Текст книги "Ченч-2.0. Зазеркалье"

Глава пятая

Ну до чего же тяжко было так рано вставать! Для лейтенанта Шмидта это было просто пыткой. По природе своей сова, он долго привыкал к подобному распорядку дня. Молодость требовала развлечений. Молодость протестовала. Она кипела, бурлила и бунтовала внутри него. Она требовала общения, приключений, любви и секса. Однако… Однако опаздывать на работу было ни в коем случае нельзя! Начальство категорически не принимало опозданий, не говоря уже о прогулах, поскольку он, офицер ФСБ, был причастен к секретнейшей операции, когда-либо проводимой его отделом, где ему отводилась самая что ни на есть ключевая роль – манипулятора-оператора команд.

Заходя в отдел, Шмидт столкнулся с капитаном Ягодой, шутником и балагуром. Тот был ветераном проекта, большим специалистом своего дела, неизменно пользующимся авторитетом у коллег, и большим патриотом организации, в которой он служил. Но карьера его почему-то складывалась не совсем удачно. Такая, видно, у него была планида. Хотя в целом он был человеком позитивным, незлобивым.

– Как успехи у подопечного? – спросил Ягода, поздоровавшись.

– Да как-то так, – неопределённо пожал плечами Шмидт. – Пока тестирую. Подопечный реагирует адекватно, бросил курить и уже не ругается матом – прогресс налицо. Работаю, в общем… Только вот я иной раз думаю – а на кой чёрт такие сложности? Неужели трудно найти объект, изначально отвечающий заявленным требованиям? Их же пруд пруди! Натаскать, подготовить, на крючок посадить – всё, как учили, прописные же истины, к чему такие заморочки, приятель?

– Э-э-э, брат! Не всё так просто! Чужая душа – потёмки! Вот кто бы мог подумать, что клоун, пляшущий гопака перед Вождём народов, сможет так отвязаться? Волюнтарист, етид твою мать, как говорила моя бабушка. Или генсек, поставленный партией порулить годик-другой, будет рулить аж целых восемнадцать лет? Нет, дружище, всё должно контролироваться! От и до! Вот мой чудик – Лукавый – строит социализм с человеческим лицом, усами грозно порой шевелит, стращает… Не возбраняется! – широко улыбнулся Ягода, обнажив свои прокуренные зубы. – И выпендриваться мы ему позволяем, и гадостей наговорить – пусть потешится, болезный. Но соскочить? Не-е-ет! Теперь он уже никогда не соскочит. Ни-ког-да! Так что… Всё под контролем, коллега. И только так и должно быть! На то мы и ФСБ, и настоящая власть в стране принадлежит именно нам! И это правильно!

– Ты плохо кончишь, Ягода! Предчувствие у меня относительно тебя нехорошее. Что-то мне подсказывает, что умрёшь ты не своей смертью. Причём скоро…

– С чего ты взял? – Ягода натянуто улыбнулся. – Я, друг мой, дорогу всегда перехожу исключительно на зелёный свет! Я даже ромашки нюхаю в противогазе, да и тёщи у меня нет. А ты говоришь – скоро.

– Прости, бред какой-то несу, не обращай внимания! Это как видение было, понимаешь? Как озарение… Прости ещё раз, не хотел тебя обидеть…

– Да ладно, проехали. А что касаемо смерти – то все мы под Богом ходим! А про видения свои лучше помалкивай, иначе уволят или, хуже того, в психушку упрячут.

– Считай, что я ничего тебе не говорил.

– Обижаешь! И как же в твоём видении я с жизнью распрощаюсь, а? – не удержался Ягода. – Заинтриговал ты меня. При исполнении служебных обязанностей? Бытовуха? Кто посмел?

– Полицейский тебя застрелит… В магазине…

– Конкурирующая фирма? О как! Последнюю пачку индийского чая, что ли, не поделили? Видимо, не зря наши ведомства испокон веков враждуют между собой. Менты это… менты!

Глава шестая

«Однако, странно», – подумал президент. Как в той песне: «Всё, что было не со мной, – помню». Вспомнились курсы, которые он в шутку называл курсами по перевоплощению. Инструкторы, историки, психологи чередовали друг друга. Он усиленно изучал биографию первоисточника, изучал историю отечества и основы геополитики, учился кататься на горных лыжах и даже освоил дельтаплан. А потом – экзамены. И вновь инструкции, инструкции, инструкции… И так повторялось день ото дня. К учёбе же он относился самозабвенно. Но порой наступало пресыщение, мозг отказывался усваивать и раскладывать по полочкам получаемую им информацию.

– Ничего-ничего, – успокаивал его профессор. – Кто владеет информацией – владеет миром!

И вот однажды наступил момент, когда психологические и эмоциональные особенности, определяющие мировоззрение двух разных людей, стали соединяться воедино. И произошла этакая метафизическая диффузия сознания.

Когда его привезли в Кремлёвскую клинику на Мичуринском проспекте, он недоумевал – зачем? Ведь он же совершенно здоров! Зачем же тратить драгоценное время на какие-то там обследования? Пустая трата времени, не иначе. Ну, разве что потом как-нибудь, в другой раз. Но руководство настаивало, и пришлось подчиниться.

– Вот. А теперь нам надобно закрепить успех, – подвёл итог доктор Робинталь. – Сейчас я сделаю вам коррекцию памяти, и вы станете умнее самого Эйнштейна! Хотите быть умнее Эйнштейна? Да? Я бы тоже хотел, честное слово! А для снятия нежелательных побочных эффектов, вы не переживайте, это не опасно, мы ещё немного над вами поколдуем. Вы в колдунов верите? Как нет? А я кто тогда?

Вспыхнули медицинские светильники. Президенту стало зябко.

– А теперь мы поможем вам перебраться на стол. Та-а-ак. Готово! И не волнуйтесь, доктор Робинталь знает своё дело! Доктор хороший!

Его накрыли простынями. Потом подключили какие-то медицинские приборы, трубки…

– Да умножающий знания – умножает печаль! – промолвил доктор Робинталь, перекрестив его. – Смотритель ждёт вас! Поехали…

Он был в сознании. Лежал лицом вниз. И по звукам, по ощущениям пытался понять, что происходит и что с ним делают врачи. Ага. Укол. Вот зажужжала какая-то дрель, и он вдруг с ужасом осознал, что в его голове просверливают дырку. А потом ещё и ещё… Он попытался пошевелиться, но не смог.

«И предал я сердце моё тому, чтобы исследовать и испытать мудростью всё, что делается под небом: это тяжёлое занятие дал Бог сынам человеческим, дабы они упражнялись в нём», – вспомнилось чьё-то пророческое изречение. Он какое-то время ещё сопротивлялся вторжению, но вскоре мысли окончательно спутались, и он сдался. И в тот момент к нему явился Смотритель, и наступил полный паралич воли.

Потом откуда-то из глубины подсознания вдруг возник маленький мальчик с заплаканным лицом. Он совершенно не хотел драться, но Смотритель, облачённый в чёрное кимоно, всё кидал и кидал его на татами, и не было от него спасения.

– Коля, Коленька, сынок, не ходи туда, Коля, не ходи-и-и… – услышал он вдруг отчаянный крик своей покойной матери.

– Увозите! – произнёс доктор Робинталь, снимая перчатки.

Он устал. Работа была кропотливой и сложной. Хотелось расслабиться, снять напряжение, выпить.

– Как прошла операция? – поинтересовался куратор в чёрном.

– Нормально прошла. Без осложнений.

– Можно докладывать руководству, что всё под контролем?

– Контроль – это ваша профессия. А я всего лишь хирург.

Переодевшись, он спустился в морг. Там скучал его старый друг – патологоанатом Митрич. Мрачный интерьер морга пробуждал противоречивые чувства. Но это было одно из тех немногих мест в клинике, где можно было без помех снять стресс: выпить, не опасаясь незваных гостей, и неспешно поговорить о сущности бытия.

– Как там твой ВИП-пациент? – с напускным безразличием спросил Митрич.

– Пока мой! – отшутился Робинталь устало. – Наливай, старый алкаш!

– Пили мы, мне спирт в аорту проникал.

Я весь путь к аэропорту проикал.

К трапу я, а сзади в спину будто лай:

«На кого ты нас покинул, Николай?» —

Напевал с хитрым прищуром Митрич.

– Ну что, принёс?

– Да, – сухо ответил Робинталь и положил перед Митричем нечто, похожее на вырванный с волосяной луковицей крупный конский волос. – Но учти, потомок Кулибина… Ежели кто про всё это прознает, – начал он, – нам обоим крышка! Нам этого не простят, друг мой!

– Не дрейфь, лепила! – оборвал его Митрич, и в глазах его появился озорной блеск. – Волков бояться – в лес не ходить!

– Ну Митрич, ну авантюрист, втянул же ты меня в историю… – Робинталь устало опустился на стул. – Пронюхают – нам же не жить! Обоим!

– Да не дрейфь ты! Мёртвые сраму не имут! – мрачно пошутил Митрич. – Это я тебе как профессионал говорю. Послушай-ка лучше, какое я намедни накропал стихотворение:

Ночь. Тишина. Двое на крыше…

Под лунную дрожь затевают недоброе.

Всё медленней шаг, я ступаю всё тише

В предчувствии действа неблагородного

Мешок на перилах – все коты разбежались,

Покинули крышу, знать, чуют беду.

Лишь в лужах ночных силуэты дрожали,

Они с отраженьем своём не в ладу.

Паденье… Дыханье на миг перекрылось,

Я робко к предмету тому подхожу.

Мешок как мешок. Только сердце забилось:

Сейчас я узнаю… Сейчас погляжу…

Открыл. Развязал. А что делать – не знаю.

Стою под дождём вопросительным знаком.

Души людские в мешке том рыдают

«В сетке конвульсий» – (по Пастернаку).

Бульдозера траки бездушную плоть

В землю вдавили под пляски плебеев.

Крысиное пиршество вновь настаёт.

Время пришло – час пробил злодея.

И толстые твари роятся, ликуют,

Плоть растерзали, как сыр пармезан.

Двое на крыше о душах толкуют…

Прочен ли узел? Не вскрыт ли обман?

Души, однако б, омыть кровотоком…

Но занято место, что было им домом.

Верховным лахаром забиты протоки,

И весь механизм очищения сломан.

Когда? Я не помню! И как так случилось,

Что тело твоё сиротою черствело,

В бездушии вакуумных колб облучилось

И умерло тихо – душа омертвела?

О, кто вы, злодеи, что тёмною ночью

Души людские крадёте не морщась?

Не ваши ли лица я видел порочные

В ликах Сирен, услаждающих Кормчего?

Глава седьмая

Обязанностей у главврача Моргулиса было, что называется, выше крыши.

Но нельзя объять необъятное. К тому же Моргулис был относительно молод для своей должности, излишне суетлив и инициативен. Но у него были высокие покровители и хорошие учителя, которые и научили его, как грамотно выстроить свою мини-вертикаль власти. И как, перераспределив обязанности между подчинёнными, руководить клиникой, практически не выходя из своего кабинета. И основным инструментарием его управления клиникой отныне стал телефон.

– Митрич! Как обстоят дела в морге? – спрашивал он по телефону каждый понедельник. – Как твои покойники?

– Не беспокоят.

– А по ночам?

– А по ночам я сплю. Правда плохо. Потому что вы опять недодали мне спирта.

Диалог, как правило, на этом и заканчивался. И Моргулис не вмешивался более в дела морга.

Медицинская карьера перспективного в прошлом нейрохирурга Митрича зашла в тупик, когда волею судьбы он стал патологоанатомом. Судьба-злодейка в образе жены бывшего начальника клиники Раечки оставила в его душе не только приятные воспоминания, но и понижение в должности. Патологоанатомический капкан захлопнулся, и Митрич замкнулся. Это не была самоизоляция в полном смысле этого слова, но поскольку его душу съедала нереализованность, он со временем стал чураться своих коллег, избегая шумных тусовок и весёлых компаний. Вот по этой причине он и прослыл в клинике чудаком. Митрич мало с кем водил дружбу, а настоящий друг у него был только один – доктор Робинталь. Но и с ним они виделись не часто – Робинталь был величиной мирового масштаба, и загруженность его просто зашкаливала.

Выпивали, как правило, в кладовке. Там, под полуподвальным окошком, Митрич и оборудовал своё «интернет-кафе», и бывало, засидевшись до полуночи, он оставался ночевать прямо тут, на стопке больничных матрасов, рассуждая о превратностях профессии и споря на всяческие отвлечённые темы. Но такое случалось не часто – Робинталь был человеком крайне занятым.

В другом конце кладовки он оборудовал свою полумастерскую-полулабораторию. Увлекаясь когда-то радиоэлектроникой, он в век информационной революции практически забросил своё хобби. Но выкидывать весь этот радиохлам было жалко, да и ни к чему. Осциллографы и вольтметры гармонично сочетались с таким же пылящимся в кладовке медицинским хламом.

Дешифратор же он смастерил из неизвестно как попавшего в кладовку древнего радиолокационного-измерительного прибора и списанного медицинского спектрографа. «Конский волос», как окрестил он украденный Робинталем нейроприёмник, всё никак не хотел выдавать своих тайн. Митрич отодвинул микроскоп в сторону и устало откинулся на спинку стула. Он понимал, что там, под микроскопным стеклом, лежит то, что может кардинально перевернуть всю его жизнь и вернуть уверенность в себя. Это был шанс всей его жизни, шанс, который, возможно, принесёт ему славу и реализует его давние амбиции. Но как расшифровать этот ребус и как с пользой использовать потом полученные знания, он пока не знал.

Внезапный звонок оборвал его мысли. Звонил главврач Моргулис.

– Сейчас к вам доставят погибшего в ДТП депутата Народного Хурала. И как только прибудут представители из органов, сразу же приступайте к вскрытию. Инструкции получите от них же. Я же буду у себя. Как только закончите, незамедлительно поднимитесь ко мне с результатами вскрытия. И вот что, Митрич! Очень прошу – не выпендривайтесь! Это не тот случай. Договорились?

– Из органов? Какого рожна им тут надо? Они-то что тут забыли? Каких им органов не хватает?

– Ну, хватит! Это обычная практика, и вы это знаете!

– Но инструкции? Это что-то новенькое. Будут инструктировать, как правильно препарировать труп? Хотя… Я даже рад этому – пусть приходят! С тех пор, как вы уволили мою помощницу, я буду счастлив нежданным гостям. Надеюсь, что вы не будете возражать, если я их поэксплуатирую самую малость?

– Ваши шутки тут неуместны, Митрич! – рассерженно оборвал его Моргулис. – Вопрос государственной важности! А вы клоунаду тут устраиваете!

– А для меня все покойники не более чем покойники, будь они бывшими депутатами Хурала или же бывшими бомжами со Сретенки, – пробурчал Митрич и повесил трубку.

Вскоре прибыли санитары с чёрным пластиковым мешком. Митрич захлопнул дверь кладовки и, облачившись в свой клеёнчатый фартук, приступил к вскрытию тела. Моргулис, как всегда, перестраховывался – это было в его стиле. Ещё ни разу никто из ФСБ, приезжая по важняку, не присутствовал на вскрытии непосредственно – все отсиживались в кабинете Моргулиса, довольствуясь выписками, которые Митрич лично доставлял им в кабинет главврача. Оно и понятно – не всякий подобное может вынести. Криминалистам же из ФСБ наверняка работы с лихвой хватало и у себя в управе, и на выезд они присылали кого ни попадя.

Голое тело депутата синело на столе. Привычным движением Митрич провёл скальпелем по плоти. Всё проходило как обычно и вполне себе буднично. Но когда, вскрыв черепную коробку, он приступил к удалению из черепа какого-то инородного предмета, его вдруг прошиб озноб. В тканях мозга угадывались знакомые «конские волосы» – нейроприёмники! Это было феерично! Это было потрясающе! Внезапно! Он стоял на пороге раскрытия великой тайны. Такая удача! Да, такое совпадение бывает лишь раз в жизни. Радостные предчувствия переполняли его. Наверное, так чувствовал себя Остап Бендер, идя на встречу с господином Корейко: к нему в его грёзах на полных парах приближался белый пароход его будущего.

– Вон оно как, Митрич! – заговорил он вслух. – Вон оно как… Да-а-а… Это что же такое получается? И депутаты?..

Трясущимися руками он извлёк нейроприёмник и поспешил в свою лабораторию.

Когда он уже заканчивал сканирование информации с помощью своей «Энигмы» – так он назвал своё изобретение, – в дверь морга настойчиво постучали. Наскоро запихав в мозговое вещество все улики и водрузив на место черепную коробку, Митрич спешно открыл дверь. Вошли четверо. Кем были эти люди, он догадался сразу же. Сердце его бешено забилось. Так бывает с человеком, застигнутым врасплох на месте преступления. Вытирая о полотенце окровавленный скальпель, он, тем не менее, взял себя в руки.

– Чем обязан? – спросил он как можно непринуждённее.

Было видно, что гостям не по себе. Немного замешкавшись, старший, наконец, показал своё удостоверение и представился.

– Подполковник ФСБ Кисерман. Вас разве не предупреждали, что вскрытие вы должны были проводить под нашим контролем? Мы забираем этого покойника, – ткнул он пальцем в сторону растерзанного тела. – Вот документы. И голову ему пришейте… И поскорее… Я имею в виду череп… И остальное тоже… Зашейте… Срочно!

Глава восьмая

Стало зябко. Президент поднял воротник и направился в резиденцию. Коллеги всё ещё спорили.

– Вот что ты такой бледный? Болеешь? – допытывался у Янусевича Лукавый. – Это всё от нервов, отвечаю. Все твои болезни от нервов. И майдан у тебя от нервов. У президента с крепкими нервами никогда майданы не случаются!

– Да какие там нервы? Душа болит! Ты представляешь? Всё, что нажито непосильным трудом…

– Лечиться тебе надо! – перебил его Лукавый. – Очень хорошие специалисты в Москве. Очень хорошие… В кремлёвскую клинику езжай. Там тебя подлечат, и будешь ты как новенький – на себе проверил. И про нервы свои забудешь. И порядок в стране наведёшь.

– И ты туда же? Достали вы меня своими советами: лечись, лечись… Какой год одно и то же! Да здоров я, здоров! Может, мне ещё и чирей на жопе в кремлёвке вашей лечить? У меня и свои доктора хорошие. А если уж сильно приспичит, то и западных лепил приглашу.

«Ну, слава богу! Наконец-таки похолодание!» – обрадовался президент. От души окончательно отлегло. Теперь за проведение Олимпийских игр он был спокоен. На заседание кабинета министров президент шёл в приподнятом настроении. Планировалось выслушать доклады министров по вопросам подготовки олимпийских объектов и выступить с небольшой речью перед прессой. Никаких неожиданностей не должно было случиться. Всё складывалось как нельзя удачно. На лице президента играла едва заметная улыбка.

Ступив на ковровую дорожку, он вдруг почувствовал лёгкое головокружение. Неожиданно его левая рука стала неметь. Переместив её в область паха – так было удобнее, – он всё же благополучно дошёл до трибуны. Наверное, вот так и начинается инсульт, промелькнула мысль. Защёлкали затворы фотоаппаратов. Вспышки слепили глаза. Журналисты торопились выполнить свою работу. Вдруг краем глаза он увидел, как знакомое лицо бывшего провинциального фотографа «Бежецкой жизни» стало распадаться на пиксели, а потом сжалось до размеров теннисного мяча.

«Чертовщина какая-то!» – подумал президент.

Но это было только начало. Что-то необъяснимое творилось с его организмом. В голове гудело, ноги вдруг стали ватными и плохо слушались, подташнивало. Инсульт, не иначе…

В тестовом режиме: (Братья и сестры. Враг коварен. Смотритель ждёт. Дети – цветы жизни.) Поехали!

– Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! – начал он, превозмогая себя и пытаясь хоть как-то собраться с мыслями. – К вам обращаюсь я, друзья мои!

Это было совершенно не то, что он хотел сказать. Чудовищно, но заготовленное выступление странным образом испарилось из его памяти. Президент растерялся. В его голову лезла какая-то ерунда, совершенно не имеющая отношения к Олимпиаде. Во рту вдруг пересохло.

– Нужно иметь в виду, что враг коварен, хитёр, опытен в обмане и распространении ложных слухов…

Испарина выступила у него на лбу. Жуткая головная боль мешала сосредоточиться.

– Смотритель ждёт вас, поторопитесь!

«О Боже, что за бред я несу?» – пронеслось в голове. Усилием воли он постарался взять себя в руки.

– Впрочем, этот старый анекдот тут не совсем уместен, и я не буду его рассказывать, – попытался он выйти из щекотливой ситуации. – Давайте-ка, друзья, лучше поговорим об Олимпиаде…

Но нечто, поселившееся в нём, считало иначе. И опять, ко всеобщему удивлению, он понёс ахинею, но на этот раз про трудности подросткового периода.

А потом он увидел себя как бы со стороны. Он – Смотритель, вершитель судеб, марширующий по Хрещатику под звуки победоносных маршей. И кроваво-красные отблески от догорающих пожарищ играют на его онемевших от напряжения скулах.

Глава девятая

В последние дни что-то смущало лейтенанта Шмидта. На передаваемые сигналы порой накладывались помехи, а команды управления эпизодически искажались. А последний сеанс чуть было не стоил объекту обморока. С этим нужно было срочно разбираться, но информации было крайне недостаточно, и докладывать наверх, по сути, было нечего. И он решил пока что наработать статистику и не спешить с докладом, повременить. Спешка нужна при ловле блох. Блох, да… Внезапно в памяти всплыл жуткий случай из далёкого детства, когда он, пятилетний мальчишка, с ужасом наблюдал, как мальчик постарше палкой топил в наполненном до краёв канализационном колодце кошку, и на вопрос, зачем он это делает, тот невозмутимо ответил: «Блохастая…»

Как бы ему не стать той кошкой… За оплошности в его работе наказание может быть суровым. Но он не позволит себя утопить. Он непременно выплывет. Найдёт под водой лаз, расщелину, туннель в иное измерение, но выплывет!

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана…»

Не читалось. Митрич захлопнул книгу и включил телевизор. Наступило первое олимпийское утро. Дикторы на всех каналах искрились счастьем. Одухотворённые лица политиков, спортивных чиновников, строителей и спортсменов сменяли друг друга. В страну пришёл праздник. Главный дирижёр этого действа с напускной скромностью принимал поздравления, и глаза его наполнялись слезами счастья. Митрич смотрел сквозь президента, и последние детали головоломки соединялись друг с другом, как соединяются частицы пыли в вакууме под воздействием гравитации. Тайна нейроприёмников была раскрыта. И теперь в голове у него складывались последние элементы пазла. Первый сеанс показал, что результат есть и что воздействие возможно даже с его убогим оборудованием. Перспективы обнадёживали. «А назову-ка я свой план „Аккреция“», – подумал он.

Однако, времени для осуществления его грандиозного замысла оставалось не так уж и много. Каких-то четыре года. А сделать предстояло очень многое. Предстояло в кратчайший срок стать заметной фигурой на политическом небосклоне. Это казалось трудновыполнимой задачей. Но Митрич чувствовал в себе силы и верил в успех. Сверхзадача была крайне амбициозной – он задумал стать ни много ни мало преемником президента! Не без помощи своего изобретения, конечно. Но о морально-этической стороне своего коварного плана он старался сейчас не думать.

Увы, Митрич никогда не был активистом. Это было не в его характере. И власть как таковая его мало интересовала. Среди знакомых и коллег всегда находились более продвинутые и более успешные, они с удовольствием продвигались по профессиональной, комсомольской или же профсоюзной лестнице. Но не он. Но вот внезапно как манна небесная с небес свалилась на него вдруг великая возможность. И то, что раньше так мало волновало его, теперь вдруг стало смыслом всей его жизни. Над тем, зачем ему такая огромная власть и что он будет с ней делать, Митрич старался пока не думать. Он всегда полагал, что хороший человек не может быть плохим президентом.

Митрич… Ну что это за фамилия такая? Президентом с такой фамилией явно не стать. Тут уж никакая Энигма не поможет. Не звучная она, не харизматичная – кличка, да и только. Ну разве выиграл бы выборы кандидат с фамилией Пупкин? Вряд ли.

Митрич, Митрич… А что, если взять да поменять фамилию? А почему бы и нет?

Был у Митрича дед по фамилии Ровный. Может быть, взять её? В нынешнюю эпоху стабильности такая фамилия пришлась бы электорату как раз по душе. Но кто знает, что будет через четыре года. Много воды утечёт. А вдруг произойдёт обвал цен на энергоносители? Будет ли тогда она – стабильность?

Митрич остановился перед периодической таблицей Менделеева. Бор. Литий. Хлор… «А почему бы и нет? – подумал Митрич. – Можно попробовать выбрать фамилию из периодической таблицы… – Ему представились билборды с его портретами. А внизу надпись: „Вытравлю скверну Хлором!“ Он усмехнулся. – Так. Что там у нас ещё? Титан. Хром. Хромов? Ага, хромая утка, не катит! Стронций. Цезий. Барий… А вот Барий звучит классно! Буду Бариновым!» – решил он наконец.

Главврач Моргулис уже заканчивал ставить зачёт молоденькой практикантке. Оставалось только расписаться, когда в дверь его кабинета кто-то бесцеремонно постучал.

«Какого чёрта? – подумал Моргулис. – Обед! Кто посмел?»

– Митрич! – с негодованием воскликнул он, отперев дверь кабинета. – Что за срочность?

– В партию хочу! – выпалил Митрич с порога.

– В какую ещё партию? – изумился главврач. – В партию анархистов?

– Партия у нас одна, – хмуро ответил Митрич, – остальные статисты.

– Вот ведь паразит! – воскликнул в сердцах Моргулис, закрывая за Митричем кабинет. – На самом интересном месте прервал! В партию кретину приспичило… Вот же малахольный! Придётся нам, милая, начинать всё с самого начала! Готовь-ка шприц повторно!

– Ставить будете стоя? Или мне прилечь?

На следующий день Митрич написал заявление в ЗАГС на смену фамилии.