Текст книги "Нейронный трип"

19

– Ты либо дурак, либо ищешь смерти, – хмуро не то шутит, не то говорит всерьез Клод Маунсьер, встречая Жана Мерло.

– От меня ушла жена, – пожимает плечами Мерло.

– Из-за нее? – спрашивает Клод Маунсьер, указывая взглядом на Глори.

– Из-за всего.

– Вот как? – Клод Маунсьер сверлит его несколько долгих минут тяжелым взглядом, затем неожиданно начинает как-то надтреснуто смеяться. – Чертовы журналисты! – ворчит он.

– Ты продашь нам а-лис или нет? – начинает злиться Глори.

Смех стихает. Мерло смотрит на Клода Маунсьера. «Любит ли Клод Глори? – думает он. – Любил ли он ее вообще когда-нибудь? А она его?» Вместе с этими мыслями приходят мрачные размышления о смерти. Не о собственной смерти, нет, а о смерти вообще. Особенно здесь, в этих пропитанных потом и сигаретным дымом стенах, с красной пилюлей а-лиса на языке.

Выдержать паузу. На столе два стакана воды. Глори запивает таблетку. Клод Маунсьер улыбается, смотрит на Мерло и ждет, когда тот проглотит пилюлю.

– Боишься? – спрашивает он.

– Не больше, чем нужно, – говорит Мерло и берет стакан с водой.

Маунсьер улыбается, включает нейронный модулятор. Специальных программ для а-лиса нет. Впрочем, после приема этих пилюль можно вообще не использовать программы. Лишь модулятор, который объединит сознания, остальное сделает ваш собственный мозг. Обо всем этом Мерло знает еще с тех времен, когда четыре года назад написал свою лучшую статью о пропавших детях.

Детектива, проводившего расследование, звали Хинда Соркин, и после вышедшей статьи она больше года преследовала Мерло, обещая свернуть ему шею. Ее коллега и любовник – детектив из отдела нравов Бобби Раст – заверил молодого журналиста, что ему нечего бояться и уж тем более не стоит обращаться с жалобами в участок.

– Она просто немного не в себе из-за пропавших детей, – объяснял он.

Именно от него Мерло и узнал о незаконном бизнесе Клода Маунсьера, узнал о том, что такое а-лис и в кого превращаются люди, подсевшие на этот новый наркотик. У Бобби Раста был низкий, глубокий голос, напоминавший голос Клода Маунсьера, и сейчас, глядя на бывшего мужа Глори, Мерло видел, что Бобби Раст и Клод Маунсьер каким-то странным образом объединились, став одним целым. Он попытался сказать об этом Клоду Маунсьеру, называя его именем знакомого детектива.

– Это а-лис, – сказал бывший муж Глори. – Постарайся не думать обо мне, не думать ни о чем плохом. Вспоминай детство. Не хочу, чтобы твои крики распугали посетителей.

– Вспоминать детство? – тупо переспросил Мерло, чувствуя, как каждая мысль набирает силу, становится способной материализовать себя.

Он закрыл глаза, но продолжил видеть. Все было реальным, но в то же время не имело ничего общего с реальностью. Десятки, сотни историй плыли и плыли по реке жизни, а Мерло стоял на берегу и чувствовал на своей коже тепло далекого солнца, свежесть летнего ветра, запах жимолости и полевых цветов. И был еще голос. Знакомый, доверительный. Голос друга из детства. Мэтью Колхаус.

Он сидел на огромном природном камне и рассказывал историю о своей забытой любви. Мерло знал эту историю и знал камень, на котором сидит старый друг. Камень, который в его крохотном родном городе превратили в памятник, посвятив предкам и борьбе за независимость. История о забытой любви и старый камень каким-то образом стали одним целым. Мерло смотрел на оставленные зубилом надписи на поверхности камня и представлял любовные шрамы, оставленные на разбитом сердце. Слова мемориальной таблички и слова прощаний сливались, уносясь в прошлое.

– Почему бы тебе просто не позвонить той девушке? – спрашивает Мерло.

– Позвонить? Она ведь прошлое.

– Тогда зачем вспоминать?

– Чтобы помнить. – Колхаус поднимает футболку и показывает ему превратившееся в камень сердце, на котором оставлены десятки неразборчивых надписей.

– Думаю, нужно позвонить, – говорит Мерло, увидев высеченный на камне телефонный номер.

– Зачем ты издеваешься надо мной? – спрашивает Колхаус.

– Почему издеваюсь? Когда от меня ушла жена, я ей звонил.

– Ты живешь в прошлом, – качает головой Колхаус. – Ты ничего не понимаешь в настоящем. И ты совсем не ценишь будущее.

– Всего лишь истории, – говорит Мерло, пытаясь понять смысл сказанного другом детства, а по реке за спиной уже плывет водоворот нейронных текстов, где детектив из отдела нравов по имени Бобби Раст рассказывает ему о том, что только в полиции он может законно избивать людей да еще получать за это деньги. – Чертовы истории! – бормочет Мерло. – Чертовы истории…

20

– Тебе понравилось? – спрашивает Глори, когда они, покинув новый клуб бывшего мужа, возвращаются в гостиничный номер.

– Я видел друга детства, у которого вместо сердца был камень с гравировкой, – говорит Мерло.

– Мне больше понравилась твоя река историй.

– Ты видела мою реку?

– Конечно, мы же были подключены к одному модулятору.

– Если честно, то у меня до сих пор мурашки по коже от а-лиса.

– Зато какой опыт!

– Никогда не хотел писать об а-лисе.

– Думаешь, о пропавших детях писать лучше? – Глори открывает мини-бар, делает два двойных виски. – Как звали детектива, проводившего расследование?

– Хинда Соркин.

– Точно, Хинда Соркин, – Глори улыбается, пытливо заглядывая Мерло в глаза. – Скажи, она правда сумасшедшая или ты написал это, чтобы газета лучше продавалась?

– Думаю, она свихнулась от своего бессилия найти детей.

– Ты редкий сукин сын, Мерло. Ты знаешь об этом?

– Ты критикуешь меня?

– Нет, завидую. Эта история… Это ведь настоящая золотая жила. Жалко, я не смогла добраться до нее.

– Будут и другие.

– Да. Будут.

Они пьют, затем отправляются в кровать. После а-лиса все тело кажется напряженным, готовым взорваться. Чтобы достичь оргазма, требуется не больше пары минут, включая прелюдию и снятие одежды. Напряжение спадает, принося опустошение.

– Так что ты там говорил о друге детства, у которого вместо сердца был камень? – спрашивает Глори, театрально смахивая с мокрого от пота лба челку. – Думаешь, из этого может получиться хорошая история?

– Он уехал в большой город, и больше я его не видел.

– А другие? У тебя же были еще друзья? Может быть, мы сможем продать пару статей о них?

– Не хочу я больше продавать никаких историй.

– Это еще почему?

– Они все-таки мои друзья.

– И что?

– Тебе бы понравилось, если бы я написал о тебе?

– Если бы это сделало мне имя, то да.

– Ты чокнутая.

– Так как насчет истории твоих друзей?

– Хватит на сегодня историй.

– Нужно было сначала спросить, а потом трахаться! – театрально сокрушается Глори.

Мерло долго смотрит ей в глаза.

– Ты изменилась, – говорит он, пытаясь дотянуться до оставленной на прикроватной тумбе пачки сигарет.

– Тебе не нравится?

– Еще не понял.

– Минуту назад мне казалось, ты всем доволен.

– Дело не в сексе.

– Секс – это жизнь.

– Может быть, но продавать за секс истории своих друзей – это подлость.

– Подожди до завтра, и я тебя так заведу…

– Не будет никакого завтра, – говорит Мерло, зажимает в зубах прикуренную сигарету и начинает одеваться.

– Это как наркотизация, – смеется Глори. – У каждой зависимости есть своя цена, свои последствия. А угрызения совести… С ними можно жить.

– Тебе это не грозит.

– Да я не за себя волнуюсь, дурачок, – улыбается Глори и как-то по-детски начинает разглядывать свои соски. – Хочешь, я расскажу тебе об абортах?

– Нет.

21

Дом, тишина, одиночество. Мерло трижды пытался дозвониться до жены – никто не ответил. Звонок Глори тоже не дал результата. Лишь в кармане нашлась пара красных пилюль а-лиса. «Почему бы и нет?» – подумал Мерло, устав от четырех стен.

Он не знал, каким образом пилюли оказались в его кармане. Может быть, их подсунул ему Клод Маунсьер, надеясь, что полиция нравов когда-нибудь арестует журналиста, навесив на него ярлык наркомана. Может быть, их дала ему Глори, когда они были под кайфом. Все может быть.

Мерло долго крутил пилюли в руках, затем проглотил сразу две, надеясь, что снова увидит реку историй, но на этот раз вместо того, чтобы стоять на месте, попытается идти вперед, заглянуть в свое будущее. Но вместо будущего к нему пришло прошлое – странное, сюрреалистичное. Вернее, не прошлое, а набор альтернатив, где Мерло и Колхаус едут на старой машине к морю, а на заднем сиденье без устали трещат две одноклассницы. В действительности этого никогда не происходило – мечта осталась мечтой, но а-лис мог воплотить в жизнь любую фантазию.

22

– Чур рыжая моя, – говорит Мерло другу детства об одной из одноклассниц на заднем сиденье машины.

– Чем тебе не нравится брюнетка? – хмурится Колхаус.

– Я уже трахал брюнетку, а рыжую – нет, – объясняет Мерло.

– Я тоже уже трахал брюнетку, – обижается Колхаус.

– Машина моя – значит, и выбирать мне.

– Вот когда мне купят новую машину… – пытается торговаться Колхаус.

– Права сначала получи! – смеется Мерло.

Долгая дорога сжимается, становится нереальной, словно сон, но а-лис уже изменил сознание своей жертвы, заставил принимать вымысел за правду. И никаких сомнений. Лишь кемпинг, старый друг, пара девушек в мини-юбках да пение полуночных птиц.

Мерло паркует машину, врет, что устал, и напрягает Колхауса ставить палатки. Девушки переодеваются, мелькая белыми задницами. Мерло смотрит на шатенку и пускает слюни.

– Если повезет, то запишу свои игры с брюнеткой, – говорит Колхаус и хвастается другу, показывая новый коммуникатор.

Мерло знает, что пройдет десять лет, и нейронные модуляторы перестанут быть редкостью, но в те далекие годы… Да, в те далекие годы даже коммуникатор Колхауса с голограммой звонящего является пиком технологий.

– Когда-нибудь нейронный модулятор будет помещаться в такую штуку, – говорит Мерло, крутя в руках коммуникатор друга, как обезьяна гранату.

– Не туда тыкаешь! – издевается Колхаус.

– Сам ты не туда тыкаешь, – смеется Мерло, напоминая о его неудачных любовных похождениях в закончившимся учебном году…

Их голоса разносятся по лесу, тонут в ночи. И где-то рядом уже горит костер. На небе белая луна. Мерло никогда не знал своего деда, но сейчас а-лис заставляет его верить, что где-то у моря жил отец его матери и в его доме их ждет нейронный модулятор, который был установлен у деда, потому что тот был так болен, что фантазии – это единственное, что ему оставалось. Еще Мерло помнит, как приезжал к деду в гости. Нет, лицо деда смазано, нереально, но вот программы для нейронного модулятора еще будоражат воображение.

– Не спится? – спрашивает брюнетка, подсаживаясь к Мерло.

Они курят, смотрят на огонь и вспоминают прошлое. Колхаус выбирается из палатки и говорит, что ничего не видит.

– Да нам плевать, можешь смотреть, если хочешь, – говорит Мерло, продолжая лежать на брюнетке. – Ты ведь не против?

Она краснеет и молчит. Колхаус сидит у костра и рассказывает о созвездиях. Мерло думает о вечности, пытаясь растянуть соитие с брюнеткой.

– Давай ты сверху, – предлагает он ей.

Она стесняется, а он убеждает ее, что Колхаус сейчас не видит ничего, кроме своих звезд.

– К тому же ты сама говорила, что можешь испытать оргазм только сверху, – говорит Мерло.

– Так ты хочешь, чтобы я испытала оргазм? – краснеет сильнее брюнетка.

– А ты не хочешь?

– Не знаю, получится ли… – мнется она, а Колхаус уже что-то бормочет о Млечном Пути и Галактике.

И все эти разговоры вращаются перед глазами, превращаясь в бесконечное шоссе к морю и плотный автомобильный поток, в конце которого их ждет дом покойного деда и его диковинный в те годы нейронный модулятор.

23

Мерло очнулся в больнице. Голова была тяжелой, предметы двоились, цвета искажались, искрились. Глори сидела в дальнем углу у окна в кресле, больше похожем на шезлонг. Мерло не сразу узнал ее. Сначала это был просто переливающийся образ – невозможно определить, мужчина или женщина, человек или какое-то странное, двуногое животное, словно а-лис продолжал свои игры с разумом. Где-то далеко шумело море – Мерло мог поклясться, что слышит это. И реальность наслаивалась на фантазию, на искаженное прошлое.

– Ты бы хоть сходил к соседям, узнал, где похоронен дед, – сказал где-то далеко Колхаус. – Успеешь еще наиграться с этим чертовым модулятором.

– Пообещай, что не прикоснешься к модулятору, пока меня не будет, – сказал Мерло.

– Я вообще не буду прикасаться к модулятору, – заверил его Колхаус. – Ни с тобой, ни без тебя.

– И девочек тоже не трогай, – сказал Мерло, уже зная, что будет в той фантазии дальше, уже прожив ее под а-лисом не один раз. – Лучше загляни за дом. Там, кажется, растет марихуана.

Мерло увидел улыбку Колхауса, но вместо того, чтобы улыбнуться в ответ, насторожился, вспомнив оставшуюся часть вымышленного будущего этой фантазии.

– И когда увидишь девочку-мулатку на велосипеде, не разговаривай с ней, – предупредил он друга детства. – Она не та, за кого себя выдает. От нее одни неприятности…

– От кого одни неприятности? – спросил Колхаус так громко, что у Мерло заболела голова. И даже не Колхаус. Спросил призрачный силуэт в кресле-шезлонге из дальнего угла странной больничной палаты. – Ты уже очнулся или еще бредишь? – задал свой второй вопрос незнакомец. И голос этот не принадлежал Колхаусу. Не принадлежал мужчине. Там, в дальнем углу, была женщина. Мерло прищурился. – Жан? – спросил искрящийся силуэт. – Жан, это уже ты или все еще а-лис?

– Не знаю. – Мерло собрался с силами и оторвал от подушки тяжелую голову.

Искрящийся силуэт в кресле-шезлонге вспыхнул ярче и начал гаснуть.

– Глори! – шумно выдохнул Мерло, узнав любовницу.

– Значит, очнулся, – улыбнулась она.

– Это что? Больница? – спросил Мерло, оглядываясь по сторонам. Измененная а-лисом реальность отступала, таяла. – Как я попал сюда?

– У тебя была передозировка а-лисом, – Глори снова улыбнулась. – Ну и напугал ты всех. Врачи говорили, что найди я тебя чуть позже, и ты бы уже не выкарабкался.

– Передозировка? – Мерло думал об этом пару минут, затем смачно выругался.

– Злишься на меня? – спросила Глори.

– Злюсь? За что?

– За пилюли.

– Так это ты подложила их мне в карман?

– Да.

– Но ведь пить их ты меня не заставляла.

– Верно, не заставляла.

– Значит, и обижаться не на что, – Мерло заставил себя улыбнуться, затем вспомнил свой сон, свое видение, навеянное а-лисом. Вернее, не вспомнил. Нет. Фантазия, казалось, снова ожила, обрела плоть.

– Что-то не так? – спросила Глори, заметив беспокойство своего любовника.

– Кажется, я все еще что-то вижу.

– Что видишь?

– Та иллюзия… под а-лисом.

– Это нормально. После а-лиса иногда мы спим наяву. Особенно если прекратить прием.

– Мне казалось, ты никогда прежде не принимала а-лис.

– Было время, когда ты тоже не принимал.

24

«Тени мертвых». Да, именно так называлась статья о Чипере Доуве, прочитанная Глори Маунсьер после развода. Новая жизнь пугала и радовала одновременно. С одной стороны была свобода, с другой – чувство недавней катастрофы. Корабль, на котором она плыла, пошел ко дну. Нет, Глори никогда не думала, что Клод Маунсьер сможет причинить ей вред. Он никогда не любил ее так сильно, чтобы обезуметь от ревности, и никогда не презирал, чтобы раздавить, словно мерзкую букашку. Да, у них было хорошее общее прошлое, нервное настоящее и разрозненное будущее. Единственным, что могло бы причинить Глори вред, были деньги бывшего мужа, но она не претендовала ни на его клуб, ни на сбережения, а любовник… Любовника Клод Маунсьер мог пережить.

Тем более что Жан Мерло жил с Лизель Хейвлок – женой редактора «Эффи». Тогда еще жил, и Клоду не нужны были неприятности. Да и гангстер из него был никудышный – уж Глори знала это как никто другой. Пусть Клод хотел выглядеть как гангстер, но настоящим в этом облике был лишь его «Магнум», с которым Клод готов был спать. И это не было шуткой. Он так лелеял свою игрушку, что Глори, еще будучи женой Клода, пришлось закатить пару скандалов, когда супруг ложился в кровать, пряча оружие под подушку, словно это могло компенсировать его не самые умелые любовные игры. Когда в жизни Глори появился Мерло, она хотела сказать об этом Клоду – ее любовнику не нужен «Магнум», чтобы чувствовать себя мужчиной. Ему не нужны были все эти прелюдии, без которых невозможно обойтись в постели с Клодом. Но потом Мерло остался в прошлом. Все осталось в прошлом.

Когда на горизонте забрезжил развод, Глори навела справки о том, кто такой Жан Мерло, откуда он, на что способен. Что ж, кажется, способен он был лишь исполнять роль любовника. Особенно озадачил Глори тот факт, что Мерло родом из крохотного города, затерявшегося в конце шоссе Бо-Роуз. Глори пыталась представить себе, как они вместе с ним покидают мегаполис, живут в частном доме его родителей в богом забытом городе…

И чем больше она думала об этом, тем трезвее становились ее мысли. Поэтому после развода Глори не попыталась зацепиться за своего любовника. Нет. Она родилась в большом городе, жила в большом городе и умирать ей в большом городе. Никак иначе. Да и роль домохозяйки, возложенная на ее плечи Клодом, не очень-то нравилась Глори. Наверное, именно поэтому в ее жизни и появился Жан Мерло – молодой журналист, выбравший тот путь, который хотела выбрать она сама, не повстречайся ей на втором курсе журналистики Клод Маунсьер.

Зрелый и низкорослый, тогда он показался ей образцом мужчины. Он всегда знал, что делает, всегда был уверен в себе. Потом, конечно, все это растаяло, перестало иметь для Глори значение. Повзрослев, она поняла, что у нее вообще нет идеалов, которые можно было бы пронести через всю жизнь. Когда-то в детстве она мечтала быстрее вырасти и выйти замуж, потом, когда выросла, она начала мечтать о холостой жизни, а когда снова стала свободной… В общем, все было относительно и временно. И чем дольше жила Глори, тем больше ей нравилось это состояние сознания.

«Тени мертвых» – нашумевшая по всему миру статья в нейронной газете «Хиттер». Газета попала в руки Глори после развода с Клодом случайно, потому что, бросив факультет журналистики, Глори больше не читала газет. Да и «Хиттер» она бы не стала читать, но так получилось, что в посылке от бывшего мужа лежала эта газета. Он завернул в нее украшения Глори, которые по договоренности вернул жене после развода. Десяток колец и пара брошей лежали на нейронной газете, все еще пытавшейся проектировать образы в сознание читателя. Сейчас читателем была Глори. Газета напоминала забытые мечты юности и недавние переживания отношений с Мерло. Мечты и секс сливались воедино. И где-то на фоне этих не имевших к газете переживаний мелькала статья «Тени мертвых».

25

Героя статьи звали Чипер Доув, и он был самым обыкновенным наркоманом, подсевшим на а-лис, как только этот нейронный наркотик только появился на черном рынке. Чиперу было шестнадцать, и не попадись ему а-лис, то он подсел бы на любой другой наркотик, как и его девушка – Парси Лейн. В ее жизни всегда все было по максимуму: любить, принимать наркотики, злиться.

Когда она застала Чипера с другой девушкой, то лишь удача спасла Чипера от смерти – нож скользнул по ребрам и вместо того, чтобы проткнуть сердце, оставил рваную рану, которой после примирения с Чипером Парси не позволяла зарасти. Это была всегда свежая рана. Стоило ей покрыться коркой, начать заживать, и Парси снова расковыривала ее, пока не появлялась кровь. Чипер не возражал. Ему нравилась эта свежая, зудящая рана, затянувшаяся лишь после того, как Парси впала в кому, не рассчитав дозировку а-лиса.

Сначала Чипер навещал свою молодую жену каждый день, затем раз в неделю, а когда врачи сказали, что мозг ее мертв, раз в месяц. Нет, Чипер не забыл свою возлюбленную. Он просто не мог смотреть на нее такую. В своих нейронных трипах он оживлял прошлое, где Парси была такой живой, такой пылкой.

Когда врачи связались с Чипером и сказали, что страховка Парси не позволяет более продлевать ее содержание в больнице, он решил, что пришло время ставить точку.

Поздним вечером Чипер пришел в клинику и закрылся в палате Парси. Девушка лежала в кровати. Размеренно гудели аппараты жизнеобеспечения.

– Еще один трип, любовь моя, – прошептал Чипер на ухо Парси.

Он ввел ей дозу а-лиса внутривенно и включил портативный нейронный модулятор.

– Еще один трип, любовь моя, еще один, – шептал Чипер.

Нет, он ни на что не надеялся. Это был просто ритуал, после которого Чипер собирался дать врачам свое согласие отключить Парси от аппаратов жизнеобеспечения. Но все это после. Сначала будет нейронный трип.

Чипер почувствовал головокружение и лег на край кровати рядом с Парси. А-лис добрался до мозга. Реальность изменилась.

Чипер лишь однажды встречался с родителями Парси. Они жили в пригороде. У них был белый дом с невысоким забором и зеленым газоном, по краям которого росли в клумбах цветы. Чипер почти не запомнил родителей Парси, но вот эти цветы в клумбах – красные, сочные – сейчас он снова видел их. Видела и Парси. Она стояла рядом с ним и держала его за руку.

– А я уже решила, что ты никогда не придешь, – сказала Парси.

– Это последняя встреча. – Чипер боялся взглянуть на нее, не зная, какую игру сейчас задумал с ним а-лис.

Но это не было игрой. Его разум и разум Парси стали едины. Их соединил нейронный модулятор, как это было прежде, до передозировки Парси и последовавшей комы.

– Они правда хотят отключить меня от аппаратов жизнеобеспечения? – спросила Парси, когда Чипер рассказал о том, что происходит сейчас в реальности, навсегда ускользнувшей от его возлюбленной. – А ты? Ты действительно готов разрешить им это? Готов позволить убить меня?

– У меня нет денег на твое содержание, – сказал Чипер.

– Ты стал больше принимать а-лиса?

– Нет, но если я завяжу, то денег все равно не хватит.

– Печально.

– Да. Печально.

– В таком случае можешь забрать мои сбережения.

– Я не знаю, где ты их держала.

– Потому что ты мог их потратить.

– Я знаю.

– Но теперь, когда меня не станет… – Парси наклонилась к уху Чипера и прошептала адрес банка и необходимые данные, чтобы снять деньги. Прошептала так тихо, словно боялась, что их кто-то сможет подслушать в этом нейронном трипе.

Цифр было много, и Чипер боялся, что не сможет запомнить все правильно.

– Только не трать все сразу, – попросила его Парси.

Спустя четверть часа он очнулся. Доктор Дхар хотел поговорить с ним об отключении Парси от аппаратов жизнеобеспечения, но Чипер думал лишь о том, как не забыть три десятка цифр, благодаря которым сможет снять накопленные женой деньги.

– Вы понимаете, что это всего лишь ваша фантазия? – спросил доктор Дхар, решив закрыть глаза на использование а-лиса и нейронного модулятора.

– Фантазия? – Чипер смутился, засомневался.

– Парси в коме. – Врач положил тяжелую руку ему на плечо. – Ее мозг мертв. Вы не могли общаться с ней…

Доктор еще хотел что-то сказать, но Чипер уже бежал прочь. Сомнения вгрызались в сознание, заставляя забывать полученную от Парси информацию. Он не мог позволить себе такси, но сейчас каждая минута задержки была смерти подобна.

Последние деньги ушли на дорогу от больницы до банка. Работник в черном костюме за стойкой выслушал Чипера и проверил номер счета. Все было как во сне, как еще один нейронный трип, в котором все кажется таким реальным, несмотря на вымысел.

– Мы отключим Парси сегодня ночью, – сказали Чиперу врачи, когда он был утром в больнице.

Сотрудник банка спросил, какую сумму Чипер собирается снять со счета.

– Все, – сказал Чипер, уже представляя, как вернется в больницу и заплатит еще за один месяц продления жизни Парси. В конце концов, это ведь были ее деньги, которые сейчас сотрудник банка передал ему.

– Должно быть, это были ваши собственные воспоминания, – смущенно сказал доктор Дхар, когда Чипер вернулся в больницу с деньгами. История пугала доктора, заставляла хмуриться. – Это невозможно. Мозг Парси мертв…

– Она никогда не говорила мне, где хранит деньги, – сказал Чипер.

Доктор молчал, и Чипер не нашел ничего лучше, чем поклясться ему, что сделает все, чтобы доказать, что Парси еще жива.