Текст книги "Тени сна"

Набросив халат, он вышел из ванной комнаты и достал из сумки приёмник. Затем соединил его с компом, сел в кресло за журнальный столик и стал прослушивать вчерашние записи. Комп самостоятельно снимал кристаллозапись, отсекал пустые места и посторонние шумы и, ведя хронометраж, включал воспроизведение только при человеческой речи и в случае достаточной степени идентифицируемых звуках.

В общем-то, Гюнтеру не очень повезло с «клопами». Хотя кое-что он всё-таки узнал. Но это кое-что только ещё больше запутало дело.

Бургомистр проснулся в мотеле в 8.12. В 8.45 он позавтракал, перебросился несколькими ничего не значащими фразами с хозяином мотеля и прислугой и в 9.02 выехал в Таунд. В 10.21 он уже был у себя дома. В 10.23 он разулся и «клоп» в каблуке отозвался ещё только один раз – в 10.50, когда туфли почистили. Чистила туфли, очевидно, прислуга – звук шагов человека, чистившего туфли, не совпадал со звуком шагов бургомистра, персонифицированным компом. В 10.25 замолк «клоп» в плечике пиджака – бургомистр переоделся и, надо понимать, повесил пиджак в шкаф. В 10.32 бургомистр достал из портфеля папку, зачем-то полистал бумаги, но через две минуты снова спрятал папку в портфель. В 10.37 он вышел из дому, сел в машину и в 10.46 появился в полицейском участке. Разговор с начальником полицейского участка был коротким, с 10.48 до 10.54, и из него Гюнтер уяснил, что о найме частного детектива в полиции не подозревают. Бургомистр, извинившись, что листы несколько перепутаны, вернул папку с делом начальнику участка, и Гюнтер понял, что делал с папкой доктор Бурхе дома. Только почему бургомистр предоставил ему не всё дело, а только выдержки из него? Какую информацию утаил доктор Бурхе и зачем? И почему начальник полиции заискивает перед бургомистром, подобострастно заверяя, что сам разберёт бумаги? Передача материалов следствия в руки постороннего лица, пусть даже и бургомистра, грозила судом за служебный проступок. Что-то за начальником полиции числилось такое, что два года тюрьмы за служебное преступление пугали его меньше, чем отказ бургомистру в услуге. Впрочем, и выполнять своё обещание – разобрать листы дела – начальник полиции не собирался. Сразу же после ухода доктора Бурхе в 10.56, он зазвенел ключами и, так и не открыв папку, спрятал её в сейф. И «клоп» под зажимом папки замолчал, экранированный бронёй сейфа.

В 11.15 бургомистр вернулся домой (комп дал восьмидесятичетырёхпроцентную вероятность по количеству ступенек крыльца и лестницы, звуку шагов по ковру, их количеству и продолжительности интервалов между открыванием четырех дверей). В 11.19 замолчал и последний «клоп» под ручкой портфеля, если не считать записи звука двух безответных звонков телефона (в 13.21 и в 16.03), находившегося где-то неподалёку от оставленного портфеля. И всё же именно этот «клоп», единственный из всех, вновь отозвался в 21.46. Где был в этот промежуток времени бургомистр и с кем встречался, для Гюнтера осталось неизвестным. Хотя, надо признаться, времяпрепровождение доктора Бурхе интересовало его всё больше и больше. О чём, например, говорил бургомистр во время обеда в «Звезде Соломона» с отцом Герхом и баронессой фон Лизенштайн? Касался ли разговор «кота в мешке», подсунутом доктором Бурхе Гюнтеру, и если да, то какое отношение к делу имеют священник и баронесса? Впрочем, баронесса ясно какое… А вот роль священника была для Гюнтера не совсем понятной, несмотря на подслушанный им разговор, состоявшийся поздним вечером в доме бургомистра. Гюнтер прослушал его два раза и полностью занёс в память компа.

Когда в 21.46 «клоп» в ручке портфеля вновь отозвался телефонным звонком, послышался звук открываемой двери, кто-то быстро прошагал к телефону и снял трубку.

«Охотник – восемьдесят шесть процентов», – по звуку шагов персонифицировал на дисплее комп.

(«Охотник – он же бургомистр, доктор Иохим-Франц Бурхе», – ввёл Гюнтер в память компа дополнительную информацию.)

– Доктор Бурхе у телефона.

Неразборчивое бормотание из трубки.

– Да. Хорошо. Заходите, я жду вас.

Гудок отбоя, характерный звук опустившейся на рычаг телефона трубки, скрип то ли кресла, то ли дивана. Щелчок и неясное потрескивание.

– Фру Шемметт?

Семисекундная тишина.

– Да, доктор Бурхе.

«Голос женский, немолодой, сорокапяти-пятидесятипяти лет. Тембр высоких и низких частот срезан динамиком. Телефон или селектор» – дал пояснение комп.

– Фру Шемметт, ко мне сейчас зайдёт отче Герх. Я жду его в кабинете.

– «Селектор с прислугой», – понял Гюнтер.

– Хорошо, доктор Бурхе.

Щелчок отключённого селектора. Скрип кресла, непонятный шорох. Шипение зажжённой спички, шумная затяжка сигаретой.

21.50–22.04. Тишина в кабинете (вырезано компом).

22.05. Звук открываемой двери.

– Добрый вечер, святой отец. Проходите, располагайтесь.

Грузные медленные шаги. Снова скрип синтетической обивки кресла.

– Не иронизируйте, Иохим. – Голос глухой, рокочущий. – Добрых вечеров в Таунде нет.

– Будут, святой отец. Надеюсь, скоро будут. Вам, как всегда, – мозельское?

Звук открываемого бара, перезвон стеклянной посуды, бульканье.

– Не рано ли в вас проснулся оптимизм, Иохим?

– Не верую, но надеюсь, святой отец. Вы не обратили внимания на туриста в «Звезде Соломона»? В тёмных очках, с фотоаппаратом через плечо? Он сидел в центре зала за одним столиком с…

– Nomina sunt odiosa![5]5
  Не будем называть имен! (лат.)


[Закрыть] Тем более, вечером…

– Боитесь накликать нечистую силу, святой отец? Солнце ещё не село. Кроме того, магистр достаточно безобиден, а мы с вами сидим в пентаграмме.

– Бережёного и бог бережёт, Иохим. А пентаграмму рисуют вокруг себя, а не заранее.

– Это эклектика, святой отец. Когда бы не была нарисована пентаграмма, или даже схизматический круг, они прекрасно справляются с bete noire[6]6
  букв. «чёрный зверь» (фр.) – противное для кого-либо существо, олицетворение рока.


[Закрыть]. Лишь бы в линии не было разрывов. Сам проверил.

– Не буду спорить. Я не схоласт, Иохим, и верю вам на слово. Так вы наняли сыщика?

– Да. Частного детектива из Брюкленда.

– Жаль, что вы не показали мне его в «Звезде Соломона». Зачем вы пришли на встречу со своей светской куклой?

– Чтобы показать её детективу.

– Не понял?

– А вы полагаете, что я нанял детектива для поиска украденного у вас реализатора Серого? Не считайте меня глупцом!

– Тогда что же вы…

– Я поручил ему найти похищенных младенцев из госпиталя святого Доминика. Будто бы я отец незаконнорождённого сына и пекусь о судьбе своего чада. Вот поэтому я и показал ему в «Звезде Соломона» баронессу. Думаю, что до сплетни о нас детектив уже докопался.

– Но у баронессы дочь… Послушайте, Иохим, вы болван! Все три младенца были девочками!

(«Болван вдвойне, – подумал Гюнтер. – Даже девочки от тебя не могло быть».)

Молчание. Скрип синтетической обивки.

– В полицейских протоколах не указан пол детей, – медленно проговорил бургомистр. – Думаю, это не существенно.

– Напрасно вы так думаете, Иохим. Ищейки, как правило, те ещё пройдохи.

Снова молчание.

– Что же, пусть раскапывает и это. Пусть копает как угодно глубоко. До сути он всё равно не доберётся. Лишь бы вывел на похитителя.

– Вы полагаете, Иохим, если он найдёт похитителя, нам это что-нибудь даст? Вспомните, как мы пытались «вычислить» вора книг из библиотеки бургомистрата? Книги мы видели в руках у шести человек. Петер Гаузер в открытую читает их каждую ночь во время дежурства. Но что нам это дало? Петер инкуб, он не может быть похитителем. А книги берёт у кого-то – и это самый прямой след!

– Так что вы предлагаете, святой отец? Поручить детективу найти книжного вора? Не доходите до смешного. Ни один здравомыслящий человек, не говоря уже о детективе, не поверит, что я ищу книги, когда окунётся в жизнь Таунда. А потом, книги, хоть и самый прямой след, но он уже закрыт. Вспомните судьбу Гонпалека, которого я попросил взять почитать у Петера конституцию «Ommnipotentis Dei» папы Григория Х и, по возможности, узнать, у кого он достаёт книги?

– Почему закрыт? В городе никто не знает о вашей просьбе. Ходят слухи, что Гонпалека убрали за отказ носить одежды еретика…

– И слава богу, что так говорят! Но путь-то закрыт с той стороны. Если наш «пинкертон» выйдет на этот путь, я ему не завидую.

– И вы, Иохим, надеетесь, что путь через похищенных детей ближе?

– Да, святой отец. И гораздо ближе, чем вы думаете. Книги нужны только время от времени, поэтому они находятся у разных лиц. А вот некрещёные младенцы… Они пошли, как и зубы Гонпалека, на порошки и снадобья. И следы их заканчиваются не у рядовой суккубы, и, тем более, не у инкуба.

(Гюнтер содрогнулся. Самые чудовищные предположения о судьбе детей оказались наиболее близкими к истине. До какого же мракобесия здесь докатились!)

– Послушайте, Иохим, из ваших слов я понял, что вы предоставили сыщику полицейское досье? В том числе и дело Гонпалека?

– Да. Но не всё. Только то, что посчитал нужным.

– Какого дьявола вы впутываете сюда полицию?! Если ваш сыщик вступит в контакт с Губертом…

– Не упоминайте имя врага человеческого всуе! – с иронией перебил священника бургомистр. – Накликаете… Не вступит. В соответствии с условиями договора. А потом, Губерт сам по уши в дерьме в деле с Серым. Так что не в его интересах болтать. Да и не знает он ничего.

Молчание. Тяжёлый вздох, стук стакана о стол, скрип освобождающегося кресла.

– Хорошо, Иохим. Посмотрим, во что это выльется.

– Посмотрим.

Глухие, удаляющиеся шаги священника.

– Вы забыли трость, святой отец. На улице вечереет.

– Спасибо.

Шаги возвратились.

– Спокойной ночи, Иохим. Да хранит вас святой дух!

– И вам того же, отче.

Звук удаляющихся шагов. Шорох зажигаемой спички. Шумная затяжка сигаретой. 22.48. Конец записи. Больше «клоп» из ручки портфеля не отзывался.

Гюнтер откинулся на спинку кресла. «Кот в мешке» потяжелел. Добавились книги из библиотеки бургомистрата, некто Губерт из полиции, какой-то реализатор (вероятно, прибор) и некто Серый. Серый – очевидно кличка, и, судя по упоминанию рядом с ней полиции, кличка уголовника. Спрашивается, какой прибор может быть у уголовника?

Гюнтер вспомнил мнение бургомистра о судьбе детей и откинул с правой ноги полу халата. Несмотря на горячую ванну, нога по-прежнему была беломраморной, кожу покалывали холодные льдистые иголки. Он тщательно, сантиметр за сантиметром ощупал ступню. Опухоль спала, и боли не чувствовалось. Нога, как нога. Но при мысли, что в «чудодейственной» мази могут оказаться столь чудовищные ингредиенты, ему стало не по себе.

Напоследок Гюнтер прокрутил запись своих вчерашних разговоров с пятого «клопа», которого носил в лацкане пиджака. С записью беседы с магистром Бурсианом вышла небольшая странность – записался только голос Гюнтера, все его реплики, ответы на вопросы магистра, а вот голоса магистра слышно не было. Почему-то именно с магистром аппаратура забарахлила. Поневоле могло повериться, что магистр напрямую связан с нечистой силой, если бы Гюнтеру не приходилось встречаться с узкополосными глушителями избирательного действия. Судя по фокусу магистра с собственной тенью, он вполне мог иметь такой глушитель.

Опустив в память компа некоторые из разговоров, Гюнтер разъединил комп и приёмник и спрятал их в сумку. Жаль, что в приёмнике было только пять каналов. Не очень разумно он распорядился «клопами». Он взглянул на часы. Без двух одиннадцать. Несмотря на обработку записей компом, прослушивание отняло порядочно времени. Он подошёл к двери и повернул ключ. И как раз вовремя, потому что буквально минут через пять в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул Гюнтер.

Вошла горничная, миловидная пожилая женщина.

– Доброе утро, гирр Шлей. Ваш кофе и газеты.

– Спасибо.

– У вас прибрать?

Гюнтер бросил взгляд на передвижной столик с остатками ужина.

– Не сейчас. Через полчаса я уйду.

– Ваш счёт за вчерашний ужин.

Гюнтер взял листок и с трудом удержал на месте брови, полезшие было вверх. Линда действительно любила повеселиться. С каменным лицом он расплатился.

Горничная ушла. Гюнтер сел за журнальный столик, налил кофе и взялся за газеты. Ничего нового, тем более о Таунде, газеты не сообщали. Завал на автостраде всё ещё не растащили, даже точного числа жертв не было установлено. В голове Гюнтера невольно возникла странная параллель между вчерашним сожжением уборочной машины и видением повредившегося рассудком шофёра клина голых ведьм на помелах над автострадой. Он раздражённо отбросил газеты. Ведьме на помеле, несомненно, было бы легче «стартовать» с третьего этажа (будь он у госпиталя святого Доминика), чем со второго. Так же, как и забрасывать нечистотами с высоты гостиницу «Старый Таунд».

Он допил кофе и принялся одеваться. Карманы пиджака оттопыривались оружием, он хотел было переложить его в сумку, но задержал в руках. Кажется, он начинал понимать, на что намекал бургомистр в «Охотничьем застолье», говоря, что своим оружием Гюнтер в Таунде может только ворон пугать. Он положил «кольт» на стол, а из «греты» вынул обойму. Догадка оказалась верной. Пули блестели полированным блеском белого металла, а у зажима гильзы на пулях стояло фабричное клеймо пробы чистого серебра. Он вынул патроны из барабана «кольта» и увидел ту же картину. Производство серебряных пуль, осиновых кольев и прочих аксессуаров борьбы с нечистой силой в стране, похоже, вышло из кустарных мастерских и было поставлено на поток.

Наперекор предупреждению бургомистра Гюнтер бросил «антибесовское» оружие в сумку и достал свой «магнум». Класть его в карман было бы по меньшей мере неумно – слишком он оттягивал карман и кособочил пиджак, – поэтому сделал петлю из запасного соединительного шнура компа и подвесил пистолет под мышку.

И тут он вспомнил о соседе. Неизвестно, с какой целью в Таунде оказался Моримерди, но оставлять сумку с аппаратурой в номере, как вчера, не стоило. Как там говорил отче Герх – бережёного и бог бережёт. Гюнтер отпустил ремень сумки подлиннее и перебросил её через плечо. Затем зашёл в ванную комнату, взял веточку из пучка, принесённого с места сожжения уборочной машины, а пучок бросил в мусорную корзину.

Глава седьмая

Спустившись на первый этаж, Гюнтер не вышел в фойе, а свернул в левое крыло гостиницы и прошёл до конца коридора. Он не ошибся. Служебные помещения находились здесь и занимали четыре последние комнаты. На трёх дверях висели таблички, а на крайней, меньшей по размеру, обшарпанной и грязной не было ничего. Гюнтер толкнул дверь без таблички, и она, как он и предполагал, распахнулась. В каждой гостинице есть каморка, куда складывают ненужный хлам и редко требуемый инвентарь, и эта каморка никогда не запирается.

Прямо у входа громоздились друг на друге три сломанных полотёра и два пылесоса с побитыми кожухами и разорванными шлангами. По внешнему виду полотёров и пылесосов трудно было предположить, что они вышли из строя вследствие эксплуатации – искорежённые корпуса наводили на мысль о стихийном бедствии, как будто бытовые машины извлекли из-под обвала при землетрясении или извержении вулкана. Далее, выставленные в ряд вдоль стены, стояли новенькие, блестящие лаком на ручках, половые щётки и швабры, посередине комнаты высились две пирамиды ни разу не использованных оцинкованных вёдер, и здесь же, на полу, лежала стопка чистых джутовых мешков. А в самом дальнем углу у небольшого окна с запылёнными стёклами в кучу были свалены мётлы. Судя по контрасту между состоянием бытовых машин и их исторических предшественниц, в гостинице зрел контрреволюционный заговор в сфере уборки помещений.

Переступая через тряпки и вёдра, Гюнтер подошёл к окну, поставил на подоконник сумку и поднял метлу. В отличие от половых щёток и швабр метлой часто и добросовестно пользовались – прутья были основательно измочалены, ручка отполирована руками. И ещё метла была необычно лёгкой. Казалось, подбрось её, и она зависнет в воздухе.

Он легонько подбросил метлу на руке, и она действительно медленно, как пушинка, спланировала. Непроизвольный озноб пробежал по спине. Если верить в мистику, такая метла ночью, притягиваясь лучами луны, или по какому-то там другому механизму чёрной магии, могла не только воспарить над землёй, но и нести на себе седока.

Гюнтер достал из кармана вчерашнюю веточку и сравнил её с прутьями метлы. Ветки были одного растения.

– Омела, – услышал он за спиной и резко обернулся.

В дверях, прислонившись к косяку и сложив на груди руки, стоял ночной портье. В своём неизменном чёрном, с иголочки, костюме, белоснежной рубашке и галстуке. И Гюнтер мог поклясться, что, несмотря на отсутствие пятен и пыли на костюме, одежды после подметания улицы Петер не менял.

– Это омела, – повторил Петер. Он улыбался снисходительной улыбкой, глаза сквозь просветлённую оптику очков смотрели с ехидцей. – Паразит такой. На деревьях растёт. Лучшего для метлы не сыщешь.

Гюнтер отвёл глаза в сторону. До сих пор он считал, что омелу называют ведьминой метлой только из-за внешнего сходства, и её ветви для подметания не годятся. Но вот поди же ты… Он аккуратно положил метлу на место и почувствовал, что руки у него дрожат. Разрознённые факты, наконец, выстроились в чёткую логическую цепочку. Омерзительную, до неправдоподобия. Только не показать этому самодовольному юнцу всей своей ненависти. Не расплескать её раньше времени…

С трудом сдерживаясь, Гюнтер повернулся и со сконфуженной улыбкой человека, застигнутого за неприглядным занятием, подошёл к Петеру.

– Омела, говоришь? – переспросил он треснутым голосом.

Петер ещё больше оскалился.

– Тогда, извини, – процедил Гюнтер, схватил Петера за лацканы пиджака и, подсев под портье, бросил его через себя на пол каморки.

Со страшным грохотом и звоном вёдра разлетелись в стороны, с сухим треском посыпались швабры и щётки. Гюнтер прикрыл дверь и вставил в дверную ручку половую щётку. Петер неуверенно ползал по полу на четвереньках, ощупью разыскивая очки. Гюнтер шагнул к нему и, когда Петер накрыл очки ладонью, с силой наступил на руку каблуком. Стёкла очков хрустнули.

Петер заскулил, Гюнтер убрал ногу, но, не дав портье рассмотреть окровавленную ладонь, пальцем приподнял его подбородок и нанёс снизу страшный удар кулаком. Казалось, в этот удар он вложил всю свою ненависть и отвращение к ублюдкам, готовящим из младенцев бесовские снадобья.

Удар отбросил Петера спиной на мётлы, и он так и остался на них лежать, судорожно втягивая разбитым ртом воздух и очумело щурясь на Гюнтера близорукими глазами.

– Так, значит, омела, – повторил Гюнтер, наклоняясь над портье. Его трясло от бешенства. Он взял Петера за галстук и подтянул его лицо к своему.

– Омела?!

– Т-т… т-та… – сквозь крошево зубов выдавил Петер. Он поперхнулся, закашлялся, и сгусток кровавой слюны, скользнув изо рта по бороде, упал на белоснежную рубашку.

– Чьи это мётлы? Чьи мётлы, я спрашиваю?!

Петер невразумительно промычал и опять закашлялся.

– Чьи?! Суккубы их тут на день оставляют?! А где твоя метла, суккуб Петер?

По лицу Петера промелькнуло недоумение.

– Ах, прости! Инкуб Петер! Тебе метлы иметь не положено! На мётлах летают ведьмы, а не ведьмаки…

Лицо Петера посерело, он стал приходить в себя после удара. Сквозь плёнку бессмысленности в глазах проявился страх.

– Кто делает эти мётлы? У кого ты берёшь книги?!

– Шне… Шешу… – прошипел Петер разбитым ртом и замотал головой.

– Что?!

– Шне мшушу! – с надрывом провыл одними лёгкими Петер.

Гюнтер понял, что перестарался и сломал портье челюсть.

– Ах, ты не можешь! Не можешь сказать! За это тебя козёл подмажет! А серебряную пулю в живот хочешь? Или осиновый кол в зад?

Лицо Петера словно покрылось изморозью. Гюнтер неторопливо извлёк «магнум» и подбросил его на ладони. Глаза Петера, не отрываясь, следили за пистолетом.

– Ну?

– Шы шне шужнёше мшеня… – закрутил головой Петер.

– Ещё как, – процедил Гюнтер. – Пристрелю, как шелудивого пса. За младенцев, я нафарширую твой живот серебром, как утку черносливом. Ну?!

Он снял предохранитель.

– Шнет! – затрясся Петер. – Шья тшетжей шне тшкал!

– А кто? Кто их украл?

– Шне шаю. – Петер затрясся в истерике. – Шешно шово, шне шаю!

Похоже, он в самом деле не знал.

– А у кого ты берёшь книги?

– Шу… Шли… мшайтшо!

– У кого?

– Шу…

Тело Петера резко изогнулось дугой.

– Шлинтша Майштшо!!! – выкрикнул он, раздирая лёгкие. Судорога перевернула его лицом вниз, его вырвало, и он затих.

Гюнтер приподнял голову портье за волосы. Глаза Петера закатились, он был в глубоком обмороке.

«Шплинт Мастер, – подумал Гюнтер. – Или Шплинт Маэстро. Похоже на кличку, если правильно понял шипение портье. Хотя – очень странная кличка. Впрочем, книжная цепочка, скорее всего, никуда не ведёт. Напрасно бургомистр и священник возлагают на неё такие большие надежды. Как выдал бы комп – девяностопроцентная вероятность того, что этот самый Шплинт Маэстро (или, как его там?) такая же «шестёрка», как и инкуб Петер. Один – хранитель книг, другой – хранитель мётл».

Положив голову портье на мётлы так, чтобы он в беспамятстве не захлебнулся собственной кровью, Гюнтер взял сумку, вынул из ручки двери щётку и вышел из каморки.

На улице Гюнтер остановился в нерешительности. Идти в «Звезду Соломона» завтракать после стихийно происшедшего допроса не хотелось.

Чтобы снять возбуждение и привести мысли в порядок, он пошёл по улице спокойным прогулочным шагом. Сам того не замечая, свернул на знакомую Стритштрассе и неожиданно для себя вышел к сожжённой уборочной машине. От машины остался покорёженный жаром металлический остов, стены ниши закоптились сажей до самой крыши, на пол-улицы разлилась лужа засохшей грязно-бурой пены, неприятно скрипящей под ногами. К удивлению Гюнтера зевак на месте происшествия не было, лишь у стены одиноким охранником стоял полицейский. Маленький, пухленький, похожий на вчерашнего, если бы не пунцовое лицо и не форменная, вместо мотоциклетной, каска с куцым серо-белым плюмажем.

Гюнтер подошёл поближе, полицейский повернулся к нему, и они встретились взглядами.

«Бог ты мой!» – содрогнулся Гюнтер. Всё-таки это был его знакомец. Но куда делся его «проникающий» взгляд! Моргая воспалёнными веками, полицейский смотрел на Гюнтера тупо и невидяще. Видно, досталось ему ночью крепко. Гюнтер скользнул взглядом по мундиру – чистый, отутюженный, пряжка и пуговицы, в том числе и верхняя, сияли.

«Слава богу, что живой», – подумал Гюнтер, но облегчения от этой мысли не получил.

– Добрый день, – поздоровался он. – Не подскажите, как пройти в библиотеку бургомистрата?

Полицейский молчал. Он не слышал и не видел Гюнтера.

– Вы что, соляной столб? – тронул его за рукав Гюнтер.

– Что?

Полицейский вздрогнул, но муть в его глазах только чуть просветлела.

– Я спрашиваю, где у вас находится библиотека?

Полицейский впал в меланхолическую задумчивость. Было видно, как его мысли пытаются тяжело провернуться.

– В ратуше, – как-то неуверенно махнул он рукой за спину Гюнтера и снова погрузился в прострацию, медленно, как курица, моргая воспалёнными веками.

– Благодарю, – кивнул Гюнтер и, обойдя полицейского, пошёл дальше по улице. Возвращаться на площадь не стал – к посещению библиотеки он пока не был готов.

Он шёл по правой стороне улицы и смотрел под ноги. Брусчатка посреди мостовой была укатанной и полированной, здесь же, с краю, почему-то часто встречались выбоины и колдобины. Создавалось впечатление, что дома на улице выросли как грибы, и своим появлением из-под земли покорёжили мостовую. Конечно, всё объяснялось проще – когда-то, когда мостили улицу, вся она была такой же неровной, как и у обочины, но время, миллионы ног и колёс отполировали её середину и оставили практически в неприкосновенности обочину, так как здесь предпочитали не ходить, особенно в вечернее и ночное время. Ибо смельчак-прохожий рисковал попасть под груду мусора или струю помоев, низвергавшихся из окон. И когда «культурный слой» битых черепков и нечистот в конце концов убрали с улиц, здесь опять же не ходили, но теперь уже по причине неудобства. А ведь он вчера ночью здесь бежал! Как только ноги не переломал…

Метров через двадцать Гюнтер увидел знакомую подворотню, при дневном свете оказавшуюся небольшой аркой, ведущей в глухой дворик-тупичок. Честно говоря, ночью подворотня показалась ему больше. Он присмотрелся и внутри арки под стеной заметил расколотый набалдашник трости. Всё-таки он не ошибся.

Над аркой на кронштейне с завитушками висел чугунный газовый фонарь, а чуть сбоку от него на сером фоне стены блестел эмалью номерной знак: «Стритштрассе, 9».

«Стоп! – сказал себе Гюнтер. – А не зайти ли в гости к магистру? Приглашал, как-никак. Вряд ли визит к нему что-нибудь добавит, но всё же…»

Он миновал одноэтажный магазинчик скобяных товаров некоего Фрица Бертгольда, стоявший чуть в глубине улицы, подошёл к следующему, высокому, трёхэтажному, жилому дому и в недоумении остановился. На фасаде дома висела табличка с пятнадцатым номером. Гюнтер оглянулся. У магазинчика скобяных товаров был одиннадцатый номер. А по противоположной стороне улицы шли чётные номера домов: восемь, десять, двенадцать, четырнадцать…

Растерянно озираясь по сторонам, Гюнтер почувствовал себя в глупейшем положении. Он подошёл к крыльцу входной двери пятнадцатого дома и стал внимательно изучать список жильцов.

– Вы кого-нибудь ищете, сударь? – услышал он из маленького зарешёченного окошка рядом с дверью. В каморке консьержки сидела на стуле пожилая сухонькая женщина в жёстко накрахмаленном чепце девятнадцатого века, со строго поджатыми губами и недоверчивым взглядом.

– Прошу прощения, фру, я ищу дом номер тринадцать.

Старушка вздрогнула и перекрестилась. Тень недоверия в её глазах выросла до размеров неприятия.

– Так что вам, сударь, от меня угодно? – Голос консьержки сорвался на фальцет.

– Сударыня, – как можно мягче проговорил Гюнтер, надеясь, что таким обращением он находится на верном пути, – я ищу человека по имени… – Он достал визитку магистра и прочитал: – Деймон Ваал Бурсиан.

Он повернул визитку лицевой стороной к консьержке.

В глазах старушки неожиданно полыхнул дикий ужас, она вскочила со стула, и тут же на окошко пало непроницаемое металлическое жалюзи.

– Чур меня, сатана! – донёсся из-за жалюзи сдавленный вскрик.

Минуту Гюнтер остолбенело стоял на месте, затем пришёл в себя и вернулся к изучению фамилий жильцов дома. Конечно, магистра среди них не было. Но одна странность заинтересовала его. По номерам в доме было пятнадцать квартир, но вот квартира под номером тринадцать отсутствовала. Только тогда Гюнтер всё понял и рассмеялся. Ай, да магистр! Провёл он таки его! В старину «чёртову дюжину» пропускали при нумерации домов и квартир. Уж это-то стыдно было забыть – в Брюкленде на старых улицах также отсутствовали дома с тринадцатым номером.

Гюнтер бродил по городу около часа. Теперь он начинал понимать, что здесь происходит, и перестал удивляться молчаливой настороженности жителей, односложным ответам барменов и продавцов, отсутствию люминесцентной рекламы, освещения улиц, музыкальных и игровых автоматов в кафе. В одном из кварталов он наткнулся на особняк бургомистра. Дом, не соприкасаясь с другими, стоял чуть в глубине улицы, а перед его фасадом – к удивлению Гюнтера, впервые увидевшего в Таунде зелень, – располагалась узкая полоска газона с редкой анемичной травой и четырьмя хилыми деревцами. Но ещё больше удивила его гравировка на медной табличке у входных дверей: «Иохим-Франц Бурхе, доктор натурфилософии». До сих пор Гюнтер считал натурфилософию, если уж не вымершей наукой, то, по крайней мере, застывшим в прошлом веке реликтом, представляющим интерес только для историков.

Уже возвращаясь к центру города, он увидел на одной из улиц невзрачное здание полицейского участка. Вспомнил о ночном трофее и подумал, что за ношение полицейского «кольта» ему полагалось пять лет тюрьмы. Впрочем, полицейскому за потерю оружия – восемь. Прогулочным шагом глазеющего по сторонам туриста, Гюнтер неторопливо прошествовал перед участком. Сквозь окно он увидел сидящего за столом тучного, разморенного духотой полицейского с металлической бляхой дежурного на рукаве. На столе перед полицейским стояла откупоренная банка пива; сам он то и дело вытирал шею большим мятым платком.

Гюнтер прошёл квартала два и, не доходя до очередного переулка, свернул в подворотню. Оглядевшись и никого не заметив, достал из сумки «кольт», вытер его платком и опустил за мусорный бак. Затем вышел из подворотни, прошёл по улице и свернул в переулок. План города, выученный по путеводителю, помог и на этот раз. Через несколько шагов Гюнтер увидел вывеску пивного подвальчика и спустился вниз.

В пустом зале лысый худощавый бармен за стойкой с мрачной отрешённостью ожесточённо тёр полотенцем бокал.

– Добрый день, – сказал Гюнтер.

Бармен кивнул, посмотрел бокал на свет и снова принялся его натирать.

– Где у вас можно воспользоваться телефоном?

Бармен указал бокалом куда-то за спину Гюнтера. Телефонная будка, обшитая, как и стены, тёмным деревом, пряталась у входа. Как раз то, что нужно.

Он вошёл в будку, достал записную книжку и принялся её листать, одновременно изучая прикреплённую к стене табличку телефонов служб города и пытаясь по ней определить число цифр в номерах частных абонентов. Вроде бы четыре. Будь в будке клавишный аппарат, а не вошедший в моду старинный дисковый, гадать не пришлось бы – тогда бы он действовал проще. Гюнтер наугад набрал первую цифру и, пока крутился диск, незаметно нажал на рычаг пальцем. С последним щелчком он опустил рычаг, набрал номер полицейского участка и, пока шли пригласительные гудки, быстро сказал в трубку:

– Шейла? Ты одна? Мужа нет?

Затем оглянулся на бармена и плотно прикрыл дверь телефонной кабинки.

– Полицейский участок города Таунда слушает.

Гюнтер стал спиной к бармену, заслонив телефонный аппарат.

– Во дворе дома номер тридцать семь по Бульвар-штрассе за мусорным баком лежит «кольт» вашего полицейского, – глухо сказал он, придерживая пальцем кадык. При таком нехитром приёме идентификация голоса была невозможной.

В трубке икнули, и Гюнтеру показалось, что из неё дохнуло пивом.

– Кто говорит?

Гюнтер нажал на рычаг телефона и секунд пятнадцать спиной изображал оживлённый разговор с любовницей. Затем отпустил рычаг. Линия была свободной. Как он и ожидал, полицейский не догадался не класть трубку, чтобы узнать номер звонившего абонента. И голос, наверное, менять не стоило – вряд ли в участке имелась записывающая аппаратура.

Изображая на лице довольную улыбку ловеласа, он вышел из телефонной кабины.

– Спасибо, – поблагодарил бармена, кладя на стойку мелочь.

Бармен посмотрел на деньги, дохнул в отполированный до хрустального блеска бокал и кивнул.