Текст книги "Меч Вайу"

Говорили вполголоса. Слова с трудом пробивались сквозь плотный войлок юрты, и Тимн в досаде выругался про себя: неужели все его труды впустую? Отчаявшись что-либо разобрать из беседы двух вражеских военачальников, он решился: еще раз осмотревшись и не заметив ничего подозрительного, приподнял нижний край войлока и просунул голову внутрь.

Простота внутреннего убранства белой юрты поразила Тимна. Он не раз видел походные жилища вождей и военачальников сколотов: ковры на полу и стенах, походное ложе с ворохом мехов, блеск богато украшенного оружия, развешанного по всей юрте. Здесь же – голые стены, хорошо выровненный и утоптанный пол, застеленный свежескошенной травой, вместо спального ложа несколько кожаных подушек, прикрытых потертым ковриком; на них и сидели оба военачальника.

Широкоплечий усатый гость – по одежде алан, как определил про себя Тимн, – угрюмо слушал разгоряченного вином вождя языгов Дамаса.

– …Пока они не опомнились. Если Марсагет и Радамасевс объединятся для совместных действий и успеют как следует укрепить Атейополис, мы вряд ли сумеем без вашей помощи их одолеть!

– Не преувеличивай, Дамас… – проворчал алан. – Это не похоже на тебя. С каких пор ты стал бояться сколотов? Против твоей тяжелой конницы они не устоят.

– Ты прав, Карзоазос, в чистом поле – да. Но за стенами – другое дело. Если я здесь увязну до зимы, кто может поручиться, что другие племена сколотов не придут им на помощь? Радамасевс ускользнул… – Дамас выругался. – Проворонили мы свою добычу… А кормить войско чем? Запасы подходят к концу, тех нескольких табунов, захваченных нами у Радамасевса, для долгой осады не хватит.

– Значит, нужно выманить сколотов в степь, – Карзоазос потянулся, хрустнув суставами.

– Легко сказать! – горячился Дамас. – Марсагет опытный военачальник, мне приходилось с ним встречаться. Впрочем, разговор не об этом… Мне нужны твои воины, Карзоазос!

– Я не могу пойти против решения вождей аланов. Ты не хуже меня знаешь, чем это может обернуться… Пусть ваш царь Завтинос пошлет послов к царю сираков Сорсинесу – у него хорошая дружина.

– Но мы и так уже потеряли уйму времени! К тому же послы царя Гатала возвратились от царя Сорсинеса ни с чем. Почему он им отказал, ума не приложу. Да и ваши вожди хороши. Ведь была договоренность объединиться, ты помнишь, год назад…

– Ха! – воскликнул Карзоазос, словно вонзая невидимый нож в грудь врага. – Ты как будто вчера на свет появился, Дамас! У нас своих забот хватает с меотами, а ты предлагаешь еще и со сколотами связаться. Если они объединятся, боюсь, туго и вам, и нам придется – у меотов сильное войско, и вооружены они ничуть не хуже, чем твои самые отборные отряды.

– Но к этому времени мы сообща успеем разделаться с Марсагетом! Неужели ты не понимаешь, что Старый Город словно клинок в открытой ране на нашем теле? Из-за него мы уже сколько лет не можем спокойно торговать с эллинами, из-за него наши табуны отощали на скудных пастбищах у реки Сиргис, тогда как здесь – сам видишь! – травы в пояс, густые и сочные, словно молоко молодой кобылицы. Марсагет умножает свои богатства, а мои воины, мужи, равных которым нет среди трусливых сколотов, должны ложиться спать с пустыми желудками!

– Ты несправедлив, Дамас, – алан укоризненно покачал головой. – Не возводи напраслину даже на врага – сколоты далеко не трусы. В последнем бою с Радамасевсом ты, я думаю, смог в этом убедиться. И не нужно уговаривать, сам знаешь: для меня решение совета вождей аланов – закон. Я его не преступлю. Могу помочь тебе только хлебом и солониной. Пришлешь своих людей.

– Ладно. И на том спасибо, – проворчал обиженно вождь языгов.

– И мой тебе совет, – продолжил Карзоазос, приглаживая усы, – будь настороже: Марсагет – крепкий орешек, его с наскока не возьмешь. Хитрец. Пошли следопытов, пусть разведают, где сторожевые посты сколотов, чтобы захватить их врасплох. А еще лучше – если бы они смогли пробраться тайком в Старый Город…

– У меня там есть свои люди, – самодовольно ухмыльнулся Дамас. – Если бы Марсагет узнал…

И умолк на полуслове, уставившись на войлок юрты, неожиданно затрепыхавший, словно плащ на ветру. Зычный, чуть хриповатый голос, в котором вождь языгов узнал голос своего конюшего, прокричал тревогу и тут же захлебнулся булькающими звуками. Сонный лагерь немедленно отозвался многоголосым гвалтом; среди сумятицы слов вдруг прорезалось одно и растворило в себе все остальные: «Сколоты!».

– Сколоты! – выкрикнул и вождь языгов, срывая со стены щит.

Карзоазос, хладнокровно прислушиваясь к крикам за тонким войлоком юрты, вытащил меч из ножен, потушил светильники и, пригнувшись, выскочил вслед за Дамасом…

Когда на спину Тимна обрушился, словно тяжелая каменная глыба, сармат, он не испугался и не растерялся. Сармат, пыхтя от натуги, пытался связать ему руки кожаным ремешком. Но недаром кузнец славился недюжинной силой и ловкостью среди соплеменников: извернувшись, он, словно клещами, стиснул запястья врага и подмял его под себя. Пожалуй, не менее сильный, чем кузнец, сармат отчаянно сопротивлялся, награждая увесистыми тумаками Тимна. Кузнец, потеряв всякую надежду на скорый и благополучный исход поединка и уже не опасаясь разбудить сонный лагерь, потому как его противник заорал что было мочи, взмахнул ножом…

Дамас и Карзоазос не поспели к месту схватки конюшего с Тимном на самую малость. Тимн, отшвырнув с дороги одного из пьянчуг, уже не таясь, ринулся к коновязи, находившейся невдалеке от юрты Дамаса и где стояли наготове лошади дежурных телохранителей языга. Он с разбегу вскочил на широкогрудого скакуна, вздыбившегося от испуга. Но укрощенный сильной рукой кузнеца, конь стрелой помчал по лагерю к спасительной темени лесного разлива. На ходу подобрав поводья, обрубленные акинаком, Тимн распластался на спине жеребца, размашистым галопом уносившего кузнеца от погони. Несколько дозорных бросились наперерез, и в воздухе вдогонку разведчику сколотов с леденящим душу свистом понеслись стрелы. Уже копыта скакуна топтали мягкий ковер лесной опушки, и густые ветви ночного леса были готовы укрыть беглеца, как одна из смертоносных посланниц все-таки нашла цель – острая боль в спине едва не бросила Тимна под копыта коня. Теряя сознание, он из последних сил обхватил руками шею скакуна и уткнулся лицом в коротко остриженную гриву…

Глава 9

В один из ясных летних дней месяца гекатомбеона[44]44
  Гекатомбеон – летний месяц по афинскому календарю (середина июля – середина августа).


[Закрыть] 179 года до нашей эры в главном стане царя роксолан Гатала, раскинувшего свои юрты на берегу Понта Евксинского, царило небывалое оживление: сегодня ожидалось прибытие послов могущественного царя Фарнака I Понтийского.

Боевая дружина Гатала, сверкая на солнце тщательно полированным железом чешуйчатых и пластинчатых панцирей, окружала белую с красными полосками юрту царя, расшитую золотыми нитями, – ее подарили граждане Херсонеса[45]45
  Херсонес – древний город в Крыму в черте г. Севастополя.


[Закрыть]. На высоком обрывистом берегу мыса, невдалеке от юрт, возле кучи сушняка, застыли в ожидании несколько самых зорких воинов; они должны были при появлении в море кораблей посольства зажечь сигнальный огонь.

У самого берега, на широкой песчаной косе толпились празднично одетые подданные царя Гатала, коротая время в разговорах. Здесь собрался народ победнее, не то, что возле юрты царя, где его приближенные и старейшины старались перещеголять друг друга богато украшенным золотом и драгоценными камнями оружием и расшитыми золотыми и серебряными нитями одеждами. Лишь изредка среди толпы на берегу мелькали холодной синевой дорогие железные панцири, подпоясанные тонкой металлической лентой-поясом, или посверкивали желтыми искрами добытые в воровских набегах и на полях битв у эллинов бронзовые шлемы, чтобы тут же раствориться в серо-коричневом потоке защитного облачения местного изготовления. Простые, но необычно прочные панцири из толстенной воловьей кожи, панцири из пластин, нарезанных из лошадиных копыт и нашитых на кожу тонкой выделки наподобие змеиной чешуи, старинные панцири из маленьких чешуек полированного рога, прикрепленных к полотняной рубахе с длинными рукавами, напоминающие своим видом оперение птиц, – все это многообразие воинского снаряжения шуршало, звенело, скрипело, заглушая неумолчный шум прибоя и быстрый гортанный говор его владельцев.

Отдельной группкой держались молодые девушки-сарматки, одетые в доспехи, отличающиеся от защитного облачения воинов-мужчин более нарядной отделкой в виде нашитого на одежду бисера и разноцветных бусинок из агата, хрусталя, халцедона и янтаря. Многие на запястьях носили браслеты-обереги из бронзы и меди, изредка – золотые. Длинные волосы воительниц были подобраны, скручены в узел и запрятаны под конусообразные шлемы из многослойной кожи или невысокие яйцеобразные войлочные шапочки, украшенные вышивкой, изображающей солнцеликое божество, которому поклонялось племя роксолан.

Рядом с ними толпились и неженатые юноши племени, бросая пылкие взгляды на своих избранниц, но не решаясь вступить в разговор: суровые амазонки тут же пресекали такие попытки со стороны менее сдержанных мужчин, свято соблюдая закон предков: пока девушка не одержит победу в бою и не украсит скальпом врага уздечку коня, она не имеет права выйти замуж. Только после этого подвига, совершив обряд жертвоприношения солнцеликому божеству, молодая сарматка снимала воинское облачение и уже больше не садилась на коня и не участвовала в походах, становилась рачительной женой, хозяйкой домашнего очага.

На небольшой возвышенности суетились слуги царя, заканчивая последние приготовления к предстоящему пиршеству. Уже закипала вода в котлах, и пастухи пригнали с пастбища лошадиный молодняк, самых жирных баранов и хорошо упитанных бычков, предназначенных к закланию; уже главный виночерпий царя, охрипший от указаний, начал пинками подгонять помощников рангом пониже, и царский повар почти бегом рыскал среди костров, старательно осматривая нанизанную на вертела битую дичь, готовясь в только ему известный момент дать указание ставить все это на огонь; уже и воинская дружина царя собралась в полном составе во главе с военачальниками; а царь Гатал все не выходил из юрты.

Недоумевающие приближенные пытались узнать причину странного поведения повелителя у начальника телохранителей – только он один имел право входить к царю в любое время дня и ночи, – но тот упорно отмалчивался, всем видом давая понять, что в юрте происходит нечто необычное, чего он не имеет права разглашать. Это еще больше подогревало любопытство собравшейся знати, и сдержанный шепоток постепенно превращался в глухой гул, напоминающий жужжание пчелиного роя.

Гатал неторопливо мерил юрту шагами. Его грубоватое, обветренное лицо, обрамленное коротко подстриженной русой бородкой, хмурилось. Он сосредоточенно размышлял…

С давних пор царю роксолан не давали покоя богатства его соседей – сколотов, ведущих большую торговлю с Ольвией[46]46
  Ольвия – древнегреческий город-государство на Бугском лимане.


[Закрыть], Херсонесом и Танаисом[47]47
  Танаис – здесь: древний город в устье реки Дон.


[Закрыть]. Обширные пастбища с несметными стадами в степях между реками Борисфеном и Сиргисом, жирный чернозем на берегах Танаиса и в устье Борисфена, где колосилась ядреная пшеница, – все это превращалось в вожделенное золото, оседая в сокровищницах вождей сколотов. И в то же время сильные воинственные племена сармат довольствовались давно оскудевшими угодьями в выжженной яростным солнцем степи между реками Ахардеем[48]48
  Ахардей – река Егорлык.


[Закрыть] и Араксом[49]49
  Аракс – река Волга.


[Закрыть].

Предки царя Гатала – отец Мидосанк и мать, царица Амага – увели часть племени роксолан с гиблых полупустынных мест к побережью Понта Евксинского, где с согласия правивших тогда царей племени паралатов им были выделены земельные угодья. Но вскоре разросшемуся племени роксолан их границы стали тесны, и тогда боевые дружины сармат стали совершать набеги на соседей – эллинов-колонистов и сколотов. От былой дружбы и добрососедства остались только воспоминания; отношения между племенами стали натянутыми и не сулили ничего хорошего ни одной из сторон. Постепенно и другие племенные союзы сармат – аорсы, языги и сираки – стали все чаще тревожить набегами земли сколотов, перешли Танаис и добрались до реки Сиргис, сокрушая по пути ослабевшие из-за междоусобиц племена сколотов. Казалось, что этому неудержимому напору сколотам уже нечего противопоставить, и сильные дружины сармат закончат свой победный поход на берегах Меотиды и Понта Евксинского. Но совершенно неожиданно в степях Таврики появилась сила, способная остановить их. Сила, с которой начали считаться даже надменные цари Боспора[50]50
  Боспор, Боспорское царство – государство в Крыму, на Керченском полуострове.


[Закрыть], – боевые дружины царя Скилура, объединившего разрозненные племена сколотов в единое государство.

Царь Гатал заскрипел зубами от злости, вспомнив события далеких дней. Тогда к его матери, царице Амаге, лично управлявшей племенем роксолан, так как царь Мидосанк, ее муж и отец Гатала, сутками пьянствовал и развлекался с наложницами, прибыли послы херсонеситов, чтобы просить у нее заступничества от бесчинств сколотов, грабивших дома колонистов, угонявших скот, сжигавших посевы и нередко осаждавших даже Херсонес, и требующих непомерной дани. Богатые дары, преподнесенные царице херсонеситами, послужили наиболее веским доводом в их просьбах, и Амага не мешкая отправила послов в город Хабеи, в те времена столицу царя сколотов, с настоятельной просьбой оставить ее друзей-херсонеситов в покое.

Но, уверенный в собственных силах, царь смеялся над посланниками царицы Амаги, даже не удостоив посольство сармат, согласно обычаю, приглашением разделить с ним трапезу. Взбешенная царица сама возглавила отряд в сто двадцать сильнейших дружинников; среди них был и ее сын Гатал, к тому времени, несмотря на молодость, известный своим мужеством и силой воли воин. По три запасных коня дала царица из своего табуна отборным гиппотоксотам. Загоняя до смерти скакунов, сарматы за сутки проскакали тысячу двести стадий[51]51
  Стадий – единица длины многих народов; в большинстве древних систем = 180 м.


[Закрыть] и на рассвете, перебив стражу у ворот, ворвались в Хабеи. Сокрушая на пути малочисленных и напуганных их внезапным появлением дружинников и телохранителей царя (им в страхе привиделось несметное количество сармат), отряд во главе с царицей Амагой захватил акрополь, где после буйного пиршества отдыхал царь с семейством и приближенными. Амага собственноручно отрубила головы повелителю сколотов и его брату, а ее воины казнили почти всех знатных пилофириков[52]52
  Пилофирики – скифы царские (знать), отличительным признаком которых служили высокие войлочные колпаки.


[Закрыть], прятавшихся в строениях акрополя. Почти всех…

Гатал вспомнил: в дальнем конце акрополя, у невысокой башенки с узкими бойницами, высокий длинноволосый сколот с красивым, чуть скуластым лицом и еще юношеским пушком на смуглых, румяных щеках и подбородке, рубился с дружинниками матери. Полураздетый, в изодранной полотняной рубахе, юноша стойко отражал выпады врагов; два окровавленных акинака в его руках, высекая искры из мечей сармат, то и дело находили цель. Уже несколько воинов получили ранения, а двое неподвижно застыли у ног сколота среди кровавого месива. Гатал выдернул из колчана стрелу, наложил ее на тетиву лука, прицелился…

«Остановись!» – властный голос матери заставил вздрогнуть искусного лучника, и стрела покорно склонила острие к ногам Амаги. Царица в забрызганном кровью бронзовом панцире, простоволосая, стройная, широким мужским шагом подошла к месту схватки; дружинники опустили мечи и расступились перед ней. Юный сколот шагнул вперед, покорно стал перед нею на одно колено и вонзил акинаки в землю. «Ты кто?» – спросила царица Амага у юноши. «Скилур, сын царя…» – ответил тот тихо, но внятно. «Нет, Скилур, царь сколотов!» – властно бросила царица и дала знак воинам, чтобы те поставили его на ноги…

«Мама, зачем?..» – спросил как-то Гатал. Царица поняла с полуслова его вопрос и нахмурилась. «Ты молод и еще глуп, сын! – резко сказала она. – Сарматы и сколоты – дети одного отца, и драка по любому поводу между ними не должна ослаблять наши племена на радость жадным и хитрым эллинам. Я была вправе проучить царя за его спесь и неуважение ко мне, и это мое личное дело, но оно ни в коей мере не касается других повелителей сколотов. Однако если бы я дерзнула посягнуть на верховную власть, чтобы стать их царицей, или умертвила последнего отпрыска вождей племени паралатов Скилура, последствия этой опрометчивости нашему племени стоили бы дорого – такие обиды сколоты не прощают никогда. Поэтому пусть пока юнец-царь наслаждается властью. Еще не пришло наше время, сын… К тому же Скилур будет всегда мне благодарен за царский жезл, врученный мной, и он дал обещание не трогать ни роксолан, ни херсонеситов…»

Просчиталась многомудрая царица-мать, еще как просчиталась! Быстро возмужал Скилур. Наученный горьким опытом отца, царь сколотов создал сильную боевую дружину, построил несколько крепостей. Среди них самыми сильными и хорошо укрепленными стали новая крепость – Напит и основанный еще царем Агаром город Неаполис: его царь Скилур сделал столицей своего государства. Скилур подчинил Ольвию, вынудил гордых херсонеситов платить дань, заставил и царей Боспора увеличить размер ежегодной дани, которую те платили вождям сколотов со времен царя Атея.

Тогда Гатал решился: три зимы назад он послал послов к царям языгов Завтиносу и сираков Сорсинесу, вождям племенных союзов роксолан, аорсов и алан с предложением объединиться под его руководством для совместной борьбы со сколотами. Долго пришлось убеждать ему владетельных вождей сармат, чтобы они приняли его предложение, сулившее всем немалые выгоды. Пришлось пустить в ход и лесть, и богатые дары, и даже пожертвовать любимой дочерью – ее он выдал замуж за повелителя языгов Завтиноса, глупого, недалекого человека. И все-таки добиться полного единодушия он не смог – царь сираков и вожди аланов, уже согласившиеся выставить боевые дружины против сколотов и благосклонно принявшие его дары, неожиданно изменили решение и увели свои племена к Араксу и Меотиде. Разъяренный Гатал послал им вдогонку новых послов, но те не смогли разыскать вождей аланов, а царь Сорсинес не принял их, сославшись на болезнь.

Поэтому Гатал так и не решился выступить в открытую против царя Скилура, ограничившись посылкой сильного отряда в помощь вождю одного из племен языгов Дамасу, возглавившему войско сармат в степях возле реки Борисфен. Успешные действия Дамаса радовали царя роксолан. Но он понимал, что вся борьба впереди. Нужно было уничтожить племя Марсагета, разрушить сильно укрепленный Атейополис, являющийся главным опорным пунктом сколотов в степной Скифии и одним из основных поставщиков хлеба в эллинские апойкии[53]53
  Апойкии – колонии.


[Закрыть] и саму Элладу. Только тогда можно было, заручившись поддержкой эллинов, имеющих немалую выгоду от торговли хлебом, и окончательно объединив вокруг себя все племена сармат, ударить по царю Скилуру (что стоило отпустить тетиву лука, ослушаться матери-царицы? – глядишь, все сейчас обернулось бы по-другому…).

А теперь ему, царю одного из могущественных племен сармат, приходится в который раз отказывать в помощи херсонеситам из-за боязни открытого противоборства с царем Скилуром! Гатал заметался по юрте, стараясь унять бурю, бушевавшую в груди. Начальник телохранителей, сунувшийся было к повелителю, чтобы напомнить о том, что все уже в сборе, выскочил наружу как ошпаренный, – в гневе царь был страшен.

И вот сегодня Гатал ожидает прибытия послов царя Фарнака, могущественного повелителя Понта. Что задумал хитроумный старик? Что скрывается за богатыми дарами херсонеситов, прибывших два дня назад, чтобы уведомить его о благорасположении к роксоланам одного из самых коварных политиков среди правителей припонтийских государств? Конечно, самолюбие царя было польщено – как же, впервые с незапамятных времен властелин Понта шлет к варварам (так прозывали эллины все иноязычные племена) большое посольство. Это ли не знак уважения к повелителю роксолан Гаталу, не дань силе его боевых дружин? Но что же все-таки задумал царь Фарнак I Понтийский?

Громкие крики подданных Гатала спутали его мысли; недовольно поморщившись, он слегка приоткрыл тяжелый златотканый полог и выглянул наружу – на мысе горел сигнальный огонь.

– Эй, слуги! – зычный голос царя заставил вздрогнуть столпившуюся возле юрты знать.

Повелитель роксолан готовился встретить посольство царя Понта.

Рокот барабана заглушал скрип уключин, всплески весел и свист плети надсмотрщика, подстегивающей прикованных к банкам рабов-гребцов. Покорные ритму, заданному барабанщиком, примостившимся на носу триеры[54]54
  Триера – древнегреческое боевое судно с тремя рядами весел и парусом; длина триеры (без тарана) 45 м, экипаж – 225 человек.


[Закрыть], гребцы дружно налегали на рукоятки длинных тяжелых весел, разгоняя судно. Полуголые мускулистые тела рабов источали крепкий запах мужского пота, и посол царя Фарнака I Понтийского, убеленный сединами гражданин Синопы[55]55
  Синопа – порт и город в Турции, столица Понтийского царства.


[Закрыть] Асклепиодор, прикрыл нос куском тончайшего полотна, пропитанного ароматным маслом.

Посол расположился под навесом на корме триеры, где должен находиться триерарх[56]56
  Триерарх – командир триеры.


[Закрыть]. Теперь он, из уважения к высокому рангу своего пассажира, стоял возле барабанщика, пристально всматриваясь в прибрежные скалы – того и гляди вынырнут из какой-нибудь бухточки биремы[57]57
  Бирема – гребное судно с прямоугольным парусом и гребцами в два яруса; длина биремы около 40 м, скорость судна в пределах 10–14 км/час.


[Закрыть] пиратов-сатархов, стремительные, словно коршуны. Триерарх невольно содрогнулся, вспомнив, как однажды он чудом ускользнул от неистовых сатархов, потеряв при этом добрую половину команды. Правда, теперь ему нечего опасаться: царь Фарнак, отправляя посольство, позаботился о хорошей охране послов и особенно богатых подарках для царя Гатала: в кильватере триеры шли три боевые биремы, окрашенные в ярко-зеленый цвет; они словно подчеркивали гордое величие посольского судна, пылающего пурпуром плавно изогнутых бортов, над которыми плескался белоснежный парус с золотым шитьем.

От самой Синопы попутный ветер раздувал паруса кораблей, и гребцы отдыхали, радуясь свежему бризу. Но у берегов Таврики они попали в полосу штиля и теперь шли на веслах, стараясь поскорее миновать опасные для мореходов места.

Асклепиодора по выходу из Синопы укачало, и посол провел большую часть пути у борта, проклиная тот час, когда он согласился отправиться из-за своей глупости и неуемного любопытства к роксоланам. Но у берегов Таврики ему полегчало и после нескольких кубков вина добродушное настроение уже не оставляло посла до конца пути. Асклепиодор даже поинтересовался у триерарха, как он находит дорогу в безбрежной водной пустыне, и тот долго втолковывал послу способ ориентировки в море по созвездию Малой Медведицы, открытый математиком Фалесом из Милета, показывал географические карты Анаксимандра, объяснял назначение тонких и хрупких на вид дисков, соединенных системой зубчатых колес, из которых состоял громоздкий механический прибор, показывающий время восхода и захода солнца, луны и других планет.

В конце концов от этих объяснений в голове Асклепиодора все смешалось и ему пришлось для восстановления ясности мыслей осушить подряд два полных кубка родосского вина, причем один (тайком!) не разбавленный водой, как принято у варваров. Заключив при этом, что варвары понимают толк в вине и успокоенный заверениями триерарха, что путешествие, судя по всему, закончится благополучно, посол позвал тавра-переводчика Тихона. Он еще в детстве был вывезен в Понт и досконально знал язык варваров, и они долго совещались вполголоса о предстоящих переговорах с царем Гаталом. При этом Асклепиодор подивился про себя мудрости этого варвара, посоветовавшему ему заменить рабов-гребцов из племени сармат на меотов, чтобы не обидеть этим могущественного владыку роксолан.

Асклепиодор тоже не менее пристально, чем триерарх, вглядывался в таинственные и мрачные скалы легендарной Таврики. О ней он знал только понаслышке от боспорских купцов и купцов-ольвиополитов. Почему-то вспомнился послу сын Диофант, умолявший отца взять его с собой. Тогда Асклепиодор потрепал любимца за густые черные кудри и, чтобы смягчить горечь отказа, приказал рабам привести свой подарок – великолепного персидского скакуна в богатой сбруе; за него ему пришлось заплатить купцам два таланта[58]58
  Талант – (здесь талант серебряный), мера веса и денежная единица, равнялся 33,655 кг серебра; 1 талант = 600 драхм.


[Закрыть] серебром. Как засияли в восторге глаза сына, когда рыжий жеребец поднялся на дыбы, разметал конюхов и, словно сказочная птица, понесся по двору загородного дворца Асклепиодора, почти не касаясь копытами земли! Да, Диофант подает большие надежды, недаром в его жилах течет благородная кровь царей Понта…

Воображение услужливо нарисовало разгоряченному крепким вином Асклепиодору картину тех почестей, коих удостоился брат, метивший на трон царя Понта, и приведших его на плаху после прихода к власти тирана Фарнака, сына рабыни, – пусть будет проклят богами тот день! И если бы тогда Асклепиодор проявил чуть больше решительности…

Испугавшись своих мыслей, посол втянул голову в плечи, почувствовав легкий озноб, словно меч царского палача уже коснулся его шеи, и бросил быстрый взгляд на переводчика Тихона, грустно смотревшего на такой близкий и в то же время такой далекий для него берег родины. Убедившись, что весьма проницательному Тихону, возвышенному царем Фарнаком за его ум и знание языков, сейчас не до тайных мыслей посла, Асклепиодор облегченно вздохнул и принялся перебирать в памяти события, побудившие дальновидного и умного политика, царя Фарнака I Понтийского, направить посольство к царю Гаталу.

Скифское государство во главе с царем Скилуром уже не один год угрожало эллинам-колонистам в Таврике и на берегах Понта Евксинского. Ольвия, расположенная в устье Гипаниса[59]59
  Гипанис – река Буг.


[Закрыть], первая не выдержала этого натиска и признала Скилура своим повелителем, что, впрочем, не мешало ольвиополитам по-прежнему наживаться на торговле зерном. Но в самом тяжелом положении оказался Херсонес, издавна манивший скифских царей своим богатством и удобной гаванью, откуда тяжело груженные суда херсонеситов направлялись к далекому Трапезунту, солнечной Синопе, в Гераклею, Византий, Одесс и в более близкие города – апойкии эллинов – Томы, Истрию, Тиру.

Да, эллины умели устраивать свои торговые дела, улыбнулся про себя Асклепиодор, вспомнив старую поговорку: «Эллины сидят вокруг моря, как лягушки вокруг болота».

Смех смехом, а море – главный кормилец Эллады. Из Кирены – сильфий и шкуры быков, из Геллеспонта – скумбрия и другие виды соленой рыбы, из Фессалии и Скифии – зерно, мед, воск, шерсть, из Сицилии – свиньи и сыр, из Египта – папирус и паруса, из Сирии – ладан, из Крита – кипарисовые деревья, из Ливии – слоновая кость, из Родоса – изюм и фиги, из Эвбеи – груши, тучные овцы и бараны, из Карфагена – ковры и подушки, из Финикии – плоды пальмы и прекрасная пшеничная мука, из Фригии – рабы, из Аркадии – наемники. Все многообразие продуктов и товаров поступало в Коринф и Афины морским путем, и эллинские купцы и знать имели немалую выгоду от своего сидения вокруг моря. Это прекрасно понимал и царь Фарнак, жаждавший часть этого поистине золотого потока направить в сокровищницы Понта. И не только жаждал, но и предпринимал энергичные шаги для распространения своего влияния на все припонтийские апойкии эллинов.

Поэтому, когда херсонеситы обратились через Гераклею к царю Фарнаку, чтобы он взял их под свою защиту от набегов скифов, царь Понта долго не раздумывал. Весной Асклепиодор по поручению царя уже заключил мирный договор с царями вифинским и каппадокийским; к нему присоединилась Гераклея и некоторые другие города, расположенные на берегах Понта Евксинского. В договоре говорилось о совместных действиях против варваров. К договору примкнул и Херсонес – его послы совсем недавно покинули Синопу в весьма приподнятом настроении.

Асклепиодору припомнились строки клятвенного обязательства царя Фарнака, присовокупленные к договору между Понтом и Херсонесом:

«…Клятва, которой поклялся царь Фарнак, когда явились к нему послы Матрий и Гераклий: «Клянусь Зевсом, Землею, Солнцем, всеми богами олимпийскими и богинями: я навсегда буду другом херсонесцам, и если соседние варвары выступят походом на Херсонес, или на подвластную херсонесцам страну, или будут обижать херсонесцев, и эти призовут меня, буду помогать им, поскольку позволит мне время; и не замыслю зла против херсонесцев никоим образом, и не пойду походом на Херсонес, и не подниму оружия против херсонесцев, и не совершу против херсонесцев ничего такого, что могло бы повредить народу херсонесскому, но буду содействовать охране его демократии по мере возможности, пока они останутся верными дружбе со мной, и если поклянутся той же самой клятвой, и будут соблюдать дружбу с римлянами, и ничего не будут предпринимать против них. Соблюдающему клятву да будет благо, нарушающему же – обратное».

Клятва эта совершена в сто пятьдесят седьмом году, месяца даисия[60]60
  Даисий – македонский месяц (конец марта – начало апреля).


[Закрыть], как царь Фарнак считает».

Рим… Асклепиодор озабоченно потер виски и в раздражении прикрикнул на виночерпия, вовремя не наполнившего кубок, – тот засмотрелся на стайку дельфинов, резвившихся прямо по курсу триеры. «…И будут соблюдать дружбу с римлянами…» Хороша дружба!

«Освященная» штандартами римских легионов, готовых в любой день обрушить свою мощь на раздираемую междоусобицами Элладу, а попутно прихватить и все ее колонии на берегах Понта Евксинского. Вот царь Фарнак и лебезит перед римским сенатом, задабривает дорогими подарками консулов и трибунов. Что ж, в деле держать нос по ветру Фарнак не знает себе равных, и лишний раз подчеркнуть ничего не обязывающими фразами свое расположение и уважение к Риму, конечно же, не помешает. Правда, при дворе поговаривают, что на этот раз царь Фарнак приказал текст договора вырезать на мраморной плите и выставить для всеобщего обозрения – в скором времени ожидали прибытия в Синопу довольно представительного римского посольства.

«…Буду помогать им, поскольку позволит мне время…» Асклепиодор ехидно ухмыльнулся, вспомнив послов Херсонеса – Матрия и Гераклия, – они от радости и умиления готовы были целовать прах из-под ног старого интригана – как же, добились долгожданной помощи…

Асклепиодор, опытный дипломат, не хуже царя Фарнака понимал, что договор без соответствующего подкрепления военной мощью Понта останется просто клочком пергамента. Послать сильный воинский отряд для защиты Херсонеса? Много ли толку будет от этого, да и кто может поручиться, что эти войска в скором времени не понадобятся царю Понта, прекрасно сознающему неопределенность и неустойчивость своего положения на троне.

Если позволит время… И тогда царь Фарнак вспомнил о повелителе роксолан, уже много лет враждующем со скифами. Это был выход, и царь Фарнак I Понтийский отправил лучших своих дипломатов – Асклепиодора и тавра-переводчика Тихона – к царю Гаталу.