Текст книги "Мальчик из контейнера"

Виталий Кирпиченко
Мальчик из контейнера

© Кирпиченко В. Я., 2023

© Оформление. ОДО «Издательство «Четыре четверти», 2023

* * *

Ранним мглистым утром к контейнеру для сбора отходов подошла закутанная в теплый платок женщина и бросила внутрь серый сверток. Оглянувшись по сторонам, заспешила прочь. Скоро ее неуклюжая фигура растаяла в холодном тумане.

Дремавшего за стеклом дежурного милиционера потревожил телефонный звонок.

– Слушаю вас, – сказал, зевая, милиционер. – Да, милиция, – уточнил, видать, после вопроса звонившего. – Что у вас?

Милиционер долго слушал, не перебивая, говорившего, а потом сказал, и в голосе его уже не было вялости и усталости, был приказ:

– Будьте на месте! Я высылаю оперативного и скорую. К контейнеру никого не подпускать, ребенка отнесите в теплое место.

Милицейский уазик и скорая подъехали к контейнеру одновременно. Их ожидала женщина пенсионного возраста.

– Вы звонили в милицию? – спросил оперативник. Получив утвердительный ответ, задал еще несколько положенных в таких случаях вопросов.

– Я по пути на работу завернула, чтобы выкинуть мусор, слышу, кто-то пищит. Жалобно так, как котенок какой. Я так и подумала, что кто-то котенка выкинул. А потом слышу, не котенок это. Вгляделась, темень тут и так, а в ящике и совсем ничего не видать, вижу что-то серенькое, сверточек махонький такой. Я сразу и догадалась, думаю, ребятенка кто-то выкинул. Вытащила на свет, развернула – точно, ребятенок. Пощупала носик, вроде бы тепленький, глазками заморгал, видать, со свету, или ветерок холодный подул. Вот я и позвонила в милицию от соседей. У меня нет своего телефона, так они разрешили. У них и его оставила, в тепле чтоб…

Команда скорой отправилась на квартиру, где был найденыш, а милиционер с водителем остались у контейнера и продолжили исследования его содержимого. Воняло жутко истлевшими отходами, объедки, промасленная бумага, тряпки вызывали тошноту, но милиционер с водителем, надев резиновые перчатки, ворошили вонючую гниль, не выказывая отвращения.

– Не успел родиться, и его тут же приговорили, – произнес водитель. Милиционер на это ничего не сказал. – Что ждет его в жизни? При отце и матери бед натерпишься, а тут такое. Если еще выживет, неизвестно, как скажется все это на его здоровье, потом пойдут детские дома и приюты, тюрьмы ждут таких…

Врачи скорой, размотав окровавленное тряпье, увидели голое синюшное тельце в кровавых пятнах. Задвигав беспорядочно ручками и ножками, ребенок вызвал усмешку у врача, женщины полноватой и добродушной по виду.

– Его на помойку, а он будет ждать свою маму, выглядывая в щели забора, надеясь найти ее среди прохожих. А потом, войдя в понятия, станет искать ее, говорить, что прощает ей все, и за то, что она дала ему жизнь, благодарить без тени упрека. Вот так мы живем.

– Хуже зверей живем, – сказал хозяин квартиры. – Волчица идет под картечь, только чтобы спасти своих детенышей, а тут же человек, царь природы. За такое бы этого царя – на осину и показать по телевизору, чтобы другим неповадно было! У нас же такая гуманность везде, хоть волком вой. Насилуют и убивают, а ему фиговы гуманисты дают за это восемь лет, говорят, он же молодой совсем, может, еще исправится. Выйдет такой на свободу, лишит жизни уже не одного, а дюжину, а ему за это десять лет. Вот и этот, – хозяин кивнул небритым подбородком в сторону дрыгающего ножками малютки, – выжил случайно, а что дальше с ним будет при нашей-то жизни? Может, толковый будет человек, а может, как и его бездушные родители, кому лишить жизни человека ничего не стоит.

Оперативник сделал несколько снимков малютки и отпустил врачей, наказав им не выбрасывать тряпки, в которые завернут новорожденный, – они могут пригодиться в расследовании уголовного дела.

Ни та женщина, что нашла ребенка, ни ее соседи не могли припомнить ни одной в их доме и по соседству, которая была бы беременной.

– Залетная какая-нибудь, – высказал догадку хозяин квартиры. – Совсем дурой надо быть, чтобы рядом с домом своим выбрасывать дитятка. Какая-нибудь студентка или даже школьница, они теперь шибко самостоятельные, все знают, на родителей им наплевать.

В городской детской больнице, куда привезли найденного в контейнере ребенка, никаких отклонений по здоровью у малыша не нашли. Рост 53 см, вес 3,570 кг. Нормальный хороший ребенок. Глазки светло-голубые, волосики на затылке тоже светленькие.

– Не от негра или таджика – уже хорошо, – высказалась сестра, отмывая ребенка в теплой купели.

При регистрации долго не думали, какую дать фамилию. Найдёнов. Вполне приличная фамилия. Имя? Тут надо подумать, чтобы и модное, и звучное, и подходило.

– Найдёнов Олег – годится? – посмотрела на всех молоденькая сестра.

– Почему – Олег? Потому что у тебя парень такой был? – спросила врач.

– Почему сразу – парень, и был? – зарделась сестра. – Просто хорошее русское имя.

– Мне нравится – Казимир, – сказала вторая сестра, совсем юная, вчерашняя студентка.

– Роди и назови, – сказала на это врач. – Найдёнов Казимир, то же самое, что Джек Портянкин. Думайте! Да и Найдёновых, Сироткиных, разных Подкидышевых накопилось – пруд пруди! Думайте!

– Недавно по телевизору художника показывали, он такие красивые картины рисует, – с восторгом выпалила молодая сестра.

– Ну, и к чему ты это? – остановила свой строгий взгляд врач на смутившейся вдруг сестре.

– Зовут его Никас. – После долгого общего молчания добавила: – Может, тоже художник будет.

– Будет ли он художником, мы не знаем, а портить жизнь человеку таким именем мы не станем. Назовем его просто Николай! Жуков Николай Алексеевич. Почему Жуков? Отвечаю: пусть будет похож на Маршала Победы. Ему в жизни это пригодится! Родился 13 октября 1975 года в городе Липецке Московской области. Родители… Родители – сволочи и преступники.

Найти родительницу милиции не удалось, да и искали они ее спустя рукава. Опросили жителей ближайших домов, участковых, женские консультации двух районов и успокоились, полагая, что детский дом станет лучшим в жизни ребенка местом, где будет ему тепло и сухо, где вовремя накормят и спать уложат в постель с простынкой и одеяльцем. Только не приголубит его родная мама, не накормит молоком из груди, не поцелует в макушку сморенного сном младенца… Много чего не будет у него, что должно быть у каждого дитяти. Будут болезни, сострадание сердобольных нянечек, проклятия в адрес их матерей-кукушек, только не будет рядом той, самой родной и близкой, которая называется мамой.

В течение года пять раз выносили его на показ желающим усыновить. Но даже лучшая одежка по этому случаю и тщательно причесанные мягкие, как лен, волосенки не смогли тронуть сердца и души усыновителей. Трем парам не подошел по цвету глаз, одна пара нашла изъян в улыбке, вернее, в отсутствии таковой. Он смотрел на людей, стремящихся развеселить его, и ничем не выражал нужных им эмоций.

– Он какой-то… не такой, – помотала головой женщина и, резко повернувшись к врачу, представлявшему «товар», спросила: – Он нормальный?

Врач встала, взяла на руки ребенка и молча вышла из зала.

Пятой паре показалось, что левый глаз мальчишки косит.

– Он не сможет быть ни летчиком, ни моряком, – зашептала жена мужу на ухо.

– Ну и что? Будет учителем, врачом, токарем! – с нескрываемой злостью тихо в ответ прошипел муж. – Дались тебе эти моряки!

13 октября 1977 года Коле Жукову, как и всем другим, отмечали в столовой день рождения. Двухлетие! За отдельный, праздничный, столик уселись, как говорят, виновники торжества – две девочки и еще один мальчик. Стол был красиво накрыт, на салфеточках с голубой (для мальчиков) и розовой (для девочек) каемочками стояли блюдца с кусочками настоящего торта, из которого торчали тоненькие свечи – у Коли две, у девочки с большими абсолютно черными глазами и мелкими кудряшками тоже две, по три у второй девочки и у мальчика с неистребимым испугом в глазах. На других столиках тоже стояли большие круглые торты, но они были из гречневой крупы.

Когда успокоилась шумливая компания, усевшись за столики, заведующая столовой, подойдя к праздничному столику, обратилась к залу, похлопав в ладоши:

– Милые детки! Послушайте меня, не шумите. Сегодня у наших друзей, у Коли, Миши, Светы и Адели день рождения! Они славные дети, послушные и ласковые. Коленька любит сказки, Света прекрасно рисует красками, Миша строит города из конструктора, особенно хорошо у него получаются разные машины, Адель, наша неугомонная красавица, поет и танцует как заправская артистка. Вот какие они у нас хорошие! Давайте все дружненько поздравим их с днем рождения и похлопаем в ладошки.

После обеда Колю тщательно причесали, поправили воротничок рубашки и повели в отдельную комнату, где сидели чужие люди.

– Вот наш Коля, – нараспев сказала врач Валентина Ивановна. – Он очень хороший мальчик. Здоровенький. Смотрите, какие у него крепкие ручки и ножки. И плечики как у настоящего борца. Он любит сказки. Их ему читает наша тетя Зина, бухгалтер. Они любят друг друга. Коля, ты же любишь сказки? – неожиданно обратилась Валентина Ивановна к Коле, чтобы хоть как-то расшевелить мальчишку, видя его растерянность и испуг.

Вместо ответа Коля расплакался. По его пунцовым щекам потекли огромные кругляшки слез. Мужчина, проглотив ком, крякнул и заерзал на жестком стуле. Женщина сидела, не шелохнувшись. Мужчина встал и подошел к ребенку, присел, взял его горячую ладошку в свою огромную руку, улыбнулся широкой доброй улыбкой.

– Ну, все? Поплакал маленько? Больше не надо. Все будет у нас с тобой хорошо.

Он взял мальчишку на руки, прижал его к себе. Коля усиленно тер кулачками глаза, выпятив нижнюю губу, которая кривилась сама по себе; уже и не хотелось плакать, а губа не переставала дергаться.

– Конфеты любишь? – спросил мужчина. Коля в ответ согласно кивнул. – Мама, дай нам самую вкусную конфету, – распорядился мужчина.

Женщина подала две ярких конфеты.

Мужчина сел на стул, посадив на колени Колю.

Коля неумело развернул фантик, сунул в рот целиком конфету, от этого щеки его сразу раздулись.

– Ружье у тебя есть? – спросил мужчина.

Мальчик отрицательно покрутил головой.

– Ружья, пистолеты, автоматы, танки и самолеты мы не покупаем. У нас все мирное, – улыбнулась Валентина Ивановна. – У нас самосвалы, краны, пожарные машины. Мы строители.

– Вы правы, – согласился мужчина. – Это вечные профессии.

Съедена вторая конфета. Женщина, незаметно улыбнувшись, достала еще две.

– Не надо больше, – возразила Валентина Ивановна. – Они у нас не избалованы сладостями, желудочки их к ним не привычны. Сразу много им нельзя. Постепенно можно прибавлять по чуть-чуть.

– Понятно, – сказал мужчина и тут же спросил, чем лучше всего кормить таких детей.

– Кашки, супчики, можно салатики из овощей. Одно яблоко, апельсин один в сутки пока, потом можно больше.

– Мясо можно? Какое лучше?

– Лучше куриное. Можно немного говядины. Любят тертую морковь с сахаром и сметаной.

Сославшись на занятость, Валентина Ивановна вышла, оставив мальчишку с усыновителями. Вернулась она минут через пятнадцать.

– Ну, как вы тут? – весело спросила, прежде окинув взглядом троицу. – Познакомились?

– Познакомились! – ответил мужчина. – Оказывается, Коля не видел живой кошечки и собачки!

– Если б только это они не видели и не знали, – тяжело вздохнула Валентина Ивановна.

В кабинете заведующей детским домом обговорили условия усыновления. Документы на усыновление у приемных родителей были собраны почти все, не хватало двух малозначащих справок.

– Когда придете за ребенком, – сказала заведующая, – принесите ему всю одежду, чтобы в нашей его никому не показывать.

Через две недели Колю привез в детский дом только приемный отец. Не глядя в глаза заведующей, он сбивчиво объяснял причины отказа.

– Понимаете, – говорил он, глядя в угол кабинета, – мы преувеличили свои возможности. Думали, справимся, я юрист, жена тоже, чего сложного, думали, люди без образования справляются, говорили мы, а дети у них и учителя, и инженеры, и юристы. Не получилось у нас, как хотелось.

– А в чем, собственно, проблема, – сузила зрачки заведующая.

– Он нас не признает не только за родителей, но и за близких. Мы и так, и этак, а он уставится и молчит. Мы к нему, он от нас. Плачет часами подряд. Жена говорит, он психически нездоров, ему два года, а он почти не говорит…

– Наши дети – не домашние, они отстают в развитии на полгода примерно. Потом они выравниваются, а пока вот так. Две недели очень малый срок, чтобы ребенок привык к родителям, надо время и надо иметь подход к нему. Нам только кажется, что он маленький и совсем несмышленый, а они соображают лучше нашего. Ты на него глянул не так, и он уже зафиксировал в своей памяти этот взгляд, уже не доверяет тебе… Ты обнял его, поцеловал, погладил по головке, и он сияет от счастья. Такое с каждым ребенком, а с нашими так и во все сто крат это увеличивается. Две недели… со своими родными возимся годами и бывает бестолку, а тут две недели… Ладно, чего теперь-то говорить попусту, оставляйте. Какая-никакая, а травма у ребенка долго будет заживать. Чтобы не травмировать детские души надо заранее хорошо продумывать свои возможности…

– Да вот так… Мы думали, но… Извините нас, конечно… Может, потом как-нибудь… другого какого…

– Нет уж! Поищите в другом месте, здесь вы больше не нужны. Будьте здоровы.

Завидев своих, Коля, с ног сбиваясь, кинулся к ним. Глаза его искрились радостью быть вместе со всеми. Да и дети, эти несмышленыши, непонятным чутьем одаренные, спешили чем-то подбодрить собрата по судьбе. Кто-то отдавал ему свою лучшую игрушку, кто-то угощал конфетой, что досталась, как с неба упала, кто-то просто трогал его за рукав, выражая непомерную доброту и сердечность…

Утром Валентина Ивановна увидела Колю, все поняла, на глаза ее навернулись слезы.

– Бедный ты мой, – тихо сказала она. Взяла его на руки, крепко прижала к груди и уткнулась в его плечо шмыгающим носом.

В одиннадцать приехала заведующая, привезла краску, кисти, три мешка штукатурки. Все это занесли рабочие к ней в кабинет.

– Оля, я к тебе по очень важному вопросу, – подошла к пылающей щеками заведующей Валентина Ивановна.

– Потом, Валя! – отмахнулась та. – Приходи попозже, надо товар оприходовать. Позови бухгалтера скоренько, – крикнула проходившей мимо нянечке.

– Освободилась? Теперь можно? – пришла через час Валентина Ивановна к заведующей.

– Освободилась, да не совсем, рабочих не могу выбить. Нет у них, видите ли, на это сметы. А у меня обшарпанные столовая и зал. Ладно, с этим разберемся, – Ольга Максимовна тяжело откинулась на спинку стула, уставилась на Валентину Ивановну. – Ну, что опять у тебя?

– Я хочу, Оля, усыновить мальчишку, возвращенца нашего, Колю. – Постучала пальцами по спинке стула, присела у стола, зная, что разговор будет долгим и непростым.

– Ты хорошо подумала? – после долгого молчания спросила Ольга Максимовна.

– Хорошо, – упрямо кивнула Валентина Ивановна.

– Я понимаю твои благие намерения, – изучающе смотрела заведующая на врача, – но подумать тебе советую еще и, не торопясь. Коля никуда не денется, а ты подумай.

– Я подумала. Сколько можно издеваться над ребенком! Два годика человечку, а испытаний как у… не знаю, как у кого. И на этом беды его не закончатся! Выпустим мы его, а что дальше? Незащищенность со всех сторон! Со всех сторон их ждет несправедливость! Они как проклятые кем-то непонятно за какие грехи! С жильем проблема, с работой проблема, семью создать тоже проблема. Не знают они, что такое семья! А вот тюрьмы почему-то прямо стерегут их. Даже по телевизору спешат, чуть что, выпалить: он же детдомовский! Как смогу, постараюсь воспитать, человеком, чтоб был, – заключила Валентина Ивановна и нервно потерла ладонью ладонь.

– Валя, Валя, – покачалась на стуле Ольга Максимовна, – их всех не защитишь, не убережешь от бед.

– Хотя бы одного, что в моих силах. Разве это мало – спасти и защитить человека! – упорствовала Валентина Ивановна.

– Ты же знаешь, почему я тебя прошу подумать, – с прищуром смотрела Ольга Максимовна. – Если бы у тебя самой не было проблем.

– У всех есть какие-то проблемы, – доказывала Валентина Ивановна право на материнство.

– Согласна. Но проблемы со здоровьем – особые проблемы.

– Я не чувствую себя больной. А с ребенком вообще об этом забуду.

– Чувства, к сожалению, наши обманщики.

– Больше года я не была в больнице!

– Давай сделаем, как я сказала: подумай недельку и приходи с окончательным решением.

– Думаю, оно не изменится.

– Хорошо, хорошо! Иди думай! Все по полочкам разложи – потом обсудим, – Ольга Максимовна встала и, словно забыв, о чем только что они говорили, спросила: – Кофеек будешь?

«Неделя на размышление, – хмыкнула Валентина Ивановна, выйдя из кабинета заведующей. – Да хоть месяц! Все равно не передумаю! Как решила, так и будет!»

Сомнения появились этим же вечером. До искр в глазах резануло внизу живота. Охнув, Валентина Ивановна, держась за стол, присела на табурет. Боль не утихала. Отодвинув в сторону пакет с крупой, облокотилась на стол, потом положила голову на руки.

«Сейчас потеряю сознание, – мелькнула мысль, – а рядом – никого. Не умереть бы. Кого позвать?»

Дотянулась до чайника. Прямо из носика потянула терпкую чайную жижу. Не сразу, но темнота, а с нею и тошнота, стали медленно улетучиваться. Дышать стало легче. Встала на онемевшие ноги, побрела в комнату, легла на диван.

«Рано решила, что болезнь в прошлом, – с горечью думала она, глядя в потолок. – Ничего не изменилось. Неужели, это приговор? Завтра же на обследование!»

Вся ночь в тревоге, только под утро впала в забытье, похожее и на сон, и на бред.

– Что с вами, Валентина Ивановна, – с испугом спросила гинеколог, когда Валентина Ивановна зашла к ней в кабинет. – На вас лица нет.

– Все было хорошо, а вчера повторились боли. Чуть сознание не потеряла.

– После последней операции болей не было?

– Не было.

Выписала талончик на УЗИ, посмотрела на пациентку:

– В 14.35 на УЗИ, с результатами сразу же ко мне!

В полчетвертого Валентина Ивановна зашла в кабинет гинеколога.

– Давайте посмотрим, что там у вас, – протянула врач руку. Взяв листок с результатами обследования, долго читала, то нахмурив брови, то разведя их по сторонам.

– Ничего страшного я у вас не вижу. Подлечим немного, и все будет хорошо, – сказала гинеколог.

У Валентины Ивановны словно камень с плеч свалился. Перед тем как войти в кабинет, она прочитала заключение УЗИ, ничего не нашла, но все равно сомневалась. Раньше бы она плюнула на все это, сказала бы: «Сколько Господь отпустит, столько и проживу. Чужой век не захвачу!» Теперь ее жизнь принадлежит не только ей, но и человеку, которому, пожалуй, она даже больше нужна. Так что есть о чем задуматься.

Валентина Ивановна на выходные и праздничные дни стала приводить Колю в свой домик на набережной маленькой речушки с громким названием Буйная. Боялась, что не получится, как хочется, что не понравится ему у нее. Даже пыталась в первый приход подкупить его сладостями, ласковыми до приторности словами. Коле сладости пришлись по душе, а к льстивым словам и умильной улыбке был безразличен. Наблюдая исподтишка за мальчонкой, она заметила, как внимательно он рассматривает незнакомые ему предметы. Похоже, больше всего заинтересовал его глиняный петух на серванте. Этого петуха привез муж, когда ездил на родину в отпуск. Он был офицером, служил тогда в Туркестанском военном округе, в авиационном полку, летал на истребителях. В отпуск отправился один, Валентина Ивановна, в то далекое время студентка мединститута, сдавала госэкзамены, и ехать в Сибирь ей совсем было не с руки. Муж попытался тоже остаться, не ездить к родителям, но Валя заверила, что без него ей будет проще готовиться к экзаменам, а вот родителям он будет кстати.

– В следующем году поедем вместе, как все порядочные люди, – сказала она и лукаво подморгнула.

В следующем году родилась Лиза. Родилась в августе, когда от жары не мог спрятаться здоровый человек, а для беременной был настоящий ад. В голой выжженной пустыне стоял городишко Кизыл-Арват, рядышком приклеился военный аэродром, на котором днем и ночью громом отзывались авиационные двигатели. Звук их был слышен за десятки километров. Жара наступала с восходом солнца. До восхода – прохлада, с восходом – пекло; казалось, что и песок спекается в стеклянные куски. В январе третья эскадрилья по плану должна была всем составом идти в отпуск. Лизавете не исполнилось и полгода, тащить ее в Иркутск или в Липецк к родителям Вали с многими пересадками было бы безрассудством. Отпуск провели в «любимом» военном городке № 29. Анатолию командование настоятельно предлагало путевку в авиационный санаторий «Цхалтубо», ему стоило больших трудов отказаться от такого отдыха, когда он развлекался бы от души, а жена в это время с малюткой парились бы в пустыне, как проклятые.

– В следующем году, – говорил Анатолий, покачивая на ноге Лизавету, – прокатимся по большому кругу: сначала к твоим в Липецк, оттуда самолетом до Иркутска. Покажем им нашу Лизавету! Заодно там присмотрим жениха-сибиряка нашей красавице.

– Не рано ли? – усмехнулась Валя. – Хотя бы на ноги поставить. Да и приданого нет.

– Интересно, кто у нее будет муж? – всматриваясь в дочь, вдруг задумался Анатолий.

– Принц на белом коне, кто же еще!.

– Нет, я серьезно.

– Да неужели ж ты, полковник, а может, и целый генерал, не найдешь своей любимой дочери толкового мужика?

– Толковые сейчас редкость. Вот в наше время…

– Не знаю, не знаю. И знать не хочу! Твоя дочь, ты и ищи ей жениха и мужа!

– Найдем! Под пистолетом приведем!

В следующем году эскадрилье запланировали отпуск в августе. А в июле Анатолий погиб. Его самолет взорвался над горами Копетдага. Долго искали и пешие, и на вездеходах, и с вертолетов, но так и не смогли хоть что-нибудь найти.

Лиза вышла замуж за летчика. Живут они на Дальнем Востоке, в Черниговке, у них сынок, назвали его Анатолием. Ему уже один годик. Приехать не могут: Лиза готовится к госэкзаменам, да и мал еще ребенок…

А петух… Анатолий в том отпуске купил на станции Кунгур этого петуха, вот и стоит он до сей поры на серванте как молчаливый упрек всем живущим от всех безвременно ушедших.

Коля с опаской, боязнью тянулся к Валентине Ивановне, и в то же время в его взгляде читалось доверие к ней. Потрогал пальцем за клюв петуха и неожиданно рассмеялся.

– Петушок! – сказала Валентина Ивановна и погладила петушка по красному гребешку. – Он кричит ку-ка-ре-ку! – улыбнулась и подумала: «Старая дура! Вот и петухом уже кричу. Потом козликом запрыгаю!»

Коля смотрел, широко раскрыв глаза, на свою новую воспитательницу, и в этом взгляде было все: и вопрос, и надежда, и любопытство, и тревога.

За столом мальчишка вел себя уверенно. Поерзав на жестком высоком стуле, он основательно уселся, сжал ложку в кулак и окунул ее в манную кашу. После каши выпил стакан малинового киселя, привычно утер губы тыльной стороной ладони и посмотрел на Валентину Ивановну.

– Еще чего-то хочешь? – спросила она, перебирая в памяти, чем еще может порадовать ребенка.

– Ябоська, – сказал Коля.

Валентина Ивановна не сразу поняла, что «ябоська» – это яблочко. Поняв, засмеялась, и достала из холодильника мандаринку.

В час дня Коля, хорошо пообедавши, уснул на приготовленной для него постели. Уснул быстро и крепко. Валентина Ивановна несколько раз подходила к его кроватке и подолгу смотрела на него. Разные мысли вихрились в голове. И упрек тем мамам, которые так просто избавляются от нежеланных деток, как старый ботинок выкидывают их в мусорный ящик или рассовывают по детским домам, тут же стерев их из своей короткой памяти. Это ж каким чудовищем надо быть, чтобы живое существо взять и убить! Убить своего ребенка! Нет таких зверей, которые бы не заботились о своих зверенышах. Рискуя жизнью, волчица приходит к логову, чтобы увести волчат от охотников. Маленькая птаха отводит от своего гнезда, изображая из себя подранка, не способного летать. Мечется лисица вокруг норы с лисятами, чуя охотников с собаками… И только человек, наделенный разумом, почему-то поступает неразумно. Животными руководят инстинкты, а человек, выходит, приобретя разум, потерял нужные, данные ему природой, инстинкты? Потерял инстинкты, а разум исковеркан? Так, куда же придет человечество, убивающее своих детей, свое потомство? Придет! Оно уже пришло, дальше идти некуда! Роковая черта позади! Что впереди? Пропасть? Превращение человека в существо без чести, совести, разума, даже без инстинктов. Инстинкт сохранения жизни размыт, инстинкт размножения доведен до абсурда, до извращения. Нет, не совершенен человек, заключила Валентина Ивановна, он слабое подобие тех сил, которым предназначено менять мир к лучшему.

Как по звонку проснулся Коля. Молча встал, как умел, поправил одеяльце на постели, положил сверху подушку, взбив ее предварительно.

Валентина Ивановна глядела на него, и ей было до слез жаль эту кроху, приученную к дисциплине с пеленок. «Маленький солдатик, – прожгло болью сердце, – бедное дитя! Вместо мамы с поцелуями – серая казарма!»

– Пойдем, маленький, – взяла она Колю на руки, прижала к себе, тягостно вздохнула и понесла к туалету.

После ужина они уселись на диван, при этом Коля прижался к теплому боку Валентины Ивановны и ждал чего-то нового, что должно ему понравиться так же, как и все, что уже было в этом доме.

– Почитаем сказочки, – сказала Валентина Ивановна. – Ты любишь сказочки?

Интуитивно мальчишка понимал, что от него чего-то хотят, а чего – понять не мог.

– Про трех поросят почитаем?

Коля молчал, и только глаза его говорили: конечно, почитаем.

– Жили-были три поросенка, – тихим вкрадчивым голосом начала Валентина Ивановна, – три брата. Наф-Наф, Ниф-Ниф и Нуф-Нуф. Посмотри-ка сюда. Вот этот – Наф-Наф, скажи: Наф-Наф! Наф-Наф!

Коля молчал. Губы его пытались что-то произнести, но тщетно. От напряжения часто моргал, глаза наполнились слезами.

«Сказки подождут! – решила Валентина Ивановна. – Надо что-то другое придумать!»

Начала с простого: она подзывала мальчишку к себе, повторяя неоднократно: «Иди ко мне!» «Иди сюда!» «Подай книгу!» «Дай руку, пойдем пить молочко!»

Коля как зачарованный смотрел в глаза своему учителю, желая больше увидеть, чем понять, чего от него она добивается. Кивок головой – правильно, поворот из стороны в сторону – не угадал!

Мальчишка на удивление оказался смышленым. Скоро в общении у них не было проблем – простые команды и просьбы исполнялись точно. А вот разговаривать на равных пока не получалось.

Первые два дня, что Коля провел у Валентины Ивановны, показали живучесть их союза. И уже в детском доме, среди недели, при встрече они спешили друг к другу. Валентина Ивановна подхватывала на руки Колю, крепко обнимала и целовала его на зависть всем другим детишкам… Коля обнимал Валентину Ивановну за шею своими маленькими, но крепкими ручонками и прямо млел от блаженства.

Валентина Ивановна стала замечать, как мальчишка меняется на глазах. Только что был не уверен, боязлив, и в один момент, вдруг почувствовав защиту со стороны, приобрел уверенность. И все же тревога в глазах его была. Боязнь потерять свалившуюся на него удачу еще жила в нем. Как мог, оберегал он свое счастье. Как-то при очередной встрече, когда вместе с Колей к Валентине Ивановне бросилась девочка, убежденная, что радость на всех одна, и протянула к ней свои руки, то Коля, зло глянув на соперницу, так ее толкнул, что она упала и заплакала. Валентина Ивановна была в смятении, она не знала, как поступить, как разрешить этот казус. Приголубить девочку – травмировать психику Коли, отдалить девочку – посеять в ее маленькой душе обиду. Она сгребла обоих, подняла, прижала их крепко и стояла так посреди зала, как изваяние.

– Бери уж и эту, – весело сказала нянечка, проходившая мимо. – Будет вам веселье в доме!

Внизу живота, видать, от непомерной тяжести, полоснула острая боль, только чудом удалось удержать, не выронить детей.

На следующие выходные домой Валентина Ивановна шла в сопровождении Коли и Киры.

Сероглазая, смуглая Кира была полной противоположностью Коли не только по цвету кожи, но и по характеру. Она была неудержима во всем, кружилась волчком на одном месте, потом хватала первую попавшуюся на глаза вещь и неслась с нею куда-то, так же внезапно избавлялась от нее. И говорила, говорила, говорила. Смеялась и говорила.

«Может, так лучше, – рассуждала Валентина Ивановна, – они понимают друг друга лучше, чем я их. Такое активное общение быстрее подтянет их до уровня домашних детей. Только надо вовремя подсказывать им правила игры, вселять в их души жизненные принципы».

Коля пережил ревность быстро и без остатка. Он убедился, что Кира не противник ему в борьбе за счастье быть рядом с этой большой и доброй тетей, и этого ему было достаточно. Игрушек было мало, но ссор из-за них никогда не возникало.

Зима 1977 года выдалась не суровой, но снежной. Дети и взрослые с улицы насыпали большой холм из снега, и на нем вечерами было видимо-невидимо визжащей мелюзги. Как муравьев на куче. Визг, смех, крик до глубоких сумерек. Валентина Ивановна купила одни санки, на вторые денег не было, и думала, что ссоры и даже драки из-за этих санок им не избежать. Но получилось как никогда удачно: Коля и Кира, сидя на санках, так крепко держались друг за дружку, что, казалось, сидит один человечек. И тянули санки в гору тоже дружно.

Удалось ли каким детям не болеть никогда, не известно. Известно, что все они болеют. Да так болеют, что взрослые говорят с горечью: лучше бы мне умереть, чем ему болеть. Болезнь ребенка – страшное испытание для взрослых. Видеть больного, непривычно неподвижного и молчаливого ребенка с обожженными горячкой губами или смертельно бледного – худшего горя не придумаешь.

Случилось такое и в семье Валентины Ивановны. Первым заболел Коля. Началось с легкого покашливания, а потом подскочила температура до 39. Его перевела, уже врач, Валентина Ивановна в отдельный, инфекционный, бокс. Ангина. Вместе с Колей попали туда еще два мальчика и девочка. А через двое суток там оказалась и Кира. Валентина Ивановна перешла жить в детский дом. Бессонные ночи, уход за больными, лекарства, уколы, профилактика выбили ее из колеи, и если бы не воспитательницы и нянечки, которым в связи с карантином ввели в обязанность дежурить днем и ночью, то она бы не вынесла такой нагрузки. Почернела, осунулась, но держалась стойко. Если удавалось прикорнуть, то предупреждала, чтобы в случае чего ее будили без всяких проволочек.