Текст книги "Мой сосед Денис Иваныч"

Мы продолжали молча смотреть друг на друга. Я был абсолютно уверен в том, что он понял меня. Не просто понял, но и подсказал мне своим взглядом, что важно в жизни, а что – нет.

Решение возникающих у нас проблем состоит из трёх этапов. На первом из них чётко, ничего не отбрасывая, стараемся понять её суть. Если есть с кем, то проговариваем её. Может так статься, что проблема как таковая и не проблема вовсе. И тогда не нужны будут два следующих этапа. Именно это и произошло со мной после того, как я выговорился своему соседу.

Ну и проблема – скука! Займись тем, что тебе действительно интересно. Плохо, если у человека пропадает интерес к жизни. В этом случае у него действительно проблема – теряется сама ценность жизни.

На втором этапе ищем все возможные способы, чтобы существующую проблему решить. Человек может вернуть интерес к жизни, если рядом с ним появится тот, кому он будет нужен. Очень нужен. Будь то другой человек или какое-либо просто живое существо.

И потом, на третьем, выбираем подходящий для нас способ. Подходящий нам по времени, финансам, усилиям…

Самые первые лучи солнца едва-едва стали пробиваться через туман, давая мне знать, что пора идти в дом. Пройдя веранду, а затем коридор, я остановился на пороге и стал осматривать всё, что было в комнате.

Напротив двери, в правом углу, на стене висели иконы. Под ними стоял обеденный стол. С левой стороны, у входа, была огромная русская печка. Чуть поодаль от неё стояла старая железная кровать. Она была заправлена. На ней лежали две огромные подушки, покрытые толстым слоем пыли, которая была очень хорошо заметна на белых наволочках. Сразу же вспомнилась моя причастность к их созданию.

Каждое лето в мои обязанности входило пасти гусей. Сначала этим занимался мой средний брат, а мне эта обязанность досталась как бы по наследству, как самому младшему из троих сыновей.

Вообще же у меня два брата и две сестры. Я – четвёртый, младше меня только сестра.

Мой сезон ухода за гусями ознаменовывал появление поздней осенью новой огромной подушки из их перьев. Стало быть, сейчас на кровати находилось два года моего детского труда.

Справа от входа стоял огромный старинный сервант с открытыми дверцами. Я заглянул в него. Внутри в беспорядке были разбросаны кухонные принадлежности.

От серванта, до угла комнаты с иконами, над окном висели картины с вышитыми яркими цветами на ткани моей мамой много лет назад. Дверь в следующую комнату была открыта, как бы приглашая меня войти.

Убранство следующей комнаты походило на предыдущую. Та же печка, только намного меньше размером, вместо серванта – шкаф для одежды; кровать, два дивана и целых три стола, два из которых стояли вдоль стены и один, круглый, посреди комнаты.

На столе, между двух окон, когда-то стоял телевизор, а на втором, под иконами, – огромный радиоприёмник, который приходил слушать Денис Иваныч. Поскольку такой роскоши у него не было.

Вспомнив про своего соседа, я выглянул в окно, которое выходило во двор. Пёс по-прежнему сидел и терпеливо меня ожидал. Очень захотелось, чтобы то самое радио оказалось на прежнем месте.

Я быстро вышел в коридор, из которого можно было попасть на чердак. Отсутствие лестницы не помешало мне быстро там оказаться. Меня не покидала уверенность, что радиоприёмник будет именно там. Просто потому, что родители не могли его выбросить.

Несмотря на то что на чердаке почти ничего не было видно, вследствие чего я несколько раз споткнулся о какие-то предметы, но всё же нашёл его в самом дальнем углу. Тут же обозначилась проблема – как его спустить вниз? Лестницы ведь нет. Сам-то я спущусь, а вот этот огромный ящик… Верёвка, которую я задел ногой, помогла мне решить возникшую проблему.

Приёмник оказался на прежнем месте, и ничего, что нет электричества. Выглядываю в окно и кричу:

– Денис Иваныч, давай последние известия слушать! Заходи в дом.

Именно про прослушивание последних известий говорил тот всякий раз, когда приходил слушать радио. Прикладывал своё ухо к динамику приёмника той стороной головы, с которой ухо его шапки торчало вверх, поскольку был немного глуховат.

Однако сегодня в дом он не зашёл, лишь только повернул голову в сторону окна, из которого его позвали. Взяв стул, которых было несколько штук в каждой комнате, я присел к радиоприёмнику точно так же, как когда-то сидел он – лицом к окну во двор.

Справа от меня стоял шкаф для одежды, который я стал внимательно изучать. Было ясно, что на нём не хватает очень важной детали. Сколько себя помню, на нём, в дальнем углу, у стенки, стоял макет танка Т-34. Этим танком наградили моего дядю по материнской линии, который подростком всю войну проработал на Урале, где и изготавливал эти самые танки.

Макет был пластмассовый, чёрного цвета, с поворачивающейся башней. При повороте её на сорок пять градусов башня снималась. Внутри танка была пустота, которую моя мама заполнила нитками с иголками, превратив его в место хранения изделий для рукоделия. Все в нашей большой семье знали, где именно они находятся.

На передней стороне танка, возле люка, была закреплена табличка с указанием того, кому, когда и за что он был вручён. Гусеницы у него были из резины. Танк когда-то даже ездил, но ровно до тех пор, пока не заржавели его колёса. И вот теперь его… не было на прежнем месте.

Я посчитал – зимой, при использовании двух печек, спальных мест хватало всем. Но вот летом печки не использовались, и тогда либо я, либо средний брат перебирались на сеновал. Там мне спать нравилось больше, чем в доме.

Первым покинул родительский дом старший брат, и стало чуть свободнее. Немного погодя сестра уехала на Урал. Она работала на том же танковом заводе, где и проработал всю жизнь мой дядя.

Свободы прибавилось, а вместе с ней и сладостей, которых мы, дети, почти не видели ввиду большой семьи. Ведь трое детей – это значительно меньше, чем пять. Уход среднего брата в армию означал для меня и младшей сестры значительное увеличение вкусненького.

Потом была армия, после которой я уехал в Москву. Через пять лет и младшая сестра покинула родителей.

Тяжёлая ноша в виде пятерых детей свалилась с их плеч. Теперь она превратилась в помощников, которые в течение всего года приезжали к ним помогать по хозяйству.

Большая семья, почти всегда, означает бедность. Которая порой принимает крайние формы.

Моё обучение в первом классе оставило у меня в памяти только один эпизод. Я – в пиджаке с протёртыми на локтях рукавами, который ко мне перешёл от среднего брата. Сразу же можно сказать о его характере – непоседа. За три года обучения в школе, именно на столько я младше него, он оставил на пиджаке две большие дырки. Моя мама, конечно же, их аккуратно зашила. Только вот размер этих дыр не позволял никоим образом их сделать невидимыми. Ничего не помню о первом годе своего обучения. Только одно – эти две заплатки на локтях теперь уже ставшего моим пиджака.

Мои воспоминания прервала собака, подошедшая к самому окну. Я снова взглянул на то место на шкафу, где когда-то стоял танк. Вспомнилось, как Денис Иваныч после прослушивания последних известий говорил мне, пятилетнему:

– Только как подрастёшь немного, мы с тобой поедем на этом танке на охоту.

Мне не совсем было понятно, как же мы вдвоём в нём поместимся? Ведь этот танк был размером сантиметров сорок в длину, не считая ствола его пушки, и сантиметров двадцать в ширину, и столько же в высоту.

Поехать нам на охоту не получилось. И не только потому, что танк был слишком маленьким для нас двоих, но и потому, что моего соседа вскоре не стало…

– Денис Иваныч, – опять обратился я к собаке. – Ну и на чём же мы с тобой поедем на охоту? Ведь наш танк угнали.

Пёс всем своим видом показывал мне, что он ждёт меня на улице.

Уже через минуту мы сидели с ним друг напротив друга. Я на высоких ступеньках веранды, а он предо мной метрах в трёх на примятой траве.

Какое-то время мы молча смотрели друг-другу в глаза. Потом я опять продолжил рассказывать ему про свою жизнь. Только теперь уже с чувством ностальгии, а не скуки.

Хотел начать с того момента, когда он умер. Мне на тот момент было меньше семи лет, и про эти первые годы моей жизни Денис Иваныч всё знает. Но замолчал и снова мысленно вернулся к тому времени, когда мой сосед был ещё жив. Захотелось снова окунуться в самые первые свои детские воспоминания, чтобы испытать те светлые, радостные чувства.

Самое первое событие, которое у меня осталось в памяти, датируется двумя-тремя первыми годами моей жизни. Маленький, стою на скамейке, и меня заворачивают в одеяло, чтобы отнести к бабушке Марфе, жившей через дорогу.

Как только научился ходить, я почти ежедневно приходил к Денису Иванычу в гости. Его жена Ульяна всякий раз угощала меня чем-нибудь вкусным, а чем именно, не помню.

Своих детей у них не было, и она, вероятно, таким образом дарила мне свою нерастраченную материнскую любовь.

Каждый раз я проходил в соседнюю комнату, где с интересом рассматривал два карабина, закреплённых на ковре. Видя моё любопытство, сосед опять начинал говорить про поездку на охоту на танке именно с этими карабинами.

Мой взгляд снова упал на собаку, отвлекая от воспоминаний, и я опять продолжил было жаловаться старому псу на самого себя. Вполне себе упитанный мужчина рассказывает худой, измученной жизнью собаке о том, как борьба со скукой привела его на малую родину. Стало стыдно за себя такого…

После этого я продолжил свой рассказ уже с нейтральным отношением ко всему произошедшему в моей жизни. Как будто я говорю не о себе, а о ком-то постороннем.

В моём рассказе-исповеди Денису Иванычу я снова дошёл до того времени, когда женился в первый раз. Мне казалось, что собака всё понимает и ей хочется знать продолжение. И я продолжил.

Финиш моего первого брака, продлившегося двенадцать лет, кажется, расстроил его. Тем более когда я рассказал ему о сыне, тоже Николае, который после нашего развода стал наркоманом и оказался в тюрьме.

Всё произошло, как в известном анекдоте: я вернулся домой раньше времени. Более того, вернулся посреди ночи. Один мой знакомый всегда шутил по этому поводу: – Не надо сюрпризов! Уж коль возвращаешься к жене раньше оговорённого времени – позвони!

Не прислушался я тогда к его совету. В результате этого я узнал то, что моя жена скрывала от меня. И всё же удар, полученный тогда мною, был лучше благостного неведения, в котором я до этого жил.

Стал подробно рассказывать Денису Иванычу историю предательства моей первой жены. Но поскольку в отношении первой жены «я» до этого момента и «я» той ночью – два разных человека, то дальше стал говорить ему о себе в третьем лице – «он».

Я начал рассказ про её измену:

– Николай тихонько, чтобы не разбудить жену и сына, вошёл в прихожую и, не включая свет, осторожно поставил чемодан на пол, отодвинув его ногой в сторону, дабы не споткнуться.

Не наклоняясь, снял туфли. Попытки ногами найти тапочки ни к чему не привели. В носках он подошёл к спальне и тихонько открыл дверь.

Картина, открывшаяся ему в свете торшера, ошеломила. На кровати, на его месте, рядом с женой лежал мужчина. Какое-то время они, увлечённые друг другом, не замечали Николая, вошедшего в комнату. Он смотрел на них и никак не мог поверить в происходящее.

Тут Светлана наконец-то увидела своего мужа и оттолкнула от себя мужчину. В комнате воцарилась полная тишина.

Любовники, стараясь скрыть свою наготу, почти целиком спрятались под одеялом.

Николай смотрел то на испуганное лицо жены, то на растерянное лицо мужчины. Внутри него кипела ярость, однако он не мог произнести ни слова. Стало вдруг физически не хватать воздуха, как у рыбы, выброшенной на берег. Ему казалось, что сердце сейчас выскочит из груди. «Сейчас убью их обоих! – подумал он, – только вот кого из них первым?»

Этот вопрос, на который он искал ответ, остановил его от рокового поступка. Две головы поворачивались вслед за ним, когда он, как маятник, стал ходить взад-вперёд вдоль спинки кровати, не сводя с них глаз.

«Маятник» качался, а две испуганные головы синхронно поворачивались вслед за ним. При других обстоятельствах это выглядело бы смешно, но только не сейчас. Пока он ходил, чувство ярости сменилось на чувство брезгливости.

Николай резко остановился и в упор стал смотреть в глаза жене, не обращая внимания на мужчину. Хотел увидеть в них ответ на свой вопрос: «За что?» Однако, ничего, кроме страха, в них не было.

В полной тишине Николай выбежал из квартиры. Уже возле лифта понял, что стоит в одних носках. Пришлось снова вбежать в квартиру. Схватив туфли под мышку, он побежал вниз по лестнице.

Только когда на улице носки стали мокрыми, он понял, что забыл надеть туфли. Прямо на ходу стал их надевать, одну за другой.

Ему хотелось убежать подальше от дома, когда-то уютного. Куда угодно, только не здесь. Туда, где он мог бы побыть один, непременно один. Он шёл, а перед его глазами стояла картина, которую он только что увидел.

Прервав свои мысли, он понял, что пришёл в парк, который был довольно далеко от дома. Время было позднее, и людей здесь не было. Это как раз то, что ему сейчас нужно.

Только теперь Николай замедлил шаг и пошёл по длинной аллее, вдоль которой стояли скамейки. Фонари освещали мокрый от дождя асфальт. В какой-то момент всё тело его вдруг затряслось. Нижние зубы застучали о верхние. Все попытки прекратить это ни к чему не привели.

Дрожь в теле прекратилась, но зубы продолжали стучать друг о друга. Николай схватил одной рукой себя за подбородок, а другой за макушку и с силой сжал их между собой, чтобы унять этот «стук». По-другому никак не получалось.

Подержав некоторое время таким образом свою голову, он ослабил руки, но зубы стучать продолжали.

«Да что же это такое?» – спросил себя Николай. Через пару минут он вновь ослабил руки, на этот раз его челюсть успокоилась.

– Что же это было? – снова, уже вслух, спросил себя Николай, продолжая медленно брести вдоль аллеи. Попытки спокойно взглянуть на эту ситуацию ни к чему не привели. Всё самое дорогое, что у него было, исчезло в одно мгновение. Та, которой он абсолютно доверял, предала его. И тут из его глаз брызнули слёзы.

– Что же это? – в который раз за этот вечер повторил Николай. Хорошо, что здесь никого не было.

Николай вспомнил, что плакал в последний раз много лет назад, когда был совсем маленьким. Тогда его обидел мальчик, живущий на другой улице, пытаясь отобрать у него игрушку. Своё сокровище Николай тогда отстоял ценой разбитого носа.

«И вот опять!» – пронеслось у него в голове, когда вдруг накатившая чудовищная усталость заставила его присесть на скамейку, которую почти не освещал фонарь. Было бы плохо, если бы кто-то увидел его в таком виде.

В эту минуту в кармане затрезвонил пейджер. Взглянув на текст, Николай понял, что это что-то написала жена. Что именно, он не понял. Буквы стали расплываться перед его глазами.

Николай с яростью бросил пейджер в ближайшие кусты. Затем быстро пошёл к соседней скамейке, чтобы не слышать этот звук. Звонок, всегда приносивший ему радость, в этот раз вызывал в нём гнев и ярость. «Завтра кто-нибудь найдёт мой пейджер и будет читать оправдательные тексты от предательницы жены», – подумалось Николаю.

От мысли, что посторонний человек увидит, что там написано, его покоробило. Это показалось ему неприемлемым, и он быстро вернулся к прежнему месту, потом подошёл к кустам, из которых по-прежнему пейджер призывал прочесть текст.

– Живой, сволочь! – прошипел Николай, подняв пейджер с земли. Затем изо всех сил ударил его об асфальт и растоптал ногой.

Вернувшись на скамейку, он немного посидел, а затем лёг на неё. Перед его взором было безоблачное небо, усыпанное звёздами. Чем дольше он смотрел ввысь, тем меньше у него оставалось мыслей о жене.

– Странно, – заговорил он вслух. Оказывается, звёзды разного размера. Как же я раньше этого не замечал?! Николька! – Николай впервые за этот вечер вспомнил о сыне. – Николай Николаевич.

Тут же нехорошие мысли стали лезть ему в голову. Мозг, словно калькулятор, начал считать.

– Он родился раньше времени, – говорила мужу жена.

– А вот раньше ли? – сам себя спросил Николай. – Теперь жены у меня нет и, возможно, и сына. Уж не этот ли мужчина отец моего сына? А в общем-то, какая разница, он или не он? Не я, вот что главное!

Проверить это не представлялось возможным. Конечно, он тогда поверил жене насчёт родившегося раньше срока сына. Сейчас же его вера в это пропала, после того как он увидел то, что было в спальне.

– Моего! – злорадно усмехнулся Николай своим словам, подумав сначала о Никольке, потом о любовнике жены. Затем быстро поднялся и тут же сел на скамейку.

– Колька, Николька, Николай! – его мозг раз за разом повторял эти слова.

Он снова лёг на скамейку, так как чудовищная слабость никуда не делась.

– Колька, Николька, Николай! Колька, Николька, Николай! – вскрикнул он от чудовищной боли в груди. Ему казалось, что его сердце пытается проломить грудную клетку, чтобы выскочить из неё. Не стало хватать воздуха…

…В какой-то момент боль перестала чувствоваться. Перед глазами была бесконечная Вселенная. Именно туда устремилась душа Николая, переполненная болью. Ему казалось, что он видит её, устремлённую туда, ввысь. Вселенная пожалела его и приняла эту боль. Она вырвала её вместе с огромной частью души, оставив в ней огромную дыру. Вселенная приняла душевную боль Николая, а вот его душу – нет.

…Резкая боль снова вернула его к жизни и мгновенно ушла. Он по-прежнему продолжал смотреть на небо. Мыслей никаких не было. Была только пустота и покой. Николай лежал на скамейке до тех пор, пока на небе солнце не сменило луну. Его тёплые, ласковые лучи вернули Николая к другой, новой жизни…

Потом я продолжил говорить с соседом про свой второй брак, но теперь, как и раньше, от первого лица. Рассказал ему о двух дочерях, родившихся в нём, которых я очень люблю. И вот теперь они взрослые. Всё вроде бы нормально, но в то же время как бы и не совсем. Что-то не так, не так, как было прежде, когда они были маленькие. Хотелось именно прежних ощущений. Видеть их первые шаги, слышать первые слова. И вообще не хватало радости в теперешней жизни. Всё приелось. Однако душа просила того, что было в молодости. И вот, приехав сюда, я оказался сразу в раннем детстве.

Свой рассказ я завершил именно тем, что рассказал собаке причину своего приезда. После исповеди я почувствовал умиротворение и спокойствие в душе. Все неурядицы последнего времени не такие уж и серьёзные. Просто суета. И только.

В этот момент мне вспомнился уход писателя Льва Толстого из семьи. Попробую сравнить это с моим приездом сюда. Нахожу немного схожего с его первым оставлением семьи, за четверть века до последнего. Метания, поиск смысла жизни заставили его оставить на сносях свою жену Софью Андреевну, не разделявшую его желания отказаться от авторских прав. Деньги, деньги, деньги – тогда и сейчас… Всегда!

Однако, как мне кажется, что первопричиной такого поступка стала невозможность полностью «уйти в себя». Со мной именно это сейчас и происходит. Жена и две взрослые дочки во время своих женских разговоров совсем не нуждаются в моём участии. Я вроде бы и рядом и в то же время «в себе». Но даже этого мне оказалось мало.

Жажда полного одиночества, конечно же ненадолго, подвигла меня посетить мою деревню. Здесь хочу им насытиться, чтобы вновь захотелось в уютную московскую квартиру, в которой меня ждёт моя семья.

В молодости нам нравятся шумные, весёлые компании. Года идут, и теперь хочется, чтобы в этой компании остался только один человек – я. Пусть иногда – вторая моя половинка с детьми. Умная жена не станет без необходимости в этот момент звать тебя оттуда домой, к себе, давая возможность мужу разложить свои мысли «по полочкам».

Мои дети уже выросли и во мне, в общем-то, не нуждаются. Да и денег за авторские права, в отличие от Толстого, я не получаю. Во всяком случае пока. Остаётся только борьба со скукой, ожидание конца, прикрытое разными высокими словами о смысле жизни, предназначении человека и тому подобное. Если только нет занятия, которое поглощает тебя целиком, не оставляя времени на всё это.

– Денис Иваныч, а ведь мы с тобой не сделали самого главного – не проведали моего отца, – начал я разговор с соседом об одной из целей моего приезда.

Мы вышли со двора и стали пробираться сквозь высокую траву в сторону кладбища. Путь длиной около полукилометра занял довольно много времени.

Трава на погосте, к моему удивлению, была невысокая. Но ещё больше удивило то, что всё кладбище было усеяно «ковром» из ягод земляники. Спелые и обильные ягоды окрасили всю поверхность кладбища в ярко-красный цвет.

Я подошёл к отцовской могиле. Рядом с ней, в одной ограде, была могила моей бабушки Марфы – мамы моего отца. Дубовая скамейка внутри ограды приглашала присесть.

Именно это я и сделал, перешагнув через невысокую ограду, поскольку заржавевшая калитка никак не хотела открываться.

Мой взгляд упал на могилу рядом с могилой бабушки Марфы. Сразу же за оградкой лежал её другой сын – Василий. Она в середине, а сыновья по сторонам. Получалось как-то не очень хорошо. Сын был ограждён от своей матери и брата. Уж лучше бы и не было вовсе никакой ограды – преграды между ними.

Вообще же деревенское кладбище представляло собой мозаику, где каждая её часть – кучное захоронение родственников. Размер этого участка давал чёткое представление об их числе.

Женщины, выходившие замуж за односельчанина, почти всегда были похоронены рядом с родными мужа. У мужчин же это было исключением.

С памятника на меня смотрел пятидесятилетний отец. Получается, что сейчас я ровесник этой его фотографии на памятнике. Ну а умер он давно, когда ему исполнилось шестьдесят восемь лет.

Мой отец, в отличие от подавляющего большинства жителей деревни, прозвища не имел. Все звали его Миша Марфин, поскольку его отец погиб на войне и все заботы о четырёх детях легли на хрупкие плечи его мамы Марфы.

В деревне добрая четверть её жителей были однофамильцами отца. Когда после его имени вместо фамилии добавляли уточнение – Марфин, сразу становилось ясно, кто это. Поскольку Марфа в деревне была только одна. В патриархальной деревне такое признание дорогого стоило. Тем самым односельчане выказывали своё уважение к ней. Безропотно, вопреки невзгодам, растившей в одиночку четверых детей, после того как её муж не вернулся с фронта.

Ввиду того что однофамильцев в деревне было очень много, часто возникала проблема – кто есть кто? Решалась она довольно просто. Прозвища-клички позволяли избежать путаницы.

Но это была только часть решения проблемы. Вторая заключалась в том, как объяснить приезжему, кто где живёт? Решалась она тоже довольно просто. За отсчёт принимался дом, который чем-то отличался от других, и уже от него отсчитывали количество домов до нужного дома. Однако прежде нужно было сказать название улицы. Они, как и люди в деревне, имели не названия, а прозвища. Я, например, родился на Казинке, в самом первом доме от центра. В переводе на современный язык – видное, красивое место. А второй вариант этого слова означает – речка, текущая красиво, на виду.

Вопреки названию, речки на нашей улице не было. Она протекала вдоль другой, находящейся перпендикулярно нашей. Отчий дом одной своей стороной всё же примыкал к ней.

Прямо от родительского дома, только уже через речку, располагалась улица, которую все называли Плант. В просторечии – Плант, а в переводе на современный русский язык – часть плановой застройки села, посёлка.

Улица вдоль пересыхающей речки имела у местных странное название – Деревня. Получается, что Деревня находится внутри самой деревни. И если попробовать более внимательно разобраться в старинных названиях улиц, то можно узнать время их появления.

Несомненно, первой из них появилась шедшая параллельно речке Деревня. Вслед за Деревней деревня приросла Казинкой. Ну и заключительным аккордом в строительстве деревни стал Плант.

В случае же, если человек знал место жительства кого-то из людей известных, на указанной улице, то отсчёт шёл от его дома. Например, все в деревне и ближайшей округе знали, где живёт местный продавец магазина – на Деревне. Если кому-то из местных алкоголиков нужно было срочно кое-что купить, а магазин в это время был закрыт, то проблема решалась самым простым образом. Они шли к нему домой. Продавец Герасим, в зависимости от статуса пришедшего, соглашался или нет, идти, специально ради того, открывать магазин. Такая честь оказывалась немногим.

Одной женщине из соседней деревни другая так объясняла, где живёт нужная той Дуня:

– Гарас (Герасим), Тарас и Дуня.

С тех пор, прежде чем объяснить, где живёт нужный человек, в шутку говорили:

– Гарас, Тарас и Дуня.

И только потом указывали нужные приметы дома.

Одно время в деревне появились таблички с указанием трёх улиц и номеров домов. Но продержалось всё это недолго. Какой-то там Плант стал Советской улицей, а Деревня – Речной. Больше века улица была Плантом, так пусть теперь побудет Советской. Мои родители жили рядом со школой. Стало быть, их дом оказался на улице Школьной.

Табличка с названием улицы и номером дома сохранилась до сих пор на нашем доме и была вполне читаемой. Но ни для кого из жителей деревни ни она, ни таблички на других домах не имели ровно никакого значения – улицы назывались по-прежнему.

Старинные названия имели не только улицы в деревне, но и окрестные поля. Например, Холм, Каменное, Заря… И если с первыми двумя было всё ясно, то третье явно вводило в заблуждение. Заря могла быть как утренней, так и вечерней. Стало быть, располагаться она могла как на востоке от деревни, так и на западе. Поди догадайся! А поскольку это название нужно было только местным жителям, то все знали, что Заря находится всё же на востоке от деревни.

Обернувшись, я увидел Дениса Иваныча, который лежал позади меня, на невысокой могиле, посреди ягод земляники. Он вместе со мной смотрел на моего отца, который взирал на нас с портрета на памятнике.

Могилы матери здесь не было. В последние свои годы перед кончиной она жила у среднего брата. Там же была и похоронена.

На могиле бабушки Марфы памятника не было. Только большой дубовый крест. Точно такой же стоял и за памятником на могиле отца.

Сначала я хотел насыпать на их могилы песок, который привозили из карьера, расположенного неподалёку. Но вид земляники остановил меня. Песок только бы испортил такую красоту, однако придётся это сделать.

Мысленно пообщавшись с отцом, я пересказал ему свою «исповедь», которую совсем недавно рассказывал Денису Иванычу. Но говорил уже всё это с совсем другим отношением ко всему произошедшему в моей жизни. Поблагодарил отца за всё, что он для меня сделал, научил тому, что нужно в жизни. Только в этом всём не было одного – таланта говорить слово «нет», когда это было необходимо. Как же иногда мне не хватало умения произносить это короткое слово. Из-за этого порой приходилось делать то, что делать не стоило бы. И, по моим наблюдениям, таких людей большинство. Тех, кто говорить это «нет» не может, потому что не умеет. В любом случае будет нехорошо. Выполняя вынужденно данное обещание, делаешь плохо себе; не выполняя – тому, кому сразу не смог сказать чёткое – «нет!».

Для поездки за песком на карьер нужно было вернуться к дому за машиной. На обратном пути я пошёл по той же, одной из трёх улиц деревни, которая проходила от кладбища в сторону родительского дома. Только теперь мне захотелось рассмотреть более внимательно все дома, которые были на этой улице. Мы с собакой стали пробираться по деревне сквозь заросли высокой травы.

Постояли перед первым, у кладбища, домом, вернее теми развалинами, которые от него остались. Я попытался вспомнить, кто же там жил? Кроме того что здесь когда-то жила многодетная семья, моя память больше ничего мне не подсказала.

Метров через сто от этих развалин рос одичавший сад, без признаков жилья. Было очевидно, что здесь уже долго-долго никто не обитал. Стало быть, хозяин этого дома умер тогда, когда я был совсем маленьким. Как ни странно, но я быстро вспомнил его, вернее её.

Здесь жила одна старая женщина, уже тогда старая, когда мне было лет пять. Звали её Устиньей. Ничем, в общем-то, непримечательная, если не считать того обстоятельства, что все в деревне считали её ведьмой.

В моей детской памяти остался только один эпизод из её жизни, а вернее тот момент, когда она мучительно умирала, как и все ведьмы. В доме, стоявшем когда-то вот на этом самом месте.

После её кончины все деревенские обходили стороной дом ведьмы. Даже ребятишки никогда не наведывались в этот сад, несмотря на отсутствие забора, который упал вскоре после её смерти. Ну а дом постепенно разваливался на глазах у безучастных жителей деревни.

Вид примятой травы и в этом саду меня озадачил. Стало быть, сюда тоже кто-то наведывался. Неужели Денис Иваныч?

Рядом с этим нехорошим домом также жила одинокая женщина, точнее она жила с сыном. Как её звали, я не помню. Но вот прозвище, которым её наградили односельчане, мне врезалось в память – Красная. Такое «цветное» прозвище было далеко не единственным в деревне. Соседа моего, Дениса Иваныча, правда только за глаза, называли почему-то – Синий. В деревне жили также: Белый, Чёрный, Малиновый. Помимо «цветных» прозвищ в деревне жили: Пан с Паней, Царь с Царицей и Министр. Ещё был Малойчик, вероятно, прозванный так за свой маленький рост.

В следующем доме от Дениса Иваныча жил Брык. Упрямый, непоседливый, вспыльчивый, своенравный человек – перевод этого прозвища на современный язык как нельзя лучше подходил этому человеку.

Между тем мы с собакой подходили к нашему дому. Я заглядывал за ворота домов, там, где они ещё остались, но ни в одном из них не было больше примятой травы. Непонятно всё это… Если бы такое было только во дворе родительского дома, тогда это можно было бы как-то объяснить. Например, тем, что туда часто наведывался Денис Иваныч. А так?..

Вместе с собакой мы вошли во двор родительского дома. Я стал разгружать багажник автомобиля, занося свои припасы в дом. Место для песка в машине было готово, нужно было найти какое-либо ведро, а небольшая складная лопата была у меня в машине вместе с запаской.

– Ну что, поехали на карьер, – сказал я, обращаясь к собаке. Однако всем своим видом пёс давал понять, что никуда ехать со мной он не собирается.

На повороте с дороги в сторону карьера я остановился и вышел из машины. Что-то заставило меня это сделать.

С минуту постояв у машины, мне вспомнилось событие, произошедшее на этом месте более сорока лет тому назад. Эпизод из моей жизни, грустный и весёлый одновременно.