Текст книги "Серебряная пуля"

– Ты и сейчас его носишь?

– А как же. Вот, смотри… – Пеха расстегнул рубаху.

Там, рядом с православным крестиком, висели на кожаном гайтане пестрые перышки какой-то птицы и конический камешек, круглый в сечении, похожий на пулю от патрона трехлинейки. И он светился, словно полудрагоценный камень опал.

Я сразу догадался, что это, – видел в геологическом музее. Это был опализированный ископаемый белемнит. Были когда-то в глубокой древности такие моллюски, внешне похожие на кальмаров. Лучше всего в ископаемом состоянии сохраняется ростр белемнита – прочное коническое образование на заднем конце тела. В народе их называют «громовая стрела», «стрелы Перуна» и еще как-то. Белемниты можно найти на любом континенте. Но опализированные встречаются только в Австралии. Каким образом этот амулет попал в Африку?

– После этого случая я уверовал, что есть нечто такое… – Пеха прищелкнул пальцами. – В общем, словами не передать.

– Смотри не допрыгайся до пациента психоневрологической клиники. Тебе просто повезло. Лучше думай так.

– Не-ет, дружище, я с тобой не согласен. А чтобы и ты уверовал, дарю тебе одно перышко, самое красивое. Ты мне как брат, поэтому мне для тебя ничего не жалко. Пусть мы сейчас и на гражданке, но вокруг полно опасностей. Только дай слово, что не выбросишь!

– Гад буду! – Я уже здорово опьянел и почувствовал, что меня понесло. – Спасибо, Пеха.

Мой армейский дружок протянул мне перышко, и я спрятал его в бумажник.

– Только купи медальон, спрячь в него перо и повесь на шею, – посоветовал Пеха. – Так надежней, гарантированно не потеряешь.

– Бу сделано. Выпьем?

– Спрашиваешь…

Нагрузились мы изрядно. Конечно же Пеху домой я не отпустил, пригласил в гости, потому как мы просидели до позднего вечера. Зная его шебутной характер, я боялся, что моего армейского друга может потянуть на приключения. Что всегда чревато. Тем более в ночное время.

Мы шли по сонным улицам города и орали во все горло песню «солдат удачи»:

 
…Ну а если кто-то помер,
Все равно играем в покер,
Виски пьем и не тоскуем ни о чем.
Есть у каждого в резерве
Деньги, женщины, консервы
И могилка, занесенная песком.
 

Что ж, день, конечно, выдался не ахти, но вечер явно удался.

Глава 3
Кровавое преступление

Конечно же мы почивали так крепко, что хоть из пушки стреляй. Вообще-то я сплю чутко – армейская привычка, – но присутствие рядом верного, надежного друга на какое-то время приглушило инстинкт самосохранения, который за годы службы в горячей точке развился до гипертрофированных размеров.

Проснулся я от шума возле дома. Он был гораздо сильнее, чем обычно, и это меня подвигло на «марш-бросок» к окну – я плелся, как старый мерин, испытывая отвращение к самому себе. Это же надо было так нажраться! Зачем нужно было брать у Чабера еще одну бутылку виски с собой?! Естественно, мы и ее укатали, уже на моей кухне, притом почти не закусывая. Вот идиоты…

Возле дома творилось нечто невообразимое. Под нашим подъездом стояла «скорая», теснилось несколько милицейских машин и волновалась толпа жильцов. Похоже, кого-то завалили… – подумал я меланхолически – эка невидаль! – и поспешил на кухню, чтобы потушить пожар внутри кружкой капустного рассола. Это мамка расстаралась, сделала мне большую кастрюлю капусты быстрой засолки. В армии, где вся еда была в основном пресной, я так соскучился по разносолам, что у меня текли слюнки от одного их вида.

Стреляли в нашем городе часто. К огнестрельному оружию добавилось еще и травматическое, разрешенное «мудрыми» законодателями, и толпа молодых придурков как минимум раз в месяц устраивала настоящие баталии: то район на район шли, то затевали разборки с гастарбайтерами, в основном узбеками и таджиками. Однажды я и сам едва не попал под раздачу, да выручила армейская сноровка – мигом сиганул через забор и был таков. Мне, ко всем моим радостям, только и не хватало покалечить в драке какого-нибудь юнца – греха потом не оберешься. Береженого Бог бережет.

Едва я «полечился», как в дверь требовательно позвонили. Я даже не стал смотреть в глазок, так как был уверен, что это менты. Есть у них какой-то неуловимый почерк, связанный с вторжением в жилище, – смесь превосходства, нахальства и державности. Короче говоря, что ни мент, то пуп земли. Даже электрический звонок это понимает и звонит с подобострастной громкостью и настырностью.

Я открыл дверь и увидел сначала местного участкового, лейтенанта Васечкина (он был в форме), а затем угрюмого мента в штатском, который стоял за его спиной. Неужто прикрылся Васечкиным, как щитом? – мелькнула у меня мыслишка. А что, вполне возможно. Выстрел через дверь очень паршивая штука. Даже спецы во время зачисток иногда ловятся на такие заманухи. Васечкин знал, что я не опасен и не стану баловаться огнестрельным оружием, но менту в штатском это не было известно, и он поостерегся.

– Гражданин Богданов? – спросил мент.

– Он это, он, – поторопился подтвердить участковый.

– Меня больше устраивает обращение «товарищ», – ответил я сухо. – Или, на худой конец, ситуайен, сиречь гражданин по-французски.

Я чувствовал себя нелепо: небритый, немытый, в мятых семейных трусах и стоптанных тапочках. «Надо было подержать ментов за дверью и привести себя в порядок», – подумал я с сожалением и коротко вздохнул – уже ничего не исправишь. Пусть принимают меня таким, как есть.

– Нам нужно поговорить, – сказал мент, проигнорировав мой нахальный выпад. – Можно зайти в квартиру?

– Какие проблемы… Проходите в гостиную. А я, с вашего позволения, оденусь.

Пригласить их на свою просторную светлую кухню, где обычно обретались все мои гости, я не мог, потому как там был настоящий свинюшник. Особенно на столе, который я так и не убрал. Не до того было…

Быстро почистив зубы и плеснув в лицо холодной водой, я натянул спортивный костюм и предстал перед ментами как огурчик. Правда, не свежий, а соленый.

– Где вы были с восьми вечера и до двенадцати ночи? – сухо спросил мент.

– Извините, но мне хотелось бы услышать вашу фамилию. А если не жалко, то еще и имя-отчество. Не могу же я обращаться к вам «гражданин начальник» или «господин хороший».

– Завенягин Валерий Петрович, убойный отдел, – невозмутимо представился мент; при этом на его неподвижном лице не дрогнул ни единый мускул. – Майор.

– Богданов Алексей Михайлович, – ответил я церемонно. – Безработный.

– Вы не ответили на мой вопрос.

– С восьми вечера до двенадцати… Тут и думать нечего – в баре… – Я назвал, в каком именно, сообщил и адрес.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– А в чем, собственно говоря, дело? Никак хотите проверить мое алиби?

– Да, – не стал хитрить майор. – Проверка касается не только вас, но и всех жильцов подъезда.

– Так что все-таки случилось?!

Тут я почувствовал, что где-то у меня внутри словно натянулась толстая струна и даже зазвучала – предостерегающе. Мент из убойного отдела… Выходит, наш подъезд попал в милицейские сводки? Но кого завалили? У нас тут живут в основном старики. Правда, многие из них когда-то занимали видные посты в областном масштабе (как и мой дед), но теперь они стали песком времени, которое неумолимо и безжалостно разжевало своими стальными челюстями эти когда-то крупные каменные глыбы. (По крайней мере, они казались такими самим себе.)

– Убит ваш сосед сверху, Брюсов, – ответил майор.

– Африкана… убили?! – Я вытаращил глаза, но не на майора, а на участкового Васечкина.

Тот закивал.

– Точно так, – сказал Васечкин скорбно. – Убили деда и ограбили.

– Мать твою… – Я как стоял, так и сел. – Что творят, гады!

Моя реплика была гласом вопиющего в пустыне. Майор смотрел на меня холодными, ничего не выражающими глазами – явно ждал, когда я наконец сумею подтвердить свое алиби.

– Спросите у бармена. И еще у нескольких человек… – Я назвал имена завсегдатаев заведения, которые сидели рядом с моим столиком.

– Спросим, – сказал Завенягин. – В котором часу вы легли спать?

– Поздно, – ответил я, но тут же спохватился: – Пардон – рано.

– То есть?..

– Рано утром. Примерно около четырех утра.

– Что так?

– Не спалось, – буркнул я.

Мне совсем не хотелось рассказывать менту, что мы с Пехой не только лакали виски (в основном пили за упокой наших боевых товарищей), но и пели жалобные песни, что называется, «со слезами на глазах». Нам казалось, что негромко… И вообще, мне хотелось побыстрее выпроводить незваных гостей, чтобы они не узрели похмельного Пеху. В таком состоянии он неуправляемый и может нагородить черт-те что.

Ну да, фиг я угадал…

– А что это за мордуленции, Алекс? – раздался хриплый голос, и Пеха нарисовался в дверном проеме как ясный месяц.

Конечно же он был в одних трусах и при своем амулете, который в сочетании с православным крестиком смотрелся несколько дико. Судя по отсутствующим глазам, ему или сильно хотелось в туалет, или – что более вероятно – похмелиться.

– Милиция, – ответил я коротко.

– О! У тебя что, ментура в корешах ходит?

– Люди пришли по делу, – сказал я с осуждением.

А мысленно взмолился: «Пеха, вали в сортир!

Или куда еще. Только подальше от кухни».

– Угу… – Пеха глубокомысленно кивнул. – У тебя сто грамм найдется?

– Откуда?

– Понял. Слышь, брателла! – обратился он к Васечкину, сразу определив, что мент в штатском выше участкового по званию. – Сгоняй в магазин. Это рядом. Душа горит. Возьмешь две бутылки вискаря: одну мне, одну вам. Сейчас принесу деньги.

– Минуту! – остановил его майор. – Как ваша фамилия, гражданин? Предъявите документы!

– Во дает… – Пеха засмеялся. – Откуда я их достану? Из широких штанин? Так это запросто… – Он засунул руку в трусы.

– Петр! – рявкнул я. – Отставить!

– Слушаюсь, товарищ старший сержант! – Пеха дурашливо козырнул, прикрыв голову ладонью левой руки – изобразил головной убор.

– Это мой армейский друг, – объяснил я майору. – Петр Николаевич Симаков.

– Документы! – Похоже, майор завелся; видимо, ему очень не понравилась выходка Пехи, который был еще не вполне трезв.

– У тебя есть что-нибудь? – спросил я Пеху.

– Найдем. Читательский билет в областную библиотеку сойдет?

– Кончай дуру гнать! – Я разозлился. – Хочешь попасть в обезьянник?

– Ни в коем случае! Уже бегу.

Пеха принес изрядно помятый паспорт. Интересно, где он его держал? Наверное, так думал и майор, потому что исследовал документ с необычайной тщательностью. Во время проверки Пеха был спокоен, как слон после водопоя, – паспортные данные у него были в полном порядке.

– Что вы делали в квартире гражданина Богданова? – спросил майор, остро глядя в похмельные глаза Пехи.

– Виски пил, – ответил тот, безмятежно улыбаясь. – Чинно и благородно. Даже без девочек. Мы отмечали встречу. Не виделись с самой армии.

А потом спали. Между прочим, в разных спальнях.

– Понятно… – Майор окинул взглядом крепко сбитую фигуру Пехи, сплошь покрытую шрамами (ему на ранения везло куда меньше, чем мне), и смягчил тон. – Где-то в районе полуночи вы ничего подозрительного не заметили?

Вопрос адресовался нам обоим. Пеха пожал плечами, а я озвучил его ответ – весьма аккуратно:

– Мы были чересчур заняты воспоминаниями о воинской службе…

Васечкин и майор переглянулись, и Завенягин впервые за все время изобразил улыбку (которая не очень ему удалась). Мужики есть мужики. Как проходят такие «воспоминания», им не нужно объяснять.

– Извините, что мы вас побеспокоили, – сказал майор и встал. – Вот моя визитка. – Он положил ее на стол. – Если что-то вспомните – позвоните.

– Всенепременно, – ответил я елейным голосом подхалима, энергично закивал, и милиционеры потопали к выходу.

Первым вышел на лестничную площадку майор, а Васечкина я придержал за рукав. С лейтенантом мы были в дружеских отношениях, потому что учились в одном классе. Помыкавшись после армии в поисках хорошо оплачиваемой работы, он плюнул на свои мечты быстро разбогатеть и поступил учиться в школу милиции.

– Никита, что там? – спросил я, указывая пальцем на потолок.

– Ужас! – почему-то шепотом ответил Васечкин. – Старика не просто убили, его буквально порезали на куски. Похоже, пытали. Кровищи… – Мой одноклассник вдруг сильно побледнел и судорожно сглотнул. – В квартире настоящий разор. Все перевернуто вверх дном. Видимо, убийца что-то искал. Наверное, деньги и ценности.

– Но как убийца мог проникнуть в его квартиру? Ведь Африкан и соседей не пускал к себе.

Васечкин развел руками и ответил:

– Непонятно… Замки в порядке. В них никто не ковырялся, как утверждает эксперт. Значит, дверь Африкан открыл самолично. Поэтому весь подъезд на подозрении. Ведь чужих дед точно не впустил бы в квартиру, тем более вечером.

– Что-нибудь украдено?

– Вопросы ты задаешь… Фиг его знает. Вроде все на месте. А там – поди знай.

– Кто вызвал милицию?

– Соседка по площадке, Чулкова. Увидела, что дверь в квартиру приоткрыта, зашла, увидела все – и упала в обморок. По крайней мере, так она утверждает. Потом очнулась – и к телефону.

Старуха Чулкова была еще тем кадром. Обычно ее кликали по отчеству – Потаповна, но за глаза звали Чучундрой. Так называлась мускусная крыса из рассказа «Рикки-Тикки-Тави» английского писателя Редьярда Киплинга. Кто прилепил старухе это прозвище, история умалчивает. Но я подозреваю, что мой дед, большой шутник и книгочей.

Поговаривали, что в свое время Потаповна стучала на соседей в те самые органы, о которых западные журналисты до сих пор в своих пасквилях на Россию с внутренней дрожью пишут «ФСБ – наследница КГБ». Но, как говорится, не пойман – не вор, доказать, что она была сексотом, общественность так и не смогла.

Однако Потаповна-Чучундра слыла настоящей пронырой. Она собрала обширное досье на всех жильцов дома и знала всю их подноготную. Для нее было огромным удовольствием сообщать соседкам – таким же древним старушкам, как и она сама, – разные пикантные подробности из жизни респектабельных новых русских, купивших квартиры в нашем доме.

Так что ее интерес к приоткрытой двери соседа по площадке был вполне объясним. Она уже много лет набивалась в гости к Африкану, но неизменно получала отлуп. Это только подогревало ее интерес к затворнику, и будь у Чучундры побольше силенок, она взяла бы жилище старика штурмом, въехав в квартиру на его плечах.

Так она поступила и со мной, когда я принял наследство, – ворвалась в квартиру внаглую, когда я открывал входную дверь. Не гнать же ее пинками… Но с Африканом (и это она хорошо знала) такой номер точно не прокатил бы.

– Так ты и вправду ничего не слышал? – с недоверием спросил участковый. – По-моему, ночью наверху у тебя был настоящий тарарам.

– Никита! Я что, идиот?! Домой я пришел около двенадцати. А судя по вопросу майора, Африкана завалили до полуночи. Услышь я над головой что-нибудь подобное, немедленно поспешил бы к старику на помощь. Ты же меня знаешь.

– Да знаю, знаю… Потому и верю тебе. А вот майор из убойного… трудно сказать, что у него на уме. Ну все, я побежал! Дела… – И Васечкин выскочил за дверь.

Да уж, дела… Я был потрясен. Не нужно иметь особый дедуктивный талант, чтобы связать снайперский выстрел по вороне и страшную смерть старика. Похоже, ворона была предупреждением, и Африкан это знал. Знал! Утром, когда он пришел ко мне с просьбой похоронить Аиду, в его облике чувствовалась обреченность. А убиенная ворона послужила своего рода черной меткой, которую в Средние века посылали пираты своим товарищам, чем-то провинившимся перед обществом. Бывшим товарищам.

Но тогда возникает логический вопрос: а кто такой Африкан? Что мы (мы – это жильцы дома) о нем знали? Ровным счетом ничего. Я только помню, что мой дед сторонился Африкана, и их отношения были предельно официальными и вежливыми: «Вечер (или день) добрый», «Как ваше здоровье?» и «До свидания».

И наконец, кому теперь передать фотоаппарат Африкана? Ведь он так и остался у меня. Я думал отдать его старику утром. И вообще – что мне с ним делать?

Выбросить – рука не поднимается: больно хорошая и дорогая вещь. А ведь фотоаппарат, как ни крути, улика. Менты тщательно обыщут квартиру Африкана и обнаружат то, что прилагается к любой подобной вещи, – упаковку, паспорт и инструкцию. Ведь аппарат был совершенно новым. И тогда у сыщиков возникнет закономерный вопрос: а где же сама вещь?

Похоже, я свалял дурака, не сообщив майору о вороне и о ее «похоронах»… Выбрасывать фотоаппарат в любом варианте нельзя. Вдруг Африкан кому-то рассказал, что машинка у меня. Ведь я не знаю о его контактах с внешним миром. Возможно, у него есть родственники, о которых никому не известно. Или «товарищи», вспомнил я про пиратов.

И тогда придут ко мне парни из убойного отдела милиции и потащат на цугундер. Кто последним видел гражданина Брюсова? Его сосед, некий Алексей Богданов. Это может подтвердить та же Чучундра. Она имела скверную привычку подолгу торчать у дверного глазка. Как только раздастся какой-нибудь шум на лестничной площадке – она уже на своем «наблюдательном посту».

А еще Богданов прикарманил фотоаппарат старика и, наверное, кучу денег (если судить по обстановке квартиры убиенного). В общем, подозреваемый в преступлении налицо (ведь мог старик открыть дверь соседу с нижнего этажа? конечно мог). И придется мне присесть на нары в СИЗО. Присесть надолго. Потому что вряд ли менты быстро найдут настоящего убийцу.

Так что же мне делать? Этот скверный, извечно русский вопрос предстал передо мной во всей своей неприглядной наготе.

– Пойду я…

Голос за спиной заставил меня вздрогнуть.

Я обернулся и увидел Пеху. Он уже был одет, умыт и причесан. А его совсем недавно похмельный взгляд был ясен и светел. Однако в глубине серо-голубых глаз Пехи мелькали темные тучки – он явно был встревожен.

– А позавтракать?

– Нет, Алекс, мне пора. Не нравится мне толпа ментов в твоем подъезде. А еще больше не нравится, что мочканули твоего соседа.

– Ты все слышал? – Я догадался, что Пеха подслушал мой разговор с участковым.

– На слух не жалуюсь, – кратко ответил мой армейский друг.

– Но ты-то здесь при чем? Тебя даже в свидетели не записали.

– А при том, что меня могут повязать. Я ведь уже засветился перед ментами. Начнут копать (точно начнут!) – кто такой, откуда, чем живет-дышит – и дороются до моих заграничных «командировок». А это мне, брат, что пика под ребро. Так что я сваливаю, возможно, вообще уеду из города. Пока все не уляжется. Связь будем держать по телефону. Запиши номер моей мобилки…

Пеха ушел. Что ж, он прав – ему надо рвать когти. А мне нужно позаботиться о себе. Наша русская Фемида не только слепа, но еще и безжалостна. Особенно к тем, у кого карман пуст. Или сильно прохудился. Чтобы судиться, тем более по такому делу, никаких денег не хватит. Адвокаты обдерут клиента как липку, и все равно его посадят.

Но ему-то можно исчезнуть, а мне как быть? Я теперь даже на неделю не могу куда-нибудь отъехать, потому что это будет выглядеть подозрительно. И потом, я совершенно не сомневался, что майор Завенягин так просто в покое меня не оставит. Это еще тот волчара, судя по взгляду. Сыщики-профессионалы не верят никому и ничему, пока сто раз не проверят. Значит, меня будут «прокачивать». Собственно, как и Пеху.

Оставалась надежда на то, что убийцу Африкана найдут быстро. Но она была настолько слабая, что я совсем в нее не верил.

Фотоаппарат… Куда его деть? Это пока было главным. У матери или родственников держать его нельзя, могут найти. Но и выбрасывать опасно. Ну как меня зацепят? В таком случае фотоаппарат может оказаться моим главным козырем. Так же как и серебряная пуля.

На чердак! Нужно спрятать его на чердаке! Он в нашем доме был таким просторным, что на нем, пока не появились современные стиральные машины, тетки сушили белье. На чердаке можно было ходить не нагибаясь. Во времена моего детства местные пацаны устраивали там разные игры, но теперь чердак пустовал, потому что в нашем доме жили почти сплошь старики и детей было мало. А отпрыски новых русских такие примитивные развлечения игнорировали. По-моему, они уже и рождаться начали с пальцами врастопырку.

Выглянув из окна, я облегченно вздохнул – слава богу! Подсматривать за мной было некому. Чучундра сидела на скамейке недалеко от дома, в скверике, и что-то вдохновенно рассказывала таким же старушенциям, как и сама. Она не просто говорила, а вещала, размахивая руками, словно записной оратор. Вот он, миг славы! Раньше с ней не очень любили общаться – в отличие от прилипчивой всезнайки Жужи, – но теперь, в связи с убийством Африкана, она мигом стала знаменитостью и очутилась в центре внимания местной пенсионной общественности. Представляю, что там она плетет…

Я тихо вышел из квартиры и быстро поднялся на чердак. Люк, как обычно, был не заперт, хотя амбарный замок висел – для видимости. Я знал, что он сломался лет десять назад, и с той поры никак не могли собрать деньги на покупку нового. В подъезде образовались две партии: одна ратовала за то, что ход на чердак нужно обязательно держать запертым, а вторая настаивала на свободном посещении чердачного пространства, ведь на всех ключей не напасешься, да и дорого это, а из-за какой-то мелочи в ночь-полночь тревожить будущего ключника просто неприлично. И потом, его ведь можно и не застать дома, когда кому-то срочно понадобится слазить на чердак.

Мне не приходилось бывать на чердаке, образно выражаясь, сто лет. И я приятно удивился, увидев там чистоту и порядок. Видимо, наши старушки регулярно подметали чердачное перекрытие – те немногие свободные места, где еще не громоздился разный хлам.

Времена быстро меняются, в квартирах появилась новая мебель, импортные телевизоры и холодильники, а все старье начали сносить на чердак. Я понимал стариков: с годами так сживаешься с вещами, которые тебя окружают, что они становятся едва ли не родственниками, только неодушевленными. И выбросить на свалку бабушкин комод значило оторвать кусочек своего сердца.

Поэтому такие вещи (иногда едва не антикварные) сначала отправляли на чердак. С легендой: «Как только появятся деньги, так сразу и вывезем». (Нужно отметить, что и впрямь услуги подобного рода – машина и грузчики – влетали в копеечку.) Но эта легенда служила лишь отговоркой. Просто расстаться с вещами, служившими долгие годы, у стариков не хватало душевных сил.

Таким образом, чердачное пространство постепенно заполнялось разным барахлом. Что было очень неприятно с точки зрения противопожарной безопасности. Но кто о ней думает, пока в задницу не клюнет жареный петух?

Поразмыслив, где лучше спрятать фотоаппарат, – он находился в коробке и целлофановом пакете, – я принял самое мудрое, как мне показалось, решение. Когда-то в доме было печное отопление, и от него остались дымоходы. Раствор уже начал крошиться от времени, и вынуть кирпич из кладки не составляло особого труда.

Я решил, что прятать фотоаппарат в какую-нибудь тумбочку опасно – вдруг эту рухлядь все-таки вывезут. А дымоходы никуда не денутся.

Чтобы добраться до одного из дымоходов, мне пришлось здорово потрудиться: сдвинуть громоздкий и тяжеленный шкаф. Освещение было вполне сносным благодаря чердачным окнам. Так что фонарик, который я прихватил с собой, оказался ненужным.

Мне открылся широкий дымоход, и я от удивления даже присвистнул – его сложили совсем недавно! По крайней мере, позже чем остальные. Прикинув, кто бы мог его соорудить, я понял, что он находится как раз над квартирой Африкана. Камин! Ну точно же – у старика был камин. Как я о нем мог забыть?

Камин был пристроен к стене, за которой находилась кухня. Когда я его увидел, то успел лишь машинально отметить, что он большой, как в рыцарских замках, и отделан дорогим итальянским мрамором, а на каминной полке стоят старинные бронзовые часы с фигурой козлоногого фавна, играющего на свирели. Наверное, Африкан любил промозглыми осенними и зимними вечерами сиживать у камина, попивая доброе винцо и вспоминая счастливые старые времена. Интересно, откуда у него барские замашки?

Я присмотрелся – и мое сердечко ёкнуло. Возле трубы высилась горка цементного крошева и комья сажи, а в кладке виднелись щели, потому что там не было раствора. Я быстро разобрал ее и заглянул в зев дымохода. Он имел вполне приличные размеры. Худощавый человек мог преспокойно проникнуть через каминную трубу в квартиру Африкана, спустившись туда по веревочной лестнице. Так вот как оно все случилось!

Никому старик входную дверь не открывал. Его застали врасплох. Он, конечно, ожидал, что может произойти нечто подобное, в этом я был уверен, но никак не мог предполагать, что убийца вылезет из камина.

Быстро уложив вынутые кирпичи в кладку (при этом постоянно оглядываясь – мне чудилось, что преступник все еще таится на чердаке), я задвинул дымоход шкафом, какой-то тряпкой протер его бока – места, где я оставил отпечатки своих пальцев, – и облегченно вздохнул. Конечно же менты не доперли, что убийца воспользовался каминной трубой. Но помогать им в этом я не намерен. Каждому свое, как говорили древние. Пусть ищут.

Вообще-то, по здравом размышлении, каминная труба мое самое козырное алиби – я бы в ней застрял. Но я предъявлю его лишь тогда, когда меня загонят в угол. (Тьфу! тьфу! Я сплюнул через левое плечо.) Мне почему-то совсем не хотелось фигурировать в этом деле даже в качестве свидетеля. От него явно попахивало чертовщиной, а я не святой угодник, который одной молитвой может разрушить все козни нечистого.

Фотоаппарат я спрятал за балкой, забравшись как можно выше. Тайник был не хуже, чем в дымоходе. В конце концов, фотоаппарат – это не килограмм золота в слитках. Ежели его кто-то и сопрет, то что ж, так тому и быть. Невелика потеря.

Очутившись в квартире, я первым делом полез под душ, потому что тело стало липким от пота. Удивительно, но я испытывал такой сильный мандраж, будто была дана команда «Приготовиться к бою!», причем с превосходящими силами противника. Давно меня так не колотило…

Африкан, Африкан… Кто ты, таинственный дедуля? Эта мысль не давала мне покоя. Я и так и эдак пытался выбросить ее из головы, вымести метлой, но она упорно возвращалась, вызывая раздражение и неудовлетворенность. Уж такое свойство человеческой натуры – искать себе приключения на одно место. Я не был исключением. В конце концов мне так сильно захотелось навести справки об Африкане, что я плюнул на свои опасения (а они были, были! сидели возле сердца как заноза) и позвонил другу моего дорогого дедули. Уж он-то должен был хоть что-то знать про убиенного соседа.

К телефону долго не подходили, и я забеспокоился – жив ли Георгий Кузьмич?! Он был сильно в годах. Я не виделся с ним несколько лет – с той поры, как схоронил своего деда. Мы встретились на поминках. Но я верил, что он еще жив, – два месяца назад Георгий Кузьмич выступал на какой-то краеведческой конференции, которую показывали по телевидению; он был историком. И не просто историком, а профессором, доктором наук, написавшим кучу монографий и книг.

Наконец в трубке щелкнуло, и знакомый глуховатый голос сказал:

– Алло! Я слушаю.

– Здравствуйте, Георгий Кузьмич! Извините, что побеспокоил, но мне нужно срочно с вами встретиться.

– Простите, но вы не представились…

– Ой! – невольно воскликнул я и тут же рассмеялся. – Вы не узнали меня, значит, буду богатым. Я Алеша, внук Николая Васильевича Богданова.

– Вот теперь вспомнил… – Голос Георгия Кузьмича потеплел. – Ну конечно же, Алешка. Рад слышать тебя. Что там у тебя стряслось?

– Георгий Кузьмич, это не телефонный разговор…

– Понял. Тогда приезжай ко мне через часок. Время устраивает?

– Вполне.

– Ты еще не забыл, где я живу?

– Ну как можно…

Действительно, как можно забыть те прекрасные вечера, которые я, еще малец, проводил в квартире Георгия Кузьмича, напичканной, с моей детской точки зрения, настоящими сокровищами. Чего там только не было! И африканские маски, и старинные древнегреческие сосуды, начиная от большой амфоры и заканчивая крохотным алавастром для благовоний, и какие-то горшки-черепки совсем неизвестного происхождения, и старинное оружие, развешанное по стенам, и чучела диковинных птиц… А еще много фотографий, в основном групповых, где были изображены голые папуасы, пигмеи и индейцы в боевой раскраске, – Георгий Кузьмич очень много путешествовал. Они висели в рамках, соседствуя со старинными картинами, большей частью акварелями.

Дед и Георгий Кузьмич о чем-то горячо спорили, не забывая прихлебывать из старинных кубков горячий грог (он был их излюбленным напитком), а я как завороженный часами рассматривал диковинные волнистые клинки, мушкетоны и пистоли – точно такие, как в фильмах про пиратов. Мне даже поначалу казалось, что Георгий Кузьмич тоже ходил когда-то по морям-океанам под черным пиратским флагом, настолько он был порывистым и непредсказуемым.

Входная дверь открылась сразу. Я даже не успел нажать на кнопку звонка. Оглянувшись, я кисло скривился – ну никуда теперь не денешься от этих вездесущих камер наблюдения! Георгий Кузьмич тоже обзавелся новинкой, берегущей покой обывателей. Глазок видеокамеры торчал под самым потолком. Впрочем, охранять у Георгия Кузьмича и впрямь было что. По нынешним временам его коллекции представляли большую ценность.

– Ну входи, входи, богатырь! И в кого ты такой большой уродился?

Мы обнялись. Я почувствовал волнение. Мне вдруг показалось, что время пошло вспять и сейчас из кухни выйдет мой дед с кубком грога в руках.

– Извини за беспорядок… – Георгий Кузьмич освободил для меня кресло, в котором лежал плед. – Дочь на даче, поэтому убраться некому. А я уже могу только пыль протирать. И то лишь перед большими праздниками. Здоровье шалит. Годы…

Он и впрямь сильно сдал. Это сколько же ему? – подумал я. Никак не меньше восьмидесяти. А может, и больше. Я никогда не задавался таким вопросом.

– Между прочим, ты легок на помине, – сказал Георгий Кузьмич, устраиваясь напротив меня в своем любимом резном кресле, обитом мягкой коричневой кожей.

Историю этого кресла я знал. У Георгия Кузьмича оно появилось после Отечественной войны, в конце пятидесятых. Какой-то партийный босс менял мебель в своем высоком кабинете и не нашел ничего лучшего, как выбросить антикварную мебель, наследие «проклятого царизма», на свалку. Радуясь тупости чиновника, Георгий Кузьмич подобрал раритет и привел его в надлежащий вид.

– Вчера я был на кладбище, посещал свою Анюту – царствие ей небесное! – Георгий Кузьмич истово перекрестился. – И зашел на могилу Николя… – Так он кликал моего деда, а тот, в свою очередь, называл его Жоржем. – Посидел на скамейке, повспоминал… Немного нас, солдат Великой Отечественной, уже осталось. Совсем немного. И знаешь, в какой-то момент я вдруг увидел внутренним зрением тебя. Правда, в коротких штанишках и с игрушечным револьвером в руках… – Тут он добродушно улыбнулся. – Но это был не мой сын и даже не мой внук, а точно ты. Сознаюсь, я сильно удивился. Вроде мои воспоминания касались только нашей дружбы с твоим дедушкой, а тут такая картина… И лишь когда уходил с кладбища, неожиданно понял, что это Николай подает мне какой-то знак. И он касается тебя. Но что именно за этим скрывается, я понять не мог. И вот, пожалуйста, ты сидишь передо мной и, похоже, тебе есть что мне рассказать.