Текст книги "Строгий режим"

Он и так-то очень скверно относился к отпрыскам «новых русских» за то, что им всё падает буквально с неба, в то время как он за это всё ежедневно рисковал своей свободой, а порой и жизнью. А теперь-то и вовсе презрительно поглядывал на Юрия, который к тому же и спал на его шконке. И даже мысль о том, что подтянул этого «сынка» для того, чтобы доить, совсем не успокаивала его теперь.

– Я думал, ты мне фору даёшь, – вывел его из задумчивости Леший. – А ты в натуре чё-то… Чё десятку-то скидываешь? Меньше нет что ли?

– А? Да, погоди… – Бандера забрал десятку назад, что в игре на интерес не допускалось бы, и кинул восьмёрку. – Слышь, Леший, ты на хера ему сказал, что в Герыча смену можно передавать тут что-то через продол?

Голос Бандеры был приглушённым и злобным, при этом он кивнул на спящего Юрия и лицо его исказилось ненавистью.

– Да ладно, чё ты? – опешил от такого неожиданного наезда Леший и стал оправдываться. – Пусть передаст конфет тёлке своей. Чё те, жалко что ли? Я думаю, чё ты масло гоняешь сидишь? А ты вон чё… А если б на интерес играли?

– Гера – это мой мусор, – Бандере было не до игры, – и не хрен всяким барыгам туда соваться… – он опять со злостью глянул на Юрия, который в обед передал через продол Ольге пакет хороших конфет. Ему было почему-то больно смотреть, как утром Юрий раз за разом перечитывал малёк от Ольги и глаза его при этом светились счастьем. А недавно на ужине, когда открылась кормушка, он со страхом ждал, что в неё залетит малёк от Ольги опять на два листа со словами благодарности и любви. Как только кормушка тогда закрылась, Бандера с облегчением вздохнул. Но скоро уже проверка и он прекрасно понимал, что хоть и по большому кругу, но этот малёк придёт и настроения от этого не было совсем.

– Ну… мы же добазарились насчёт него, – продолжал оправдываться Леший, удивлённый таким поведением друга.

Бандера промолчал. Он и сам прекрасно всё понимал, ведь сам же и подтянул его, но поделать с собой ничего не мог. И когда с продола донёсся лязг открываемой на проверку двери соседней камеры и Юрий зашевелился на шконке, просыпаясь, Бандера опять с ненавистью посмотрел на него, пряча карты в рукав.

* * *

Сразу после проверки в восьмёрку пришли мальки и груза на новый корпус от женщин и малолеток. Просмотрев «почту» Плетень отобрал мальки, которые шли с хаты один восемь в те хаты, с которых общались с этой принцессой Ольгой Шеляевой. Начал он открывать их с того, который по размеру был раз в пять больше остальных, он даже сначала думал, что это маленький грузик.

– В пятнадцать А, странно, – раздался за спиной Олега голос Лупатого, который своим действием давал понять издалека, что он видит все «крысиные» действия Плетня и неплохо бы ещё втарить папироску. – Они чё, через продол не могли передать по ужину? Там же Гера сёдня дежурит.

В отличие от Плетня, который до этого сидел в другом централе, Лупатый здесь был не впервые и знал всех дубаков. Но Олег не стал подавать виду, что не осведомлён о дежурной смене на верхнем этаже и ответил просто и даже с юмором:

– Может, спала принцесса просто? Ты не лезь, Лупатый. Не видишь, у меня любовь.

Лупатый отсел от него, выжидая ещё удобного момента намекнуть про химку. А Олег стал читать длинное послание какому-то Юрочке, полное любви и нежности.

Олег не видел эту девушку, которую за её «популярность» прозвал принцессой. И, естественно, не мог испытывать к ней никаких чувств. А закинул к ней удочку и решил познакомиться просто по привычке, было интересно, чем же она так популярна у арестантов. И когда понял, что все они, скорее всего, влюблены в эту тёлку, в нём проснулся дух соперничества и он тоже решил к ней подкатить. Тем более у него был козырь – пока он в восьмёрке, он может контролировать почту. Но сейчас, читая эти строки любви к какому-то Юрочке, а в искренности их он почти не сомневался, Олег понял, что сердце «принцессы» занято крепко и почувствовал себя ущерблённым. К тому же, судя по написанному, он понял, что это уже не первый малёк от неё этому Юрочке, значит, какую-то почту он проспал и злился от этого ещё больше. Он уже решил было не пропустить этот малёк и уже достал спички, чтобы сжечь эти слова любви, подумав, что если не будет давать им переписываться, то тогда у него будет шанс, как вдруг наткнулся на слова благодарности за конфеты. Он перечитал это место ещё раз и никак не мог понять, почему она благодарила его зато, чего не получала. Ведь вчера он сам лично устроил чаепитие с теми вкусными конфетами, которые шли на неё с пятнадцать А. Он ещё был таким довольным и смеялся тут с Лупатым по поводу того, что надо отписать от её имени в пятнашку и поблагодарить парней за эти прекрасные конфеты, которые даже на воле редкость. А тут, пожалуйста, сама Ольга своей рукой пишет и благодарит.

Тут Олегу пришла в голову мысль, что если он сейчас пропустит это «письмо», то не сегодня-завтра этот влюблённый лох пошлёт ещё таких конфет, от которых даже слюньки текли. И к тому же с этим мальком выходит, что на трассе всё нормально. Это его, собственно, не особо и заботило, но всё же…

Поколебавшись некоторое время между желанием перехватить эту принцессу и возможностью «получать» вкусные груза, идущие на неё, Плетень всё же скрепя сердце сложил малёк обратно и запаял. Он решил не мешать любовным перепискам этой арестантки, которая в жизни может оказаться вовсе и не принцессой. Вместе с другими мальками, которые он даже не стал смотреть, Олег передал любовное послание Лупатому, чтобы тот отправил дальше по трассе.

«Хрен с ней, с этой принцессой, – думал он, – пускай сопли свои разводит хоть со всем централом, мне же лучше. Эти лохи же шлют ей всё, «от бинта до ваты», а получаю почти всё я. Пуска-ай…»

* * *

Шаповалов стоял во дворе тюрьмы между старым и новым корпусами и нервно теребил в руках верёвку с трёхконечной железной кошкой на конце. Он ждал, когда на новый корпус потянут коня с малявами и грузами со старого корпуса, чтобы перехватить их. Раньше они, опера и дубаки, делали так иногда, когда была информация о передвижении какого-нибудь особо стрёмного малька или груза. А то и просто, когда чаю не с чем было попить. Арестанты постоянно слали друг другу всякие сладости и импортные сигареты, покупать которые военным зарплата особо не позволяла. Но перехватить коня было не так просто, перед отправкой грузов трассовые пробивали поляну, выставляя на улицу зеркало на палочке и внимательно изучая движения во дворе. И чтобы всё же выхватить груз нужно было обладать необычайной скоростью и сноровкой, потому что нужно было успеть добежать из-за угла корпуса, где приходилось прятаться, и метко кинуть кошку, чтобы попасть впереди привязанной к коню кишки с грузами. Если попадёшь сзади и даже если оборвёшь там заточенными зубьями кошки, то саму кишку трассовики всё же затянут к себе. А тянули они с такой скоростью, что попасть было очень трудно, и чаще обрывали только самого коня и груза им не доставались.

Но сегодня Шаповалов, обладающий прекрасной физической формой, был настроен решительно и не сомневался в том, что сумеет перехватить почту со старого корпуса. Ему не давал покоя вопрос, как Ольга относится к «ухаживающему» за ней Протасу. Он знал, что этот заключённый многого может добиться, обладая даже в тюрьме большими финансами, чем получает на своей работе сам Шаповалов. А потому видел в нем серьёзного соперника и решительно был настроен помешать возможному развитию отношений.

Как только опер увидел как контролька, натянутая между корпусами, стала сменяться прочной, сплетённой из нитей верёвкой, именуемой конём, он весь напрягся и приготовился к быстрому броску. Он во все глаза вглядывался через сгущающиеся сумерки на повисшую между корпусами верёвку, пытаясь уловить её движение. И как только она дёрнулась, он сразу выскочил из-за своёго укрытия и во весь дух понёсся к ней, раскручивая на ходу кошку. Вот из-за угла показалась кишка, с большой скоростью перемещающаяся от одного корпуса к другому на высоте второго этажа в начале пути, и по мере приближения к новому корпусу поднимающаяся на третий этаж. Когда Шаповалов подбежал к уже поднявшейся выше второго этажа кишке у него оставалось всего две-три секунды, только для одного-единственного броска. Сделав ковбойскую стойку, он запустил кошку в небо, и как только верёвки пересеклись со всей силы потянул на себя. Успел как раз вовремя, кошка подтянулась к коню и перерезала его прямо перед идущей на полном ходу кишкой и она плашмя полетела на землю.

Шаповалов сразу кинулся к ней. Но на верном и быстром броске кошки он, видимо, так сильно сосредотачивался, что выложился весь и, сделав неловкое движение, упустил кишку прямо из рук. Ловкие трассовые, сразу поняв что к чему, быстро тащили её конём обратно на старый корпус. Кинувшись за стремительно скользящей по земле кишкой, опер опять сделал неверное движение и, споткнувшись, упал. В бессильной злобе он лежал и смотрел, как она поднимается с земли по стене корпуса на второй этаж и исчезает за решёткой камеры.

Шаповалов не мог видеть, как за другим углом нового корпуса стоял и, закрывая рот сам себе, смеялся с него старший кум Дунаев. Его голова сейчас болела о другом: как перехватить маляву на Протасова. Рано или поздно дорогу всё равно наладят, это дело десяти минут. А караулить здесь каждую ночь он не сможет физически и, если даже сегодняшний малёк он не пропустит, то потом будет другой, третий и из них могут сложиться отношения. Он-то прекрасно знал, как в тюрьме это быстро происходит.

Поднимаясь с земли и отряхиваясь, он вдруг вспомнил, что сам отдавал распоряжение оставить в восьмёрке, через которую как раз проходила дорога в женские хаты, одного заключённого, который наверняка прекрасно понимал, кому он обязан своей спокойной жизнью.

Шаповалов хотел сразу же отправиться в корпус и вытащить его из камеры. Но подумал, что пока будет ходить и разговаривать с ним, трассовые успеют опять словиться и переправить недошедшую кишку с малявами. Он решил отложить этот разговор до утра и подежурить эту ночь тут. Вдруг всё-таки получится перехватить эту проклятую кишку?

* * *

Протас ходил по камере с озадаченным видом. Он то и дело подходил к окну и всматривался в сумрак, не словились ли ещё трассовые хаты корпусов после обрыва трассы опером. Ему не давала покоя мысль о том, что Солома всё-таки мог клюнуть на Ольгу, раз он её увидел, и попытаться наладить с ней отношения в обход Протаса. Павел не доверял блатным, которые, по его мнению, в глаза могут улыбаться и называть братом, а потом легко воткнуть нож в спину и завладеть твоим имуществом, в том числе и «утешить», с последующей приватизацией, вдову.

К тому же здесь, в тюрьме, смотрящий обладал гораздо большими возможностями по части посещения друзей или даже подруг, которых, как думал Павел, Соломе могут привести прямо в холопскую свиданочную. Возможности же самого Протаса ограничивались посещением кого-нибудь из друзей на этом этаже в нормальную смену или в лучшем случае на этом корпусе. Чтобы посетить другой корпус нужно было покупать и того корпусного тоже и вместе с ним ещё половину тюрьмы. Да и то такое было возможно в том случае, когда все нормальные для арестантов дубаки попадают в одну смену, что бывает крайне редко. И к тому же у них, дубаков, тоже процветает стукачество и большой риск не только потерять все деньги, но и угодить в бочку.

Единственную же его надежду, этого друга хозяина, по вечеру куда-то перекинули «с вещами». Подозрения Протаса насчёт Соломы подкрепились необычной заинтересованностью смотрящего, не просто так же он задавал эти вопросы насчёт Ольги. А проверить это был только один способ, но Павел никак на него не решался и с дрожью в спине ждал, когда словятся трассовые.

Дело в том, что единственная постоянная дорога ночью к женщинам проходила через его соседей с хаты восемь шесть, именно они катались той частью продола старого корпуса, через которую шли малявы и груза на женский аппендицит. С другой частью продола старухи, на котором была только одна женская камера – один шесть, каталась хата девять один. А единственная смена, в которую там могли передать что-то через продол на остальных женщин, прошла сегодня днём и будет только завтра ночью. Так что сегодня у Протаса был пока единственный реальный шанс хоть на какую-нибудь информацию. Но интересоваться малявами, которые идут с какой-либо хаты в другую, а тем более в семь восемь или оттуда, было опасно. Могли заподозрить в стукачестве. Поэтому Протаса просто мандраж пробивал, когда со старухи пошла кишка на новый и он облегчённо вздохнул, когда коня оборвали. Ведь у него был реальный, но очень опасный шанс прояснить ситуацию. Можно было просто поинтересоваться, есть ли мальки с хаты один восемь на семь восемь. Хата восемь шесть хоть и была по соседству, но их разделял лестничный пролёт, и с ними катались через этот пролёт его соседи снизу. Ночная дорога с женских хат на семь восемь опять же проходила только через них, и Протас каждый раз волновался, проходя мимо кабуры в нижнюю камеру. Уж очень ему хотелось узнать, пишет ли Ольга смотрящему или нет.

Подойдя в очередной раз к окну и увидев, как в темноте пролетел в сторону старого корпуса небольшой бумажный воланчик, похожий на бадминтонный, он понял, что трассовые вот-вот словятся и дорога наладится.

Спрыгнув с окна и пройдя ещё несколько раз по камере, он всё же набрался смелости, решительно подошёл к кабуре и лёг на пол, чтобы никто в хате не слышал его разговор.

– Семь ноль, – позвал он соседей снизу.

– Да-да, – отозвались оттуда.

– А где там Валёк? – спросил Павел единственного человека, которого хоть и не видел ни разу, а только трогал через кабуру его руку во время передачи маляв, но с которым много общался. И к тому же этот Валёк часто обращался к нему за помощью и поэтому была надежда, что дальше этот разговор никуда не пойдёт.

– Да, Паха, говори, – поднявшись в своей хате к потолку произнёс Валёк.

– Базар есть, Валёк, – понизив голос, произнёс Протас. – Там никто нас не слышит?

– Ну, тебя-то нет, – ответил голос Валька.

Павел понял, что он-то говорит прямо в кабуру, а Валёк говорит, стоя на батарее с расстояния.

– Щас, погоди, – сказал он и, поднявшись и подойдя к магнитофону, сделал погромче. Провода от их магнитофона тянулись к радиодинамикам в семь ноль и ещё несколько хат, где не было не то что телевизора, но даже радио. И всех их обслуживал чуть ли не единственный во всём аппендиците магнитофон, находящийся в их камере. Потом он подошёл и на всякий случай сделал погромче телевизор для своих, чтоб тоже не слышали, и вернулся к кабуре. – Ну как щас?

– Нормально, – ответил Валёк.

Протас и так слышал доносящуюся из кабуры музыку и понял, что теперь можно поговорить вполголоса.

– Братан, просьба к тебе, – начал Павел потихоньку, – только чтоб между нами только. Сам пойми, просто как мужик мужика. Дама у меня здесь, в один восемь сидит. И чую, что она ещё с кем-то тут переписывается…

– Да кончай, Паха, – перебил его, смеясь, Валёк, – не верю, чтобы у тебя тоже тут крыша из-за тёлок поехала.

– Да тише ты, Валёк, – ещё раз напомнил ему Протас, хотя тот даже смеялся потихоньку. – Бля буду, у меня к ней серьёзно, за базар отвечаю.

– Ну ладно-ладно, – ответил Валёк уже серьёзным голосом. – А я-то чём могу?

– Надо глянуть просто, в какие хаты идут мальки с один восемь и с каких туда, – Протас не рискнул все-таки назвать камеру смотрящего и решил, что можно будет вычислить и так.

– У-у-у, Паха, их до хера идёт. Ты же знаешь, пол тюрьмы донжуанов. И не все же чрез нас идут, с того аппендицита, где восемь шесть, тоже могут идти. Да и со старухи тоже…

– Это хрен с ним, – перебил его Протас, но называть главную причину, что его соперник может писать только через Валька хату, не решился. – Хотя бы из тех, что есть, пробей, братан. Надо очень. Ольга её зовут, Шеляева. И щас там словились уже походу со старухой, посмотри в какие хаты с один восемь малявы будут. Лады?

– Ну, ладно, – раздался неохотный голос Валька. – Хотя, как ты говоришь, Шеляева фамилия?

– Ну, – ответил Протас, уже предчувствуя что-то недоброе.

– Вот тут у меня малёк в один восемь, Ольге Ш. написано. С семь восемь идёт, только щас передали. Там видать только щас словились с девять три через продол у вас, вот только что передали. Щас отправлять будем на восемь шесть…

В голове Протаса помутнело от злости… «Вот ссу-ка», – ругался он про себя в адрес смотрящего.

– Валёк, – произнёс он севшим голосом, – братишка, посмотри, когда со старухи почта пойдёт, будет ли ответ на этот малёк. Лады?

* * *

Бандера стоял возле умывальника и уже десять минут чистил зубы, на которые раньше тратил не более минуты-полторы. Возле него стоял Вано, который в хате отвечал за дорогу. Пользуясь шумом льющейся воды и начавшимся после проверки гомоном в хате Бандера потихоньку, сквозь зубы говорил Вано.

– Ты кончай мне тут отмазки лепить, порядочно, не порядочно, – зло цедил он, – ты делай чё тебе говорю, и всё. Я же сказал, всю ответственность на себя беру.

– Виталь, всплывёт, бля буду, с меня спросят, не с тебя, – оправдывающимся голосом говорил Вано. – А оно всплывёт по-любому, трассу всю пробьют и всплывёт. Человек среди людей живёт…

– Ещё раз говорю тебе, Вано, – Бандера злился на непонятливость трассового, но голоса не повышал. К тому же он понимал прекрасно, что Вано по-своему прав, ведь на трассе он, а не Бандера, и к своёму делу он относится со всей арестантской порядочностью, – среди людей он живёт, потому что я его подтянул. Барыга это. Понимаешь? Ба-ры-га. И с нами он только потому, что поиметь с него хотим. Усёк?

– А если трассу пробивать будут, что делать?

– Пробивать если и будет кто-то, то только я сам. Ты чё, не видишь, на чьей он шконке лежит? Со мной он. Понял? Ну а я уже трассу пробью… мало ли где там этот малёк мог затеряться.

Бандера решился на этот шаг, придя своим бандитским умом к выводу, что такой человек как Юрий, этот «сынок», который без своих богатых родителей не стоил бы и ногтя даже Потапа, не достоин такой девушки как Ольга. Он решил сделать всё, чтобы не дать ему с ней общаться и попытаться самому закрутить с этим прелестным созданием. Сейчас, когда он показывал кивком головы на лежащего на его шконке Юрия, он заметил, как тот пишет что-то на листке бумаги и понял, что это очередное «письмо» Ольге.

– Ну, а если… – хотел было что-то ещё спросить уже сдающийся Вано, но Бандера перебил его:

– А если он тебе даст малёк на один восемь, просто делай вид, что передал дальше по трассе, а сам мне его. Понял?

– Но он может и сам в пятнадцатую отдать. Чё тут? Руку протянул. Кабура вот она…

– Это не твоя забота, – голос Бандеры звучал ещё злее после того, как он увидел пишущего со счастливым лицом Юрия, – ты делай чё тебе говорят. Если он тебе даст. А если сам отправит, там его ещё перехватят. В один четыре А Варыч сидит. Но чтобы до этого Юрика ни один малёк с один восемь не дошёл в любом случае.

Бандера блефовал. Его друг по воле действительно сидел в следующей за пятнадцатой хатой, через которую шла дорога. Но подключить к этому делу ещё кого-то он бы не решился. Такие поступки в тюрьме балансируют, как говорится, на грани. И в случае чего, вывезти потом такую тему и пояснить, что ты прав, по силам только очень сильному и авторитетному человеку. Бандера, конечно, в себе был уверен, но решил, что лучше пусть знают только он и Вано, чем ещё кто-то третий.

Пожевав немного челюстями и подумав, Вано всё-таки кивнул в знак согласия и отошёл. А Бандера, сполоснув, наконец, свои начищенные до блеска зубы, вытерся полотенцем и, проходя мимо шныря Петровича, сказал ему, чтобы тот заварил чаю. Он не спал уже давно и теперь глаза слипались, а ещё нужно было проконтролировать, чтобы Вано не передал всё же Юрию малёк от Ольги. Под пристальным взглядом Бандеры тот, конечно, не решится этого сделать и отдаст маляву ему. Но сумеет ли он продержаться ещё одну ночь и не уснуть, он не знал.

* * *

Ольга даже и представить себе не могла, через какую жёсткую фильтрацию шло её «письмо» к любимому. У идущей на нерест рыбы гораздо больше шансов пройти все сети рыбаков и добраться до места нерестилища, потому что её много. А Ольгина малявка была одна.

Не знала Ольга и о том, что с большим трудом пройдя восьмёрку, где Плетень всё-таки решил пропустить её малявку, она всё же затормозилась на старом корпусе. Трассовики с нового корпуса не принимали «почту», хотя уже словились и натянули заново контрольку. Вглядываясь в выставленные через решётки мартышки, они улавливали за углом корпуса выглядывающую голову опера, который, охотясь за этой единственной малявкой, не давал пройти всей кишке с грузами. Иногда они даже слышали, как железная кошка опускается на асфальт, когда его руки от постоянного напряжения затекали и он опускал её ненадолго.

Но Ольга была в неведении, и поэтому ждала ответа от Юрия. У неё теперь была своя шконка у окна, и она сидела на ней и пила чай с остатками конфет, которые, пока она спала весь день, прислал в обед её любимый.

Раньше на этой шконке спала Зинка Звезда. После посещения смотрящего, который почему-то отнёсся к Ольге с повышенным вниманием, Коса освободила для неё шконку своей самой близкой подруги Ленки, переложив ту на верхнюю шконку к Звезде. А Ольга сказала, что ей лучше наверху, и теперь Зинка спала по очереди с Ленкой на её шконке. Но девушки были не в обиде, так как это прибавление в их семейке сулило особые дивиденды, слишком уж к ней проявляли интерес авторитетные и обеспеченные люди централа. Часть этих дивидендов они уже увидели сегодня, наевшись конфет, которых раньше даже не видели никогда. И теперь все они относились к Ольге с повышенным вниманием уже не только потому, что за неё пришёл хлопотать сам смотрящий тюрьмы.

Ольга и сама не понимала, почему так всё произошло. Догадывалась, конечно, что понравилась этому мужчине, который заходил. Но как он узнал о ней и почему решил ей помочь, она не знала. Первоначальное предположение, что это друг Юрия, опроверг сам Александр, начав задавать Ольге вопросы о ней самой.

Она, конечно, знала о том, что красива и уже давно привыкла к ухаживаниям сразу нескольких мужчин. Но на воле это всё происходило в открытую, все были на виду. Здесь же ей было немного непонятно, почему о ней беспокоятся те, кто раньше даже в глаза её не видел. Ладно сосед, но этот Александр… ещё какой-то Олег из восьмёрки… сейчас вот ещё какой-то Вита-ля малёк прислал с той же камеры, где сидит Юрка. Коса сказала, что перед самой проверкой кто-то открыл кормушку и закинул. Ольга обрадованно открыла его, думая, что это от Юрки, но там был другой почерк и подпись «Виталя». Она даже не стала сразу его читать и сейчас, сидя по-турецки и попивая чай с конфетами, взяла его в руки.

Привет, Оля. Тем, кто рядом тоже привет говори и наилучшие пожелания. Пишу вот по какому вопросу. Узнал немного о твоём деле и хочу немного помочь и поддержать. Только мне нужно знать подробности твоего дела от тебя, потому что твоего подельника, который сидит тут в нашей хате, то ли так накрыло сильно, то ли он и был такой тупой. Тормозит конкретно, ничего сказать толком не может и ни с кем не общается. А на этой неделе вам уже придёт приговор и нужно будет писать касачку. У меня есть человек, который может сделать это грамотно и профессионально. Будь добра, напиши мне, пожалуйста, обо всём, что произошло. Малёк подпиши «В х15А Витале». Ну и хочу сказать тебе несколько тёплых слое для поднятия духа. Крепись, Оля. Здесь не санаторий, сама видишь, но жить можно. Тем более, когда есть друзья. Так что, если что нужно будет или будут какие проблемы, пиши, помогу всем, чем могу. Всё будет нормально. Держись.

Пока всё. С истинным арестантским

уважением обнимаю. Виталя.

P.S. Жду ответ.

Прочитав эту маляву, Ольга сначала оцепенела, но потом пришла в себя и стала думать, что бы это могло означать. Но мысли так быстро разлетелись в разные направления, что она долго не могла собрать их в кучу и сделать хоть какой-нибудь вывод или хотя бы предположение. Идущая с параши к шконке Коса заметила её состояние и спросила:

– Чё это с тобой, подруга?

Ольга слышала, что она спросила это совсем дружеским и участливым тоном. Она никак не могла привыкнуть к тому, что Коса не издевается над ней, а наоборот, заботится. Ольга тоже связывала это с появлением в их камере этого человека, который сначала в мальке подписывался просто – Саня, а как только её увидел, представился солидно – Александр. Ольга видела, что Коса отнеслась к нему не только любовно-заискивающе, как ко всем мужчинам, но и с явным уважением.

– Сама не знаю что, – непонимающе ответила Ольга и протянула ей малёк. – На вот, посмотри. А то я что-то совсем ничё не понимаю.

Коса взяла бумагу из её рук и прочитала написанное. Но её лицо, в отличие от Ольгиного, ничуть не изменилось и не выражало признаков удивления.

– Ну а чё здесь понимать, – сказала она, – Юрка твой походу чёрт какой-то. Сидит вон, я не знаю… – Коса кивнула в сторону зачуханного вида женщин. – Ну вроде наших чмошниц, только у мужиков это похуже гораздо. Ты уж не обижайся, говорю как есть. Я Виталю этого знаю. Он молодой, двадцать четыре где-то, но к нему тут такие люди подъезжали к тюрьме…

– И что?! – перебила её Ольга. – А Юрка?

– А что Юрка? Знаешь, что я тебе скажу, посоветую даже. Забудь ты про своёго Юрку, не выживет он здесь, – дружеским жестом Коса положила ей руку на колено. – Конфеты тебе эти походу Виталя сегодня прислал, а не Юрка твой этот… Такие люди тут к тебе подкатывают… Один Сашка Соломин чё стоит… Ты бы подумала…

– О чём думать?! – чуть ли не в истерике крикнула Ольга. – Это мой Юрка, я за него замуж собиралась!

– Да успокойся ты, – испугалась такого порыва Коса и убрала руку. Я ж тебе не навязываю, сама смотри. Но я бы на твоём месте с чёртом не стала бы общаться, так и себя замарать можно. Витале, кстати, ответь. Касачку, один хер, придётся писать, он поможет.

Коса села на свою шконку, а Ольга опустила голову и задумалась, глядя в малёк.

* * *

– Всё охотишься? – спросил, подкравшись сзади, Дунаев и Шаповалов вздрогнул от неожиданности. – Ну чё, поймал чё-нибудь интересное?

– А? Да не, – Шаповалов от усталости уже плохо соображал. Он простоял так всю ночь, но контролька даже не сменялась конём. – Они с этой стороны не катались сёдня.

– А с девять один? – Я до сюда-то еле успеваю добежать, – ответил Шаповалов, не сводя глаз с контрольки. Время до утренней проверки ещё было, и они всё же могли отправить груз.

– Так ты бы с той стороны встал, – весело сказал Дунаев. До него уже начало доходить, что его подчинённый как-то пронюхал про Солому. По крайней мере, Дунаев так думал, что пронюхал. И не давал ему связываться с ней по трассе. Кума это веселило и он откровенно смеялся над Шаповаловым.

– За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь, – нашёлся всё же что ответить Шаповалов, не объясняя, естественно, истинную причину интереса к именно этой дороге.

– Ну-ну, – хохотнул Дунаев и пошёл в корпус, думая про себя, – «давай-давай, Отелло херов. Посмотрим, как ты сегодня свою смену отдежуришь и ещё одну ночь проохотишься».

Поднявшись в корпус, кум сразу пошёл через переход на новый. Он подошёл к семь восемь и, не глядя на корпусного, который был здесь же на этаже и на дежурного, сразу открыл кормушку.

– Соломин! – позвал он в камеру, и как только Солома подошёл, потихоньку спросил: – Ты своей писал сёдня чё-нибудь?

Солома встряхнул головой с негодованием.

– Написал, бля, только там отправить никак не могут.

– Прогони, чтоб щас по завтраку тебе обратно передали, я сам ей отнесу. Если они отправлять будут, там дорогу оборвут.

– Спаси-ибо, Степаныч, – с удивлением ответил Солома. Такого на его памяти ещё не было, чтоб старший кум мальки разносил. «Видать, надо ему чё-то», – подумал Солома, но спрашивать ни о чём не стал, потому что ему самому теперь от Дунаева будет надо много.

Шаповалов же, с трудом дождавшись утренней проверки и заступив на своё дежурство, сразу отправился в свой кабинет. Позвонив по внутреннему телефону на пост первого этажа старого корпуса, он злым командным голосом потребовал корпусного и сказал.

– Плетнёва с восьмёрки ко мне:

Пока вели заключённого, он быстро заварил чаю, достал дежурную коробку конфет и положил на стол тоже дежурную пачку американских сигарет. Когда доставили Плетнёва, он показал ему на стул и жестом предложил чай.

– Благодарствую, – сказал Олег и, взяв кружку, тут же потянулся за конфетой.

– Ты знаешь, что тебя приговорили? – начал свою игру опер.

– В смысле? Осудили уже, что ли? – весело ответил Плетнёв, но внутренне весь напрягся. Он понимал, что речь идёт не о приговоре суда, до которого ему ещё далеко.

– Не строй из себя идиота, ты прекрасно понимаешь, о чём идёт речь, – Шаповалов старался говорить спокойно, но от недосыпания и злости его лицо и голос были суровыми. – В любую хату, куда бы тебя ни закинули, тебе п…здец придёт.

– Да? – стараясь скрыть волнение, ответил Олег. – И что делать?

– Я могу тебе помочь. Не просто так, разумеется.

– Понятно. И что я должен буду делать, и как поможете? – Олег поставил кружку на стол и поднял глаза на опера.

Внимательно посмотрев на него Шаповалов понял, что клиент уже созрел и, немного помедлив для верности, сказал:

– Я оставлю тебя там же, в восьмёрке, хоть это и не положено. Там-то тебе нечего бояться. Но мне нужно, чтобы ни одна малява в восемь семь, в один восемь и обратно не проходила. Все должны лежать у меня на столе. Если узнаю через своих людей в этих хатах, что мальки дошли, я тебя перевожу из восьмёрки.

Шаповалов блефовал, в женской камере у него не было агентов, а с восемь семь он вынужден был убрать Шкотова, иначе Протасов бы попросил свидания с Ольгой. Но Плетнёв, конечно, проглотил этот блеф и лишь спросил:

– А точно не переведёте?

– Будь уверен, – глядя в глаза искренне сказал Шаповалов. – Кто ж мне тогда эти мальки приносить будет? Там контингент постоянно меняется, так что мне нужен там постоянный человек.

* * *

Солома недолго думал над тем, что может понадобиться от него куму, если тот начал уже мальки его доставлять. Или он хочет узнать что-нибудь от Соломы, или просто в тюрьме намечаются какие-то беспорядки и мусорам может понадобиться его помощь… Но ему особой разницы не было, сдавать кого-то ментам он всё равно не собирался, да они и не требовали от него этого. А утихомирить бузу, ну хрен с ним, утихомирит, не так уж это сложно.