались, он понимал, что это уже скоро случится.

Юра оглядел всех заключённых этой половины камеры. Они уже попили чай и занимались своими делами. Кто-то что-то клеил из бумаги, кто-то затачивал мелкой наждачкой что-то похожее на колоду карт. Один почему-то стоял, как столб, прямо перед дверью и тупо пялился на глазок в двери. Разрисованный Потап и ещё двое плели что-то из клубка вязальных ниток, привязав к двум конца сложенного в несколько раз длинного отрезка ниток кружки. Юра вспомнил, что Олег говорил ему про верёвочные дороги, которые плетут здесь из распущенных свитеров и других ниток, так же он говорил и про то, что тюрьма живёт ночью. Но если эту ночь Юра ещё переживет как-нибудь, то к утру точно срубится. Он ещё раз оглядел всех, пытаясь вспомнить, кто где спал и уже начал выбирать, к кому подойти. Его опередил один из вязальщиков, который спал до этого на шконке с Потапом и подошёл к нему первым.

– Тебя как зовут? – спросил он Юру и, получив ответ, сказал: – Меня Вано зовут. Помоги, нужно подержать тут просто.

Юра встал и Вано повёл его в конец камеры, к окну. Они оба разулись и Вано поставил его возле самой батареи, надев ему на согнутый палец несколько ниток.

– Держи, – сказал он и провёл рукой по двум конца этих нитей, тянущихся от Юриного пальца, зажавшего их посередине, и до самых дверей, где к обоим концам этих нитей Потап и его помощник привязали за ручки кружки. Когда Вано дошел до них, ведя рукой по ниткам, те начали бить по висящим кружкам сложенными полотенцами и те начали быстро, как детский волчок, крутиться.

Витяй сидел на шконке в шаге от Юрия и что-то писал, держа тетрадь на коленях. Леший сидел рядом с ним и забивал в папиросу травку или, как её называли на местном наречии, химку. Юра знал, что это такое и даже когда-то пробовал, но употреблять постоянно не стал, не понравилось. Парни не обращали на него внимания и он спокойно стоял на их территории, держа в руках нити.

В этот момент прямо над его головой раздался чей-то размеренный голос, и слова были обращены явно к нему.

– А ты откуда взялся?

Юра поднял голову. На верхней шконке двое парней, сидя напротив друг друга играли в карты и смотрели на него. Сказать он опять ничего не успел, за него ответил Леший.

– Да это с суда прямо, – сказал он с оттенком презрения в голосе, – под распиской ходил, и пустой приехал. Пряник.

Но говоривший сверху человек не обратил никакого внимания на сарказм Лешего и спросил Юрия:

– Ты местный? С города?

– Да. С Ленина, возле Горизонта, – поспешил ответить Юрий, пока Леший опять что-нибудь не сказал.

– А за чё попал? – продолжал задавать вопросы парень, не прекращая игру в карты.

Юра уже столько раз за последнее время слышал этот вопрос, что он решил хоть что-то сказать. Иначе народу в камере ещё много, и кто-нибудь ещё спросит обязательно.

– Кто-то сбил человека на моей машине, – произнёс он нарочно громко, на всю камеру, – насмерть.

Вся блатная половина камеры вдруг громко захохотала, что было очень непонятно Юрию. Раздавались смешки даже среди мужиков возле двери. А казавшийся серьёзным задававший вопросы парень с верхней шконки заулыбался во весь рот и спросил:

– Ну, а ты, конечно, написал заявление об угоне?

Юрий отрицательно покачал головой и опустил глаза. Ему было непонятно, чем смешно этим людям его горе.

– Не-ет? – удивлённо протянул парень и, оторвавшись от карт, посмотрел на Юрия. – Нуты оригинал… А почему?

– Чё, давай курнём, – опять не дал ответить Юрию Леший, позвав парней на папиросу с химкой.

Сверху сразу спрыгнул один из играющих. Никого из них и не интересовал ответ Юрия, поскольку Леший уже «взорвал» косяк химки и пустил по кругу, передав его Витяю.

Но тот человек, который задавал вопросы, не спрыгнул, а, наоборот, развернулся к Юрию и, тосуя колоду карт, продолжал спрашивать. Видимо он не курил травку, поскольку Юрий оказался ему гораздо интереснее, чем пускаемый по кругу косяк. Он внимательно смотрел на Юрия сверху вниз и, шелестя в руках колодой плёночных зековских карт, интересовался его делом. Отвечая на его вопросы, Юра удивился, что тот знает, оказывается, и его отца и даже многих его знакомых. Сам этот человек был тоже из этого города и представился просто.

– Меня Виталя зовут.

* * *

Утренняя проверка прошла как обычно. Пересчитав всех заключённых, ДПИСИ Шатров принял смену и начался новый день. Камера восемь семь была одной из немногих в тюрьме, где спали в основном ночью и на одно спальное место был один человек. Одно место было даже свободно, и на нём уже лежал матрас с подушкой, заправленые постельным бельём. Обитатели этой камеры знали, что просто так сюда никто не попадёт и были готовы к встрече достойного, по их мнению, человека. Потому что попасть в эту чистую и обустроенную камеру мог лишь человек, обладающий немалыми деньгами. Иногда, правда, сюда попадали и по блату. Именно таким человеком и представился новый заключённый Сергей Шкотов, которого вскоре после проверки привел ДПИСИ Шатров.

– Да не, с деньгами у меня проблемы, – сказал он, когда ему начал задавать вопросы Протас и остальные арестанты. – У меня просто отец с хозяином дружит, да и меня тот знает через отца. Так что у меня здесь, можно сказать, зелёная. И если у кого какие проблемы, я могу передать на волю всё что нужно, по зелёной. Даже позвонить могу прямо из кабинета.

– Да у нас с этим проблем нет, – равнодушно сказал Протас.

Шестеро из семи обитателей камеры до тюрьмы не имели кличек, поскольку не сидели ни разу, и только попав за различные махинации придумывали себе погоняло, чтобы не отличаться от блатных. Но поскольку они пользовались солидной поддержкой с воли от своих небедных родственников или оставленных женам или компаньонам коммерческих предприятий, то чувствовали они себя здесь очень неплохо и даже видавшие виды арестанты считались с ними и многие называли эту камеру блатной.

– Я и по тюрьме могу ходить, – отреагировал на холодность Протаса Шкотов, чтобы хоть как-то заинтересовать их своей персоной. – Практически в любую хату могу зайти, если надо кому что.

– А меня можешь с собой взять? – вдруг оживился, уцепившись за интересующую его тему Протас.

– Н-незнаю, – неуверенно проговорил Сергей, – надо поговорить будет с хозяином. Сам-то я без проблем, а вот насчёт взять с собой…

– Ну так поговори, ё-моё, вряд ли он тебе откажет, – раздобрел Протас и обратился к единственному обитателю камеры, который уже был судим и выполнял роль шныря, для чего и был заселен сюда. – Эй, Кузнец, завари-ка нам чаю быстренько. Не видишь, мы человека встречаем.

Заросший, но в чистом спортивном костюме и опрятный мужичок начал суетиться возле стола, на котором помимо электрического чайника стояла даже микроволновая печь. Сам Протас встал и достал из небольшого холодильника коробку конфет «Птичье молоко». Он положил её на шконку и, показав Сергею на место рядом с собой, сказал:

– Присаживайся, не стесняйся. Я и сам иногда звоню от хозяина, вот только перед проверкой с женой разговаривать ходил к нему. Вот только мне это обходится ой-ёй-ёй во сколько. Про то, чтоб сходить куда-то в гости я даже и не заикаюсь. А что там за связь на воле новая такая появилась, не знаешь? Телефоны, говорят, с собой носят в кармане.

– Да там рации вроде на телефонную сеть вывели, я сам точно не знаю. Знаю только, что бешеных бабок стоит эта связь. Дешевле ментам заплатить да с кабинета позвонить, когда сильно надо. Я сам эти телефоны ещё не видел ни у кого на воле…