Текст книги "Около кота"

А на самом деле тут же заснул.

Лист 14.

Проснулся я рано, темно ещё было, и в окошке виднелась яркая звезда – Хамидайль называется, мне про неё брат Аланар историю поведал. Ну, про то, как древний герой Ситаурами-гноо решил украсть у демонов чудодейственный огонь, который они сами у Творца украли… Ну, и чем это для него кончилось.

Ладно, понял, языческие басни отставить. Тогда по делу. В такой предутренней тьме хорошо думается. Конечно, если ты сам проснулся, а не подняли тебя пинком.

А думал я о том, что вечером со мной в кабинете господском случилось. Сон? Конечно, похоже на сон, но никогда прежде, то есть до служения в доме господина Алаглани, не случалось со мной таких вот стремительных снов, после которых всё помнишь ярко-ярко. И в обычном-то сне всё происходит как-то иначе, чем наяву. Брат Аланар сказал бы, нарушается логика. Здесь же всё было как на самом деле, как четыре года назад. Просто вспомнилось всё, что уже забытым считал. И ведь такое уже со мной было – тогда, на четвёртую неделю моего здешнего служения. Сами ли по себе такие сны случались – или способствовали тому зеркала и свечи? Чары? Господин, конечно, никаких заклинаний не говорил, но вы же знаете, бывают и беззвучные чары. А вот что это лекарский способ изъяны в здоровье выявить – не верю совершенно.

И начал я тут припоминать и сопоставлять. Служу я господину Алаглани четвёртый месяц, но всего два раза он меня вызывал для «проверки», а точнее, для снов этих зазеркальных. А вот других зовёт чаще. Если, конечно, допустить, что зовёт он для таких же снов, а не для чего-то ещё. Хайтару уже раз пять ходил, Алай – четыре, и это ещё до того, как взял его господин в лакеи. Тангиль ходил трижды, но тут у меня сомнение, тут, может, просто он отчёт давал об управлении. Про Халти – не помню, чтобы ходил, что же Дамиля касается, то неизвестно, как часто с ним было это во время его лакейского служения, но после точно один раз был – как раз позавчера, когда я с нетерпением ждал, чтобы ребята угомонились поскорее. Что же до Хасинайи, то сказать сложно. Дамиля же спрашивать бесполезно – приходилось ли ему вызывать девчонку к господину, а дружка моего Алая ещё предстоит спросить, и нужно придумать, как бы это поумнее сделать, чтобы лишних мыслей у него не вызвать.

Но что же всё-таки с нами господин делает? Догадок-то много можно предложить, только сперва вернее будет сказать о твёрдо установленном. Твёрдо же установлено вот что: хоть и не каждый день, но довольно часто господин вызывает к себе в кабинет кого-то из слуг. Возвращается тот спустя полчаса или час – во всяком случае, всегда до того, как часы бьют десять пополудни. Возвращается грустный и молчаливый. Ночью нередко на слёзы его пробивает. Это я и по себе знаю. В кабинете вызванного слугу сажают в кресло, перед ним на столе горит трёхсвечник, сбоку зеркала стоят. Господин, стоя сзади, спрашивает, «что грызёт твою душу», но, кажется, не ждёт словесного ответа – потому что очень скоро после его вопроса наступает странный сон. После пробуждения слугу быстро выставляют прочь. Никогда одного и того же слугу не вызывают дважды подряд. Никогда между вызовами не бывает менее трёх дней. На прямой мой вопрос, зачем нужно всё это – свечи, зеркала – господин ответил про обычную лекарскую проверку. Среди вас, почтенные братья, есть и лекаря – вот и сами судите, насколько сие обычно.

Хотелось бы мне узнать, что снится остальным, посаженным между зеркалами. Но вряд ли кто ответит – я бы и сам отвечать не стал даже другу, а вам, почтенные братья, говорю лишь потому, что обязан отчётом. Уж больно тяжко всё это вспоминать – самые поганые повороты жизни. То, что лучше бы навсегда забыть.

Ну, пока я так лежал и думал, начало светать, а в седьмом часу мы уж встали. И закрутился обычный день. После завтрака взял я корзины да и отправился в город, за покупками. Спросился, конечно, у поваров наших, для порядку. А у Халти и спрашивать не стал – тот вообще, как мне думается, сообразил, что кончится скоро его время и что быть ему снова под Тангилем до зимы – так лучше уж не цепляться за власть, а дождаться, пока Тангиль уйдёт, и самому старшим стать, не временным уже, а постоянным. Поэтому он особо ни во что не вмешивался, не надзирал за всеми тщательно, как это Тангиль делал. А Тангиль, по-моему, потому так старался, что самым старым тут себя чувствовал. Раньше всех у господина оказался, дольше всех здесь живёт – а значит, как бы и сам немножечко господин.

Хотя, может, и сгустил я малость – ибо он что-то не торопился выздоравливать. То ли наигрался уже во власть и решил спокойно до зимы дотянуть, то ли и в самом деле рука погрызенная плохо заживала и болями изводила. Ну и ушиб головы, само собой. Тоже радость невеликая. Вот уже третий день валялся он в людской на тюфяке, еду ему Гайян носил.

Но и то удивительно, что господина это, похоже, устраивало – что главный старшой свои страдания преувеличивает, а временный старшой не шибко старается. Может, потому, что всё обычным порядком шло и без разницы пока было, а может, верна моя догадка – не так уж сильно господина порядок волнует, как это Тангиль нам всегда внушал.

Ладно, давайте про базар. Пошёл я, значит, в Нижний Город, и там, конечно, хорошенько пошлялся, послушал разговоры. А разговоров было много, и все говорили разное. Кто клялся Изначальным Творцом, что на Башню Закона напал огненный дракон и из-за дракона этого все узники разбежались. Кто над этими баснями смеялся и твердил, что никакого дракона не было, а просто разбойники подземным ходом в башню проникли и охрану перебили, а после кого-то из узников с собой увели. Над этим тоже потешались – как это охрану перебили, когда зять своими глазами видел: нерадивых стражников на торгу кнутом пороли. А другие говорили, что в одной из камер пол провалился в пещеру подземную, и все узники того… короче, сожрали их подземные твари.

Ну, что я из всех этих пересудов понял? Что, во-первых, своими глазами никто ничего не видел, а только пересказывают услышанное и добавляют подробности для интересу. А во-вторых, что-то действительно стряслось: то ли один заключённый, то ли несколько из камер своих исчезли, и по этому делу расследование идёт, и начальник стражи городской толстым своим носом землю роет, и сыщики из Пригляда суетятся. Ведь при Новом Порядке ни разу такого не случалось, чтобы кто-то из Башни Закона удирал. Стражников действительно пороли, правда, не всех, а старшего смены, Хайдиралая, и не на торгу, а во дворе Башни наутро. Это зеленщик Миарзили поведал, который соседствует с этим Хайдиралаем и приятельствует. Тот ему вечером же в пивной и рассказал свои горести. А я этому рассказу склонен верить, ибо, по словам зеленщика, бедняга Хайдиралай как раз ничего и не слышал, и не видел, и пришлось ему отдуваться только потому, что должность… Начни зеленщик про огненных драконов или подземных тварей изливать – всё бы с ним ясно стало. Но тут похоже на правду.

Что совершенно точно – исчез молодой Хаузири. Насчёт кого другого не знаю, но этот – точно, потому что глашатай на торгу орал, будто за голову его обещано сто серебряных огримов. Оцените: в десять раз больше, чем, скажем, за беглого Алая.

Вот так и получил я последнее доказательство тому, что господин действительно вдове помог, и то, что я в полночь видел – не обман какой хитроумный. Причём помог чародейством – иначе откуда бы повозка с возницей появились там, где ещё миг назад их не было? Понятно, что не одно только чародейство, что судьбу этой матери с сыном он обычными средствами решил устроить – через знакомых своих, затем и письма в тот день писал. Но без чар точно не обошлось.

Ещё услышал я, что мать преступника, вдова Анилагайи, тоже куда-то делась, что второй день её никто не видел, а когда стражники с утра ввалились в её каморку, так ничего и не нашли.

Ну, закупился я припасами съестными и домой отправился. Только, сами понимаете, по пути небольшой крюк сделал и в известном вам месте кое-что оставил и кое-что взял.

А после обеда случилось то, чего я уж никак предвидеть не мог. Только собрался я грядками заняться, с которых урожай зверозубника снят, под зиму перекапывать, как прибежал Алай, позвал меня к господину. Воткнул я лопату в землю – и прямо, даже рук не помыв, пошёл в господские покои.

Господин у окна стоял и был не в халате своём чёрном, а в городской одежде. По пути Алай шепнул мне, что только-только вернулся он из города и чем-то сильно недоволен.

Повернулся к нам господин, и понял я, что «недоволен» – не то слово. Разъярён он был чем-то, и по тому, как поджимает он губы, как пальцами левой руки тискает правую, понял я, что с трудом он себя сдерживает. Я даже на всякий случай испугался, и Алай, кажется, тоже.

– Ну, будь здрав, Гилар, – скучным тоном проговорил господин. – А ты, Алай, не торопись убегать, – добавил он, заметив, что дружок мой намылился шмыгнуть в дверь: – Небось, решил: поручение выполнил, доставил кого велено, не смею мешать?

Мы стояли в дверях и считали за лучшее молчать.

– В общем, так, Алай. Недоволен я, как ты обязанности свои исполняешь. Нет в тебе расторопности, нет аккуратности. Часы мне вчера самому заводить пришлось, в спальне пылищи полно. И поведение твоё не нравится – то дурачка из себя строишь, то дерзишь, осторожненько так, исподтишка. Кроме того, разве кто разрешал тебе трогать мои книги? Что глазами хлопаешь? Думаешь, я не помню, в каком они стояли порядке?

Глянул я на Алая – и поразился. Хоть и побелело его лицо, но не страх в глазах был виден, а удивление. Уж не напраслину ли возводит на него господин?

– Я не касался ваших книг, господин мой, – тихо сказал он.

– Кроме тебя некому, – усталым каким-то голосом возразил аптекарь. – В общем, накопились за тобой дела. Сперва я думал хорошенько тебя выдрать, но потом решил, что толку не будет. Сдаётся мне, что причина в том, что ты по-прежнему мыслишь о себе как о князе, как о Гидарисайи-тмаа. И невместно князю выносить ночной горшок и таскать подносы с едой. Что, угадал я?

Алай мотнул головой.

– Не лги, – вновь заговорил господин. – Ты, может, и сам до конца себя не понимаешь, но я-то вижу. Гордость высокородная тебя изнутри ест. И с этим ничего поделать я не могу. Поэтому боле ты мне для комнатного услужения не нужен.

Он замолчал, и молчал долго – может, целую минуту. И за эту минуту чего только я не успел себе вообразить: и телегу, запряжённую быками, на которой увозят Алая, и городских стражников, которым господин сдаст беглого преступника, и даже – вы только не смейтесь! – могилу, которую сейчас поручат мне выкопать в дальнем уголке сада. А что Алай тогда передумал – то мне так и осталось неведомо.

– И потому ты, Алай, вновь будешь заниматься аптекарским огородом, – завершил господин. – Это у тебя явно лучше получается. А вот в комнатное услужение я беру тебя, Гилар! Почему-то мне верится, что справишься.

Стоял я, как мешочком с песком по голове стукнутый. И сам не понимал – то ли все мысли у меня из головы выскочили, то ли носятся они там друг за другом с огромной скоростью, так что ни одну не ухватишь. А потом вращение это замедлилось и начал я соображать.

Ведь что получается? С одной стороны, можно сказать, мечта сбылась. Хотел я быть всё время при господине, и вот, пожалуйста. С другой стороны, есть тут не только благо, но и худо. Первое худо – что больше не смогу в город за покупками ходить. Не лакейское то дело, имеются на то кухонные ребята Амихи с Гайяном. Когда ж в известное место бегать? Разве что по ночам, ну так и ночью я могу оказаться надобен господину. Из его покоев удрать посложнее будет, чем из людской. Второе худо – а придётся ли господину по нраву моё служение? Что-то в последнее время заносить его стало. То Дамиля из лакеев изгнал, то Алая… Долго ли я продержусь?

И почему, кстати, я? Впрочем, понятно, почему. Кого ещё-то? Дурачка Хайтару? И без того проштрафившегося Дамиля? Старшого с рукой покусанной и головой стукнутой? Халти – ученика и помощника по лекарской части? Безумицу Хасинайи? Так и выходит, что кроме меня – некому. Разве что нового слугу нанять. Но я уже давно понимал, что так вот просто взять и кого-то нанять господин наш лекарь не может. Неслучайно подбирает он себе слуг, а по какому-то доселе неведомому мне понятию.

– Ступай, Алай, – велел меж тем господин. – Скажешь Халти о перестановках наших, и занимайся травами. Оно для княжеской чести не столь зазорно.

Поклонился Алай и убежал. Остались мы с господином в кабинете вдвоём – если, конечно, не считать кота, посверкивающего глазами со шкафа.

– Я гляжу, сильно ты удивлён, Гилар? – усмехнулся господин и уселся в гостевое кресло. – И, похоже, не рад?

Ну, что тут можно ответить? Брат Аланар учил, что лучше всего – честность. Не вся, конечно, а малый её кусочек.

– Боюсь я, господин мой, – признался я. – Боюсь, что не справлюсь. Вам же, мыслю, лакей нужен к благородному обхождению привычный, знающий всякие там приличия… а я кто? Купецкий сын, я больше по гвоздям и топорам понимаю…

– Об этом можешь не волноваться, – краем губ улыбнулся господин. – Тут тебе не королевский дворец и не графский замок. Обязанности твои будут несложны, но потребуют усердия и тщания. Ну, что убираться в покоях ты должен, само собой понятно. Кабинет, спальня, гостиная и столовая – за тобой. Остальное другие моют. Тебе запрещается открывать шкафы и ящики стола, кроме шкафа в спальне, там одежда, и ты должен содержать её в порядке. Вовремя вычистить, вовремя выгладить. Второе – подавать мне еду. Завтрак, как ты знаешь, в семь часов, обед – в три пополудни, ужин – в семь. Сам будешь есть после того, как поем я, на кухне тебя покормят.

Ну, это уже что-то, мелькнула у меня мысль. Значит, с Амихи и Гайяном видеться буду ежедневно, и от этого можно будет сообразить какую-нибудь пользу.

– Далее – в чернильнице у меня всегда должны быть свежие чернила, перья должны быть хорошо очинены, на столе всегда должна быть пачка бумаги.

– А где ж всё это брать – бумагу, чернила? – рискнул я спросить. И получил роскошный ответ:

– В городе будешь покупать, как понадобится. Я тебе деньги буду выдавать, но отчитываться должен будешь до каждого полугроша. С Алаем это невозможно было, приходилось самому.

Ну конечно! Алай же беглый каторжник, ему в городе светиться никак не след, оттого и лакейские свои обязанности не в полную меру выполнять мог.

Нет, вы поняли? Покупать в городе! Значит, все мои страхи и сожаления лопнули! Значит, связь по-прежнему будет! Сильно это мне настроение подняло.

– Также ты должен будешь принимать моих посетителей и провожать в мой кабинет. – Господин чуть повысил голос: – Запомни – быть с ними надлежит предельно вежливым, ибо всякие могут среди них встретиться.

Вспомнил я ту высокородную мымру, имя скрывавшую. Ну, само собой. Поклонишься – не переломишься.

– Ночевать будешь тут, в чуланчике, – продолжал меж тем господин. – Если понадобишься, в колокольчик позвоню.

Я кивнул. Ничего нового пока что о лакейских обязанностях сказано не было.

– И смотри мне! – добавил господин. – Станешь лениться или халтурить, церемониться не стану. Ты ведь не княжеского рода. Где прутья растут, тебе уже ведомо.

Вновь я кивнул. Пугай-пугай! Я даже сделаю вид, что напугался.

– И последнее, – господин Алаглани подбавил в голос сухости. – Ни при каких обстоятельствах не трогай моего кота. В твои обязанности не входит ни убирать за ним, ни кормить. Всё это я делаю сам. Не вздумай ни гладить, ни шугать его. Не прощу.

Вот такой поворот, почтенные братья, произошёл в моей тамошней судьбе. А к добру это случилось или к худу, расскажу после.

Лист 15.

Пропущу-ка я в своём рассказе примерно неделю. Потому что ничего за эту неделю интересного не случилось. Освоился я с новой работой своей лакейской. Знаете, что самое в ней тяжкое? Сидеть и ждать, когда понадобишься. Убраться в комнатах, одежду вычистить, обед подать – всё это просто. К тому же господин Алаглани оказался непривередлив и не шпынял меня за всякую мелочь. Я даже голову ломал – что это такое на него нашло, что он на Дамиля и Алая взъелся? Тем более, что при первой возможности мы с Алаем поболтали – и сказал мне мой дружок, что книг господских и вправду не касался. Тем подтвердил он мою догадку, что господин малейший повод искал, лишь бы его, Алая, из лакеев убрать и на прежнюю работу вернуть. Зачем, спрашивается? Уж не затем ли, чтобы меня лакеем сделать? Но я-то ему зачем?

И ещё об одном я подумал. Господин ведь Алая при мне распекал, при мне пенял ему на княжескую гордость. Выходит, знает он, что Алай мне всё про себя рассказал. Знает и не боится, что я побегу в город за десятью огримами. А почему он так во мне уверен? Десять огримов – деньги немалые, равны моему здешнему жалованью за восемь лет. В общем, интересная подробность.

За неделю эту поправился Тангиль, перестал в людской отлёживаться и, как раньше, за всеми работами надзирал. Правда, за лошадьми ходить ему господин покуда запретил, рука, сказал, долго ещё заживать будет. И потому там, на конюшне, управлялись Хайтару и – самую малость – Халти.

Господин, кстати, на следующий же день меня спросил, как я насчёт лошадей? В смысле, умею ли запрячь-распрячь, ну и править. Врать не стал, признался, что умею, что с отцом-купцом нередко вместе за товаром ездили и науку лошадиную я немножко знаю.

Ещё он спросил, знаю ли я грамоту. Тут замялся я, потому что любой мой ответ мог и к добру привести, и к худу. Скажу, что не знаю – а вдруг я ему зачем-то грамотным нужен? Скажу, что знаю – а вдруг он сообразит, что не так прост я, как хочу казаться? Но всё-таки сказал я, что учил меня отец – и письму, и счёту. В торговом деле это нужно.

– Что ж, – сказал господин, – сейчас и проверим, хорошо ли он тебя обучил.

Достал из шкафа огромную книгу, тяжеленную, перелистнул и подал мне.

– Читай вот с этого места.

А книга, между прочим, старинная, рукописная ещё. И старым письмом писана, линейным. Я несколько строчек с ходу прочёл громко – и лишь тогда сообразил, что отец-купец мог и не знать старого письма. А прочёл я вот что:

«И потому праведный муж отрешиться должен от сиюминутных тягот и предстоящих ему бедствий, ибо мысли о том подобны верёвкам, стягивающим не тело его, но душу, и не пускающим её в предлежащее ей небо. А одним лишь небом у праведного мужа питается душа, и коли направит он все устремления свои в землю, то, лишённая пищи, умрёт в нём душа, а тело живо будет. Но трупные яды мёртвой души, растекаясь по тонким путям, отравят и сердце ему, и мозг, и печень. Иное дело душа человека простого, землёй рождённого и земле обречённого…». Да, почтенный брат, я с первого раза запомнил. А разве сие трудно?

– Понял что-нибудь? – спросил господин, отобрав у меня книгу.

– Не, – отозвался я. – Заумь какая-то. Вроде про то, что благородным денег не надо, а надо только купцам да мужикам. Только глупость ведь – на какие шиши благородные жратву тогда покупать будут?

– Ничего-то ты не понял, – вздохнул господин, но я заметил, что он сдерживает улыбку.

А что, братья, мне надо было ему сказать, что сочинения еретика Хадирубая запрещены Пятыми Вратами?

На другой день он проверил, как у меня со счётом. Сказал, что некий купец три года назад одолжил ему тысячу огримов, под годовую десятую долю от наросшего долга. Он же купцу тому, страдавшему почечными болями, продал целебный эликсир, ценою в пятьдесят огримов флакон, и принимать тот эликсир нужно три раза в день по ложке, а во флаконе умещается шестьдесят ложек. И как флакон кончается, купец новый приобретает. Но не живыми деньгами, а в счёт долга. Вот прошло три года, пора с купцом расплатиться. И сколько ж ему денег дать? Прикинул я на пальцах – да и сказал, что если на глазок, то огримов девятьсот, а если точно, то это уж бумага с пером мне нужна или доска с грифелем.

Ничего на это господин не ответил, велел только сходить в каморку к Хасинайи и пригласить её в кабинет.

– Да смотри, повежливее. Она не вам, пацанам, чета, с ней нужно осторожное обращение.

Выполнил я поручение господское, но вот что скажу – услышав мои слова, девчонка сперва шитьё выронила, потом зашипела на меня, точно кошка злобная, а потом вздохнула и пошла. И походила она в тот миг на деревянную куклу, которую искусник за ниточки дёргает, отчего и кажется, будто кукла сама движется.

Ну, как вы думаете, куда я направился, едва господин отослал меня кивком? Правильно думаете, на чердак. Заодно проверил паутинку, три дня назад ставленую. Цела оказалась паутинка.

Послушал я, что в кабинете творилось. Только одно понял: то же, что и со мной. Сперва спросил господин, как она чувствует себя, не болит ли чего. Потом спросил, что гнетёт её душу. Всхлип девичий раздался, но тихий-тихий. А потом долго ничего не было – видать, впала Хасинайи в сон.

Не стал я пробуждения её дожидаться – обратно побежал, и правильно сделал, ибо только вышла Хасинайи, бледная да квёлая, велел мне господин вина ему подать.

В общем, ничего особо интересного. Интересное позже началось, когда к господину Алаглани гость пожаловал.

Это случилось неделей позже нового моего назначения. Вторник был, как раз канун праздника Одержания. Солнышко за тучами спряталось, с утра мелкая морось капала, и ветер выл, срывал листву. Скучная, словом, погода, да и мне скучно было. Господин, позавтракав, меня из кабинета выгнал, сказал, над учёными книгами сидеть будет. А мне, чтобы бездельем не маялся, дал толстенный том и велел читать с первой страницы до сороковой. Мол, как знать, вдруг и от меня толк выйдет в лекарском искусстве. Называется та книга «Премудрое наставление о благоприятных и премногоопасных свойствах растительности лесной да луговой, предназначенное тем, кто облегчения недугов телесных жаждет и волю Творца Изначального почитает. Сочинение многоопытного Краахатти Амберлийского, старшего наставника королевского университета в Тмаа-Гидалайе».

– Смотри, – сказал господин, – после проверю, что ты запомнил.

Взял я книгу, отправился с нею в гостиную – там светло, вся восточная стена – одно сплошное окно. Ну, и колокольчик из кабинета там слышен.

Наверное, нет надобности пересказывать вам эту книгу. Замечу только, что многоопытный Крааахатти был невероятно нуден и многословен. Там, где я бы написал «корень желтоцвета применяется для лечения глазных болезней у пожилых людей», старший наставник писал: «Да будет же известно тебе, о читатель мой, что трава полевая, в тёмном народе желтоцветом именуемая, особую склонность имеет благодетельную помощь тем много на свете пожившим мужам и жёнам оказывать, кто слабостью зрения Высшею Волей одарён, но то дарованное испытание Творец Изначальный однако же и ослабить может, располагая ход событий так, что преискусный целитель сему страдальцу либо сей страдалице предпишет отвар из корня желтоцвета в глаза закапывать». И вот так сорок страниц!

После же того, как я обед господину принёс, у него приём начался. В тот день много пришло страждущих, и кого там только не было – и благородные, и купцы, и судейские. Капитан охраны Благоуправителя даже был, при полном облачении – нагрудный панцирь из тонких стальных пластинок, до блеска начищенный шлем, широкая кожаная перевязь с двумя по уставу положенными саблями… Воевать он тут, что ли, собрался?

Я, кстати, три дня уже к тому как открыл одну простую вещь. Вовсе не обязательно подслушивать на чердаке. В спальне, примыкающей к кабинету, всё и так неплохо слышно, если поднырнуть под висящий на стене пышный ковёр. Так-то он звуки глушит, но если приложить к стенке кружку и прижаться к ней ухом – всё услышишь. А если в стенке ещё и дырочку сделать, то и подглядеть можно будет. По моим прикидкам, дырочка та как раз напротив стола будет, между двумя неплотно примыкающими друг к другу книжными шкафами. Надо только сделать деревянную затычку, по цвету такую же, как стена. Из кабинета затычка отверстие скроет, из спальни – ковёр.

И тут я сообразил, что коли подслушивать можно и из спальни, то, значит, тот, кто подслушивал с чердака, доступа в спальню не имел. Стало быть, не лакей это. Значит, Дамиля можно из подозреваемых исключить. Не может ведь нюхач-лакей быть столь глуп, что во время приёма станет таиться на чердаке, когда ему надлежит посетителей к господину провожать и от господина. Не набегаешься ведь!

Да, отвечаю на ваш вопрос. На том приёме совершенно ничего интересного не было. Никто не обращался к господину с просьбами особого рода – все сплошь исцеления искали, от болезней вполне обычных. Почечные боли, чирьи в неудобосказуемых местах, грудная жаба… Поразмыслить если, оно и понятно: коли бы к господину народ валом валил ради чародейств, то очень скоро пошла бы о нём слава в народе, и каждая базарная торговка знала бы о великом чудотворце. Это мне ещё повезло необычайно, что на первом же подслушанном приёме оказалась та несчастная вдова Анилагайи.

Ну, встречал я посетителей, кланяясь до земли, почтительно принимал плащи да шляпы, почтительно провожал. Между прочим, сообразил, что такие вот встречи-проводы – тоже могут дополнительной связью стать. Приходит, скажем, наш человек на приём, хворь уж какую-нибудь сообразим, и передаёт мне что-то, либо у меня забирает. Об этом я при ближайшей же возможности записку в известном месте оставил, да вот мысль моя так и осталась без надобности.

Потом ужинал господин, а только я с подносом посуды на кухню отправился – он и постучал в ворота. Гость то есть.

Пришлось мне, куска даже не перехватив, мчаться и встречать.

Был гость немолод уже, в чёрных волосах седины было уже изрядно. Ростом высок, в плечах широк, лицо чуть вытянуто, кожа в морщинках, и по левой щеке, от уха до подбородка, белел кривой шрам.

Одежда не скажу чтобы слишком богатая, но подстать дворянину из худородных или купцу средней руки. Плащ из свиной кожи, полукафтан чёрного плотного сукна, высокие сапоги, шляпа с широкими, загнутыми вниз полями. На поясе перевязь, прицеплены к ней длинная сабля слева и короткий кинжал справа.

В поводу он вёл каурую кобылу, к седлу были приторочены две кожаные сумки.

– Это ли дом достославного господина Алаглани? – спросил он басовито.

Я, согнувшись в поклоне, поведал, что именно так оно и есть.

– Ну так веди же меня к нему! – велел гость.

– А каково ваше почтенное имя? – вновь склонился я, встав между створками ворот. – Как мне доложить о вас господину?

– Ишь, какой суровый, – усмехнулся гость. – Ну ладно, доложишь ему, что навестил его тот, кто помнит такое место – озеро Саугари-гил.

– Тотчас доложу! – я понял, что если гость окажется желанным, то мне же и попадёт, что на пороге держу. А если нежеланным – то не хватит мне сил его в дом не пустить. – Так что проходите покуда, вина подогретого сейчас подам. А лошадь вашу в лучшем виде на конюшне устроим.

Сбегал я в людскую, кликнул Хайтару, чтоб кобылой гостевой занялся, а сам помчался к господину докладывать.

Услышав об озере Саугари-гил, господин не то чтобы в лице переменился, но скулы его чуть заострились, а в глазах промелькнуло какое-то непонятное выражение. Промелькнуло – и пропало, тут же сделался он таким, как и всегда. Невозмутимым и малость насмешливым.

– Веди же этого почтенного господина сюда! – велел он. – А после мигом на кухню, обеспечь наилучший ужин, вина… И приготовь ему комнату. Сдаётся мне, что добрый гость мой у нас заночует.

Привёл я гостя в кабинет господский – и помчался хлопотать. Нет, не стал сразу подслушивать – какой смысл? Понятно, что раньше, чем перекусят они и выпьют, настоящего разговора не будет.

Так что подслушкой я занялся только в десятом часу, когда за окнами уже совсем стемнело и снова закапал дождик. Подслушивал, как и днём – из спальни, стоя за ковром.

– А вино у тебя отменное, – донёсся из-за стены голос нашего гостя. – Не совсем то, что у меня в погребах было, но всё же букет весьма и весьма неплох.

– Верно, – согласился господин. – Это мне один торговец из южного Хассая поставляет, вроде как в благодарность за лечение. Уж три года как вырезал ему опухоль… за такое в Державе и впрямь мало кто берётся, но мне, честно скажу, повезло – застал недуг в самой ранней стадии. Впрочем, тебе, пресветлый, такие детали, наверное, неинтересны.

– Не забывайся, Алаг, – судя по тону, гость был слегка раздражён, – даже в твоём доме и то не стоит упоминать. Зови малым именем, Гирхаем то бишь. Не мне тебе рассказывать, какие сейчас времена.

– Ладно, ладно, Гирхай, не кипятись, – ответил господин. – Ну вырвалось, так ведь в моём доме лишних ушей нет.

– И всё-таки прошу тебя впредь поосторожнее быть, – сказал гость.

– А ты сам, между прочим, подставляешься, – судя по звуку, мой господин отхлебнул ещё вина. – Шрам твой уж больно приметен. Сейчас, конечно, потише, чем ещё пару лет назад, но знаешь ведь, Пригляд никогда не бросает работу недоделанной.

– Да брось, – хохотнул пресветлый гость. – Сабельный шрам поперёк морды – эка невидаль. Сколько войн было после Низложения… сколько воинов поранено и порублено. Этак каждого второго хватать придётся.

– А хочешь, сведу тебе шрам? – предложил господин.

– Не хочу, – отказался гость. – Как я такое изменение объясню? Ну ладно Хаидайи-мау, она поймёт, но что я скажу остальным? Нет уж, буду доживать век свой с тем, что есть.

На минуту оба они замолчали.

– Ладно, – не выдержал, наконец, господин. – рассказывай, как вам удалось?

– Деньги, – мрачно ответил Гирхай. – Всего лишь сотня золотых, и стражники до ночи резались в кости, а капитан, Дангиль-тмаа, внезапно чего-то не то съел, так что прочно поселился в отхожем месте. Ему уже не до проверки караулов было. Это первое. Второе – нашёл я старичка одного, который лет сорок тому назад командовал работами по ремонту замка. Все подземные переходы знал, как имена своих внуков. Этому и пятидесяти хватило. В общем, вывели за реку, там уж карета у меня стояла, рванули в Тмаа-Анхельну, оттуда западным трактом в дом Гианали, а уж оттуда в безопасное место, о коем даже тебе говорить не стану. Уж извини, таков порядок.

– Да понимаю я, понимаю, – перебил господин. – Как они сейчас?

– Хаидайи же сильная, по ней и не видно, что внутри кипит. Но, мыслю, те два дня тяжело ей дались. Тем более, как простых держали. Охапка соломы, со стен вода сочится, крысы бегают.

– А Илагай?

– Напугался сильно, но когда я уезжал, он уже вроде как отошёл. Пробудь они там дольше, всё могло привести к худшим последствиям.

– Как вообще его состояние? – быстро спросил господин.