Текст книги "Стальная корона"

– Болгары никогда не поедут на ромейские земли. Да и нам туда отправляться без большого войска не след, – проворчал Зигфрид. – Только Один с его мудростью мог бы предсказать поведение ромеев насчет посланников. Возьмут да и отравят того же Самуила. И нас заодно, они такие.

Я лишь улыбнулся от такой непосредственности бывшего вольного ярда, а ныне наместника Переяславля. Остальные тоже заулыбались, даже Гуннар Бешеный не удержался, позволив себе легкий намек на ухмылку. Не-ет, травить базилевс никого не станет, просто не осмелится. Недаром же даже Романа из рода крумидов не убил, а лишь оскопил. Всерьез считал, что этим поддерживает еще с давних времен заложенный Юстинианом принцип о «неубиении венценосных особ», что попадают в руки Византии, Рима Восточного, живыми.

Только вот есть вещи и похуже смерти. Роман в этом убедился. Как и некоторые другие. Просто тот был наиболее известной жертвой византийской мерзости, только и всего.

– Никакой Византии, тут с Зигфридом все согласны, – задерживая на доли секунды взгляд на каждом из присутствующих, я видел, что никаких возражений насчет моих слов даже не просматривается. И это было хорошо. – На то мы и посредники, чтобы предоставить надежное место. Но и царю Самуилу вкусный кусочек бросить стоит. Например, проведение переговоров на стыке росских и болгарских земель.

– И как на это посмотрят ромеи?

– Утрутся, Бешеный. Поскрежещут зубами, покричат да постонут, после чего согласятся. Мир не нам нужен, мы лишь посредники. Не болгарам, ведь сила сейчас на их стороне.

– Ну если только так, Мрачный…

– А так и есть, брат. И вообще, я вижу, что очередное угощение доспело. Две прекрасны девицы уже несут. В общем, дела пока в сторону, продолжаем отдыхать…

Тут особо уговаривать не пришлось. Действительно, дела пока были способны подождать. В отличие от шашлыков, которые по такой погоде остывали просто с потрясающей скоростью.

Глава 2

За два месяца до текущих событий (декабрь (студень), 988 год). Византия, неподалеку от Пловдива

Война и так складывалась для империи неудачно, но очередное проигранное сражение ударило по сердцу Василия особой болью. Последний раз нечто похожее он испытывал лишь у Траяновых Врат, когда была уничтожена большая часть собранного войска, а сам он едва успел спастись бегством. Но было и отличие. В той роковой битве войско попало в умело организованную Самуилом засаду, было зажато в ущелье и выбивалось в великолепных для врага условиях. Теперь же…

Проклятая дорога меж Ихтиманом и Пловдивом! Прошло всего два с небольшим года, и она снова стала местом, где империя потерпела новое, не менее серьезное поражение. А сначала у него и его военачальников были такие радующие душу и сердце мысли. Те самые, о наступлении через Констанцу и Софию. Захватив последнюю, можно было думать и о том, что не так давно проделали войска самого Самуила – о рассечении Болгарии на две части. Причем столица, Пре-слав, была бы отсечена от самого Самуила и его армии. А там уж можно было если и не продолжать наступление, так хотя бы договориться о перемирии или даже мире на подходящих условиях. Временном конечно. Ведь Византия не может оказаться побежденной, она есть Рим второй, не чета первому, италийскому, давно уже утратившему былое величие, ставшему лишь придатком германского императора Оттона III.

Все это было, все обдумывалось, но пошло прахом. Самуил, войска которого должны были быть далеко отсюда, чуть ли не у Салоник, оказался слишком хитер. Оставив пехоту, он со всей своей кавалерией делал огромные переходы, по возможности меняя лошадей не всегда на лучших, но на свежих. И сумел добраться. Мало того, подошли войска из Софии, Бояны, Перника и из крепостей помельче. В качестве же последнего груза он бросил на свою чашу весов венгерских наемников. Этим было все равно, за что и за кого сражаться, лишь бы не во вред своим землям и за хорошую плату. А царь болгарский не поскупился, щедрой рукой разбрасывая золото тем, кто не поленится протянуть за ним руку.

Не поленились многие. И все три части войска, соединившись, обрушились на воинов империи, застав их во время марша по той самой проклятой Богом дороге. Никаких особых хитростей, засад, новых тактических ходов Самуил не придумал. Может, не смог, а может, и опасался, что новое окажется менее полезным, чем старое и проверенное временем. Предводитель болгар использовал те сильные стороны, что уже были у его войска: боевой дух, преимущество в кавалерии, а еще в той ее части, которая называлась конными стрелками. Теми самыми, которыми всегда славились славянские народы: русичи, венеды и даже болгары. Сейчас это умение несколько приугасло, но даже затухающее пламя костра оказалось способно доставить большие проблемы.

Император не собирался играть со смертью в кости, ставя на кон свою голову. Именно поэтому, когда стало ясно, что битва проиграна, он, оставив пехоту на съедение, пустился в бегство под прикрытием экскувиторов и катафрактов, этих отборных частей конницы.

К некоторому удивлению, войско Самуила не преследовало бегущих. Зато пехота уничтожалась безжалостно, до последнего человека. Вражеский полководец предпочел целиком уничтожить менее подвижную часть войска, давая уйти более подвижной. Пленные… Они болгар не интересовали.

И все же битва была проиграна. Потери велики, стратегическая инициатива вновь полностью перешла к болгарам, да и недовольство охлоса своим императором могло в скором времени перейти от глухого ропота к череде мелких мятежей. А ведь Варда Фока, засевший в Антиохии и на Кипре, с радостью воспользуется любой возможностью. И с Самуилом заключит мир, легко сбросив как выкуп еще сколько-то провинций вдобавок к уже завоеванным болгарами. Это понятно, сам Василий на его месте поступил бы так же.

Что ж, если империя становится слаба на полях сражений, приходится основную тяжесть противостояния переводить в иные сферы. Так уже не раз было, поэтому император не сомневался относительно того, что ему предстоит делать. Задержавшись в Пловдиве на день, дабы убедиться, что крепость готова к осаде, Василий, окруженный верными людьми и экскувиторами, не щадя коней, направился в Константинополь. Меч временно должен был спрятаться в ножнах, а его место занимало перо. То самое, которым пишутся письма и договоры о мире или перемирии. А помочь в этом ему должен тот, кто был абсолютно верен империи вообще и ему лично, да к тому же знал толк в душах человеческих…

* * *

Византия, Константинополь

Велик и могуч Константинополь – Рим второй, Восточный. Это не оспаривается никем – ни врагами, ни союзниками, ни тем более самими византийцами. Крепкие стены, величественные дворцы, сила и мощь расквартированных в городе войск. Да и множество боевых и торговых кораблей в бухте напоминают о том, что сила империи не только на суше, но и на водяной глади. Причем на воде византийцам почти не приходилось терпеть поражений.

Вот только дыхание войны чувствуется даже здесь, в сердце империи. Опасливый шепот о тяжелых поражениях имперской армии под предводительством самого Василия II, слухи о том, что мятежник Варда Фока в своей Антиохии вот-вот снова сунется в соседние провинции… С разговорами и слухами борются сурово, хватая обладателей чересчур длинных языков, сурово наказывая, чтобы у других и мысли не возникло повторять подобное. Плети, вырывание языков для особо разговорившихся. Крупные денежные штрафы, но это только для тех, кто способен заплатить полновесными золотыми монетами.

И оживившиеся обитатели трущоб, городского дна. В последнее время шайки воров, грабителей, наемных убийц усилились, получив подкрепление, втянув в себя немалую толику дезертиров. В основном из псилов, то есть легкой пехоты, что несла в боях больше всего потерь.

Это пополнение было как нельзя кстати. Ведь к предводителям шаек в последнее время стали наведываться неожиданные гости с востока. Манили будущей богатой добычей, но уже сейчас соблазняли золотыми и серебряными кругляшами. Денег было не так много, чтобы отбросить обычные дела вроде грабежей, но достаточно, чтобы не отмахиваться от слов, чтобы всерьез задуматься. А задумавшись, готовиться к тому, чтобы выступить по получении сигнала. Того сигнала, что дадут посланцы Варды Фоки, метящего на императорский трон.

Знал ли о происходящем в его столице Василий II, император Византии? Пожалуй да. Принимал ли всерьез? Такой же ответ. Но еще он осознавал и то, что пока длится столь несчастливо складывающаяся война с болгарами и не подавлен мятеж Варды Фоки – покоя не видать. Империя слабеет, она не в состоянии вести сразу две серьезные войны, одна из которых еще и внутренняя, с противником, знающим изнутри все твои сильные и слабые стороны. А значит, он прав в своем стремлении выскользнуть из охватывающей его паутины.

Стоящий у окна и смотрящий на город Василий несколько раз глубоко вздохнул, набираясь сил перед не самым приятным для него разговором. С тем человеком, что сейчас сидел, перебирал свои любимые жемчужные четки и смиренно ждал, когда его повелитель выскажет свою волю. А ему, императору, придется хотя бы для самого себя признать, что он ошибся. Ошибся в тот момент, когда посчитал мятеж менее опасным, чем войска болгарского царя. И еще тогда, когда потешил свое самолюбие, приказав оскопить Романа Крумида. Не послушал совета, что одно это известие станет для Самуила не устрашающим, а придающим новые силы и усиливающим ненависть к Византии в целом и к нему особенно.

Собравшись с силами, император повернулся к окну спиной и ласково улыбнулся Николаю Хрисовергу, константинопольскому патриарху, второму по влиянию человеку в империи. Уже почти старик, с пошатнувшимся здоровьем, но все со столь же крепким духом и абсолютной преданностью идеям империи. Той самой, что должна была восстановить свое прежнее влияние, выйти на рубежи, существовавшие еще до великого разделения на Рим Западный и Рим Восточный.

– Все поправимо, порфирородный, – используя это титулование, подчеркивающее законность рождения и соответственно власти над империей, патриарх подбадривал владыку империи. Понимал, что обстановка в Византии далека от желаемой. Да и от сколь-либо приемлемой уже тоже далека. – Желаете отвлечься игрой в шахматы перед беседой? – Нет, не желаю. Мы уже проигрываем партию. Ту, которая не на доске, а в жизни, – отрезал Василий, начиная прохаживаться взад-вперед. Резкие его движения показывали, что он с трудом удерживает себя от того, чтобы не выплеснуть свой гнев на того, кто уж никоим образом непричастен к возникшим бедам. – Империи нужен мир. Мне нужен мир. Всем нам нужен мир, иначе начнется то, чего опасались все мои предшественники. Империя распадется на части, останутся лишь ближние к Константинополю провинции. И те со временем растащат алчные псы-соседи.

– Варда Фока пойдет на такое. Лишь бы самому оказаться на троне. Он уже посылал людей к Самуилу. И те были приняты с почетом и уважением.

– Свершилось…

Разом обессилевший базилевс даже не сел, а буквально упал в кресло, которое жалобно скрипнуло под ним. Значит, теперь его враги могут объединиться в единое целое. Самуил умен, он должен понимать, что его болгары не способны удержать за собой не то что всю империю, но даже сколь-либо значимую ее часть. Слишком сложен незримый механизм, который ей управляет, не по зубам он болгарской знати. Их удел царство, но никак не империя. Это понятно не только тут, но и там, у болгар.

А вот разорвать Византию на куски, а остаток отдать тому же Варде Фоке – это Самуил сделает с легкостью. Понимает, что император Варда совсем не то, что Василий II. Неужели действительно все, конец? Нет, он еще поборется! Да и слова патриарха, звучащие сейчас. К ним явно стоит прислушаться.

– У нас есть несколько месяцев передышки, базилевс. Царь Самуил тоже истощил свое войско, его воинам нужен отдых. Самое большое, что он сделает в эти месяцы – возьмет Пловдив. И тем даст нам еще немного столь необходимого времени.

– Для похода на Антиохию и Кипр? – невесело улыбнулся Василий. – Ты не военный человек, Хрисоверг. Узнав о таком нашем походе, Самуил соберет все, что у него есть и рванется к Константинополю, зная, что остановить его мы не сможем. А с другой стороны ударит Варда, вылезший из антиохийских крепостей. И тогда наш разгром будет уже неизбежен. Не знаю, что тогда придется выбрать – смерть или бегство.

– Разве я говорил о походах? Нет, время империи нужно для иного. Для подготовки мирного договора.

– Самуил не будет слушать моих посланников. Он не верит ни империи, ни мне. Царь оскорблен и жаждет мести…

Повисшее молчание довольно долго не решался нарушить ни один из собеседников. Император не хотел вспоминать о собственной ошибке. Ну а патриарх не желал бередить довольно свежие раны повелителя империи. Понимал, что это сейчас ни к чему хорошему не приведет. Однако продолжать тяжелый разговор было необходимо. Поэтому именно Хрисоверг разорвал повисшее в воздухе нездоровое молчание:

– Для мира нужна третья сторона. Посредник, которому бы поверили болгары. Такой, который готов сдержать свои обещания. И кому мы сможем дать нечто, для него ценное.

– Император Оттон Третий? Я бы не стал ему верить. Не ему, конечно, он всего лишь мальчишка. Его матери и бабке, которые на правах регентш управляют Священной Римской империей.

– Я тоже не стал бы, порфирородный. К тому же нам нечего ему дать из того, что не было бы важным для империи. Зато есть Русь и ее князь Хальфдан Мрачный.

– Если это шутка, то она неудачная!

Василий пристально буравил взглядом патриарха Николая Хрисоверга, но не мог найти ни малейшего следа усмешки. Похоже, тот и впрямь был серьезен, предлагая в качестве посредника киевского князя. Но вот причины этого никак не желали укладываться внутри императорской головы. Однако ему их стали излагать, не дожидаясь прямого вопроса.

– Хальфдан будет лучшим выбором из всего худшего, что имеется. Ему поверят болгары, они помнят время князя Святослава. И можем верить мы, пусть и частично. Хальфдан Мрачный сам загнал себя в ловушку честности всем своим недолгим, но ярким правлением. Он может интриговать, убивать противников, отбрасывая все писаные правила и неписаные традиции. Но никогда не станет нарушать данное им слово. Он слишком близок со своими жрецами, чуть ли не один из них. В этом князь Киевский схож с Олегом Вещим. Тем самым…

– Не напоминай о нем! – Василий с такой яростью ударил по подлокотнику кресла, что изукрашенное тонкой резьбой дерево жалобно хрустнуло, пошли змеящиеся трещины. – Захватить столицу империи, взять огромный выкуп и диктовать империи столь унизительный мир… Это невыносимо вспоминать!

– Прошу простить меня за неприятные воспоминания, базилевс. Но их не избежать, когда разговор заходит о россах, – с искренней печалью в голосе повинился Хрисоверг. – Я всего лишь хотел напомнить об их нынешнем повелителе…

– Не извиняйся, Хрисоверг, я это понимаю. И все же избегай упоминания того имени. Да будет проклята его душа, этого жреца-идолопоклонника! Пусть он вечно пребывает в аду, не ведая ни единого мига свободы от мук!

– Как будет угодно порфирородному, – встав, патриарх поклонился владыке империи, после чего вновь устроился в кресле. Стоять ему, в силу почтенного возраста и болезней, было уже сложновато. – Я лишь напоминаю, что слову князя россов, в случае его получения, можно верить. И заплатить у нас есть чем.

– Золото еще есть…

– Его Хальфдан не возьмет, сочтет слишком малой платой. Да и его сокровищница полна, раздувшись от постоянно пополняемой в набегах добычи. Банды этих его варягов рыщут по всем закоулкам, на боевых кораблях рассекают моря и реки. А жаль, – сокрушенно покачал головой Николай Хрисоверг. – Но у нас найдется чем заплатить. И главное, что она, оплата, империи не принадлежит. Но о ней после. Сейчас важнее обсудить посланника.

– Любой бездельник из тех, кто вертится при дворце. Только чтобы был достаточно знатен и не слишком глуп. Все что от него требуется – передать послание. Да с этим любой кентарх, командир центурии, справится!

Хрисоверг привычно удержал себя от видимых проявлений эмоций. Вот уже в который раз он убеждался, что насколько его базилевс одарен в делах военных, настолько далек от дипломатии. Хорошо еще то, что в финансах он разбирался достаточно, чтобы видеть и понимать происходящее в империи.

– Для империи лучше, если предложение князю Хальфдану будет передано через посторонних людей. Но это не главное. Дело в том… Заранее прошу прощения у порфирородного…

– Говори!

– По вашему соизволению. Империя должна быть вечной, а люди смертны. А у вас так и не появилось наследника, вы даже не женаты. Я смиренно прощу прощения, но даже при отсутствии желания долг базилевса…

– Оставим это!

– Не могу, – к удивлению Василия, ослушался патриарх. – Будь положение империи устойчиво, я взял бы на себя грех молчания. Но не теперь, когда власть зашаталась под ударами врагов внешних и внутренних. Вспомните, кто сейчас является вашим преемником. А затем подумайте, к чему он может привести империю? И есть ли иные близкие родственники мужеска роду или женского, но с мужьями, способными взять на себя бремя базилевса?

Последние слова заставили Василия не просто воздержаться от проявления императорского гнева, но и всерьез задуматься. А задумавшись, он вынужден был признать, что Хрисоверг во многом прав.

Наследник трона был слаб. Младший брат Василия, Константин, с детства отличался робостью и одновременно подозрительностью. Войдя же в возраст, постоянно видел вокруг себя следы мнимых заговоров и покушений, вечно требуя от него, Василия, строгих кар. Окажись он на троне в нынешнее непростое время, империя развалится очень быстро. Правитель может быть жесток, но лишь тогда, когда его власть опирается не только на страх и кровь, но и на что-то другое. Нет, патриарх прав, нынешний наследник ни к чему хорошему Византию не приведет.

Дети Константина… О них нельзя было сказать ни хорошего, ни плохого по причине малолетства. Три девочки: Евдокия, Зоя и Феодора. Старшей было всего одиннадцать лет, другие и того младше. Ни о каком замужестве и речи пока не шло. Возможно, стоит заранее обдумать личности будущих мужей, но это дело далекого будущего, а не нынешних дней.

Василий понимал обеспокоенность и патриарха, и иных своих приближенных насчет отсутствия жены и детей, даже внебрачных. Понимал, но ничего не мог с собой поделать. Его абсолютно не интересовали женщины. Да и мужчины тоже. Эта сторона жизни была целиком чужда, и поделать с этим он ничего не мог. Но наследник был нужен. И сейчас не абы какой, а способный хотя бы удержать империю от распада в случае чего. Ведь жизнь воина, которым он небезосновательно себя считал, полна опасностей. Поэтому он и произнес:

– Я не смогу иметь детей. Ты знаешь. Брат слаб, его дочери молоды… Говори, если есть что сказать.

– Есть еще одна ветвь твоей династии, идущей от Василия Македонянина. Ваша сестра Анна, сейчас княгиня Тмутараканская. Она также порфирородная, дитя императора, рожденное во время правления. Ваша сестра тоже имеет право наследовать престол. И у нее уже есть дочь, Мария, доказывающая, что она не бесплодна, что у нее могут быть и другие дети. К тому же она замужем за независимым правителем, пусть и зависимым от нас.

– Потерявший почти всю свою власть изгнанник, зацепившийся за последний клочок некогда принадлежавших ему владений, – презрительно фыркнул Василий. – Он неудачник, проигравший. Орудие в моих руках, озлобленное и пораженное страхом, словно железо ржавчиной.

– Но даже он, базилевс, оказывается более достойным, чем ваш брат. К тому же, случись что, ему уготована не власть, а лишь положение мужа императрицы. Такое случалось. А его соплеменники могут стать отдельными отрядами, преданными престолу хотя бы из-за своей чуждости византийскому двору. У них не будет связей, не будет покровителей, кроме самой императрицы. Императрицы Анны или же ее еще нерожденного сына. Когда-нибудь потом. Лет через тридцать – сорок, которые, как я надеюсь и за что возношу молитвы, вы останетесь живы и здоровы.

Василий умел слушать. И еще был способен обдумывать предложения даже своих недругов. Не говоря уже о столь надежных и верных людях, как сам патриарх константинопольский. И чем дольше он обдумывал сказанное Хрисовергом, тем больше здравого смысла видел. Ведь если выбирать между никчемным братом и умной, деятельной сестрой, то выбор для него очевиден. Ведь интересы императора Василия II и интересы империи есть одно целое.

К тому же умирать он точно не собирался. Это все так, подготовка к самому худшему из возможного, ведь волю богов невозможно предвидеть, что бы на сей счет ни говорили разные демонопоклонники. Славяне же и скандинавы из не принявших истинного Бога и вовсе считают, что люди способны менять уготованные Богом судьбы. Глупцы!

Долгие годы, которые он надеялся оставаться на троне… Может, к тому времени дочери его брата выйдут замуж за достойных их мужчин, а от этих браков будут дети. Мальчики, вырастающие в наследников трона империи. Но все это потом, сейчас же, Хрисоверг прав, Анна будет лучшим выбором. Решено. Вот только…

– Для всех мой брат – соправитель. Пусть на деле это не так, но все же это нельзя не замечать.

– Он отречется, – глядя в пол, тихо произнес патриарх. – Его робость будет тому ручательством. Но я хотел бы поговорить об Анне, вашей сестре.

– Я дал свое согласие.

– Дали, – эхом отозвался патриарх. – Но есть еще и ее муж, князь Владимир. Конечно, вы можете просто приказывать ему. Он полностью зависит от вашей милости, она залог остатков его власти. Но облагодетельствованные таким образом почти никогда не чувствуют себя обязанными. Зато норовят при первой возможности укусить за пятку или вонзить кинжал в спину. Но это поправимо. Выслушайте пришедшее мне на ум, базилевс, и скажите, что вы об этом думаете.

Базилевса откровенно мутило от одной мысли о необходимости столь неприятных шагов. Но разум, закаленный годами правления, брал верх над эмоциями. К сожалению, даже правителю могучей империи не дано отмахнуться от идущих из глубины души чувств. Давать хотя бы тень власти славянину, ограниченному и примитивному варвару… Кровь многих поколений предков кипела. Бунтовала, не желая допускать ничего подобного. Но разум ее подавлял, понимая необходимость принятие сего сложного решения. И до чего хотелось напиться. Оглушив себя крепким вином, забыться хотя бы на время. Только даже этого было нельзя делать. Ясность мыслей жизненно важна, особенно теперь.

– Твои слова мудры, Хрисоверг, – с усилием произнес император. – Вот только почему мудрость так часто имеет горький вкус?

– На все Божья воля, порфирородный. Каждому он посылает испытания, мы должны лишь смиренно принимать их. И делать то, что нам суждено. Вам – хранить империю. Всеми силами и средствами. Мне же – молиться за успех этого благого дела.

– Хорошо, я не стану просто приказывать этому… Владимиру. Он получит то, что даст ему уверенность в собственной значимости. И не только ему, но и всем значимым людям империи. Вот только что именно дать? Если только доверить ему вести переговоры с Самуилом…

– Это было бы опрометчиво, порфирородный, – тяжело вздохнул патриарх, после чего, дождавшись разрешающего жеста, продолжил: – Князь Хальфдан может при виде им же свергнутого предшественника не удержаться от искушения и…

– Убьет? Да. Ты прав, от этих дикарей этого можно ожидать.

– И снова нет, император! Среди росских язычников убийство переговорщика – унизительный поступок. Но от соблазна выставить вашего зятя полным ничтожеством и предателем собственного народа Хальфдан Мрачный не устоит. А это унизит и империю. Сильно. К тому же Самуил если и будет с кем говорить, то с византийским императором, а не с мужем его сестры-соправительницы. Это политика.

Василий II лишь кивнул, соглашаясь со старым и умудренным годами жизни Хрисовергом. Действительно, все может случиться именно так, как он говорит. А это будет плохо для империи. Что ж, не быть Владимиру его полномочным представителем. Тогда остается только одно.

– Во время нашего отсутствия Владимир Тмутараканский будет беречь Константинополь от происков врагов, – медленно, но уверенно вымолвил базилевс. – Ему будет приказано явиться сюда с моей сестрой и в сопровождении всех свободных воинов. А еще лучше – заменим и несвободных на те наши войска, что не слишком надежны.

– Это мудро, – согласился патриарх со своим повелителем. – Славяне чужие в Константинополе, людям Варды Фоки к ним не подобраться. В большинстве случаев их даже не поймут из-за незнания нашего языка. И еще нужен будет ваш приказ о даровании Владимиру громкого звания, помимо положения мужа соправительницы.

– Реши это сам, Хрисоверг, – отмахнулся Василий. – Поручаю тебе все, связанное с этим… делом. У меня же есть иные заботы. Пока что империя находится меж двух огней. И мне предстоит если не погасить их, то хотя бы сдержать на время.