Текст книги "Здесь слишком жарко (сборник)"

Новый мэр города занялся наконец благоустройством кварталов бедноты, и здесь появились скверы, парк, скамейки возле домов и даже детская площадка. Вдоль пешеходных дорожек высадили деревья. Поначалу многие из них выломали или подожгли, скорее всего – подростки из близлежащих домов, не привыкшие к виду деревьев. Но часть деревьев все же уцелела, и местные привыкли к ним так же, как и к саду, который разбил Марк, и уже никто их не ломал и не поджигал.

Белла

Одни считали ее слишком скромной. Другие – слишком вздорной. Третьи и вовсе считали ее дурой. Возможно, ее так воспринимали потому, что ей всегда больше всех было нужно, и она постоянно и везде боролась за справедливость.

В детстве, она бесстрашно дралась с мальчишками за право кошек на существование.

Мальчишки кидали в кошек камни и стреляли из рогаток стальными шайбами. Изюминка этой забавы заключалась в том, чтобы точно попасть кошке в голову. В этом случае, животное валилось на землю, как подкошенное, под восторженные аплодисменты зрителей и торжествующие крики самих стрелков.

Однажды став на защиту кошки в буквальном смысле слова грудью, она получила первое свое боевое крещение – железный гвоздь попал ей в руку чуть выше локтя, оставив метку на всю жизнь.

О слабых она заботилась и в школе, где, помимо прочего, была передовицей и по сбору макулатуры, и по сбору металлолома. Ей с детства нравилось опекать стариков и инвалидов. Ее все любили, но при этом почему-то считали странной.

Как-то в 8 классе у них появился очень близорукий юноша. Он тоже ни на кого не был похож, и одноклассники развлекались тем, что забрав у него очки, засовывали ему то в портфель, то в парту огрызки яблок и прочую дрянь, заставляя искать очки то в парте, то в портфеле.

Эта идея принадлежала одному из парней по имени Сергей – высокому красавцу-блондину, который был признанным неформальным лидером.

«Верни ему очки», – сказала тогда Белла очень тихо, вплотную приблизившись к Сергею.

Непонятно почему, но Сергей тут же ее послушал и вернул парню очки. Больше над этим парнем никто не издевался.

Ее знала вся школа, эту лохматую девочку небольшого роста, с большими, выразительными глазами. Она мечтала быть врачом и семь раз поступала в медицинский институт, но так и не поступила, хотя сдавала все экзамены. То не хватало баллов, то не проходила по конкурсу, но врачом она так и не стала.

Она работала в детском саду, в больнице в доме престарелых. Ее душевного тепла хватало и детям, и инвалидам, и старикам – всем, кто больше всего в этом тепле нуждались.

В годы перестройки она сначала появилась в первых рядах народного фронта, но спустя какое-то время сцепилась с руководством из-за оппортунизма и коррумпированности последнего, а потом, разочаровавшись, вдруг вспомнила что она еврейка и примкнула к только организовывавшемуся тогда еврейскому объединению.

Здесь, отдавая должное ее энергии, Беллу избрали в совет, как тогда называлось это объединение – центра еврейской культуры. Здесь она заведовала отделом социальной помощи и заботилась о больных и стариках. Для нее это была не просто должность. Она навещала больных и престарелых, умудряясь совмещать общественную деятельность со своей основной работой. При этом она стремилась помочь каждому чем только могла и постоянно выдвигала какие-то инициативы как эту помощь сделать еще более эффективной.

С этими инициативами она постоянно обращалась как к руководству общины, так и во всевозможные учреждения города. Солидные люди отмахивались от нее, как от назойливой мухи, или морщились при ее появлении, как от зубной боли. Она им мешала, отвлекая от серьезных дел.

Но Белла не унималась и все чего-то добивалась, причем не для всех сразу, а каждый раз для какого-то конкретного человека или семьи. Похоже, у нее было достаточно времени и сил для всех, кроме самой себя.

Она была одинока и по-прежнему жила с матерью. Семью ей заменяли кошки и собаки, которые странным образом жили вместе на редкость дружно. Четвероногими была полна их с матерью и без того крохотная квартирка. Казалось, она собирала кошек и собак со всего города – кормила, лечила и уже не представляла своей жизни без них. Мать зная слабость дочери к животным, терпела.

Между тем, конфликт Беллы с председателем быстро перерос в открытое противостояние и она начала борьбу с коррупцией уже в самом центре еврейской культуры.

Как партизан, она неожиданно появлялась на каждом мероприятии центра и начинала неумолимо обличать, задавая вопросы во всеуслышание прямо в лоб: где деньги, выделенные на закупку дорогих лекарств? Где обещанная материальная помощь старикам?

Ей пытались заткнуть рот, навсегда закрыть в психушке, угрожали физической расправой, но все было бесполезно. Во-первых, она была популярна – ее любили за честность, доброту и открытость. Во-вторых, она, похоже, никого и ничего в этой жизни не боялась.

Подобно вьетнамским партизанам, она выживала в любых условиях и продолжала свою войну против несправедливости.

С годами она становилась все более набожной. Стала посещать занятия по Торе, организованные в синагоге для женщин. Начала носить широкополую шляпу и длинное платье. И вскоре пришла к выводу, что ее место на Святой Земле. А решив так, быстро оформила документы и вместе со своей уже престарелой матерью отправилась в Израиль.

Прилетев в Израиль, она какое-то время жила в благополучном Рамат-Гане, снимая здесь вместе с матерью квартиру.

Но размеренная жизнь среди израильских бюргеров была не для нее, и она отправилась в самую гущу событий, поселившись в одном из еврейских поселений Сектора Газа, со всех сторон окруженном арабскими деревнями и лагерями беженцев.

Газу она выбрала не случайно. Попав сюда случайно на экскурсию, она была в восторге от увиденного. «Это настоящий рай, который построили евреи!» – воскликнула она, увидев еврейский поселок Неве Дкалим. Она восхищалась ухоженными лужайками, красивыми пляжами и комфортабельными гостиницами, построенными здесь.

При этом она и не подозревала, что те же евреи, построившие здесь рай для себя, создали совсем рядом вполне реальный ад для своих соседей-арабов. Ад был ровесником государства Израиль и находился здесь же – на некогда самой плодородной земле Палестины, славившейся своими апельсиновыми садами. Обитатели ада – полтора миллиона бывших жителей Яффо, Лода, Рамле и других когда-то арабских городов Израиля, в большинстве своем жили без водопровода и канализации, в лачугах из жести или мазанках, больше напоминавших норы, нежели человеческое жилье.

Но Белла любовалась красотами еврейского рая и не замечала палестинского ада. И пока она любовалась еврейским раем, у нее созрело решение – нужно ехать сюда, защищать этот оазис от арабов.

Она выделялась и никуда не вписывалась даже здесь, эта уже немолодая, одинокая женщина с библейской внешностью и трогательно-добрыми огромными глазами, жившая со своей престарелой матерью в одном из вагончиков района караванов в поселении Йоэль.

Вместе с тем, живя здесь, она была совершенно счастлива. Ей нравилось дивное, мистическое зрелище, открывавшееся с вершины холма, на котором они с матерью жили в караване. Дымка тумана, будто занавеска, то скрывала, то снова открывала красноватые холмы.

Зимой после дождя здесь часто можно было увидеть радугу, которая будто была перевернута и лежала на земле.

С одной стороны были живописные холмы до самого горизонта. С другой – море. И если долго стоять и смотреть на открывшуюся взгляду панораму, то можно было увидеть много всего, чего не увидишь в обычной жизни. Тысячелетия накатывают вдруг и обрушиваются на тебя, как волны, унося сознание не то вверх, в неведомое, не то – вниз, в прошлое. Кажется, еще мгновение, и на одном из холмов увидишь кого-то из библейских пророков.

Глядя на равнины и холмы этой земли и вдыхая аромат цветов на ухоженных лужайках, хотелось просто жить и, не отрываясь, созерцать этот прекрасный и таинственный мир. Но суровая действительность на каждом шагу заявляла о себе громко и бесцеремонно.

Идиллия заканчивалась сразу же за забором еврейского поселения, которое не перепутаешь ни с чем другим. О том, что это еврейское поселение, можно было сразу узнать по высокому забору, сваренному из тонких, но прочных стальных прутьев с щедро намотанной и поверху, и по низу колючей проволокой; по блокпостам на въезде, круглосуточно охраняемых солдатами.

Забор ограждал поселение со всех сторон. Попасть сюда, так же как и выехать отсюда, можно было только через блокпост. Охрана поселенцев, видимо не слишком доверяя солдатам, выставила свои собственные патрули. Машины службы безопасности поселка круглосуточно объезжали забор по всему периметру.

Однако внутри поселка было просторно, тихо, зелено и ничто не напоминало о ненависти за его пределами.

Вся территория поселения делилась на несколько частей. Группа одноэтажных домов и двухэтажных вилл, облицованных дорогим камнем, с ухоженными лужайками возле дома, создавали ощущение некой идиллии благополучия. Границей каждой виллы вместо забора служила затейливо выложенная из круглых камней низенькая ограда. Вход в дом украшали декоративные живые изгороди из виноградной лозы – символа еврейского присутствия.

Несколько соседних холмов были украшены новыми двухэтажными домами. К каждой квартире первого этажа, расположенного на земле дома, примыкал небольшой участок, служивший хозяевам садом. Последний этаж представлял собой пентхауз. Здесь также можно было отдохнуть после работы с друзьями не хуже, чем в саду, и строительные подрядчики, продававшие квартиры в этих домах, неизменно это подчеркивали.

Одинаковая одежда жителей поселка создавала ощущение униформы, и делала живущих здесь похожими друг на друга. Иногда даже казалось, что все они на одно лицо. Мужчины в вязаных кипах, белых рубашках и черных брюках носили бороды и почти все без исключения были в очках. Женщины носили длинные платья и платок, либо замысловатый головной убор, и казалось, что они стараются быть как можно незаметнее, но при этом взгляды у них были цепкие.

Дети у них тоже были похожи друг на друга: в одинаковых белых рубашечках и черных брючках, многие тоже почему-то в очках и с выдающимися вперед белоснежными передними зубами, которые торчали из полуоткрытых ртов, и делали их похожими на кроликов. Старшие учились в военизированных ешивах, а после 18 лет пополняли спецподразделения израильской армии.

Помимо домов и вилл, в поселении имелось два магазина и еще несколько киосков, две ешивы для мальчиков и религиозная школа для девочек, три миквы и пять синагог. В одной из синагог собирались восточные евреи. В другой – европейские. Представители ХАБАДА захотели иметь собственную синагогу и молились отдельно. Для живших здесь прозелитов была своя синагога. Молодежь поселения тоже предпочитала молиться отдельно.

Почти в самом центре поселка, располагался местный совет. Это были убогие строения, наподобие караванчиков, и лишь по табличке снаружи можно было догадаться, что это именно то место, где принимаются самые важные решения о жизни поселка.

Во главе поселения стояли два раввина – рав Ашер и рав Йоханан. Первый – ашкеназ, второй – сефард. Они учили Торе в местных ешивах, и их авторитет был непререкаем.

Все работавшие в местном совете, приходили и приезжали на работу из вилл и дорогих домов. Те из поселенцев, кто не работал в местном совете, учили Торе либо в самом поселении, либо ездили в Иерусалим или Рамат Ган – там находился религиозный университет, который имел гораздо больше общего с ешивой, нежели с высшим учебным заведением. И создавалось впечатление, что все население поселка либо учило Торе, либо ее же изучало.

Исключение составляли буквально несколько человек, которые работали инженерами за пределами поселка, врач, заведовавший местной поликлиникой, медбрат и медсестра, а также несколько семей которым принадлежали теплицы, завод по переработке винограда и маслобойня.

Это хозяйство составляло настоящую промзону поселения. Но работали здесь в основном арабы из ближайших деревень. Эти же арабы построили сам поселок и другие поселения в округе. Даже синагоги в поселке были построены руками арабов. Труд арабов стоил, как минимум, в разы дешевле еврейского. К тому же, им не нужно было оплачивать ни отпуск, ни расходы на оздоровление, вообще ничего из того, что по закону положено платить гражданам Израиля. Их боялись и ненавидели. Но законы экономической целесообразности, или попросту выгоды, были так же беспощадны как и физиологические. Поэтому, несмотря на открытую неприязнь, ненависть и казавшуюся уже вечной вражду к арабам, евреи разрешали строить им для себя поселки, дороги и работать в принадлежавших им теплицах.

Впрочем, ненависть была взаимной. Арабы ненавидели евреев не меньше, но были вынуждены строить роскошные виллы, дома, забор и даже синагоги для евреев на земле, которую считали своею, поскольку в соседних арабских городах и деревнях не было не только промышленных зон, но даже канализации и водопровода. А большие семьи нужно было как-то содержать. И они работали тут, утешая себя мыслью, что рано или поздно все здесь все равно будет принадлежать им.

Особую категорию жителей поселка составляли прозелиты и новые иммигранты. Они жили в караванах, заменявших им дом. Караваны стояли как-то особняком и выделялись, создавая диссонанс виллам и просторным домам.

Резким контрастом с остальными жителями поселка являлись и сами обитатели караванов. Это были в основном «русские», как здесь называли выходцев из России и еще несколько иммигрантов из Америки, один из которых по имени Барух не желал говорить ни на каком другом языке кроме иврита, и две девушки – одна из Голландии, другая из Франции. Обе в разное время решили вдруг что они – еврейки и отправились в Израиль. В поселении они прожили уже несколько лет в ожидании гиюра. Все это время они учили Тору с женой рава Ашера, а в остальное время работали: одна, бывшая медсестра из Голландии, – на кухне, вторая – учительница младших классов из пригорода Парижа – убирала и мыла служебные помещения и туалеты в поселковом совете. Так они жили уже несколько лет и покорно ждали, когда наконец им разрешат стать еврейками.

В отличие от остальных жителей поселка, жившие в караванах прозелиты и иммигранты белые рубашки носили лишь по субботам и праздникам, и вместо туфель ходили в кроссовках. Несмотря на молодость большинства из них, почти все носили длинные бороды и ходили лохматыми, так что кипа терялась в их черных и рыжих шевелюрах. Элегантным брюкам они предпочитали в повседневной жизни джинсы или штаны типа бермуды из которых торчали кисточки – «цицит» на иврите – как напоминание о 613 заповедях, полученных евреями от Творца на Синае.

Их было здесь человек пятнадцать, самых стойких. Лет десять назад здесь возник целый караванный поселок. В то время тут можно было встретить евреев со всего мира. Здесь были иммигранты из Аргентины, Штатов, Канады, Британии и, конечно же, из бывшего СССР.

Они приезжали сюда со всего мира по зову еврейской души, прилежно штудировали иврит и старательно учили Тору, с перерывами лишь на еду и сон.

Однако остались лишь единицы – самые стойкие. Кто-то не выдержал соблазнов городской жизни в крупных городах, кто-то начал учиться и из-за расстояний переселился в Иерусалим и Тель-Авив, и вспоминали теперь поселок лишь как романтический эпизод своей юности. А кто-то просто не выдержал особенностей караванной жизни.

Зимой, когда дул сильный ветер, обитателям вагончиков казалось, что кто-то невидимый и могущественный изо всех сил трясет их пристанища, в которых они жили.

Зимой здесь было холодно, а летом жарко. Но тех, кто остался, это обстоятельство не смущало. Казалось, что они лишь числятся живущими в этих караванах, а сами живут какой-то особой, неведомой для окружающих жизнью. В этой жизни для них все было логично и подчиненно совершенно ясной цели.

Да и жили они здесь в основном по субботам, и лишь в перерывах на молитвы. В остальные же дни они с утра до ночи находились в ешиве – вагончике с книгами, где они учили Тору, Галаху, книгу поучений отцов и другие священные для евреев книги под руководством кого-нибудь из раввинов.

Здесь же жила и Белла со своей матерью. Если не считать всех этих различий, то жизнь обитателей Йоэля проходила примерно одинаково. По субботам женщины зажигали свечи, и пока мужчины молились, хлопотали по дому, разумеется, в рамках того, что было дозволено Шаббатом. Потом вся семья собиралась за столом, где глава семейства освящал молитвой вино и специальный шаббатний хлеб-халлу. Потом начиналась церемония омовения рук, а после все члены семьи читали молитвы, делали по глотку освященного вина или виноградного сока, если это были дети, и приступали к трапезе. Утром они всей семьей отправлялись в синагогу, где читали очередную главу Торы и молились. Затем возвращались домой, снова ели. Затем шли в синагогу для полуденной молитвы. А вернувшись после молитвы домой, садились за трапезу, как предписывал обычай.

Для тех, кто жил в караванах, в специально выделенном вагончике кто-нибудь из равов также освящал шаббат.

Часто жителей караванов приглашали на встречу шаббата в семьи поселенцев. Согласно традиции, пригласить в гости на шаббат нуждающегося еврея считалось благом и поселенцы охотно следовали этой традиции, желая приобщиться к благам.

В перерывах между едой и молитвами, ближе к вечеру на исходе субботы, жители Йоэля целыми семьями гуляли по просторам поселка.

Времена, когда дети и взрослые беззаботно гуляли в шаббат по соседним холмам безвозвратно прошли. Самые отчаянные из жителей поселка не решались теперь на подобные экскурсии даже в сопровождении автомата, который тоже уже не гарантировал полной безопасности. Забор четко обозначил границу поселения.

Шаббат заканчивался молитвой, по окончании которой молящиеся желали друг другу хорошей недели и расходились по домам, готовясь к будням.

Так же они проводили почти все праздники и так было до тех пор, пока правительство не приняло решение об эвакуации Йоэля и всех остальных поселений в секторе Газа.

Эта эвакуация знаменовала крах титанических усилий по утверждению еврейского присутствия в Газе и на Западном Берегу Иордана. Несмотря на колоссальный энтузиазм поселенцев и огромные дотации, эти поселения со временем превратились в непосильное бремя как для экономики, так и для армии.

За время противостояния евреев и арабов, по обе стороны забора выросло новое поколение. И за это же время лагеря беженцев, жители которых в 1948 году бежали или были изгнаны из своих домов в Яффо, Лоде, Рамле, Хайфе, превратились в густонаселенные города, а поселения, призванные утвердить право евреев на эту землю, оказались со всех сторон окруженными арабскими деревнями. Повсюду – и справа, и слева – виднелись новые постройки в лагерях беженцев.

С территорией Израиля Йоэль был связан теперь одной единственной дорогой, ездить по которой разрешалось только евреям. Ничто не говорило о том, что дорога предназначенная только для евреев. Лишь тщательно охраняемые блокпосты и ограждения с колючей проволокой вдоль шоссе говорили о том, что это не просто дорога.

Да еще то, что по дороге в обе стороны двигались машины только с израильскими номерами.

Арабы – жители территорий, ездили в объезд, через арабские деревни. Дорога для евреев прошла по землям, принадлежавшим до этого палестинцам. Когда строили эту дорогу, работы тщательно охранялись. Любые попытки воспрепятствовать строительству жестко подавлялись армией. Жителей окрестных деревень и израильских анархистов солдаты разгоняли с помощью резиновых пуль и слезоточивого газа. Если это не помогало, в ход шли дубинки, приклады и обутые в армейские ботинки ноги солдат.

Не раз и не два, под вечер или глубокой ночью в деревню врывались агенты общей службы безопасности ШАБАК при поддержке солдат и арестовывали наиболее активных участников протеста – благо, технический прогресс не стоял на месте, и помимо осведомителей, скрытые камеры снимали на пленку всех.

Сила была на стороне евреев, но противостояние не прекращалось ни на один день, и именно дорога стала линией фронта, разделявшей поселенцев-евреев и их соседей-арабов.

Молодежь из арабских деревень кидала камни в жителей поселка, проезжавших ежедневно по дороге в израильские города – главным образом, в Тель-Авив и Иерусалим, где они работали, делали покупки, или навещали родственников, а вечером или на следующий день возвращались обратно.

Несколько поселенцев были убиты на этой дороге, хотя практически все они были вооружены автоматами и стреляли не колеблясь.

Армия и полиция жестоко мстили за нападения на поселенцев. Они устраивали рейды в соседние арабские деревни, арестовывали подозрительных и для устрашения разрушали дома тех, кто был причастен к нападениям на поселенцев.

Не оставались в долгу и сами поселенцы. Ночью, а иногда и днем они вырубали и поджигали оливковые рощи, принадлежавшие жителям арабских деревень, нападали на палестинских фермеров, строили форпосты на землях, принадлежавшим арабам.

На месте уничтоженных маслин, поселенцы сажали виноград – символ еврейского присутствия. Таким образом они пытались утвердиться на этой земле. Самым поразительным во всем этом было то, что уничтожали маслины и нападали на арабских крестьян те же люди, которые усердно, чуть ли не сутками напролет учили Тору и были уверены, что соблюдают все ее заповеди, в том числе – любовь к Земле и почитание ее плодов.

Поселенцев армия и полиция почти не трогали, в основном охраняя. Общественное мнение в Израиле тоже было в основном на стороне поселенцев. Тем не менее, поселок все больше и больше напоминал осажденную крепость, а стычки между армией и палестинскими партизанами все чаще превращались в арену кровопролитных схваток. И уже ни вылазки поселенцев, ни репрессии армии не могли изменить сложившейся ситуации. И стремительно из форпоста охраняющего границы Израиля, как их поначалу называли, поселки типа Йоэля оказались в ситуации, когда их самих нужно было охранять. Демографическую ситуацию поселенцам также не удалось изменить.

Кольцо арабских городов и деревень вокруг Йоэля и ему подобных поселков неумолимо сжималось. И когда с минаретов вокруг Йоэля муэдзины звали правоверных на молитву, казалось что вот-вот от этой мощной волны рухнут стены домов в поселке и едва ли кому-нибудь в этот момент пришла бы в голову мысль, попробовать перекричать молитву прославляющую Аллаха. А поскольку Йоэль и остальные поселения в секторе не имели уже никакой ни тактической, ни стратегической ценности и были лишь обузой для армии, решено было передать их режиму автономии, который справлялся с заботой об интересах Израиля гораздо лучше, нежели поселенцы.

Так, по-видимому, размышляли в правительстве. Поселенцы же смотрели на предстоящую эвакуацию по разному. Одни были готовы принять решение правительства. Другие, особенно молодежь, воспринимали ее как катастрофу.

Больше всех переживали по поводу предстоящей ликвидации поселения обитатели караванов. Они жили без сомнений в правильности своего выбора, и известие об эвакуации поселения поначалу восприняли лишь как еще одну проверку на прочность. Слухи о выселении циркулировали уже давно, еще со времен Осло. Но они пережили Рабина, выстояли под давлением всего мира, выстоят и на этот раз. И эта земля вокруг Йоэля рано или поздно также будет принадлежать евреям. Несмотря ни на что. Так написано в Торе. Они верили в это.

Старались жить так же как и прежде, как будто и нет предстоящей ликвидации поселения и сами поселенцы. Но тот, в кого они верили и на кого больше всего надеялись, беззастенчиво предал их.

И вот уже план эвакуации их поселка утвержден. Крупные компенсации, выделенные правительством, были призваны сделать поселенцев более сговорчивыми. В свое время, их привлекли сюда не только заповеди Торы, но и высокие стандарты жизни за небольшую цену. Виллы и просторные квартиры в элитных домах стоили здесь несравнимо дешевле, нежели в самом Израиле.

Теперь им предлагалось сменить эти уже обжитые виллы и квартиры на элитное жилье в центре Израиля, либо переселиться в еврейские анклавы Западного Берега. Начался торг между руководством поселений и правительством по поводу условий и размера компенсаций.

Между тем, правительство определило поселенцам срок для добровольной эвакуации.

Все это время Белла ездила по всему Израилю, собирая подписи и организовывая демонстрации в поддержку поселенцев. Ее скромного пособия как раз хватало на эти поездки по всей стране.

Она пыталась говорить с солдатами, пытаясь убедить их в том, что еврей не выселяет еврея. Она добивалась встречи с премьером и ездила на встречи с парламентариями, пытаясь повернуть историю если не вспять, то хотя бы в более благоприятное для поселенцев русло.

Слушая ее, они все – и солдаты и парламентарии и сами поселенцы – снисходительно улыбались. Их всех смешил ее русский акцент и те ошибки, которые она делала в ивритских словах. Их смешили ее нелепая широкополая шляпа и пестрое платье, никак не гармонировавшее с ее скорбным выражением лица. Их смешила ее наивная, детская вера в справедливость и такая же детская манера, с которой она отстаивала свои убеждения.

А она, в свою очередь, не понимала безразличия людей. Ведь мир рушился, а люди были совершенно глухи и безразличны к этому, и она не понимала, как такое может быть. Ей было совершенно невдомек, что у людей могут быть еще и другие проблемы.

Об ипотеке она знала лишь по информации сохнута и министерства иммиграции, а о многом она и вовсе не знала. Ей было не до того. Например о том, что целые семьи выбрасывают из квартир за долги, выкидывая вместе с ними и их жалкие пожитки. И что таких семей в Израиле уже больше чем поселенцев. Не догадывалась она и о том, что и те, кто выкидывал, и те, кого выкидывали, в подавляющем большинстве случаев были евреями. Неведомо ей было и то, что каждый пятый житель страны не может свести концы с концами каждый месяц, или проще говоря, живет за чертой бедности. Не видела она и нищеты царящей в арабских деревнях и лагерях беженцев вокруг. Она просто не думала об этом, потому что весь мир теперь делился для нее на евреев и гоев. И поэтому уничтожение маслин она воспринимала как защиту земли, которая здесь вся дана евреям от Господа, а рейды против палестинцев – как защиту евреев от арабского террора…

Для нее теперь все было просто и логично, и весь мир делился на тех, кто хотел этот мир сохранить и на тех, кто хотел его разрушить.

Ей было невдомек, что для тех, за кого она боролась сейчас, и с кем себя отождествляла, она и такие, как она были чем-то между просто евреями и неевреями. И поэтому она не слышала даже молитвы, прославляющей могущество и силу Аллаха, которая усиливалась с каждым днем по мере того, как росло количество минаретов вокруг, и каждый день обрушивалась на поселок подобно гигантской волне. Она не замечала даже того, что для рава Ашера и Йоханана, деливших весь мир на хороших евреев, живущих в поселке и соблюдающих Тору, просто евреев и неевреев, она была чем-то между евреями и неевреями.

Чего-то она не видела, чего-то не понимала, а что-то, не хотела ни видеть, ни понимать.

Главным для нее было не допустить ликвидации еврейского анклава в Газе, потому что за ним неумолимо последует новая Катастрофа.

Накануне эвакуации поселок был похож на осажденный город, накануне сдачи врагу. Большинство вилл и домов опустели, их обитатели давно уже перевезли свои вещи в другие поселения, которые пока еще не эвакуировали, либо перебрались в Израиль.

Теплицы теперь смотрелись как-то сиротливо, но часть домов и караваны превратились в готовящиеся к осаде укрепления. Сюда съехалась молодежь поселенческого движения со всего Западного Берега. Вместе с местными, они готовились держаться до конца.

Оборона поселка состояла из двух линий. Первая – внизу, возле домов. Здесь расположились юноши в вязаных кипах и девушки в длинных платьях. Все они теперь были не в белых рубашках и кофтах а оранжевых майках, символизировавших их готовность стоять до конца. Они уселись на землю возле домов и категорически отказывались уходить с занятых позиций. На крышах домов и вилл расположились самые отчаянные из защитников поселка. Здесь же, на крыше совета, они разместили огромные плакаты с призывом к армии не выполнять приказы. Готовясь отбивать попытки солдат насильственно выгнать их из поселка, они затащили на крышу доски, колючую проволоку и арматуру, дабы сделать свою позицию более неприступной для атакующих.

Офицеры прибывших в поселок частей армии и полиции призывали поселенцев соблюдать закон и освободить занятые помещения. Но после неоднократных попыток увещевания поселенцев, армия и полиция решились на штурм.

Сразу к домам солдатам прорваться не удалось. Поселенцы, как раки клешнями, сцепившись за руки, легли на землю у входа в дома и солдатам приходилось тащить их как брёвна в сторону. Но как только солдаты оттаскивали их, они тут же возвращались, пытаясь восстановить разорванную цепь. Ситуация накалялась и в ход пошли кулаки с обеих сторон, приклады, дубинки и доски. Наиболее воинственных поселенцев заталкивали в специально подготовленные автобусы.

Белла и другие прозелиты тоже были в цепи. Поначалу она пыталась увещевать солдат. Но те лишь снисходительно ухмылялись. Тогда она вместе с другими иммигрантами присоединилась к живой цепи возле домов. Ее несколько раз оттаскивали в сторону и кидали на землю. Но каждый раз она, то хромая, то вовсе на четвереньках возвращалась в цепь.

В пылу борьбы, солдаты растоптали ее шляпу, на ее лбу появилась огромная ссадина и сильно болели ушибленные бедро и колено. Но, превозмогая боль, она каждый раз возвращалась в строй.

Наконец солдатам удалось прорваться к домам. Тогда находившиеся на крыше поселенцы подожгли все что имелось в их распоряжении.

Солдатам пришлось отступить, и тогда в дело вступили пожарные с водометами. Под прикрытием мощных потоков воды солдаты поднялись, наконец, на крышу, несмотря на отчаянное сопротивление обороняющихся, и стащили оттуда оставшихся защитников поселка.

К вечеру, полицейские и пограничная стража очистили поселок от всего живого, вывезя всех поселенцев.

Прошло несколько недель. Большинство домов в Йоэле были разрушены бульдозерами, а территория поселка перешла под контроль армии и готовилась к передаче властям Автономии.

И тут над несколькими уцелевшими караванами, где жила Белла с матерью, вдруг взметнулся желтый флаг с шестиконечной звездой, а перед караванами была установлена огромная табличка с надписью на иврите – Йоэль.