Текст книги "Странная практика"

Глава 5

Открыв глаза, Грета заморгала, толком не соображая, что она видит. Плоская поверхность, преимущественно белая, и край какого-то объемного узора, переплетение листьев и цветов. Спустя пару мгновений глаза наконец решили сфокусироваться, и она опознала лепнину на потолке у Ратвена в гостиной. Это открытие заставило ее заморгать еще чаще.

Она села – а вернее, попыталась – и с изумлением обнаружила, что комната тошнотворно кружится, так что ей пришлось на пару секунд очень крепко зажмуриться, пока помещение не соизволило остановиться. Шея болела адски. Быстрая проверка показала, что кто-то заклеил порез марлевой подушечкой.

Вторая, более медленная попытка снова принять вертикальное положение стала более успешной. Все еще прикасаясь пальцами к марлевой повязке, Грета осмотрелась: она лежала на лучшем из двух диванов гостиной, а поблизости в кресле восседал Фаститокалон. Когда она зашевелилась, он поднял голову и заложил книгу, которую читал.

– Снова с нами? – мягко осведомился он.

Постепенно к ней возвращались воспоминания о самых последних событиях. Грета смогла вспомнить, как сошла с автобуса и обвилась вокруг Ратвена перепуганным осьминогом, а потом ее полило дождем, а потом он что-то сказал и… все стало серым и искристым, и Грета понятия не имела, на сколько отключилась. Она не без труда заставила себя перестать теребить повязку: хотелось самой взглянуть на порез и убедиться в том, что он правильно обработан.

– Я никуда не уходила, – ответила она Фаститокалону.

– Ты резко потеряла сознание, – сообщил он, протягивая руку к столу за чашкой. – Не беспокойся, ты отключилась не больше чем… ну, я бы сказал, на пятнадцать-двадцать минут. Весьма впечатляющий обморок, насколько я могу судить: Ратвен подхватил тебя на руки очень красиво, совсем как в кино. Полагаю, он был немало собой доволен. Выпей-ка вот этот чай, тебе будет полезно.

– Я не падаю в обмороки, – проворчала Грета. – По крайней мере, раньше не падала и снова падать не собираюсь. – Она взяла чашку обеими руками. – Как Варни?

Слава богу, хоть он этого не видел. Достаточно плохо, что свидетелем этого стал Ратвен, но Варни вообще относительно чужой, а она особенно не любила допускать какие-то неловкие моменты в присутствии незнакомых или малознакомых существ.

Чай оказался крепким и очень сладким и к тому же с бренди. С чуть смущенной улыбкой она поняла, что сама заставила бы выпить такой человека, оказавшегося в схожей ситуации. Ох уж этот Фасс!

– Варни, – ответил он, – пришел в себя и разговаривает. Сейчас Ратвен с ним. Похоже, жизнь у него была интересная. Мы приятно побеседовали о том, каково быть древним и немощным. – Фаститокалон откашлялся. – И он был так любезен, что подтвердил: сведения, которые мы обнаружили в одной из книг этого юноши, Крансвелла, звучат очень похоже с описанием тех людей, что на него напали. Какие-то средневековые монахи, орудующие необычными мечами, представляешь?

Грета воззрилась на него, а потом поставила чашку и начала дико озираться.

– Где моя сумка? Что стало с моей сумкой?

– Она здесь, – сказал Август Крансвелл, выходя из кухни с потрепанной сумкой Греты.

После секундного замешательства она его узнала: они познакомились на вечеринке, которую Ратвен устроил несколько месяцев назад.

– Вы очнулись, – добавил Крансвелл (совершенно избыточное замечание). – Как вы? Что произошло?

Грета заставила себя встать, справившись с еще одним приступом головокружения, и выхватила у него из рук свою сумку. Игнорируя остальных, она начала отчаянно рыться в содержимом: мобильник, блокнот, гигиеническая помада, ключи, чеки, обрывки бечевки… Ее пальцы сомкнулись на холодном тяжелом предмете, провалившемся на самое дно, и чуть дрожащей рукой она извлекла его наружу.

Это был нож длиной чуть больше двадцати сантиметров, включая ручку. Лезвие, вернее – лезвия сходились в остром кончике и напоминали два кинжала, перекрещенных под прямым углом, образуя букву «Х». Или крест. В том месте, где клинок встречался с обмотанной кожей рукоятью, металл имел какой-то матовый серебристый цвет, но дальше по всей длине крестообразный клинок был покрыт тускло-серым веществом. Оно выглядело порошкообразным, ломким. Кое-где небольшие кусочки отслоились, обнажая более светлый металл.

На одной из четырех режущих кромок был темный потек – и второй рукой Грета медленно потянулась к ране на шее.

* * *

Потерянные реки Лондона в сознании обывателей приобрели романтическую таинственность. Образ вод, непрерывно текущих в бесконечной тьме под городскими улицами, кажется сладострастно-пугающим, и, конечно же, забытые и брошенные туннели и пещеры, которые всегда манили некоторых искателей приключений. Даже их названия говорили о многом: Тайберн, Флит, Эффра, Вестборн. Когда-то бывшие настоящими полноводными реками, сейчас они были скованы и пущены по утробе города, но полностью не забылись. Теперь старые реки с глухим ревом и плеском воды текли по храмам из кафеля и кирпича, и невидимые арки и повороты потрясающей сложности направляли и формировали их долгий путь к морю.

Сейчас сплошной мрак одного из этих туннелей разорвался о две точки света, которые равномерными рывками перемещались против течения воды. Эти светящиеся точки в их продвижении по темноте сопровождал звук тяжелого, почти хриплого дыхания; это дыхание, и плеск, и хлюпанье шагов многократным эхом разносились по теснинам туннеля – настолько узкого и низкого, что двигавшемуся по нему созданию приходилось горбиться. Однако уже через несколько минут труба резко оборвалась в большом помещении. Существо приостановилось у самого входа: замершие точки света дважды мигнули – а затем переместились в просторный зал.

Освещение от этих двух точек было ограничено примерно двумя-тремя шагами, однако для восприятия окружающего существу на самом деле свет не требовался: видело оно очень неплохо. Оно стояло под высоким сводом, составленным из крутых арок, перекрещивающихся друг с другом под острыми углами. Старые кирпичи блестели от липкого ила. В этом зале сходилось несколько туннелей: черные пасти темноты.

Существо задержалось там на несколько минут – по-видимому, чего-то ожидая. Спустя какое-то время вторая пара голубых точек появилась в зеве другого туннеля, выходящего в зал выше по стене.

Второе существо замерло, глядя вниз на первое. В зале опять стало тихо – если не считать плеска и журчания текущей воды.

– Ну что? – вопросило вновь пришедшее существо.

– Чудовище-доктор жива, – сказало первое. – Ранена, но не сильно. Она снова с демоном. Под его защитой.

Раздалось шипение. Точки света наверху мигнули и снова зажглись – и замерли: их обладатель овладел собой. Они вновь устремились вниз.

– Она нечиста и делит жилище с демонами. Она проклята, она лелеет грешников. – Существо помолчало, а потом продолжило холодным и бритвенно-острым голосом. – Наш брат не сумел ее уничтожить. Задание будет передано более достойному. Его же в нашем ордене ждет не радостная встреча, а воздаяние за грехи. Отныне он тоже изгнан и проклят. Найди его и извергни его.

В темном зале первая пара огней пришла в движение. Короткий уродливый клинок мимолетно блеснул: его извлекли из ножен и снова спрятали.

– Будет сделано, – пообещало существо.

– Иди. Передай остальным, а затем продолжи свое бдение.

– Lux aeterna[5]5
  Вечный свет (лат.).


[Закрыть], – провозгласило существо.

Оно низко поклонилось, а потом повернулось и умчалось в темноту. Позади пара голубых огоньков собеседника еще мгновение оставалась на месте, дожидаясь, чтобы его посланец исчез из восприятия даже этих необычных чувств, а вскоре после этого в зале снова воцарилась полная и глубокая тьма.

* * *

На Крауч-Энд ливень перешел в унылую морось, свойственную ноябрям по всему миру. Лампочка в салоне брошенной машины Греты светилась тускло-янтарным огоньком: немолодой аккумулятор готов был испустить дух.

Дверь со стороны водительского кресла была закрыта, а вот задняя за ним – распахнута, так что под захлестывающим салон дождем вытертая обивка из синей превратилась в черную. В машине воняло остатками слезоточивого аэрозоля, который осел повсюду, а еще застарелым потом и чем-то неприятно острым и едким, металлическим. На заднем сиденье тут и там валялись обрывки чего-то, похожего на мокрые бумажные салфетки. На некоторых все еще видны были выпуклые завитки и петли отпечатков пальцев.

Малолитражка стояла у тротуара Миддл-Лейн, рядом с калиткой, ведущей в Прайори-Парк. В грязи у калитки пара следов обуви и клок коричневых нитей, зацепившихся за чугунную решетку, свидетельствовали о том, что после начала дождя здесь кто-то проходил.

Вокруг никого не оказалось в тот момент, когда темная неясная фигура появилась из-за деревьев, – никто, кроме пары певчих дроздов, не встревожился, когда она поскользнулась на мокрой траве и упала в кусты, а потом с трудом встала, оставляя обрывки грубой шерстяной ткани на ветках. Никто не услышал тяжелого, болезненного дыхания и обрывков фраз, которые она бормотала, пробираясь по парку. Эта фигура, по крайней мере еще сравнительно недавно, принадлежала существу мужского пола.

Блестящие, бугристые розовые шрамы недавних ожогов выделялись на безволосой белой коже, казавшейся пегой и пятнистой, ресницы и брови исчезли, на зубах у линии десен виднелся странный темный налет, рот перекосило из-за рубцевания. Но хуже всего было то, что произошло с его глазами: они были белыми, как белок вареного яйца, комок бледной, бесформенной слоистой ткани. Эти глаза в буквальном смысле спеклись.

А еще они слабо светились голубым. Сейчас это было почти незаметно: руины его лица стали алыми и отечными под действием слезоточивой смеси, глазницы почти заплыли. Местами из царапин, оставленных при бесплодной попытке прекратить жжение, сочилась кровь, однако узенькие голубые щелки между век все-таки виднелись. С момента нападения прошло уже несколько часов, однако боль в обожженных местах проходила медленно.

Сейчас существо знало только, что чудовище-доктор сбежала от него, а это вызвало недовольство Бога с вытекающими из этого физическими муками. Слова только недавно заученных молитв снова возвращались к нему, и он бормотал их, бредя по парку, следуя далекому, но неотступному зову, звучавшему у него в голове. Он знал, в какую сторону надо идти, чтобы добраться до священного света. Как только он отыщет подходящий спуск в туннели, то покинет поверхность и отправится туда.

К тому моменту, когда лампочка в брошенной машине окончательно погасла, он действительно исчез.

Глава 6

Утро вторника было серым и холодным. Рассеянный свет зимнего рассвета не отбрасывал теней на громадные выгнутые зубы Барьера Темзы, он превращал Иглу Клеопатры в скучный белый шпиль, убирал барочную игру теней с купола собора Святого Павла. Даже не выходя на улицу, жители ощущали пронзительный холод города, чувствовали, как от их ступней вверх ползет конец года.

Первым встал и заварил чайник с утренним чаем Август Крансвелл: в одолженном халате, под которым были надеты только трусы и футболка, сообщавшая, что «Гиннесс – это здорово». Ратвен и Варни все еще спали как неубитые, а Фаститокалона Грета заставила принять довольно мощный антигистамин, перед тем как все они разошлись по спальням. Сейчас Крансвелл был в доме единоличным хозяином.

Он отправился за газетой, приостановившись у Ратвена на крыльце, чтобы посмотреть на первые машины, ползущие вдоль набережной, и на тех несчастных, которые вынуждены работать в такой час, плетущихся по тротуару, выдыхая громадные клубы пара. Зима определенно отпихнула осень прочь и настроилась на долгие холода, завершающие год. Крансвелл задумался о том, как сумасшедшие монахи собираются праздновать Рождество, но тут же решил, что и знать не хочет.

На кухне он поставил кипятиться воду и развернул газету. Заголовок орал: «СЧЕТ ЖЕРТВ ПОТРОШИТЕЛЯ ДОШЕЛ ДО 11: ПОСЛЕ ДВУХ ВЧЕРАШНИХ УБИЙСТВ НАШЛИ НОВУЮ ЖЕРТВУ».

Крансвелл, который не слышал накануне вечером по радио о последнем убийстве (он был слишком занят приготовлениями к похищению антикварных книг), теперь с тупым ужасом читал о десятой и одиннадцатой жертвах. Пожалуй, еще неприятнее было чувствовать, что он почти привык читать про убийства и что почти не испытывает потрясения – только все более сильный страх.

В статье особо упоминались пластмассовые четки, которые обнаруживали на каждом месте преступления. «Приход римской католической церкви Вестминстера сделал заявление, порицающее действия этого серийного убийцы и недвусмысленно осуждающее богохульную тактику использования четок в качестве аксессуара его или ее действий. Некоторые комментаторы усомнились в святости данных четок, учитывая, что они, видимо, массово производятся на Тайване и продаются по 50 пенсов за штуку, однако этот момент епархия прямо не затрагивала».

Чайник закипел, и Крансвелл заварил чай, радуясь возможности на что-то отвлечься… и невольно отметил, насколько кухня у Ратвена лучше, чем у него самого.

Его испугало – и очень сильно – происходившее накануне вечером. По правде говоря, он думал – как никогда в жизни, и потому не испытывал ни малейшего желания возвращаться домой. Незнание того, что именно он видит – или что ему привиделось, – нисколько не утешало: ему совершенно не хотелось куда-то уходить. Особняк на набережной не только был намного лучше жилища Крансвелла: ему хотелось бы остаться под защитой того, кто реально способен завязать фонарный столб в узел.

Ратвен не станет возражать, если он погостит еще несколько дней. Он постоянно предлагал людям приехать и погостить у него, не потому, что имел заметное желание укусить их в шею (ну, может, только тогда, когда им самим это нравилось), но, как казалось Крансвеллу, из-за одиночества. Нельзя не быть одиноким в таком-то возрасте, наблюдая, как столько людей появляются и уходят, оставаясь отделенным от жизни окружающих его обычных людей. И при этом будучи вынужденным почти постоянно делать вид, будто он – один из них.

Ратвен отлично умел притворяться. На самом деле он не завязывал фонарные столбы узлом: именно такое нежелательное и опасное хвастовство он сам решительно осуждал в общине сверхъестественных существ. Крансвелл запомнил историю, которую ему рассказал Ратвен пару лет назад: группе очень молодых и очень щеголеватых вампиров после нескольких неприемлемо шумных выходок было предложено либо спешно покинуть город, либо быть готовыми к тому, что им свернут их красивые шеи.

– Но вы же из нашего рода, – сказал их вожак, по словам Ратвена. – Вы же выше людей!

– Надо полагать, – ответил тому Ратвен, – что вы, если дадите себе труд задуматься над тем, что только что сказали, просто сгорите от стыда. Вы только лет десять как изменились и читали слишком много глупых романов. Мы не выше и не ниже живых, мы рядом с ними, и, если мы хотим продолжать существовать, нам необходимо осознавать, что тайну следует соблюдать ради всех заинтересованных сторон. Четыреста лет назад при изменении я рассуждал так же, как вы, и только благодаря слепому случаю остался живым при таком настрое. Убирайтесь из моего города и повзрослейте, если сможете.

После чего он ударил вожака с такой силой, что переломал несколько костей, потому что к этому моменту понял: нормальный разговор ничего не даст. Затем он загрузил всю компанию в грузовик, ехавший в Центральные графства. Про этот конкретный так называемый ковен больше слышно не было, и время от времени Крансвелл гадал, продолжает ли существовать кто-то из них и какое в конце концов нашел для себя занятие.

Контакты его собственной семьи с миром сверхъестественного восходили к началу девятнадцатого века, когда два брата Крансвелла, Майкл и Эдвард, и их сестра Эмилия взяли в аренду непривлекательную собственность в Камберленде, известную как «Кроглин-Лоу-Холл», и имели несчастье привлечь к себе внимание местного и совершенно не цивилизованного вампира. Эмилия подверглась нападению и осталась жива, хоть и сильно ослабела, а после поездки в Швейцарию для восстановления сил весьма отважно вернулась в Кроглин с братьями, чтобы выманить тварь из берлоги и должным образом упокоить.

После такого успеха они прожили в том доме всего пару лет, а потом Майкл получил наследство от дальней родственницы, и семейство смогло переехать в Лондон, где с тех пор и оставалось. Эдвард – прапрадедушка Августа – стал экспертом по мифологии и суевериям, а следующее поколение продолжило собирать всевозможные знания о существах, подобных обитателю Кроглина.

Как и семья Хельсингов (которые отказались от приставки «ван» в тридцатых годах двадцатого века, сбежав из Нидерландов от надвигающихся грозовых туч Второй мировой войны), Крансвеллы превратились из охотников в простых исследователей – после того, как установили нейтральные отношения со сверхъестественным. В их случае прадед Августа столкнулся нос к носу с лордом Ратвеном: тот проявил нетипичную небрежность и позволил себя увидеть в момент смены ипостасей. Прадеду удалось убедить лорда Ратвена не стирать ему память. Последовавший затем разговор удивил обе стороны, оказавшись приятным и интересным, так что после той первой встречи между ними установились настороженно-дружеские отношения. Достаточно быстро эта дружба окрепла, основываясь на взаимном уважении, а спустя еще некоторое время – на взаимном доверии, так что Ратвен и семейство Крансвеллов с той поры были хорошими друзьями.

Именно Ратвен (без «лорда») познакомил отца Крансвелла с женщиной, на которой тот впоследствии женился, – нигерийской исследовательницей, проводившей научные изыскания в Лондонском Юниверсити-Колледже после защиты докторской диссертации. Сам Август познакомился с Ратвеном семь лет назад: его отец умирал, и Август вернулся в Лондон, прервав магистратуру в Гарварде, чтобы быть рядом. Фрэнсис Крансвелл представил Ратвена сыну в качестве старинного друга семьи, который «позаботится» об Августе и его матери.

И Ратвен действительно это сделал. Закладная на дом Адеолы Крансвелл была выкуплена, налог на наследство выплачен, ее стареющая машина прошла ремонт (он несколько раз предлагал ее вообще сменить, но она советовала ему не глупить), а взятый Августом кредит на обучение таинственным образом растворился, не оставив и следа. Одного этого хватило бы, чтобы он навсегда был расположен к вампиру, до конца времен, но Ратвен просто нравился ему как личность, вне зависимости от всех его богатств. Даже после того, как он открыл свою истинную природу.

По правде говоря, работой в Британском музее Крансвелл отчасти был обязан протекции Ратвена и всегда был рад пойти тому навстречу, если речь заходила о каком-либо исследовании. Его знания и время неизменно хорошо вознаграждались – красиво составленными записками, сопровождающимися красиво выписанными чеками, или билетами на какое-то особо желанное шоу, или столиком на двоих в одном из лучших ресторанов.

– На самом деле, – сказал Ратвен, когда вопрос о его природе впервые был (причем довольно неловко) задан в самом начале их знакомства, – проще всего считать меня крупным, хорошо одетым комаром, только более прилично воспитанным и не переносящим никаких заболеваний. Пожалуй, более удачным сравнением будет пиявка, но комар вызывает меньше эстетически неприятных ассоциаций. Это не больно, укус заживает практически мгновенно и только немного чешется, люди не помнят о происшедшем, я не беру от одного человека больше той дозы, которую люди сдают во время донорской кампании, а половину времени я и просто обхожусь теми упаковками крови, которые мне достает Грета.

– Но, – уточнил Крансвелл, – как же насчет убийства людей? Во всех книгах и фильмах?

– Ну, право же, – ответил Ратвен довольно устало, – вы не считаете, что это привлекло бы внимание общественности, если бы люди тут и там вдруг начали умирать от внезапной потери крови? Любой вампир, который убивает во время питания, – это вампир с большими проблемами самоконтроля, плюс я даже не уверен, что физически возможно без проблем проглотить столько литров крови за один прием. Даже если у вас нет возможности прибегать к услугам банка крови, гораздо проще и безопаснее брать понемногу у нескольких людей, а не осушать одного человека до смерти – притом что тут гораздо меньше вероятности быть замеченным людьми, готовыми идти на расправу с факелами и вилами.

Крансвелл растерянно заморгал.

– Это… и правда звучит довольно разумно.

– Вот именно, потому что никто об этом не подозревает. Вы уж постарайтесь проявить сообразительность, мистер Крансвелл.

Он улыбнулся, вспомнив написанное у Ратвена на лице долготерпение, и отправился звонить начальству, чтобы сообщить, что не выйдет на работу.

* * *

Особняк на набережной был трехэтажным. Спальня Ратвена выходила на реку, как и две гостевые комнаты по обе ее стороны. По другую сторону коридора апартаменты меньшего размера и не такие парадные – в них вселились Крансвелл и Грета – смотрели в сад за домом. Уперев поднос в бедро, Крансвелл осторожно постучал в дверь доктора. Спустя мгновение она откликнулась:

– Да?

– Чашку чая?

– О!.. – ее голос звучал удивленно. – Спасибо. Зайдете?

Крансвелл вошел. Занавески еще не были раздвинуты, но лампа на тумбочке горела, и в ее неярком свете мягко поблескивали хрусталь и серебро. Грета сидела в постели с книгой на коленях.

– Я вас разбудил? – спросил он с приличествующим случаю виноватым видом.

– Нет, конечно. Сюда. – Она убрала завал из нескольких книг с тумбочки у лампы, чтобы он мог поставить поднос. – Спасибо, это ужасно мило с вашей стороны. Надо понимать, что остальные еще не вставали?

– Да, никто еще не начал шевелиться. – Крансвелл подал ей чашку. – Я не знал, кладете ли вы сахар. Как ваша шея?

Она поморщилась и едва успела удержать себя, чтобы не потереть рану.

– Побаливает. В основном чешется. Не думаю, что вещество с клинка сильно мне повредило, и я вчера вечером все как следует промыла.

Сам кинжал, насколько знал Крансвелл, был запечатан в три слоя пленки и надежно спрятан в гараже. Грета потребовала, чтобы его держали как можно дальше от Варни, Ратвена и Фаститокалона.

– Нет идей насчет того, что это? – спросил он. – Э… то, ядовитое.

– Никаких. Мой друг анализирует тот осколок, который я извлекла из раны сэра Фрэнсиса. Если это одно и то же вещество, то сегодня мы уже должны узнать, из чего оно состоит. Но оно не подействовало на меня так, как на него.

– Потому что вы – человек, – сказал Крансвелл, устраиваясь на краю ее кровати со своей чашкой. – Правильно? То есть, судя по тому, что говорится в книге, эта дага предназначена, чтобы ранить демонов, что, я полагаю, по определению включает и вампиров.

– М-м-м… – Грете это явно не понравилось. – Значит, определение очень размытое.

– Ну, вампиры, монстры, немертвые создания, демоны и все такие идут вместе, так?

– С медицинской точки зрения – нет, – заявила Грета. – Тут заметная разница. Как бы то ни было, мы знаем, что вомпирам оно не полезно, однако Варни вроде поправляется. Мне все-таки нужно появиться в приемной хотя бы на часть дня. Сейчас у гулей эпидемия гриппа, и необходимо принять мистера Рененутета по поводу ног, и… Дел ужасно много, и я не могу свалить все на Надежду и Анну или перенаправлять всех к доктору Ричторну, второму из специалистов. В Хаунслоу им слишком далеко добираться.

Она заправила прядь волос за ухо.

– Что вы собираетесь делать относительно машины? – спросил Крансвелл.

Грета вскинула голову, потрясенно осознавая ситуацию.

– Господи, она же осталась там. На Крауч-Энде. Полная слезоточивого газа. Придется ехать наметро.

– Знаете, я бы не стал, – проговорил Крансвелл, в процессе высказывания осознавая: с самого пробуждения в его мыслях плескался какой-то неоформленный страх – и мысль о том, чтобы находиться под землей, была отвратительна без всякой на то причины. – Не спустился бы вниз, в темноту, не имея очень веской причины. Сядьте на автобус. Или попросите Ратвена вас подвезти.

Она потерла лицо, и светлые волосы снова упали вперед, накрыв ей руки.

– Наверное, вы правы. Ох, черт, сколько сейчас времени?

– Примерно половина девятого.

– Мгм… Ладно, наверное, все не так плохо. Приму душ, чтобы проснуться, потом осмотрю Варни, а потом как-нибудь доберусь до приемной. Вы… останетесь здесь на… на все время?

– Да. Позвонил на работу, сказал, что у меня грипп и я не выйду несколько дней. Мне вроде даже странно, что вы собираетесь выходить из дома, если честно.

– Если бы у меня не было неотложных дел, я бы осталась здесь и, может, вообще забилась бы под одеяло, – призналась Грета. – Наверное, мне еще надо бы позвонить в полицию насчет вчерашнего нападения, чтобы на меня накричали за то, что я не сообщила о нем сразу же.

Он поморщился.

– Наверное, надо бы. А мне на самом деле надо вернуть те книги в музей, и один Бог знает, как это сделать так, чтобы не было понятно, что это я их стащил.

– А как вы их вынесли?

– Ну, есть такие маленькие карточки в каждом отделении хранилища, знаете: «Взяты на реставрацию таким-то» с закорючкой на нужной линейке, и все такое. Слава богу, они не в экспозиции, иначе мне пришлось бы возиться с камерами наблюдения, а я даже близко не секретный агент. – Крансвелл спрятал лицо в ладони и застонал. – Я, право, не могу даже поверить, что сделал такое. День был гадкий, действовал я импульсивно, вместо того чтобы уговорить себя такого не делать. Честно говоря, даже странно, что меня не поймали. Может, я пронесу их обратно в отдел хранения, прикрывая очень просторным пальто?

– Может, вам стоит взять на время одного из тех джентльменов, которые способны изменять восприятие реальности? – предложила Грета не без сочувствия. – Если Фасс будет в форме, то он сможет что-то сделать, например, с тем, заметят ли охранники ваше присутствие. Не сомневаюсь, что он согласится помочь.

– А кто он? – спросил у нее Крансвелл.

– Фасс… он… старый друг семьи? Честно говоря, довольно трудно точно определить, что он такое. То есть я с рождения знаю его, он был одним из близких друзей моего папы и выглядит именно так столько, сколько я его помню. Э… понимаете, было бы очень неудобно усадить его и сказать: «Эй, я все собиралась тебя спросить, ты вообще-то что за существо?»

Она точно знала одно: он не человек (долгожительство и отсутствие старения были ясным свидетельством, плюс серая кожа и сверхъестественные способности), но физиологически трудно было отличить Фаститокалона от любого мужчины лет под пятьдесят со слабыми легкими.

– А чем он занимается, напомните еще раз, – попросил Крансвелл.

– Он бухгалтер. Просто обожает цифры, представляете? Пытался объяснять мне дифференциалы и интегралы, пока я училась в школе, но я это не воспринимала, хоть и было видно, насколько он обожает предмет. Он ради интереса делает вычисления на старых конвертах. Это его фишка.

Крансвелл содрогнулся.

– Но вы сказали, что он может… манипулировать восприятием реальности?

– Да-а… – подтвердила Грета, допивая чай. – Я точно видела, как он что-то делает, убеждая людей, что его тут нет, отпирает двери без ключей и все такое. Уверена, что, если вы как следует попросите, он пойдет с вами в музей и поможет вернуть эти книги на место.

Он не до конца поверил, но все-таки кивнул.

– Может, вы и правы. Не то чтобы у меня сейчас был большой выбор. Если я не хочу потерять работу.

– Вот и я о том же думаю. – Грета невесело ему улыбнулась. – Ох, что за мерзкая гадкая каша тут заварилась! Огромное спасибо за чай, мистер Крансвелл…

– Август, и на «ты». И не за что. Хочу посмотреть, что есть на завтрак. Пожелания будут?

Она улыбнулась искренней широкой улыбкой, так что Крансвеллу перестало казаться, что вообще все идет наперекосяк, – и сказала:

– Бекона бы. Побольше бекона и как минимум одно яйцо.

* * *

Спустя некоторое время, придав себе чуть более презентабельный вид и хорошенько подкрепившись, Грета Хельсинг негромко постучала в дверь к Варни. За ней тихо зашевелились, и благозвучный, хоть и довольно слабый голос произнес:

– Войдите.

Грета вошла. Он лежал точно так же, как в прошлый раз: подоткнув под себя подушки, с разметавшимися спутанными волнами полуседых волос, но щеки у него стали чуть менее бледными, что радовало.

– Доброе утро, сэр Фрэнсис. Как вы себя чувствуете?

Когда она подошла к кровати, Варни поднял взгляд на нее. Грета подумала, что глаза у него и правда металлические: отлично описаны в том ужасном романе как «полированное олово». Она не была полностью уверена в своем первом впечатлении, но теперь увидела это ясно как день: зрачки у него были темного, сияющего серого цвета, словно поблекшее зеркало, и при движении ловили и отражали свет. Ей стало любопытно, чем вызван этот эффект и является ли он частью специфически вомпирской физиологии. Как и прекрасный голос. Это какое-то особое строение гортани, свойственное всем представителям данного вида, или же особенность самого Варни?

– Определенно бывало и хуже, Доктор, – сказал он так, что она ясно расслышала заглавное «Д». – А как вы сами? Насколько я понял со слов Ратвена, вы вчера вечером пережили пугающее нападение. Я очень надеюсь, что вы серьезно не пострадали.

Грета пожала плечами, снова делая над собой усилие, чтобы не потянуться к повязке на шее. «Серьезно не пострадали…» Он говорил так любезно – а она снова остро ощутила, что на ней джинсы и довольно поношенный свитер, а не воланы и кружева, которых словно требует этот дом и его обстановка. Вампиры и причудливые наряды просто идеально сочетались – тут уж ничего не поделаешь.

– Со мной все в порядке, – ответила она. – Дага меня только чуть оцарапала, а то, что на ней было, похоже, не причинило такого вреда, как вам. Под язык, пожалуйста.

Присев на край кровати, она вручила ему термометр.

Варни чуть сузил глаза, переводя взгляд с ее лица на шею, задержавшись на небольшой марлевой повязке, закрепленной на порезе, однако термометр принял послушно. Зубы у него были такими же белоснежными, как у Ратвена, однако прикус немного другим: верхние зубы перед клыками и сами клыки были чуть удлиненными. Вряд ли она забудет, как эти зубы ощерились на нее, когда она вывела его из лихорадочного забытья. Такое не может не остаться в памяти.

Термометр пискнул, и Грета забрала его посмотреть показания, радуясь как поводу отвлечься, так и самим цифрам.

– Очень неплохо, – объявила она. – Температура снизилась до двадцати восьми, а это намного лучше, чем было. Спали хорошо?

Варни поднял руку и бессильно ее уронил. Интересно, он сознает, какую картину собой представляет? Однако Грета вынуждена была признать, что этот жалкий жест был весьма действенным – вне зависимости от того, был ли он преднамеренным.