Текст книги "Тени сна"

– Куда вы дели труп?

– Никуда. Под утро он растворился в воздухе на моих глазах.

– И тогда вы замяли дело, припугнули Губерта, что-то наврали прислуге…

– Я сказал прислуге, что в номере был видеомагнитофон, и за нарушение тишины и спокойствия в ночное время мы выдворили постояльца из города. К счастью, Губерт проводил операцию сам, без понятых. Сами понимаете, закон о нарушении спокойствия в ночное время – одно, но врываться со свидетелями в номер, где действительно работает видеомагнитофон… При хорошем адвокате это могло стоить Губерту места начальника полиции.

– А вы взяли книгу, показали отче Герху, который и обнаружил её чудесные свойства и попытался применить их на практике. Так?

– Так. Но потом книгу у нас украли…

– Хватит! – оборвал Гюнтер. – Хватит меня баснями кормить! С каких это пор полиция без стука врывается в гостиничные номера, да ещё без понятых? Как всё было на самом деле?!

Губы бургомистра сжались в тонкую прорезь. Взгляд застыл, стал жёстким, тяжёлым, свинцовым.

– В вашем баре большой набор стаканов… Продолжим битьё?

Бургомистр молчал.

– Может быть, вы ко всему прочему член ордена «Глория-де-Фе?» – съязвил Гюнтер и неожиданно увидел, как зрачки доктора Бурхе с почти неуловимой скоростью щёлкнули подобно диафрагме фотоаппарата.

«Ну конечно, – запоздало понял Гюнтер, – кому же ещё возрождать вящую славу господню…»

– Губерт тоже в ордене?

Вопрос был задан чисто риторически – Гюнтер знал, что ответа на него не получит. Копание в этом направлении не имело смысла. Новый орден умел хранить свои тайны. Несомненно, история, рассказанная бургомистром, не стоила выеденного яйца. Ни о какой случайности не могло быть и речи. Вероятно, «Слава веры» долго наблюдала за Фьючером, может быть, даже пыталась вовлечь его в свою ложу. Вряд ли они так сразу поняли, с кем имеют дело. Но когда поняли, то, несомненно, убрали Фьючера. Слишком велик был риск превратиться из пастухов в овец – неизвестно ведь, на что способен был Фьючер, и кто потом в чьей воле мог оказаться… И, конечно, кражу у ордена реализатора тоже нельзя отнести к непредсказуемым последствиям. Об ордене в Брюкленде Гюнтер практически ничего не знал, зато прекрасно был информирован об отношениях церкви и брюкленского общества поклонения сатане. Погромы одних другими и наоборот напоминали сражения двух гангстерских банд за сферы влияния. И вот здесь, пожалуй, из бургомистра можно было выудить какую-то информацию, но она-то как раз и не интересовала Гюнтера. От взаимоотношений современных апологетов веры и мистицизма несло тоскливым смрадом средневековых костров, суеверий; чем-то подспудным, тёмным, диким, животным. Этим в Таунде Гюнтер был сыт по горло.

«Интересно, – подумал он, – окажись мой комп на плутониевых батарейках где-нибудь в шестнадцатом веке, как бы его использовали монахи?» Он затруднялся ответить на свой вопрос. Но в одном был твёрдо уверен: реализатор ни в коей мере не предназначался для целей, в которых его использовали в Таунде. Не для моральных уродов создавался аппарат. Да и реализатором его окрестили не совсем точно. Ничего материального он не воспроизводил. Он выполнял только две функции: создавал голографические изображения и изменял свойства материи. Причём последняя, как подозревал Гюнтер, была лишь сопутствующей функцией, рассчитанной не столько на интеллект владельца аппарата, сколько на его высокое моральное воспитание – только обезьяне может прийти в голову мысль греться у включенного телевизора или колоть электробритвой орехи. Придавая мётлам антигравитационные свойства, нанося голографические матрицы демонических существ на живых котов, вызывая у здоровых людей болезни, наводя порчу, земные владельцы реализатора уподоблялись той же обезьяне…

– Интересно, – спросил Гюнтер, – а думали в вашей ложе, убирая Фьючера, что реализатор вам так просто не оставят? И что с вами будет, когда за ним явятся истинные хозяева?

Бургомистр молча отвёл глаза. Но по тронувшей его губы чуть заметной ухмылке Гюнтер понял, что за реализатором никто не придёт. Знал доктор Бурхе нечто такое, что позволяло ему чувствовать себя безнаказанным, но отвечать на этот вопрос он не собирался, как и на вопрос об ордене.

– Хорошо, – устало проговорил Гюнтер. – Так и быть, оставим вашу ложу в покое. Перейдём к другому. Кто такой магистр Бурсиан?

Доктор Бурхе криво усмехнулся.

– А вы не догадываетесь? Олле-Лукое. Наш первый опыт реализации. Попалась под руки книга Андерсена… Не очень удачный опыт. Потом те, кто украл у нас реализатор, попытались переделать его в магистра Бурсиана. Тоже, как видите, не очень удачно. И в результате получилась какая-то смесь. Добрая нечистая сила. Безобидный старичок без тени.

– М-да, – заключил Гюнтер, встал и, взяв в руки реализатор, прошёлся по комнате. У него оставался один вопрос: какое отношение к происходящему имеет Флора – сестра Линды-Эльке? Не зря же в мотеле бродил чёрный кот с ошейником… Впрочем, бургомистр, вероятно, не знал ответа. Да и для Гюнтера он потерял актуальность. Главное он выяснил. А определять непосредственных участников и воздавать им по заслугам – дело Фемиды. Хотя Гюнтер не был уверен, что в это дело вмешается Его Величество Закон.

– Можно теперь мне задать вопрос? – заискивающе попросил бургомистр.

Гюнтер остановился у камина и повернулся к нему.

– Попытайтесь…

– Кто украл у нас реализатор?

Гюнтер усмехнулся. Огонь в камине догорал, и он, подбросив пару поленьев, пододвинул к ним кочергой уголья.

– Общество поклонения Сатане, или как оно у вас в Таунде называется?

– Да нет, – поморщился доктор Бурхе. – Это мы и сами знали. У кого конкретно вы изъяли реализатор?

– Для вас это имеет какое-то значение? – Гюнтер пожал плечами. – Впрочем, если вы так хотите… У Линды Мейстро. Ах, да… у Эльке, горничной из «Короны».

– Это следовало предполагать… – задумчиво протянул бургомистр. – А мы грешили на портье Петера. Но он-то инкуб…

– Сколько бы вы мне заплатили за реализатор? – неожиданно спросил Гюнтер, покачивая на ладони книгу.

– Всё, что у меня есть, – не задумываясь, ответил бургомистр. Он жадно впился взглядом в реализатор.

– Да? – Гюнтер заломил бровь и оценивающе посмотрел на книгу.

– И сон будет длиться во веки-веков… – тихо проговорил он.

– Что вы сказали?

– Я не закладываю душу, – твёрдо сказал Гюнтер и бросил книгу на разгорающиеся поленья.

– Что вы делаете! – закричал бургомистр. – Не надо! Мне – не надо! Возьмите себе. Ведь вы можете стать, кем захотите, иметь всё! Достаточно только написать ваше желание на бумаге, вложить в обложку и прочитать…

Гюнтер не слушал. Он раскрыл книгу кочергой, и листы её начали тлеть.

– Вот и всё, доктор натурфилософии Иохим-Франц Бурхе, – иронично сказал он, повернувшись к бургомистру. – Сон закончился. Пора разгораться рассвету.

Доктор Бурхе потерянно смотрел в камин.

– Утром придёт фру Шемметт и развяжет вас. Надеюсь, она придёт рано. А я с вами прощаюсь. Хотя вы мне и остались должны двадцать четыре тысячи евромарок за успешное проведенное расследование, я не буду их требовать. Надеюсь, больше никогда с вами не встретиться…

И тут Гюнтер увидел, что зрачки бургомистра стали расширяться от ужаса. Он резко повернулся. Кожаная обложка книги светилась малиновым светом, и этот свет быстро распространялся на стены, пол, потолок… Свечение достигло ног Гюнтера, и он почувствовал неприятное жжение во всём теле. Сзади дико закричал доктор Бурхе, Гюнтер было повернулся к нему, но его самого пронзила нестерпимая боль. Тело горело внутренним огнем, будто каждую его клетку залили расплавленным металлом. Ничего не видя, Гюнтер ткнулся в стену, затем в окно, раздавил стекло и, срывая ставни, выпал со второго этажа на мостовую.

Он лежал на мостовой лицом вверх и видел, как из разбитого окна вырываются языки пламени, а стены дома, покрываясь малиновым светом, начинают источать жар. Сил, чтобы отползти в сторону, у него не было, но он тут же ощутил, как его подхватывают под руки и куда-то тащат.

Последним, что услышал Гюнтер, прежде чем потерять сознание, был голос Моримерди:

– Этого в машину! А всем в дом, быстро! И вызовите пожарных!..

Эпилог

Раз в неделю, по средам, если не было дождя, он просил знаками, чтобы его посадили в автоматическую коляску, и выезжал на прогулку в город. Маршруты каждый раз выбирал новые, но они всегда приводили к одному и тому же месту. Коляска медленно катилась по булыжной мостовой, плавно покачиваясь на рессорах, он смотрел на ставшие привычными узкие улочки Таунда, ничуть не изменившиеся дома, только словно немного подросшие оттого, что он не шёл по улице, как когда-то, а ехал в инвалидной коляске.

Раньше его вывозила на прогулку фру Розенфельд. Добрая старушка, узнав, что с ним случилось, рассчиталась с работы библиотекаря и стала сиделкой в госпитале святого Доменика. Одинокая женщина проявила к нему необычайную чуткость, заботу и любовь, которые не изменились даже после того, когда фру Розенфельд узнала, что они с Элис развелись. Пять лет назад фру Розенфельд умерла, и тогда Гюнтер, лишённый возможности совершать прогулки по городу, пожелал, чтобы ему приобрели автоматическую коляску. Это было третье его желание, касавшееся госпиталя святого Доминика. Первым желанием, ещё неосознанным, когда амнезия полностью сковывала его память, было перенесение доброты и чуткости фру Розенфельд на весь персонал госпиталя. И он долго воспринимал такое отношение к себе как само собой разумеющееся. Вторым его желанием, которым он проверил свои догадки и предположения, и которое подтвердило их правильность, были газеты. С тех пор газеты регулярно, каждое утро приносили к нему в палату. Но больше, в госпитале, он старался не злоупотреблять своими возможностями.

Инвалидная коляска проехала мимо кондитерской фру Брунхильд – сквозь раздвинутые шторы было видно, что за двадцать два года помещение кондитерской ничуть не изменилось, только теперь в углу стоял музыкальный автомат, и из раскрытых дверей кондитерской доносилась детская песенка о ленивом коте. За одним из столиков сидел чистенький, аккуратненько одетый, но чрезвычайно непоседливый мальчишка лет пяти-шести, который, постоянно одёргиваемый мамашей, старался чинно есть мороженое. Чинность давалась ему плохо. Кто находился за стойкой, Гюнтер рассмотреть не смог. Уж, конечно, не горбатое оно… Не изменилась и аптека напротив: почти тот же трафарет на дверях оповещал, что аптекарь Гонпалек принимает круглосуточно. Кем приходился этот Гонпалек тому – сыном, братом, или дальним родственником, – Гюнтер не знал, но, каждый раз, читая надпись, вспоминал подвешенную на верёвке руку в доме Линды. А вот обувной магазинчик фру Баркет (он проезжал мимо него в прошлую среду) сменил вывеску на магазин электронных товаров неизвестного Гюнтеру гирра Ницке.

Когда Гюнтер проезжал мимо магазинчика скобяных товаров, из-за угла дома навстречу ему вышел магистр Бурсиан. Они приветливо раскланялись друг с другом и разминулись. Фру Розенфельд рассказывала, что Моримерди со своими подручными устроил настоящую охоту на Олле-Лукое, кажется, даже с применением огнестрельного оружия. Однако охота окончилась полнейшим конфузом для военной контрразведки – старик оказался бесплотным призраком. Впрочем, благодаря этой охоте, магистр на некоторое время стал главной достопримечательностью Таунда – туристы со всей Европы приезжали посмотреть на стереопроекцию сказочного персонажа. После появления лазерно-голографического телевидения бум постепенно стих, но магистр так и остался одним из символов города, отмечавшихся во всех путеводителях. А вот отец Герх исчез из города на следующий день после сожжения реализатора. То ли сам сбежал, то ли им вплотную занялась военная контрразведка. Скорее последнее. Военная контрразведка не оставила в покое и Гюнтера. Первые два месяца в палате постоянно дежурил агент контрразведки, и чуть ли не каждую неделю наведывался Моримерди. Доктор Тольбек, нисколько не стесняясь своего пациента, рассказывал о полной амнезии и параличе Гюнтера, говорил что-то о странном, аномальном поражении мышечных тканей, нервной и кровеносной систем, закупорке сосудов, клеточной спайке, чем-то напоминающей доктору Тольбеку последние работы, опубликованные в журнале Европейской ассоциации хирургов о сращивании открытых ран методом лазерной сварки. Всю ситуацию Тольбек описывал как безнадежную. И если его пациент всё-таки останется жить, в чём доктор Тольбек сильно сомневался, то о возвращении памяти не могло быть и речи. Насколько убедительным оказалось заключение доктора Тольбека для Моримерди неизвестно, но через два месяца «охрану» сняли, хотя Моримерди ещё года три-четыре изредка наведывался в госпиталь. Гюнтер тогда действительно ничего не понимал из объяснений Тольбека, но его память, чистая как лист бумаги, зафиксировала все разговоры с кристаллофонной точностью. Эта точность сильно помогла Гюнтеру, когда память восстановилась, и он смог заняться «самолечением».

В нише между домами, где сожгли уборочную машину, теперь размещалась стоянка квазиэнтономов – огромных, с человеческий рост биокибернетических жуков-скарабеев, выполнявших работу уборщиков. Выбросив на тонких гибких стеблях зонтики солнечных батарей над крышами домов, они сыто, в такт друг другу, мигали зелёными глазами. В остальном город остался тем же. Тот же ресторанчик «Звезда Соломона», с теми же тяжёлыми шторами на окнах, разве что с новой вывеской. То же здание гостиницы «Корона», наконец-то одетой в леса для ремонта. Те же старинные часы на здании ратуши с чуть погнутой большой стрелкой, которую так никто и не удосужился выпрямить. Та же стоянка автомашин, среди которых теперь было больше электромобилей.

На площади Гюнтер остановил коляску и покормил голубей. Пожалуй, это были единственные живые существа, которые не принимали никакого участия в дьявольской мистерии, развернувшейся в городе двадцать два года назад. Гюнтер вспомнил, как через год после происшествия с ним фру Розенфельд привезла его на площадь, и они встретились здесь с Элис и Петером. Память Гюнтера, тогда по-прежнему находившаяся за семью печатями, ничего ему не подсказала. Он только отчётливо запомнил холодные равнодушные глаза молодой женщины, пристально, с отчуждением смотревшей на него. Да девятилетнего мальчишку, опасливо потрогавшего его начинающую усыхать руку, а затем отошедшего в сторону и принявшегося кормить голубей, кроша печенье на выпавшую ночью порошу. Гораздо позже, анализируя эту встречу и снова видя перед собой глаза Элис, Гюнтер понял, насколько он был далёк в своих рассуждениях, романтизируя причины их разрыва. Больше об Элис он старался не вспоминать, зато часто думал о сыне. В своих альтруистических мечтах, свойственных практически всем отцам и матерям, Гюнтер видел Петера умным, одарённым человеком, по праву ума, а не власти денег, занимающим в обществе высокое положение. Возможно, эти мечты и оказали свое действие, и именно благодаря им два года назад Гюнтер увидел свою фамилию с инициалом «П.» в списке устроителей первого аукциона по продаже переоборудованной военной техники мирным научным организациям. Аукцион организовал Международный комитет по разоружению, и Петер, несмотря на свою молодость, был полноправным членом этого Комитета, созданного под эгидой ООН пятнадцать лет назад после подписания великими державами Пакта о разоружении и обосновавшегося в Сент-Бурге (кстати, шесть лет назад в Сент-Бурге открылся университет, и тогда Гюнтер, вспомнив фамилию лже-сотрудника несуществующего в то время Сент-Бургского университета, впервые подумал, что, может быть, «зелёные человечки» и не имеют к событиям в Таунде никакого отношения). Когда Гюнтер прочитал эту статью, ему страстно захотелось увидеть сына. И Петер действительно появился в госпитале на следующее утро, бросив все свои дела. Он долго рассказывал Гюнтеру о своей жизни, о работе, а Гюнтер, так и не решившись открыться даже сыну и заговорить с ним, только понимающе кивал, радуясь успехам Петера, хотя и чувствовал в его словах плохо скрытое сожаление, что он сегодня не будет присутствовать на презентации. И тогда Гюнтер сделал так, что открытие аукциона перенесли на следующий день.

Гюнтер бросил голубям последние крошки и двинул коляску далее, приближаясь к конечному пункту своего еженедельного путешествия. Коляска подкатила к лёгкому металлическому турникету и остановилась. Вот он и прибыл на МЕСТО. За оградой оплавленным каменным горбом высилось то, что когда-то называлось домом бургомистра Бурхе. Фру Розенфельд рассказывала, что когда прибыли пожарные и попытались тушить дом, у них ничего не получилось. Пеногасящие струи, не долетая до раскалённых, плавящихся на глазах стен, испарялись на расстоянии. Камень дома плавился, дом оседал, пока не превратился в бесформенную глыбу, и только тогда пожар прекратился сам собой. Где-то через полгода городские власти захотели убрать глыбу оплавленного камня, но эту затею пришлось оставить. Металлокерамический сплав, в который превратился дом бургомистра, не брал ни один инструмент. Вот тогда в Таунде и появились солдаты (Гюнтер подозревал, что здесь не обошлось без участия Моримерди). Горб Бурхе, как окрестили в городе глыбу, оцепили, и спецкоманда попыталась его разбить. Лишь лазерным резаком им удалось отколоть небольшой кусок монолита – с улицы хорошо просматривалось место среза. Что показал анализ – неизвестно, но, очевидно, ничего необычного, потому что недели через две оцепление сняли, и солдаты покинули город.

Военным спецам не удалось докопаться до истины. И к счастью. Потому что внутри «горба» находился целый, абсолютно неповреждённый реализатор.

Почему реализатор выполняет только его желания, Гюнтер не знал, хотя и предполагал, что он избирательно настраивается на своего владельца. А поскольку Гюнтер последним касался реализатора, то он и выполнял только его желания.

Доктор Тольбек, погрузневший, облысевший, иногда заходил в палату к Гюнтеру. Он всегда изумлялся его цветущему виду, удивлялся, что почти атрофировавшиеся мышцы пациента вновь обрели упругость, поражался сохранившейся молодости Гюнтера – тот словно застыл на своих тридцати семи годах. В очередной раз доктор Тольбек грозился немедленно провести общее обследование больного, но, выйдя из палаты, по желанию Гюнтера тут же обо всём забывал. Он и не подозревал, что Гюнтер вполне здоров, прекрасно владеет своим телом, голосом и разумом. Но Гюнтер никогда и никому не показывал этого.

Он боялся. И, хотя военную контрразведку давно упразднили, Моримерди исчез неизвестно куда, он всё равно боялся. Боялся, что как только он встанет с инвалидной коляски, где-то в архивах всплывет его дело, снова «заговорят» записанные им когда-то кюветы с кристаллозаписями, и тогда какие-то другие «моримерди» узнают о существовании реализатора. А если реализатор попадет в их руки… Тогда не упыри и вурдалаки появятся на свет, а нечто худшее.

Гюнтер часто думал о своем деле, хранящемся где-то в неизвестном ему архиве. Представлял, как растворяются в воздухе листы этого дела, как разжижаются кристаллы в кюветах, несомненно изъятых из его «бьюика» военной контрразведкой. Но он не был уверен, что желание исполняется, потому что было в его практике, если её так можно назвать, желание, которое так и не исполнилось. Почти пятнадцать лет назад, когда ему только начали приносить газеты, он прочёл некролог о кончине короля европейской печати Френсиса Кьюсака. Гюнтер вспомнил печальную историю любви Огюста Кьюсака и еврейской эмигрантки из России девочке Маше, и ему захотелось, чтобы их судьбы, когда-то разведённые его руками, соединились. Тогда он уже понимал, каким сокровищем обладает, и был абсолютно уверен в своём всемогуществе. Но через полгода он прочитал в газетах, что молодая чета Кьюсаков, Огюст и Мери, безвозмездно передает свою газетную империю в ведение ООН. Случай был беспрецедентным, хотя и объяснимым – за полгода до него великие державы подписали Пакт о разоружении. Гюнтер долго рассматривал улыбающиеся лица Огюста и Мери на газетной фотографии, видел, что эта пара счастлива, но тихая горечь о забытой Огюстом девочке Маше долго ещё не покидала его. С тех пор вера в своё всемогущество сильно поколебалась, хотя последующие желания Гюнтера больше не давали повода усомниться в нём.

Гюнтер прекрасно понимал, что не имеет права единолично владеть реализатором. Раньше он безразлично относился ко всем политическим партиям, будь то пацифисты или фашисты, с улыбкой уклонялся от уличных сборщиков подписей под воззваниями, посмеиваясь про себя над эфемерностью мирных инициатив общественных организаций – правительство отмахивалось от этих воззваний как от мух. Но двадцатилетнее сидение в инвалидном кресле (два года без памяти – не в счёт), политические события, происшедшие в мире, главное из которых – начало Разоружения – сильно изменили его мировоззрение. Он мог бы одним желанием покончить со всеми войнами, мгновенно, без каких-либо проволочек, провести разоружение, сделать всех людей бескорыстными, доброжелательными; чтобы в одно мгновение воцарил мир на всей Земле. Но останутся ли тогда люди людьми? Не станет ли он тогда Богом, лепящим людей по своему разумению и понятию? А может, людям необходимо пройти через горнило страха и неуверенности в завтрашнем дне, чтобы самим, без помощи бога или дьявола, своими руками и разумом приблизить Рассвет?

Каждую среду Гюнтер приезжал к этому месту. Каждый раз он задавал себе одни и те же вопросы. Каждый раз искал на них ответы. Искал. И не находил.

1986 г.