Текст книги "Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг."

Метров на тридцать ниже меня опускался Медведев. Его раскачивало, как на качелях, и он тянул стропы то справа, то слева, пытаясь погасить раскачку.

– Андре-ей! – заорал я что есть силы. – Ура! – И, сорвав меховой шлем, закрутил его над головой, не в силах сдержать охватившее меня радостное возбуждение.

Медведев в ответ замахал рукой, а потом, указав пальцем на запасной парашют, крикнул:

– Запасной открывай.

Но я уже вспомнил об этом. И в точном соответствии с инструкцией свёл ноги, подогнул их под себя и, придерживая левой рукой клапаны ранца, выдернул кольцо. Клапаны, щёлкнув резинками, раскрылись, обнажив кипу алого шёлка. Я быстро пропустил ладонь между ранцем и куполом и, сжав купол, что есть силы отбросил его в сторону от себя. Но купол, не поймав ветер, свалился вниз и повис бесформенной тряпкой. Пришлось вытащить стропы из ранца и руками натягивать их на себя. Помогло! Неожиданный порыв ветра подхватил полотнище, оно затрепетало, наполнилось воздухом и вдруг раскрылось гигантским трепещущим маком на фоне бледно-голубого арктического неба. До земли оставалось не более сотни метров. Меня несло прямо на торосы, в которые упиралось великолепное ровное поле, над которым я пролетел. Вблизи торосы приобрели довольно грозный вид. Это был огромный, высокий вал перемолотого льда.

Я понимал, что мне несдобровать, если я угожу в этот хаос из ледяных обломков. Чтобы перелететь через них, надо было во что бы то ни стало замедлить спуск. Услужливая память подсказала ответ: уменьшить угол развала между главным и запасным парашютами. Ухватившись за внутренние свободные концы запасного парашюта обеими руками, я изо всех сил потянул их на себя, стараясь как можно ближе свести купола. Напрягая последние силы, я с трудом удерживал парашюты в таком положении. Скорость немного уменьшилась, но это уже не могло мне помочь. Гряда торосов, ощетинившись голубыми рёбрами глыб, неслась навстречу. Я весь сжался, сдвинул ступни, вынес ноги вперёд, чтобы встретить удар об лёд. «Лишь бы только ноги не застряли между льдин», – промелькнула мысль. Я затаил дыхание в ожидании удара. Вдруг сильный порыв ветра, подхватив меня, легко перенёс через ледяное месиво. Чиркнув подошвами унтов по гребню, я шлёпнулся в центр небольшой площадки и по шею провалился в сугроб. Мягкий снег залепил лицо, набился за воротник куртки, в рукава, за голенища унтов. Выбравшись из сугроба, тяжело дыша, стирая налепившийся снег, я попытался раскрыть карабин грудной перемычки, но тугая пружина не поддавалась усилиям задеревеневших пальцев. Оставив бесплодные попытки, я лёг на спину, широко раскинув руки. Только сейчас я вдруг осознал, в каком страшном напряжении находился все эти часы. Теперь наступила разрядка. Я смотрел в бесконечную глубину блёкло-голубого северного неба. Ватные облака, клубясь, рисовали живые картины. Мягко пригревало солнце. Я закрыл глаза. Меня охватило блаженное безразличие. Обострившимся слухом я улавливал шорохи, потрескивания. Неподалёку возился с парашютом Медведев. Я слышал, как он пробирается ко мне, увязая в глубоком снегу.

– Вставай, лежебока. Кончай прохлаждаться, – услышал я над головой его голос. – Радикулит наживёшь.

– Так это же будет особый, полюсный радикулит, – сказал я, неторопливо поднимаясь на ноги.

Вдруг Медведев схватил меня в охапку, и мы, как расшалившиеся школьники, начали тискать друг друга, крича что-то несуразное, пока не повалились обессиленные на снег.

– Всё, Андрей, кончай. Надо делом заняться. – Я вытащил из-под куртки фотоаппарат и, несмотря на чертыхания Медведева, заставил его достать парашюты из сумки, снова надеть на себя подвесную систему и распустить купол по снегу.

– А тебя не заругают? Не попадёт за эту самодеятельность? – настороженно поинтересовался Петрович. – Вроде бы всю фотоаппаратуру было приказано сдать перед отъездом из Москвы.

– Этот фотоаппарат я у Марка Трояновского попросил. Точнее, он сам мне его дал, чтобы мы друг друга после приземления, точнее приледнения, сфотографировали. Вернёмся в лагерь, и я отдам плёнку шифровальщикам.

Щёлкнув десяток кадров, на всякий случай каждый раз меняя выдержку, я передал аппарат Медведеву и замер перед объективом ФЭДа.

Увлёкшись фотографированием, мы на некоторое время забыли где находимся и что наше фотоателье расположено в центре Ледовитого океана. Об этом нам напомнил зловещий треск льда и зашевелившиеся глыбы торосов. Взвалив сумки с парашютами на спину, мы поспешили вскарабкаться на гребень вала. Картина, открывшаяся нашим глазам, была великолепной. Бескрайнее гладкое, как стол, ледяное поле, присыпанное снежком, и на его фоне зелёный самолёт с медведем на фюзеляже, замедляющий свой бег.

Когда мы спустились вниз, я поставил друг на друга три плоские ледяные плитки, накрыл их белым вафельным полотенцем, достал из сумки небольшую плоскую флягу, две мензурки для приёма лекарства, плитку шоколада и пачку галет.

– Прошу к столу, уважаемый Андрей Петрович!

Медведев повернулся и даже крякнул от удовольствия.

– Ну и доктор, молодец! Я уже и надежду потерял. Решил, что так и останемся без праздничного банкета. Однако закуску на всякий случай припас, – сказал Медведев, протягивая большую свежую луковицу.

Мы наполнили мензурки. С праздником! С Победой! С полюсом!

Северный полюс – Москва

Высокоширотная воздушная экспедиция завершила свою работу во льдах Центральной Арктики. Один за другим самолёты покидали льдину вблизи Северного полюса и ложились курсом на юг. Надо было торопиться. Береговые аэродромы Диксона, Тикси и мыса Шмидта начали раскисать. И на ледяных полях вокруг Северного полюса заголубели снежницы – озёра талой воды. От базового лагеря, находившегося в 80 километрах от Северного полюса почти два месяца, осталось всего три палатки и груда ящиков (пустые бензиновые бочки приказано было возвратить на Большую землю).

16 мая взревели двигатели «Кондора», который пилотировал Москаленко, и его тяжело гружённая машина, пробежав почти до конца лётной полосы, оторвалась от ледяного поля и стала набирать высоту. Тем временем к вылету стали готовить Пе-8 – главный бензовоз экспедиции. Его командир Василий Никифорович Задков неторопливо ходил вокруг машины, наблюдая за суетой механиков. Из штабной, а в данный момент единственной палатки выглянул главный штурман экспедиции Александр Павлович Штепенко.

– Василий Никифорович, давай сюда, к начальнику. Надо одно предложение обсудить.

– Докладывайте коротко, – сказал Кузнецов, обратившись к Штепенко.

– Я предлагаю, Александр Алексеевич, изменить задание Задкову. В соответствии с планом мы должны лететь в Москву с двумя посадками – на Диксоне и в Архангельске. Но мы посчитали: Пе-8 вполне может долететь до столицы через Северный полюс, остров Рудольфа, Новую Землю и Архангельск без посадки. Чтобы хватило бензина на 4200 километров, дополнительно к полной заправке баков возьмём про запас несколько бочек с горючим.

– А как с двигателями? Ресурсы у них не выработаны? Не слишком ли большой риск?

– Иван Максимович (Коротаев – механик Пе-8) даёт гарантию.

– Я уже с ним переговорил, – сказал Задков, который, видимо, уже обсуждал эту идею с экипажем. – Это тоже будет своеобразный авиационный рекорд и хороший экзамен для нашего воздушного корабля.

– Да, Пе-8 – машина отличная. Я на ней с Водопьяновым летал Берлин бомбить. А в 1942 году с Пуссепом Вячеслава Михайловича Молотова в Соединённые Штаты возил, – сказал с ноткой гордости Штепенко.

Кузнецов задумался, но вдруг улыбнулся:

– Согласен. Готовьте машину к полёту.

Находившиеся на льдине механики и несколько членов экспедиции помогли экипажу Фёдора Шатрова загрузить его парадный красный «Кондор». Он взлетел первым, чтобы контролировать с воздуха взлёт Задкова. О том, как протекал этот удивительный полёт, мне рассказал по прибытии в Москву Евгений Матвеевич Сузюмов, который находился на борту Пе-8 вместе с А.А. Кузнецовым, штурманом А.П. Штепенко, океанологом-«седовцем» В.Х. Буйницким, шифровальщиком Борей Рожковым и вездесущим шеф-оператором Марком Трояновским.

Самолёт шёл на высоте 2000 метров. Сплошная облачность. Кабина Пе-8 мало приспособлена к транспортировке пассажиров, да ещё плохо отапливалась. Так что пришлось одеться потеплее, «как на Северном полюсе». Виктор Харлампиевич (Буйницкий), устроившись у иллюминатора, разложил на откидном столике бланковую карту Ледовитого океана и принялся наносить ледовую обстановку по маршруту. У открытого окна расположился Марк Трояновский, расчехлив свою кинокамеру.

Штепенко вместе с Николаем Зубовым занялся солнечным компасом, сверяя его показания с отметками на полётной карте. По московскому времени, как в лагере на льдине, 19 часов. Шли мы над облаками, и в «окнах» видны были белые поля, перечёркнутые местами чёрными извилинами разводий.

– Товарищи, приготовьтесь, – сказал Штепенко, – через пять минут будем над Северным полюсом.

Зубов поднял карандаш над картой, и когда Александр Павлович воскликнул «Есть!», Зубов даже несколько торжественным жестом опустил его на точку, где сходились 360 меридианов.

Самолёт сделал левый разворот. Механик Володя Водопьянов передал Зубову буёк с вымпелом. Поток ветра вырвал вымпел из рук штурмана и понёс вниз к полюсу.

Задков довернул машину и лёг на генеральный курс – на юг. Мерно гудели четыре могучих двигателя, но скорость не превышала 235 километров в час. С полюса к Земле лететь проще. На пути остров Рудольфа – крайний в архипелаге Земля Франца-Иосифа. На его радиостанцию настроен радиокомпас самолёта. А на карте тянулась чёрная линия от полюса к оконечности Земли Франца-Иосифа. У приборной доски устроился в кресле Иван Максимович Коротаев, внимательно следя за показаниями стрелок на циферблате. Время от времени он вылезал из кресла и по узким проходам быстро ползал то к правым двигателям, то к левым. Впрочем, на лице его не было заметно облачка тревоги. Случись что, сесть некуда. Битый лёд, широкие разводья и груды торосов, напоминающие с высоты 2000 метров кубики рафинада.

В 22 часа сквозь поредевшие облака можно стало различить чёрные скалы острова, и сразу же застрекотала камера Марка Антоновича. «Ложимся на курс 150», – громко сказал Задков. Через 15 минут самолёт прошёл над островом Ла-Ронсьер. Видны были ледяные кручи, горные хребты, покрытые льдом и снегом.

– А сейчас мы пройдём над самым большим островом архипелага, – показал пальцем Задков вниз, – Земля Вильчека.

Вскоре Володя Водопьянов объявил, чтобы все приготовились к обеду. Оказалось, что Зубов не только хороший штурман, но и отличный повар. Вскоре перед пассажирами появились вафельные полотенца, заменяющие скатерть, и большая тарелка жареных антрекотов. Благо на самолёте была маленькая кухонька с походными газовыми плитками и баллоном с пропаном.

Постепенно небо прояснилось. Сквозь тучи пробирались лучи солнца. Самолёт подходил к Новой Земле, но земля встречала его грозовым фронтом. После обсуждения обстановки Задков и Штепенко приняли решение не лезть на рожон, обойти фронт с запада, а оттуда попробовать проскочить в Архангельск. Бешено мчались лохматые тучи, прорезаемые яркими молниями. И вдруг фронт оборвался. Сквозь тучи пробились первые лучи. Внизу показался остров Колгуев. Дальнейший путь – на Мезень. Это была уже «наезженная трасса». Самолёт к тому времени почти 12 часов был в воздухе. Пора было заливать баки бензином из запасных бочек. Все пассажиры с энтузиазмом взялись за эту работу под командой Самохина.

Пока машина была в воздухе, было проще. Перед Архангельском к помехам погодным прибавились обычные человеческие. Кто-то забыл сообщить архангельскому диспетчеру, что борт Н-419 следует с Севера и имеется разрешение Москвы…

«Следуем на Москву», – приказал Кузнецов, и самолёт устремился на юг.

17 мая 1949 года в 11 часов 15 минут Пе-8, пилотируемый лётчиком В.Н. Задковым, приземлился на московском аэродроме.

Первый в мире беспосадочный перелёт Северный полюс – Москва был совершён за 17 часов 27 минут.

Это был новый рекорд советской авиации. А почему же он забыт?

Часть 2
Засекреченный полюс

«Если исследование полярных стран и не представляет особой, величайшей задачи человечества, то всё же нельзя не видеть в стремлении к этим исследованиям одно из замечательных проявлений вечно ищущего и ни перед какими трудностями не останавливающегося пытливого человеческого духа».

Аксель Арсталь

Мечты сбываются

Я с детства ненавидел ночные телефонные звонки. Они всегда таили в себе какую-нибудь неприятность. Поэтому телефонная трель, прозвучавшая в полночь, вызвала глухое чувство тревоги. И кто бы это мог позвонить мне в столь поздний час? Я поднял трубку и с удивлением узнал голос Люды Ольхиной – секретаря заместителя начальника Главсевморпути В.Ф. Бурханова.

– Доктор, вы ещё не спите?

– Только собираюсь почивать, – ответил я игривым тоном.

– Так вот, почивать вам не придётся. Быстренько собирайтесь и летите к нам на Разина.

Мне повезло: такси высадило пассажиров почти у самого моего дома. Улицы ночной Москвы уже опустели, и через пятнадцать минут машина остановилась у знаменитого дома № 9.

Перескакивая через ступени, я взбежал на второй этаж и вошёл в приёмную начальства.

Ольхина, завидев меня, таинственно улыбнулась: «Раздевайтесь, доктор, и проходите в кабинет Бурханова. Вас ждут».

Я отворил дверь и очутился в знакомом просторном кабинете. За тем же огромным столом, заваленным кипами бумаг, сидел М.В. Водопьянов в неизменной потёртой кожаной куртке на молнии со звёздочками Героя. Прижав к уху телефонную трубку, он что-то сердито выговаривал невидимому собеседнику. Заметив меня, он коротко бросил: «Подожди маленько». Я оглянулся. Народу в кабинете, видимо из-за позднего часа, было немного. На диване вели оживлённую беседу штурман В.И. Аккуратов и начальник Управления радиостанций М.И. Ходов.

Развалившись в глубоких креслах, листали папки с документами лётчики Б.С. Осипов и М.А. Титлов, знакомые мне по прошлым экспедициям.

Все были поглощены делом, и я, чтобы не мешать, стал рассматривать длинный застеклённый стеллаж с макетами полярных судов. Всё это были прославленные «старики», много лет бороздившие арк-тические воды. Я задержал свой взгляд на красивых обводах «Георгия Седова», продрейфовавшего три года в Ледовитом океане, и вдруг услы-шал раскатистый бас Водопьянова:

– Доктор, ты куда это запропастился?

– Я здесь, – откликнулся я, подходя к столу.

– Ну, здорово, доктор, – сказал Водопьянов, пожимая мне руку. – Усаживайся поудобнее. Есть серьёзный разговор. Знаешь, зачем тебя вызвали? – Не дожидаясь ответа, он продолжал: – Разговор с Кузнецовым на льдине помнишь?

– Конечно, помню, – выдавил я, но от радостного предчувствия где-то в желудке странно заныло.

– Так вот. Работу станции Сомова решено продлить до весны. – Водопьянов помолчал, закурил папиросу. – Хотим направить тебя врачом на льдину. Как? Не возражаешь?

– Конечно, не возражаю.

– Только тут ещё одно дело. – Он снова замолчал, испытующе глядя мне в глаза. – Ты в поварском деле чего-нибудь кумекаешь? Ну, например, мясо пожарить или там котлеты сообразить?

Я, ещё не понимая, к чему клонит Водопьянов, насторожился.

– Дело, доктор, в том, что послать отдельно врача и отдельно повара весьма накладно. Вот начальство и решило две эти должности совместить. Ну как? Справишься?

– Постараюсь справиться, – ответствовал я, уже придя в себя от неожиданного предложения. – За время высокоширотных экспедиций кое-чему научился: могу пельмени сварить, антрекот поджарить, строганину приготовить, яичницу сообразить.

– Ну, насчёт яичницы ты поторопился, разве что сам будешь нести яйца, – хохотнул Водопьянов. – Верю: поварскому делу ты со временем научишься. Тут другая заковыка. Ребята на станции тоже не мастера кулинарить. Но пока они готовили пищу по очереди, то особенно критиковать друг друга не осмеливались. Помнишь, как у Пушкина в «Пиковой даме»? «Сегодня ты, а завтра я». А тебе будет доставаться на орехи. Ругани на тебя посыплется – будь здоров. Работа эта адская. По собственному опыту знаю. Придётся тебе потерпеть. Ты парень с гонором, но самолюбие спрячь в карман. Терпи до усёру. Ну как, не очень я на тебя страху нагнал?

Пока Водопьянов произносил свой монолог, я уже в душе согласился ехать хоть поваром, хоть кочегаром.

– А я и не испугался, – сказал я довольно твёрдым голосом. – Постараюсь справиться.

– Ну вот и молодец. Впрочем, я и не сомневался, что ты согласишься. Так что мой тебе совет. Слушай, терпи и учись. Притрёшься, наберёшься опыта, и всё будет тип-топ. И ещё один совет. Если хочешь, чтобы щи были вкусными, – клади мяса больше, чем воды. Знаешь, как там, у комсомольцев, говорят: не умеешь – научим, а не захочешь – заставим.

– Значит, замётано. – Водопьянов затянулся папиросой. – Сейчас включу тебя в приказ. И вот ещё что. Там Сомова медведи одолели, и он просил прислать десяток пистолетов. Завтра к 11:00 чтоб стоял в бюро пропусков Главного артиллерийского управления. Покончишь с оружейными делами – дуй прямо к Шворину. Он в курсе. Получишь от него все указания по медицинской части. А сейчас отправляйся домой да выспись хорошенько.

Да какой уж тут сон. Всю ночь я ворочался с боку на бок, обуреваемый мыслями о предстоящей экспедиции. Чуть свет я уже был на ногах.

Точно в назначенное время я вошёл в бюро пропусков и едва успел просунуть в окошечко своё удостоверение, как услышал хриплый голос из репродуктора: «Представителя Главсевморпути просят подойти к проходной». Меня встретил молодцеватый полковник, с удивлением покосившийся на мои капитанские погоны. Видимо, его несколько смутил скромный чин посланца столь солидной организации. Мы поднялись на третий этаж, где, судя по шикарной ковровой дорожке, размещалось начальство. Миновав приёмную, полковник приоткрыл массивную дверь кабинета и, остановившись на пороге, доложил: «Товарищ генерал, представитель Арктики прибыл».

Из-за стола навстречу мне поднялся рослый генерал с густой седой шевелюрой и разноцветьем орденских ленточек на кителе.

Я представился, почтительно пожал начальственную руку и уселся в предложенное кресло.

– Ну-с, с чем пожаловали, доктор?

– Командование Главсевморпути просит для выполнения правительственного задания одиннадцать пистолетов.

– ТТ вас устроит или что-нибудь посолиднее?

И тут червячок романтики, копошившийся в моей душе, поднял голову.

– Желательно кольты, – выдохнул я, вспомнив любимое оружие северных героев Джека Лондона.

– Кольты, – хмыкнул генерал. – Может, лучше дать вам автоматы?

– Нет, именно кольты.

– Ну что ж, кольты так кольты. – Он набрал номер внутреннего телефона. – Василий Петрович, нужны кольты, одиннадцать штук. Есть в наличии? Вот и отлично. А патроны к ним? В Туле? Так слушай меня внимательно. Завтра же доставь всё это имущество в Захарково, на аэродром полярной авиации. О выполнении доложишь мне лично.

Генерал нажал кнопку звонка, и, как по мановению волшебной палочки, на пороге кабинета возник тот же полковник с подносом, на котором стоял большой фарфоровый чайник, два стакана в серебряных подстаканниках, вазочки с печеньем и конфетами «Мишка на Севере».

– Угощайтесь, доктор. – Он сам наполнил мой стакан и, поглядев на меня с прищуром, спросил: – А скажите, голубчик, если это не секрет, для чего это вам понадобились кольты?

– В общем, это секрет, – замялся я в нерешительности.

– Да ты не тушуйся, – сказал генерал, переходя на доверительное «ты», – сам понимаешь, мне ведь и не такие тайны доверены.

И я решился:

– В Северном Ледовитом океане есть такой район, который называется Полюсом недоступности. Так вот, там на льдине с весны работает дрейфующая станция, вроде папанинской. Последнее время там часто стали появляться медведи. Сейчас, с приближением полярной ночи, встреча с медведем, да ещё в темноте, сулит большие неприятности. Вот и потребовалось надёжное личное оружие. – Я, конечно, не сказал, что кольты – моя сугубо личная инициатива. – Армейский кольт сорок пятого калибра вполне подойдёт. Надёжная штука.

– А кто их доставит на льдину?

– Сам повезу.

– Сам? Значит, и зимовать там будешь, – сказал он уважительно. – Ну, молодец. Наверное, тяжеленько там придётся всю полярную ночь, на льдине? Это вы, значит, как папанинцы будете дрейфовать?

Он задал ещё множество вопросов и о надёжности льдины, и о полярной ночи, и о морозах. Удовлетворив своё любопытство и поднявшись, крепко пожал мне руку.

– Ну, капитан, с Богом. Ни пуха тебе, ни пера.

– К чёрту, – расхрабрился я и, довольный успешно выполненной миссией, покинул кабинет.

Вернувшись на улицу Разина, я прямиком направился к Шворину.

Он встретил меня как старого знакомого и, полуобняв за плечи, сказал:

– Я уже в курсе дела. Скажи, Виталий, честно: не ожидал такого сюрприза?

– Если честно, то не ожидал. Но согласился сразу, не раздумывая.

– Молодчина. Я от тебя и не ждал другого решения. Однако в твоём назначении – твоя собственная заслуга. Я уже слышал от участников экспедиции немало лестных слов и о твоём характере, и о твоих профессиональных знаниях. Так что выбрали твою кандидатуру не случайно. Только смотри – не возгордись. Ладно, – сказал он, помолчав, – на разговоры у нас с тобой ещё будет время, а сейчас быстренько разыщи Буравика, ты с ним уже знаком, и готовь списки медицинского имущества на станцию.

Абрам Григорьевич Буравик, главный спец по медснабжению, уже ожидал меня в своём крохотном кабинете под лестницей. Маленький, сухонький, с копной седых волос, он, несмотря на свой почтенный возраст, прямо лучился энергией.

Мы притулились с ним за столиком и принялись за работу. Список получился длиннющий. Чего там только не было – и медикаменты, и инструментарий, и перевязочные материалы, и всякие там грелки, клизмы. Список завершал большой хирургический набор (а вдруг придётся делать операцию?). Буравик обещал, что «кровь из носа», но через три дня всё будет получено и доставлено в МАГОН – Московскую авиагруппу особого назначения.

Мы бы, наверно, просидели ещё не один час, уточняя и утрясая список, но нашу кипучую деятельность прервал телефонный звонок.

– Доктор, – раздался в телефонной трубке бойкий голос Ольхиной, – быстренько к Кузнецову на совещание.

Кабинет начальника Главсевморпути генерал-лейтенанта авиации А.А. Кузнецова был полон народу. Здесь собрались все главные участники предстоящей операции – лётчики, штурманы, руководители отделов ГУСМП. Лица большинства присутствующих мне были хорошо знакомы по прошлым экспедициям.

– Все прибыли? – спросил Кузнецов.

– Так точно, – отрапортовал Водопьянов.

– Тогда начнём совещание. Ваша задача – обеспечить Сомова на зимний период дрейфа всем необходимым: продовольствием, газом, бензином, научным оборудованием. Кроме того, вы произведёте замену части личного состава станции и семь человек вывезете на материк. Вместо них доставите двух новых зимовщиков – врача Воловича и гео– физика Миляева.

В операции участвует отряд из трёх машин: Си-47 – командир Б.С. Осипов, Ли-2 – командир М.А. Титлов и Пе-8 – командир В.Н. Задков.

Общее руководство операцией возлагаю на М.В. Водопьянова. Вылет из Москвы Осипова и Титлова назначен на 13 октября. Задков пойдёт позже и догонит вас на Шмидте. Хочу ещё раз всем напомнить о чрезвычайной секретности операции. Если вопросов нет – все свободны.

Мы гуськом покинули начальственный кабинет. Времени оставалось в обрез, но трудности состояли в том, что станция была «ужасно засекреченной» и о её существовании знал лишь ограниченный круг лиц даже в самом Главсевморпути. Нашим эмиссарам то и дело приходилось выслушивать вопросы: а зачем? а кому? а куда? На которые приходилось отвечать лишь пожатием плеча да ссылками на повеление начальства.

Наконец под вечер 12 октября автобус и грузовик, загруженные «под завязку», прибыли в Захарково. Первым делом я помчался в первый отдел (так именовался секретный отдел во многих учреждениях) узнать, как обстоят дела с моими кольтами.

– Привет, доктор, – сказал начальник отдела, сухощавый, с бес– цветным лицом и зализанными назад редкими тёмными волосами, одетый в принятую для сотрудников спецчасти полувоенную форму. – Твой груз уже третий день как доставили.

Он поставил на тумбочку аккуратно сбитый зелёный ящик, во– оружился отвёрткой и ловким движением сорвал пломбы.

– Любуйся своим хозяйством, – сказал он, освобождая от промасленной бумаги лежавший сверху пистолет.

Я так и ахнул: вместо предмета моих романтических грёз, сверкающего воронёной сталью и отливающего чернью барабана кольта, в руках у начальника спецотдела оказался пистолет, похожий на обыкновенный армейский ТТ. Не заметив моего разочарования, начальник тщательно обтёр пистолет ветошью и, примерив по руке, уважительно сказал:

– Хорошая машина. С такой не только на медведя, на мамонта можно ходить. А вот в этой «цинке» – две сотни патронов. Вот только с кобурами промашка вышла. Не подвезли. Но ты не беспокойся. Я по нашей линии уже дал команду в Тикси. Там пошьют кобуры. Ну, до завтра, – добавил он. – Всё это хозяйство загрузим на борт Титлову.

И вдруг он подошёл ко мне, обнял и сказал:

– Желаю удачи, доктор. Чтобы льдина не лопалась и больных было поменьше.

Теперь оставалось только получить полярные шмотки. Я отправился на вещевой склад, и скоро облезший брезентовый мешок заполнился пахнувшим нафталином обмундированием.

Я сменил модные полуботинки на меховые сапоги, нахлобучил пыжиковую шапку, набросил на плечи меховой «реглан» цвета разведённого какао, называющийся почему-то «француженкой», и поволок полученное добро в красный уголок. Устроившись в кресле, я извлёк из кармана после долгих поисков трубку «Данхилл», набил её пахнувшим мёдом табаком «Золотое руно» и закурил. Синие кольца дыма поплыли к потолку. До отлёта оставалось ещё часов десять, так что надо было набраться терпения, которое, по словам великого Нансена, является «величайшей добродетелью полярника». Устроившись поудобнее, я накрылся «француженкой» и задремал.

Ночью я несколько раз подбегал к окну: как там погода? Ведь понедельник, да ещё 13-е число, по мнению многих лётчиков, не самый удачный день для вылета. Но в Арктике, видимо, жили по другим законам, и мы, невзирая на столь неблагоприятное сочетание, покинули без помех московский аэродром, а через шесть часов благополучно приземлились в Архангельске на Кегострове. Переночевав, самолёты взяли курс на восток: Амдерма, Косистый, Хатанга, Тикси. Здесь мы задержались на двое суток: надо было получить продовольствие. Вскоре грузовые кабины заполнили десятки оленьих туш, банки с пельменями, изготовленными руками жён тиксинских старожилов. Перед самым отлётом на собачьей упряжке подкатил укутанный до бровей красный молодец и обрадовал нас несколькими мешками свежего картофеля, тщательно укутанными в старые ватные одеяла, и ящиком репчатого лука.

Местный «особист» вручил мне пакет с одиннадцатью брезентовыми кобурами, одну из которых я мигом приобщил к делу, привесив к поясу. Ещё одна посадка в Певеке, беспокойная ночь, проведённая в борьбе с голодными клопами. Последний перелёт, и вот самолётные лыжи скользят по обледенелому полю аэродрома на мысе Шмидта. Здесь царит настоящая зима. Одноэтажные домики посёлка до самых крыш заметены снегом. По широким улицам гуляет позёмка. Двадцатиградусный мороз с непривычки безжалостно кусает щёки и нос, заставляя кутаться в шарф. Чувствуется приближение полярной ночи, уже окутавшей посёлок серыми сумерками.

Разместившись в скромном домике аэродромной гостиницы, все, наскоро пообедав, собрались на командном пункте аэродрома.

– Работать будем по следующему плану, – сказал Водопьянов. – Первыми к Сомову пойдут Осипов с Титловым. С ними полечу я, Алексей Фёдорович (Трёшников. – В.В.) и Миляев. Обратным рейсом захватим зимовщиков, завершивших работы на станции. Доктор остаётся на Шмидте и проследит за сохранностью грузов. Завтра вторым рейсом отправим его тоже на льдину. Как только машины будут готовы – вылетаем.

25 октября в 11 часов по Москве все – и улетающие, и провожающие – собрались на аэродромном поле. Перед самой посадкой в самолёт Трёшников вдруг отозвал меня в сторону и, закрываясь от пронизывающего ветра, сказал:

– Вот что, Виталий, хочу с тобой посоветоваться как с врачом по одному деликатному вопросу.

– Слушаю вас внимательно, Алексей Фёдорович.

Трёшников на минуту задумался.

– Дело вот ведь какое. У Михал Михалыча незадолго до нашего отлёта умер отец. У меня в кармане письмо Серафимы Григорьевны (жена Сомова. – В.В.) с этим печальным известием. Я вот всё голову ломаю – отдать письмо или не отдать. Зимовать в полярную ночь с такой тяжестью на сердце – это огромное испытание.

– Лучше не отдавать, – сказал я, подумав. – Как он перенесёт, не сорвётся ли?

– Да нет, не сорвётся. Я Михал Михалыча давно и хорошо знаю. Человек он крепкий. Выдюжит. Но я всё же ещё подумаю. А за совет спасибо.

Трёшников натянул поглубже капюшон меховой куртки, и его грузная фигура исчезла в просвете самолётной дверцы.

Ровно в 12 часов самолёты один за другим поднялись в воздух и вскоре растворились в сумерках наступающей полярной ночи. Я медленно поплёлся в аэродромную гостиницу, закрываясь от резких порывов ветра. Значит, ещё одна ночь ожидания.

Но ни я, ни оставшийся экипаж Пе-8 предположить не могли, сколь горький сюрприз преподнесёт нам судьба.

Время шло к ужину, когда дверь моей комнаты распахнулась и на пороге возникла заснеженная фигура штурмана Николая Зубова.

Запыхавшись от быстрого бега, он, едва переведя дыхание, выпалил охрипшим от мороза и волнения голосом:

– Беда приключилась, доктор! Давай скорей на КП. От Бармалея (это была кличка лётчика Титлова) радиограмма. Лёша Челышев (радист Титлова) отстучал 25–25 – «Имею на борту раненых и больных». Осипов разбился.

Одеваясь на ходу, я помчался на командный пункт аэродрома. Там уже собрался весь экипаж Задкова. Они стояли тесной кучкой, вполголоса обсуждая происшествие. Завидев меня, начальник авиапорта сказал, не скрывая беспокойства:

– Произошло несчастье: Осипов разбился. Как это случилось – пока не известно. Очень опасаюсь, что он захватил с собою зимовщиков, которых решено было заменить на станции. Если моё предположение подтвердится – тогда полный капец. Лазарет у нас маленький, человек на пять, не больше. Где раненых размещать – ума не приложу! Вы до прилёта Титлова сходите в лазарет стройбата, и чтоб подготовили всё к приёму пострадавших. Команду я уже дал. Но врач у нас молодой, только недавно окончил военно-медицинскую академию. Сами понимаете, какой из него помощник.