Текст книги "Здесь слишком жарко (сборник)"

Бывший гуру

Провожая своих гостей, Аркадий все повторял одну и ту же фразу: моя жена – это просто чудо. При этом он как-то беспомощно потирал руки и улыбался жалкой, натужной улыбкой. В этот момент он был похож на старого, местечкового еврея, жалкого и одинокого. За его фальшивым восторгом явно сквозили страх и растерянность. Но у него не было для этого ни сил, ни мужества, чтобы признаться себе в реальном положении дел, и он стоял с идиотской, восторженной улыбкой и так же идиотски-восторженно восхвалял свою чудо-жену, хотя она не имела никакого отношения ко всему предшествовавшему разговору.

Казалось, весь этот спектакль был рассчитан именно на нее. Оно так и было в действительности. Затылком он чувствовал, что она внимательно за ним наблюдает, за каждым его жестом, за каждым его словом, движением лица, или поворотом головы. Ее внезапные появления и постоянно вопрошающий взгляд сильно угнетали его в последнее время. Незаметно приоткрыв дверь, она украдкой наблюдала за его разговорами с посетителями, опасаясь, что что-то пойдет не так, и в этот момент она напоминала маленькую собачонку, бесстрашно защищающую своего большого хозяина.

А он при ее появлении, чувствовал себя незадачливым школьником, застигнутым врасплох матерью или учительницей. Он не знал, в чем виноват перед ней, но был абсолютно уверен, что его вина будет выявлена и доказана, после чего он будет опозорен и наказан.

В последнее время он сильно тушевался в ее присутствии, чувствуя себя дворняжкой, которую подобрали на улице и теперь кормят из милости.

Сам того не замечая, он растерянно потирал руки, как будто ему было холодно и напряженно ждал, когда же гости уйдут. Когда гости уходили, ему все казалось, что в их взглядах и выражении лиц была скрытая насмешка. Впрочем, может быть это ему лишь показалось?

Закрывая за гостями дверь, он иногда ощущал как невыносимо ноют у него затылок и плечи. Боль была какой-то унылой, как ожидание ее тревожных вопросов: «ну, как?», «ну, что?»

Когда она задавала свои вопросы, он начинал чувствовать досаду на нее, хотя без жены, которая никогда и ни в чем его не упрекала, он давно бы уже пропал здесь.

Это была ее идея – собрать группу наподобие той, что была у него в прежней жизни. Только сейчас он понял, насколько идиотской была эта затея. После каждого такого начинания он еще острее чувствовал собственную беспомощность, ненужность и…. зависимость от нее.

При всей своей безудержной самовлюбленности, он прекрасно осознавал, что обанкротился как личность, как профессионал, как мужчина, и единственным его достоянием была его жена, которая умела все: она стригла, красила, делала маникюр и педикюр и еще успевала продавать косметику. И ее доходов вполне хватало на жизнь в хорошем районе в самом центре.

В последнее время ему казалось, что в его жизни незримо присутствует он сам и еще кто-то, и этот кто-то все больше действовал ему на нервы, потому что все время утешал и ободрял его, но делал это крайне неумело – ложь была очевидна, и сам этот некто, казалось, был соткан из сплошной лжи.

Тот, кого он утешал был состарившимся звездным мальчиком, из тех, кого переполняли бесчисленные амбиции и в ком души не чаяли родители. Они заканчивали с золотой медалью школу, перебирали престижные вузы, уверенно заходили в любые двери, всегда были на виду, вызывая всеобщие зависть и восхищение.

Обласканные жизнью, они, как бенгальские огни, сыпали вокруг себя холодные искры своих нереализованных талантов, не замечая времени, пока однажды не натыкались на старость.

Старость, будто ехидный и безжалостный ростовщик, предъявляла незадачливому звездному мальчику счет, заставляя платить за все сразу.

Ему казалось несправедливым, что жизнь требует оплаты именно в тот момент, когда он оказался полным банкротом и от него абсолютно ничего не осталось. Но именно в этот момент пришлось платить за все сполна.

Его отец занимал высокую должность в министерстве транспорта. Мать была еврейкой, но благодаря фамилии и авторитету отца об этом мало кто знал и редко вспоминали. Мать не чаяла в нем души и жила, фактически, лишь ради него, и он довольно быстро уверовал в то, что весь этот мир создан лишь для него и для того, чтобы им восхищаться.

Он легко и радостно прожил первые семнадцать лет своей жизни. Впоследствии же он поменял как минимум четыре ВУЗа, нигде долго не задерживаясь. Мать оправдывала его тем, что любой институт слишком тесен для его талантов и ему очень нравилась эта ее версия. Он настолько вошел в роль звездного мальчика, сгибающегося под бременем собственных талантов, что любое усилие стало его тяготить и развалясь где-нибудь в кресле, он вальяжно рассуждал о том, что еще не нашел свое высшее предназначение, а заниматься чем попало не желает.

Однако подойдя к двадцати пяти годам, он понял, что пора остепениться. Где-то к двадцати семи он закончил медицинский, получив диплом психиатра. Но однообразная работа где-нибудь в больнице или поликлинике претила ему, и он вскоре занялся главным делом своей жизни – поиском своего высшего предназначения.

В процессе поиска он успел трижды жениться и ото всех браков у него были дети. Романы его были бурными, но непродолжительными. В процессе разводов он всегда чувствовал безоговорочную поддержку матери, которая утешала его и защищала от жестоких и коварных женщин, так несправедливо обидевших ее сына.

К тому времени отец перестал с ним разговаривать, считая его тунеядцем и асоциальным элементом, но, тем не менее, продолжал помогать в трудных ситуациях. А таких было немало. Так, например, он решил писать диссертацию и рьяно взялся за дело. Он видел себя новым Фрейдом, надеясь преподнести миру новую теорию или что-то в этом роде. Но прошло три года, а он, так ничего и не написав, в конце концов вылетел из аспирантуры и стал практиковать при санаториях в Крыму.

Однако спокойная жизнь очень скоро стала тяготить его. Ему не хватало в его новой деятельности чего-то – какого-то компонента, без которого жизнь становится совершенно пресной и безвкусной. А ему хотелось быть новатором, подвижником и он решил пойти наперекор устоям.

Обращались к нему пациентки, и он лечил их по Фрейду, видя корень всех бед в сексуальных расстройствах. Когда Фрейд не помогал, он лечил своих пациенток в постели. Так он познакомился с тремя своими женами, в их числе – и с нынешней.

В то время он бесстрашно спускался в бездонный подвал человеческого сознания и творил чудеса. Пациентки его боготворили – он утешал их как мог до тех пор, пока о его методах лечения не стало известно начальству. Разразился страшный скандал, его лишили диплома и работы.

Но Аркадий не растерялся. Из своих бывших пациенток и пациентов, которые смотрели на него как на Бога, он создал настоящую секту. В течение нескольких лет, секта стремительно росла. Приходившим к нему людям казалось, что он утверждает их право быть такими, какие они есть, а может быть и лучше, чем непосвященные.

Аркадий создал для них искусственное общество, в котором все они были подобны аквариумным рыбкам, а он – их Богу.

Тогда, к нему в секту попадали лишь избранные, те, кого Бого-человек решил приблизить к себе. Своих апостолов он покорял в том числе и уникальной способностью читать мысли на расстоянии. Точнее, это было скорее не чтение, а внушение. Общаясь с ним, люди слабые, особенно женщины быстро начинали верить в то, что его мысли – это их собственные, и что его желания – это их желания.

Ни одна женщина из числа его пациенток не могла устоять перед его обаянием, когда он брал ее за руки и начинал рассказывать ей о ее судьбе. Она начинала ему беззаветно верить, вера и восхищение скоро перерастали в любовь, и он начинал лечить ее уже через постель.

Так попала в его объятья и она, его нынешняя жена. В отличие от других женщин, прошедших через его постель, она не вернулась обратно к мужу, а переехала к нему. Она влюбилась в него без памяти, она поклонялась ему как божеству, смотрела на него, как будто маленькая девочка на вдруг ожившего Будду. Тогда, ей казалось, что он может легко разрешить любые, казалось, самые неразрешимые проблемы, и она слепо повиновалась ему во всем.

Он относился к ней снисходительно, как к преданной собачонке, позволяя себя любить. Но теперь все изменилось.

А началось все с того, что о секте узнали компетентные органы и завели на него уголовное дело. Неизвестно, чем бы все кончилось, но тут началась перестройка, и дела его снова резко пошли вверх. Он даже начал готовиться к старту в большой политике, но тут снова начались проблемы.

Более именитые влиятельные гуру стали его теснить, снова начались проблемы с органами, и в один прекрасный день Аркадий вдруг обнаружил, что прижат к стенке.

Тогда бросив все, он буквально сбежал, сначала в Штаты, затем в Германию, пока не очутился в Израиле. Здесь все его попытки подтвердить когда-то полученный диплом с треском провалились. Его былая слава никого не интересовала.

Попытки сблизиться с ортодоксами также не принесли результата. Вдобавок ко всему он никак не мог выучить язык.

Тогда он, узнав о том, что здесь же живут бывшие члены его секты, попытался снова восстановить свое прежнее влияние. Но и эта попытка не принесла никакого результата.

Аркадий уже не чувствовал былой уверенности, руки были холодными, и люди, всегда нуждавшиеся в сильной личности, быстро это почувствовали. Прежняя восторженность быстро сменилась разочарованием, постепенно перераставшим в ненависть. Поклонявшиеся идолу теперь желали вдребезги разбить его.

Сейчас он был полностью раздавлен и унижен и, по сути, жил за счет жены. При этом ему даже не приходило в голову найти себе простую работу. Он был выше того, чтобы работать садовником, или просто рабочим на заводе.

Но она по-прежнему продолжала любить его со всей силой той внезапной, налетевшей как смерч, восторженной любовью, но уже не как гения и Бога, а так, как мать любит неудачливого, больного ребенка, или как идолопоклонница, крепко прижимающая к груди вдруг упавшего с полки идола. Лишь в ее взгляде, восторг уступил место тревоге.

Когда они встретились, Дора работала медсестрой в больнице и жила с мужем почти вдвое старше себя. Она вышла замуж в 18 лет, влюбившись в преподавателя училища, в котором училась. С годами юношеская влюбленность улетучилась, и все их отношения ограничивались бытом.

Жизнь с мужем стала угнетать ее, у нее начались сильные головные боли, врачи и таблетки не помогали и тогда ей посоветовали обратиться к Аркадию.

Через какое-то время, она развелась с мужем и переехала к Аркадию. До отъезда они прожили вместе несколько лет, и лишь незадолго до его отъезда поженились.

Все годы до отъезда, она была его домработницей, секретаршей, горничной. Во время его сеансов и встреч с важными людьми вся ее роль ограничивалась лишь тем, что она с робкой улыбкой приносила и уносила чай, накрывала и убирала со стола, стараясь при этом быть как можно более незаметной, отвечала на телефонные звонки холодным, бесстрастным голосом и ублажала его в постели по ночам.

Но он был всегда рядом, и это было для нее высшим счастьем. Она ловила каждое его слово, каждый его взгляд и даже не смела думать о том, чтобы упрекнуть его в изменах. Почувствовав следы другой женщины на его лице или на теле, она лишь внутренне сжималась как от удара. При этом ее большие, темно-карие глаза становились еще больше.

Она поклонялась ему, как Богу, и видела в служении ему свое высшее предназначение. Она стояла на этой Земле твердо, как коренастый, закаленный солнцем и тяжелым трудом крестьянин, и работала с утра до ночи, чтобы иметь возможность снимать хорошую по здешним меркам квартиру в самом центре Тель-Авива.

Аркадий нуждался теперь в ней как никогда раньше. Так, во всяком случае, ей казалось, и так оно было на самом деле. Она стала тем спасительным кругом, благодаря которому он не утонул. А Дора была бы совершенно счастлива, если бы не депрессия мужа.

Ей все казалось, что она держит в руках упавшую звезду и пытается вдохнуть в нее жизнь, согрев собственным дыханием. Она была готова на все, лишь бы снова любоваться его сиянием.

В конце концов, она сама организовала ему группу из своих клиентов – маклеров, уборщиц, официанток и прочего люда.

Он демонстрировал им то, чем когда-то очаровывал своих пациентов: пытался читать их мысли и рассказывать об их жизни. Но это ему плохо удавалось, потому что его новые пациенты воспринимали все его попытки как дешевый трюк, и сам Аркадий был в их глазах лишь старым клоуном, пытающимся заработать себе на жизнь поднадоевшими фокусами.

И он действительно был похож теперь на клоуна – одинокого и постаревшего.

Бенгальский огонь догорел, и лишь верная жена по-прежнему видела в нем всемогущего Гуру.

К нему приходили несколько из его бывших членов секты. Один из них был одним из первых, кого он в свое время приблизил к себе. Тогда он боготворил своего учителя и ловил буквально каждое слово, слетавшее с его уст.

С тех пор прошло десять лет, и теперь уже Аркадий искал поддержки у своего бывшего апостола.

За эти годы апостол сильно изменился. Волосы на макушке сильно поредели. Некогда восторженный взгляд стал недоверчивым, губы вытянулись ниточкой в саркастическую ухмылку, мягкая ладонь с длинными, нервными пальцами огрубела.

Изменился и Аркадий. Некогда строгий взгляд его казавшихся стальными глаз, казался теперь растерянным, и он напоминал человека, которого несет мощным горным потоком, и он пытается ухватиться за что попало.

Подобно тому, как слабый и ранимый юноша открывал когда-то душу полубогу, так теперь и полубог, пользуясь занятостью своей жены, стригшей кого-то, открывал своему бывшему почитателю самые сокровенные и наболевшие проблемы.

Но, даже откровенничая, он не замечал что сильно переигрывает. «Меньше всего я хотел быть гуру». «Да, я давно уже понял, что никому не помог. Скорее наоборот, принес колоссальный вред».

Бывшего почитателя раздражало самолюбование этого человека, умудрявшегося любоваться собой даже в нынешней ситуации. Сострадания к нему он не испытывал.

«Если ты Мессия, спаси самого себя» вдруг подумал бывший почитатель, но сдержался и не произнес этого в слух.

«Если бы кто-нибудь из пророков попал сегодня по ошибке в наш мир, он был бы безработным», – пытался острить Аркадий.

«Но Вы же не пророк» – вдруг сказал гость.

Аркадий явно не ожидал этого выпада. Он пытался что-то говорить про свой колоссальный опыт и интуицию, но молодой человек снова его перебил: – «Здесь ваши умения», – он еле удержался, чтобы не сказать «трюки» – «Имели бы определенный успех в цирке, но вы ведь в цирке работать не станете, равно как и на стройке, или на уборке– это ниже вашего достоинства. А здесь нужны не экстрасенсы и пророки, а парикмахеры, педикюристки, как Ваша жена, например, сварщики, слесари. А если у вас этого нет, то станьте маклером, продавайте квартиры».

От такого пассажа у Аркадия отвисла челюсть, как от мощного боксерского удара. Он был совершенно растерян и только сейчас осознал, что его можно не только любить, но и презирать. Он рассчитывал на сочувствие этого когда-то восторженного юноши, но вместо сочувствия натолкнулся на стену холодного презрения.

В этот миг в комнату вбежала его жена. Ее глаза беспокойно бегали. Она переводила вопросительный взгляд с мужа на гостя, пытаясь оценить ситуацию.

Молодой человек поднялся и, криво усмехнувшись, произнес: «Если ты спаситель, спаси самого себя» и направился к двери.

«Не сотвори себе кумира» тихо, но внятно бросил ему вслед бывший Гуру. Бывший апостол вышел вон не оборачиваясь, а жена тревожно заглянула мужу в глаза.

Он стоял перед ней такой же прекрасный, как и тогда, двадцать лет назад, с густой темной бородой и умными, насмешливыми глазами цвета стали. И хотя хозяином положения была теперь она, ее никогда не оставляло чувство тревоги, что даже находясь в полной зависимости от нее, он рано или поздно от нее ускользнет.

Так оно и произошло. Все это время ему казалось, что если он вернется, то все можно будет начать сначала. Его там помнят. У него там связи. И вообще, там все будет совершенно иначе.

Уверовав в собственные иллюзии, он однажды сбежал от нее обратно.

Прошел год.

Аркадий так и не вернулся к ней. Он живет по-прежнему в России и даже что-то пишет для какой-то газеты. Иногда пишет или даже звонит ей. А она все ждет, когда он позовет ее к себе, или вернется к ней обратно.

Грезы старого еврея

Менахем – старый еврей из Ирака. Когда он приехал в Израиль, ему было 26 лет. Теперь ему 75. Из-за маленького роста и худобы издали его можно принять за подростка. Пока Менахем был молод, он работал на стройке. Теперь, когда здоровья почти не осталось, он работает ночным сторожем, а днем заботится о своей престарелой маме – покупает для нее продукты, готовит ей еду, убирает квартиру, помогает выходить на прогулку.

Кроме престарелой матери у Менахема есть жена и четверо взрослых детей, у которых есть уже свои взрослые дети. Жизнь одной из двух дочерей Менахема не сложилась. Она живет одна с двумя детьми, и Менахем помогает ей как может.

Из-за дочери, старик сильно переживает и это пожалуй главная причина, по которой он до сих пор работает. Его положение на работе весьма неустойчивое. Он боится, что его уволят, и поэтому соглашается работать по ночам, почти без выходных и терпит насмешки со стороны начальства.

Как-то раз, например, инспектор, совсем еще молодой парень, развлекался с приятелями и коллегами тем, что устроил старику экзамен на профпригодность, заставляя его в течение получаса на время доставать пистолет из кобуры. Менахем не успевал уложиться в установленное время и инспектор снова и снова заставлял старика выполнять упражнение, а в конце сурово предупредил, что если тот хочет остаться на работе, то должен как следует потренироваться.

Скучающим юнцам из северного Тель-Авива – так называемым «северным», что подразумевает местный бомонд, было весело. Менахем тогда лишь напомнил инспектору о своем возрасте.

Впрочем, одними насмешками и придирками дело не ограничивалось. Так, например, в выдаваемой ему зарплате регулярно не хватало сорока-пятидесяти, а иногда и больше шекелей. Ошибка, спокойно объясняли ему в бухгалтерии компании, но деньги возвращать не торопились.

Меня поразила реакция этого пожилого человека на, как принято теперь выражаться, «крысятничество» работодателей. Он не возмущался, не ругал своих работодателей. Вместо этого он пустился в глубокомысленные рассуждения о том, что Храмов возможно было не только два, а гораздо больше. Может быть десять, или даже двадцать, задумчиво говорил старик. И все они пали от нечестности и ненависти людей друг к другу.

В то время мы учились допоздна, просиживая за компьютерами иногда и за полночь, и выходя из лаборатории, я случайно услышал этот задумчивый монолог. Рассуждения этого с виду простого человека произвели на меня сильное впечатление.

Разговорившись с ним, я узнал его историю, помимо всего и о том, что он был солдатом еще в иракской армии, а здесь в Израиле прошел все войны вплоть до Войны Судного Дня. С тех пор мы время от времени беседовали с Менахемом.

Он почти никогда не жаловался. Вместо этого он любил вспоминать дни своего детства и юности, проведенные в Багдаде среди родителей, многочисленных братьев, сестер и близких друзей, которых был целый двор.

Он часто рассказывал о том, как ему нравилось учиться в школе, но из-за того, что отец его рано ушел из жизни, ему не довелось закончить школу, и он начал работать будучи еще подростком, чтобы помочь матери и своим младшим братьям и сестрам.

Жизнь никогда не баловала Менахема, но свою бывшую Родину, затерявшуюся во времени, он всегда вспоминал с каким-то особым благоговением.

Израиль же так и не стал для Менахема домом, хотя он часто с гордостью говорил о своем «доме». Так он называл свою квартиру в старом доме в Южном Тель-Авиве. Дом был, а чувство дома так к нему и не пришло.

По ночам, он часто слушал радио на арабском языке, и не раз, проходя мимо него, я замечал, что он не то говорит, не то страстно спорит с кем-то невидимым.

Как-то я не удержался и спросил его, с кем он говорит по ночам. «С Богом» – спокойно ответил мне он так, как будто речь шла о беседе с соседом по дому. Старик внимательно посмотрел на меня и, заметив мое удивление, с улыбкой сказал: «Я вижу его, как сейчас тебя, и так – каждую ночь». «Это правда», – продолжал Менахем, будто испугавшись, что я ему не поверю, – «как жив Господь!» – воскликнул он, – «Скоро наступит мир, и тогда я смогу вернуться в Багдад, в наш двор, и, наконец, увижу всех своих друзей. Наконец-то я смогу с ними встретиться! Как жив Господь», – продолжал старик, – «Это будет, и очень скоро, вот увидишь», – с жаром говорил старик, и его глаза сияли от счастья в предвкушении скорой встречи.

А я смотрел в его всегда печальные глаза, сейчас преображенные счастьем, и начинал сам верить, что все именно так и будет.