Текст книги "Мальчик из контейнера"

Сержант Наянов, помощник командира взвода, подошел к ним, постучал пальцем по столу.

– Прекратите разговоры, – сказал тихо, но внятно.

«Какая еще революция, – терялся в догадках Коля. – Она победила, чего еще ей надо? Против кого теперь эта революция? Кажется, все одинаковые? Опять Литва и Латвия хвост задирают?»

Просмотра программы «Время» не получилось – телевизор не работал.

Сашка популярно объяснил, что в Москве не поделили власть Ельцин и Хасбулатов. Идет борьба – кто кого. Ельцин где-то прячется. На площадь вывели войска и танки, штурмуют Дом Советов с обороняющимися там депутатами и теми, кто за Хасбулатова.

– А почему они против друг друга? – спросил Коля и с опаской посмотрел на друга.

– Фиг их знает, почему! – удивил Колю ответ всезнающего друга. – Наверное, Хасбулатов не хочет видеть Ельцина в качестве главы государства, а тому это позарез надо! Хобби у него такое – поуправлять кем-то.

– Ну, и пусть бы управлял. До этого они все управляли.

– Доуправляли, что страну по миру пустили! Если по совести, то революцию надо в России было организовать лет на десять раньше.

– Почему так рано?

Сашка потерял надежду увидеть в друге разумного политика, потому без всяких возмущений и претензий, как знал и умел, стал объяснять.

– Понимаешь, революция – дело тонкое. Ее замышляют романтики, осуществляют доверчивые и наивные массы, а плодами пользуются проходимцы…

– Так что, одних проходимцев сменяют другие?

Сашка на миг задумался, долго смотрел на Колю и согласно кивнул:

– Почти так.

– Тогда…

– Почти так. Но… понимаешь, пока проходимцы захватят власть в свои руки, массы, верящие в идею революции, придуманную романтиками, успеют что-то сделать. Хорошее или плохое, потом прояснится, но оно будет сделано! Вот так! – Сашка, довольный своими объяснениями сути революции, взглядом победителя посмотрел на друга.

– Зачем они отдают власть проходимцам? – Коля смотрел на Сашку наивными глазами, но с какой-то подковыркой, вроде, такое простое дело, а догадаться люди не могут.

– Власть не отдают, ее завоевывают! – выдал Сашка афоризм на тему власти.

– Если наивные, как ты говоришь, массы сумели раз победить, то почему не могут побеждать всегда?

– Я же тебе сказал, что они наивные и доверчивые. Им скажут, что надо сделать так, и тогда будет всем хорошо. Ура! – кричат массы и бегут, куда им показали проходимцы, и делают то, что они им сказали. Понял?

– Понял. Только…

– Что только?

– Неужели из массы никто не видит, как их обманывают проходимцы?

– Видят, конечно. Кричат, ножками топают, хотят образумить массы, а те им уже не верят, они верят проходимцам, потому что те на вранье и обмане собаку съели.

– Из теперешних, кто собаку съел?

– Чтобы распознать таких, надо, друже, учиться, учиться и еще раз учиться! Кто это сказал? Правильно, дедушка Ленин с курчавой головой.

Коля, против обыкновения, долго не мог уснуть, лезли разные мысли, и не все они подчинялись хоть какому-то закону, объяснить их тоже не было достаточно знаний и ума.

– Учиться, учиться и еще раз учиться, – прошептал он, улыбнулся, сладко зевнул и уснул.

Начальник училища приказал на тему борьбы за власть в Москве не заводить разговоры, на вопросы курсантов тоже не отвечать. Умело уходить от ответа в этой щекотливой теме.

– Нам самим ничего не понятно, можно и опростоволоситься с ответом. Молодежь сейчас такая ушлая, того и гляди, чтобы не подловила на слове, – наставлял он приглашенных в Дом офицеров начальников. – Мы были курсантами и, кроме полетов, нас мало что интересовало. Девушки и те были не на первом месте.

– «Первым делом – самолеты! Ну, а девушки потом», – улыбаясь, подсказал помощник по воспитательной работе.

– Так и было! – признал факт первенства авиации начальник училища генерал Логинов. – Полеты! Полеты! Полеты! Инструктору в рот заглядывали. Он важнее отца родного. Его слово – закон! Теперь многое стало не так. Курсанты – сейчас ушлые ребята. Могут принять тебя, а могут и отторгнуть как ненужный орган, и ты ничего поделать не сможешь. Поэтому будьте очень осторожны в общении с ними. Лучше отвечать, что пока не все ясно в этой истории. Вроде бы связано с отсутствием табачных изделий, ничего, мол, страшного не произошло. Все скоро устаканится. Говорить: устаканится, не надо, это я так сказал вам, а им нельзя такое говорить. Говорите культурным русским богатым языком! А во что это все выльется – представления не имею. По-моему, мало кто знает, что сейчас творится у нас в стране. Знаем, что что-то не то, а что – понятия смутные. Какая-то мышиная возня! – Тут генерал брезгливо скривился. – Как крысы в банке грызут друг друга. Попадешь им на зуб, и тебя пополам перекусят. Не наше это дело, – тяжело вздохнув, произнес генерал. – Наше дело – самолеты и Родина! Родину мы обязаны защищать, не жалея сил, здоровья и жизни. Мы присягали ей в этом. А вся эта шушера проявит себя скоро, – поняв, что проговорился, высказал недвусмысленно свои взгляды на происходящее в стране, попытался исправить, да только усугубил свое положение. – Ведь кто рвется к власти – всякая шваль, ни на что хорошее не способная. Они не могут работать, не могут организовать какой-нибудь простенький процесс, а покричать, облить помоями хорошего человека – их хлебом не корми. Затопчут грязными сапогами светлое имя. Вот такие они, кто лезет во власть. Пищит, а лезет. Много теперь таких, и лизоблюдов много, что к корыту лезут. Они еще хуже тех, что во власть, как в омут, лезут. Они у ног вьются, в глаза льстиво заглядывают, улыбаются, сладкие тебе речи говорят. А потом сдают своего благодетеля ни за грош, когда объявится новый, более сильный и прогрессивный. Гадкое племя! – скривил рол генерал. Был у меня такой зам, мне в ухо одно, а наверх писал кляузы. Добрые люди подсказали, кого я пригрел на своей груди. Да и там, наверху, не все и не всем верят. Рассказали мне, как один политработник, с большой должности, накатал телегу на своего непосредственного начальника, тоже политработника, что у того отец поп. Дескать, как он может с таким происхождением готовить массы ко всемирной революции.

Все почему-то дружно посмотрели на помощника по воспитательной работе, который раньше был замом по воспитательной работе, да по новым кадрам потерял это звание. Помощник не полез в карман за ответом.

– Не смотрите на меня так, – сказал он, улыбнувшись. – Я попов обожаю. Особенно гоголевских. Которые не прочь согрешить с какой-нибудь Солохой или Одаркой.

– Отдайся, Ольга! Озолочу! – густым басом пропел зам по научной работе, полковник Чинаев, с виду тщедушный мужичок, с недобором в пуд веса, но с голосом, которому позавидовал бы сам Шаляпин.

– Нам осталось пропеть псалмы во имя нашего непонятного настоящего, еще больше непонятного будущего! – подвел итог генерал.

– А что с тем, который на сына попа накапал? – спросил зам по строевой.

– Как и положено в таких случаях, его вместо сына попа под зад коленом!

– Что значит демократия! – воскликнул кто-то.

– Пошутили и хватит! – посерьезнел генерал. – Нам предстоят большие трудности, нутром чую. Так что, надо быть всегда начеку, надо проворно крутить головой, если не хочешь быть сбитым летчиком. Главное, не принимайте поспешных решений. Советуйтесь друг с другом, с начальниками – само-собой. Ко мне в любое время, по любому вопросу обращайтесь. Не хватит моего ума, спросим другого. Наша первостепенная задача – воспитание первоклассных летчиков, защитников нашей Родины. Какая бы она ни была, а мы обязаны ее защитить в любом случае, а потом и разбираться можно, кто есть кто.

Шила в мешке не утаишь. Проникли слухи и за стены училища. Курсантов, как всяких молодых и задорных людей, интересовало все! Почему? Зачем? А чего добивались те? Что хотели другие? Что будет, если победят те? Офицеры, памятуя наставления начальника училища, были максимально осторожны в ответах. Часто говорили то, во что сами не верили. Многим история со стрельбой по своим казалась чудовищной. Многим не пришлись по душе Ельцин с его угодливой командой, чувствовалась хорошо скрываемая страсть к власти всей команды, до которой раньше им было не дотянуться. Тут же пришло их время, время тихих и смирных, но живущих тайной надеждой прославиться, время завлабов и бывших комсомольских вождей. Но разве об этом можно говорить! Тут и думать так нельзя, но мысли, слава Богу, еще не могут читать, поэтому помечтать, погонять в голове мыслишки никогда не помешает.

Капитана Санникова у порога встретила жена. Глаза испуганы.

– Руцкого арестовали! – выпалила она. – Что теперь с ним будет? Расстреляют?

Повесив фуражку на крючок, сбросив тяжелые ботинки, капитан посмотрел, как впервой ее увидел, на жену.

– Откуда ты это взяла? – спросил.

– По телеку раз десять показали. Провели их сквозь строй, под охраной.

– Все может быть, – сказал Санников. – Не надо удивляться ничему. Идет грабеж-дележ! Полетят теперь папахи. А где и с головами вместе!

– Нам-то как быть, Андрюша? – не могла понять своей роли в этой кутерьме жена летчика-инструктора Санникова.

– Нам-то? – переспросил Санников. – Нам пока ничто не грозит. Могут попросить побомбить кого-то, могут попросить поддержать кого-то. Потом нас же в этом обвинят. Принцип стрелочника.

– Тогда зачем бомбить, если обвинят? – не уменьшала непонятливых глаз жена.

– Мы повязаны по рукам, ногам Присягой, уставами и приказами. Или – или? Чай свежий заварила?

– Конечно. Раздевайся, мойся, я сейчас накрою стол.

– Где Митька? Опять поет?

– Поет. Валерия Максимовна хвалит его, говорит, прекрасный голос.

– Может, хоть один из двух семей в люди выбьется, – высказался летчик Санников, закрывая за собой дверь ванной комнаты.

Коля сидел, прижавшись спиной к теплой батарее, и читал книгу, когда к нему подошел Сашка.

– Пойдем перекурим, – сказал он.

– Да я же не курю, – удивился Коля.

– Когда-то же надо начинать, – убедительно заявил Сашка. – Тут и запить впору.

Коля сунул в тумбочку книгу.

– Пойдем. – Встал, надел пилотку. – Куда? В курилку?

В курилке было полно желающих и покурить, и побалагурить.

– Пойдем туда, – показал Сашка на свободную скамью под деревом.

– Там же нельзя курить? – сказал Коля.

– Только что отказывался от курева, а теперь берет нетерпеж? Как вас понимать, Штирлиц?

– Ты сам хотел. Мне без разницы.

Сели на скамью. Сашка долго смотрел на Колю, а потом решился начать, видать, важный для него разговор.

– Как ты понимаешь эту стрелялку по Дому Советов, и вообще, как оцениваешь все происходящее там, наверху? Ты за кого, за белых или красных? – спросил он.

– Я? Я не знаю. Меня никто не спрашивал. А что, тебя уже спрашивали?

– Спрашивают. Совесть покоя не дает.

– А что спрашивать? Мы же ничего не знаем? За кого надо? Кто из них прав?

– Прав тот, кто победит! – это первое. А чтобы не наломать дров и потом не винить кого-то, надо крепко подумать: с какой стороны баррикады залечь?

– Наверное, надо туда, где Руцкой? – Коля не заметил по лицу товарища, что угадал нужную сторону баррикады, попытался полностью раскрыть ответ – Он все же наш! Летчик! Генерал! Воевал здорово! Был в плену!

– Да, ты прав, – согласился с доводами Коли Сашка. – Так и должно быть. Но в личном плане это проигрышный вариант. Таких во власть не пускают противники, для которых понятие Родины сводится к простому лозунгу: «Пользуйся всем без ограничений! Не стесняй себя рамками совести!» Последних большинство. Они заклюют, затопчут, заплюют каждого, кто станет на их пути. Ты хочешь быт заплеванным? Я – нет!

– Но и плевать я не буду! – убежденно заявил свою точку зрения Коля.

– Вот и приехали: я не за белых, я не за красных! Выбираем позицию Плохиша?

– Я за правду! За справедливость!

– Громко. Только, как ты будешь проявлять эти свои устремления? Кричать на площади? С булыжником в руках, этим оружием пролетариата, отстаивать правду? Ты запомнил текст Присяги, которую недавно принимал?

– Конечно! Знаю наизусть!

– Как тебе этот пункт: «Клянусь не применять оружие против народа и законно избранных им органов власти»?

– Не буду применять, и все! Что еще?

– А то! С народом все ясно и понятно, как божий день. А об «избранных им органах власти», надо хорошо подумать.

– Народ избрал свои органы власти, что с того? Чем они тебе не нравятся?

– Да хотя бы тем, что народ, как правило, не выбирает себе эти самые органы! Их ему навязывают!

– Какая разница, как появились на свет эти органы? – не понимал Коля тонкостей выборов. – Они должны быть – они есть! Пусть работают!

– И теперь не понимаешь сути дела? – Сашка чуть ли не с презрением уставился на Колю.

– Не понимаю. Объясни.

– Объясняю в последний раз. Слушай! Власть выбирают для того, чтобы она защищала чьи-то интересы. Так или нет?

– Ну, так. Не тяни! Что дальше?

– Дальше вот что: если бы народ выбирал сам, он бы и выбрал для себя нужную власть. Если же ее выбирает не народ, а кто-то другой, преследующий корыстные цели, то он и обзаведется властью, которая будет ему во всем потакать. Будет он воровать – власть закроет на это глаза, потому что она для того и создана им. Будет торговать Родиной – и тут она смолчит! И такую власть, как гласит Присяга, мы не имеем права трогать пальцем? Хуже того, нас могут послать с оружием защищать такую власть! Здорово, правда?

– И что теперь делать? – Коля почесал макушку, на которой отрастал хохолок.

– Ничего! Разберутся! Мой генерал, как ты сейчас, взъерепенился, вот и сидит без кофе и с одной курицей на неделю. А те, кто поддержал власть, получили шикарные квартиры, дачи! Самое обидное, тот народ, за который Руцкой сражается, предаст его. Ему, народу, такое расскажут про этого защитника, что он тут же променяет его на своего злейшего врага, и будет думать при этом, как вовремя избавился от страшного врага, предателя Родины и народа.

– Что тебе советует отец? – полюбопытствовал Коля, желая узнать мысли зрелого человека в этом непростом деле.

– Он твердит свое: «Море побушует и успокоится, вся шелуха прибьется к берегу, ее соберут в мешки и отнесут на помойку». Может, он и прав, да ждать не хочется.

Коля посмотрел на Сашку с нескрываемым любопытством.

– Что смотришь, как солдат на вошь? Думаешь, на что способен этот сморчок? – скривил рот в улыбке Сашка.

– Так я не думаю, – поспешил заверить друга Коля, хотя примерно такие мысли и возникли у него. – Опять же, как мы можем повлиять на все это?

– Пока никак. Но готовить себя к этому надо заранее. Руцкой крикнул в эфир, чтобы летчики разбомбили шайку преступников, а никто из летчиков не сделал этого. Почему?

– Почему?

– Морально не были готовы. Они, как и многие сейчас, в смятении. Где белые, где красные – для них темный лес.

– Кто скажет правду: где белые, а где наши? Могут и обмануть.

– Стопроцентное попадание! – воскликнул Сашка. – Так и поступают преступники!

– Тогда что, делать наоборот?

– Делать так, как надо!

– Как надо?

– Отшить всех преступников от власти! В кутузку всех! Во власть пустить тех, кто достоин доверия народа!

– Кто достоин?

– Есть такие! Должны быть. Россия всегда славилась своими героями, защитниками народа и страны.

– Славилась, – тихо произнес Коля. – Когда это было. Теперь посмотри, кто у ног Ельцина крутится, какая-то шушера. С улыбочками блюдолизов. С согнутыми в коленках ногами, с изломом в пояснице.

– Молодец! Хвалю!

– Служу Советскому Союзу! – прошипел Коля в ответ на хвалу.

– Нет Советского Союза, но все равно есть, кому служить. Кому служили наши отцы и деды. Наши деды – славные победы!

– Не вовремя мы родились, Сашка! – покачал головой Коля, выражая неудовольствие от неурочного рождения. – Если не в Гражданскую войну, то хотя бы в Великую Отечественную надо было родиться. Там был явный враг, открытая, не подковерная, борьба.

– Мой генерал сомневаться стал в друзьях и врагах Гражданской войны. Говорит, потеряла тогда много истинных патриотов Россия, и приобрела выскочек под личиной героев, которые навредили больше, чем вся Белая Гвардия.

Коля задумался. Посмотрел на ясное небо, на серую землю, на людей, сидящих на лавочках и прохаживающихся по заасфальтированным дорожкам. Люди, в основном курсанты, веселы и беззаботны.

– О чем задумался, детина? – спросил Сашка, отметив небывалую задумчивость друга. – Ищешь друзей среди врагов и врагов среди друзей? Не ищи. Не найдешь.

– Я думаю о тех, кто покинул тогда Родину.

– И что придумал?

– Плохо им, наверное, было без своей России.

– Правильное уточнение – без своей России! У всех своя Россия. У дворян своя, с богатством, челядью. У крестьян своя, с тяжким трудом, потом и кровью, с бедностью и бесправием. Первым было за что бороться, а лапотникам, которые у белых, зачем подставлять голову под пули? На той стороне немного выровнялись: дворяне поработали таксистами, официантами, шахтерами даже…

– А лапотники приобрели фабрики и заводы? – расплылся в улыбке Коля.

– Напрасно ерничаешь. Оказывается, были и такие, кто добился немалых успехов. Русские в корне предприимчивы, и в таких странах, как Аргентина, Чили, Мексика ими был открыт новый Клондайк. Богатенько многие стали там жить. Жить в достатке, но без радости. Трудно им было без русской шири, без русской речи, без пьяной компании, горланящей песни под балалайку. Родину, брат, потерять – не кошелек с дукатами обронить. Второе поколение, третье – уже люди без душевной шири, они другие, их уже все там устраивает. Родина их – там, а не Россия.

– Расскажи лучше про наших лапотников, как им повезло? – опять эта широкая улыбка.

– Повезло! – принял вызов Сашка. – И если ты этого не знаешь, то очень плохо.

– Повезло твоему отцу, потому что он генерал. Повезло тебе, потому что ты сын генерала. А с остальными-то как? Крестьяне в кривых избах, без дорог, в грязи по колено. Печки топят дровами. Все много пьют и умирают, не дожив до пенсии. Пенсия с гулькин нос, на дорогу до Парижа всей деревней не собрать для одного.

– Откуда ты это все знаешь? – удивился Сашка. – Из какой желтой прессы черпаешь сведения о нашей деревне?

– Мамина родственница живет в трехстах километрах от Липецка, и мы часто ездили к ней на каникулы.

– Об этом много можно говорить, и все будет не то. У моего отца тоже корни в деревне, кстати, он родился не генералом, а обыкновенным крестьянским мальчишкой. И мы также там не раз бывали – все похоже на то, как ты говоришь, но замордованных я там не видел. Люди как люди. Веселые, радостные, трудяги, само собой! Говорят много и все об урожае, о погоде, о дождях и заморозках. Ты удивишься, но там о театрах, о музыке, об артистах – ни слова. Мы имеем право их презирать? – Сашка угрожающе выставил вперед подбородок.

Коля тоже взъерепенился.

– При чем тут презирать! Да, это плохо, когда человека ограничивают одни заботы о коровах и урожае, ему, наверное, совсем бы не помешала хорошая музыка, послушал бы он и песни, которые пели Шаляпин, Русланова, посмотрел бы хорошее кино. Вот об этом бы подумать власть у которых, а не только гнобить человека трудом до полусмерти! – выпалил Коля и удивился, как гладко у него это получилось.

– И я о том же, – примирительно сказал Сашка. – Не думали, не заботились у нас о человеке никогда. Ни при царе-батюшке, ни при Ленине-Сталине-Хрущеве-Брежневе, а сейчас и подавно он никому не нужен.

– Так кто же его защитит? Руцкой с самолетами? Ельцин с оравой грабителей? Или мы с тобой, когда станем генералами и маршалами?

Будущих генералов и маршалов позвал сигнал на ужин – вопрос о защите трудового народа на время был отставлен.

Кира пришла с работы сама не своя. Не заметить такой перемены у дочери Валентина Ивановна не могла.

– Что случилось? – спросила она. – На тебе лица нет. На работе что-то не так?

– Все так. Ничего не случилось, – ответила Кира, глядя в пустоту.

– Не говори неправды, – добивалась истины Валентина Ивановна. – Что случилось?

– Случилось то, что и должно было, я сказала Гришке, чтобы он больше к нам не приходил. Вот так.

– Интересно, чем же он провинился, что ты так резко его оттолкнула?

– Лучше раньше, чем потом локти кусать.

– Смысл есть в твоих словах, но не поторопилась ли ты с таким решением?

– Не поторопилась.

– Хорошо, – сказала Валентина Ивановна после долгого разглядывания дочери. – Иди умывайся, будем ужинать. За столом и поговорим.

За столом Кира, часто сбиваясь, рассказала историю, так повлиявшую на ее отношение к Грише.

В конце рабочего дня Гриша, как всегда, встретил Киру около детского садика, куда она устроилась воспитательницей после неудачной попытки поступить в педагогический институт. Тогда она убедила на семейном совете Валентину Ивановну и Лизу, что никакого платного обучения ей не надо, что для этого большой нужды нет, поработает, проштудирует «науки» и свободно поступит в следующем году на бюджетный курс.

– Но это ж год мы теряем, – сомневаясь в правильности решения Киры, говорила Валентина Ивановна.

Но Лизе эта идея понравилась.

– Я считаю, так будет правильней, – сказала она. – Отдохнет от школы, подготовится не спеша и поступит. Да и заработанная копейка не будет лишней. Купит что-то из одежды; сапоги скоро протрутся до дыр, да и от моды они далеки.

– Все это правильно, – соглашалась и не соглашалась Валентина Ивановна. – Но теряем целый год!

– Господи! – воскликнула Лиза. – Да у нее этих годов будет бессчетно! Только жить начинает!

– Забудет то, что знала, – перечила Валентина Ивановна. – Расслабится. Потом передумает и останется при своем малом, без образования.

– Не останется! – категорично настаивала Лиза. – Закончит, если есть голова на плечах! А если не закончит, то и беда не велика, живут и без высшего образования!

– Зачем ты такое говоришь! – возмутилась Валентина Ивановна. – Если есть возможность приобрести высшее образование, то почему не постараться и не сделать это? Подожмемся немного и сможем оплатить обучение. Походит пока в том, что есть, а к занятиям купим сапоги и пальтишко.

– Не надо, мама, мне ничего покупать, платить за обучение тоже не надо. Я уже устроилась на работу. В понедельник анализы будут готовы, медосмотр пройду – и буду работать.

– Ты бы хоть догадалась мне об этом сказать, прежде чем принимать такое решение! – с обидой высказалась Валентина Ивановна. – Чай, не чужая я тебе, плохого не посоветую!

– Прости, мама, – приложила руки к груди Кира, – но так неожиданно все получилось: мы с подружкой, она тоже не прошла по конкурсу, прочитали объявление в газете, пришли и нас приняли. Буду работать!

Гриша весь светился от радости, Кира заметила это еще издали.

– Что с тобой? – спросила она, дружески чмокнув его в щеку. – Никак миллион в лотерею выиграл?

– Сюрприз тебе приготовил! – радостно сообщил он.

– Уже интересно! – посмотрела Кира, слегка отдалившись от Гриши. – Давай бей!

– Идем на новоселье! – выкрикнул Гриша.

– К мэру города?

– К Косте Барышникову! К тебе шел, а встретил его. Говорит, бери свою девушку и быстро ко мне!

Кира с прищуром посмотрела на «своего» парня.

– «Свою» девушку! – хмыкнула она. – Надо же!

Гриша на это замечание не обратил внимание.

– Понимаешь, он тут недалеко. Сказал, пока вы придете, я кое-что приготовлю. Будут еще его друзья. Музыку послушаем, говорит, есть новые записи. Согласна?

– У «своей» девушки есть свое мнение?

– Что ты цепляешься за слова? Все так говорят!

– Все да не все. А обо мне так больше не советую говорить. Не надо.

– Хорошо. Не буду, – быстро согласился Гриша. – Так, идем?

– На один час, не более!

Костя деловито встретил гостей, попросил подождать немного, скоро будет готова курица в духовке.

Кира спросила, чем может ему помочь, Костя, белозубо улыбнувшись, от помощи отказался. Зазвонил звонок, и он кинулся к двери, не досказав фразы. Вошли парень и девушка. Вручили Косте пакет, в котором угадывались бутылки. Познакомились. Валентин и Светлана.

– Наши, интернатовские! – гордо заявил Костя, кивнув на Валентина и Светлану. – Счас подгребет еще один наш, Петька Носов… – Вскоре пришел и Петька, передал Косте бутылку водки.

Суетясь, сели за стол. Подняли рюмки с водкой. Дружно поздравили с новосельем, выпили, затыкали вилками в тарелки.

– Ну, и хоромы ты отхватил! – сказал Валентин, взглядом показав на «хоромы».

– Двадцать восемь квадратов! – гордо заявил Костя. – Туалет отдельный, кухня – восемь, балкон на юг! Все как надо!

– Молодец! – похвалил Валентин.

– Чуть не упустил, – признался Костя. – Если б не мой адвокат от общества защиты детей, уплыла бы от меня только так.

– Молодец! – не переставал хвалить гость хозяина. – Как тебе это удалось?

– Давай еще по одной, потом расскажу!

Выпили, затыкали вилками в тарелки.

– Представляете, жалеть стали старуху! – посмотрел Костя на всех с явным желанием увидеть поддержку.

– Ну-ну? – вытянул шею Гриша.

Кира посмотрела на него, но ничего не сказала.

– Ну-ну, оглобли гну! – продолжил с довольной улыбкой повествование Костя. – Старуха кричит: «Где справедливость! Я ему все отдала, чтобы человеком он стал! Последнее отдавала, кормила, учила, одевала, а теперь меня за это по миру пускаете!» Смотрю, судья в пол уткнулся, прокурор тоже заерзал на своей деревяшке. Думаю, пора слезу пускать. «Граждане, говорю я плачущим голосом, не верьте ей, они взяли меня из детдома, чтобы я работал на них. Заставляли меня маленького копать лопатой огород, воду таскать ведрами и поливать огурцы. Кормили плохо, я мороженое попробовал случайно, чужая тетя угостила. Спал на старой раскладушке, укрываясь какой-то тряпкой». Утер кулаком слезы, и мне поверили. И вот эту квартиру отдали мне, – Костя победителем посмотрел на всех.

– Молодец! – сказал Валентин.

– Ну, ты и артист! – выразил восхищение Гриша.

Кира, отложив вилку с ядом во взгляде посмотрела на Костю, а потом на Гришу.

– А, – потянула Светлана, – приемные родители на самом деле так над тобой издевались?

– Еще чего! Пусть бы только попробовали! Я что раб?

– И где теперь эта старушка? – Светлану, видать, задела эта история.

– Не знаю. Не спрашивал. Соседи ругали меня, говорили, что сволочь я, выгнал из своей квартиры человека, но мне пофиг! У меня теперь своя квартирка с ванной и туалетом.

– Молодец! – помотал головой Валентин.

– Ну, ты и артист! – поддержал его Гриша.

Кира встала из-за стола. Низко поклонилась Косте.

– Спасибо за хлеб-соль! – сказала она. – Премного благодарна! Мне некогда! – И к Грише: – Рассчитайся за меня с хозяином, я потом тебе верну.

Выскочившему за ней на улицу Грише резко бросила:

– Все! За мной больше не ходи! Ненавижу!

Выслушав все это, Валентина Ивановна ничего Кире сразу не сказала, зашла в свою комнату, села у окна и задумалась. Подумать было о чем. Оказывается, добро не всегда воспринимается добром; отчего получаются такие люди, для которых определение «выродки» звучит как поощрение; что надо делать, как воспитывать детей из общества с проблемным, а если по правде, искаженным пониманием смысла жизни? Делая добро, та женщина, что взяла на воспитание отвергнутого собственными родителями ребенка, ведь и вправе была рассчитывать на ответное добро, а оно вон как обернулось. Может, она чем-то подорвала его веру в ее благие намерения? Но даже и так, разве надо ее наказывать за это? Я ведь тоже со своими не всегда любезничала, бывало, что и против шерстки гладила, но они ведь не мстят мне за это, потому что знают, понимают, что за дело получали. Быстро все забывалось, никто из нас не вынашивал обиды, замкнувшись в себе. В родной семье и ремешком когда подправлял отец напроказничавшего сорванца, и не выгонял из избы за это повзрослевший сын старика отца. Гены? Наверное, они проклятые всему ответ. Кривизна в мозгах передается из поколения в поколение! Как, опять же, расценивать то, что в одной семье разные дети? Один сын примерный семьянин, ученый человек, второй из тюрем не вылезает? Сатана подсуетился и подкинул чужой ген?

Тяжело вздохнув, не добившись от своих мыслей подсказки, Валентина Ивановна задала себе вопрос: «А не рано ли ты радуешься за своих хороших? Все ли сделала для того, чтобы и тебя, как ту несчастную женщину, не вытолкали за порог твоего же дома? Хороши ли гены у них, или притаились до критического, выгодного им, момента?»

В окно видны редкие прохожие. Кто-то бодренько бежит, кто-то еле ноги переставляет, кто светится от радости, а кто-то темнее ночи.

«Каждый из них – загадка. Один несет темные мысли, другой спешит поделиться радостью, третий огорчен несправедливостью… Как сделать их всех добрыми, счастливыми, отзывчивыми на чужое горе, независтливыми и нековарными? Или невозможно никогда изменить? Казалось бы, так изменился мир с той поры, когда человек мог убить человека за кусок мяса, за место у костра, а все равно звериные задатки живут в нем. Ужас!»

В дверь тихо поскреблась Кира.

– Мама, можно к тебе? – спросила она виновато, заглянув в приоткрытую дверь. – Ты очень расстроилась? – обняла за плечи Валентину Ивановну, прижалась щекой к ее щеке. – Не надо. Все будет хорошо. Может, даже и хорошо, что сейчас все открылось.

– Может, ты и права, – тихим голосом ответила Валентина Ивановна. – Только…

– Что только? – переспросила Кира, отстранившись. – Заняться его воспитанием? Заучивать параграфы из стишка «Что такое хорошо, что такое плохо?» Все ли нравоучения он может заучить, все ли будут его устраивать? А если встретится случай, которого нет в стишке? Смотри, больше полугода прошло после выпуска, а он нигде до сих пор не работает. Одни разговоры о плохих начальниках. Учиться тоже не спешит. Коля жил мечтой стать летчиком, он и будет им! И не только за мечту его приняли в училище, а за его знания, за работу над собой! Ночами корпел над учебниками, кувыркался, тренируя вестибулярный, как он говорил, аппарат, подтягивался, отжимался, бегал по утрам и вечерам. Вот такое стремление и дает свои плоды. А ходить и зудеть, как муха на навозе, это удел маленьких людишек, никчемных и жалких. Я другого отца своим детям желаю.

– Мне не нравятся твои слова. Нельзя так безжалостно относиться к маленьким, как ты их назвала, людишкам. Люди не могут быть все равными, разве можно презирать человека только за то, что он не похож на тебя! Нельзя. У каждого своя судьба.

– Судьбы, мама, должны быть хоть чем-то похожи, чтобы быть им долго вместе. У нас нет этого, – Кира подошла к окну, скрестила на груди руки.

– Ты права, – согласилась Валентина Ивановна, – но такое редко в жизни бывает. Чаще люди приноравливаются друг к другу. Стараются понять друг друга, и если достаточно ума и гонор не главное, то они приходят к общей гармонии, устраивающей их в достаточной степени. Часто молодые ищут вечной любви, и малое отклонение принимают за катастрофу. Любовь – это основа семьи. Но любовь ведь не только в сюсюканье. Любить можно не только за голубые глаза, но и за многое другое. За смелость мысли, за отчаянную борьбу в защиту справедливости, за стремление сделать человека счастливым, за многое, что и не перечесть. Я своего мужа любила совсем не за красоту. Он был обычным русским парнем, добрым, улыбчивым.