Текст книги "Страна мечты"

Москва, ведомственная гостиница НКГБ. 12 августа 1944 года

Неприметный домик в Замоскворечье, на тихой московской улочке. Никаких вывесок, а тем более надписей «запрещено». Но постороннему сюда не только вход закрыт – даже слишком пристально интересоваться, кто тут живет, приезжает и уезжает, было чревато – не арестуют, но проверят обязательно, кто такой и отчего любопытство?

Именно здесь раньше останавливались «гости из будущего», приезжавшие в Москву в сорок втором и летом сорок третьего. Знал этот дом и других интересных людей – но стены разговаривать не умеют. Ну а охрана и обслуживающий персонал давно усвоили три правила – не любопытствовать, не удивляться и не болтать.

– Кто ему гитару дал?!

– Так приказ был, тащ комиссар госбезопасности, чтобы вежливо, и если что попросит, исполнять. А про музыку запрета не было.

– И давно он так поет? Окна закрыты, надеюсь?

– Таки не беспокойтесь, тащ комиссар, сейчас весь этаж пока пустой, на шесть номеров он один. Некому слушать, кроме нас.

– Ладно, ключ давай и свободен!

Из-за двери доносилось:

 
Протопи ты мне баньку по-белому —
Я от белого света отвык…
 

Комиссар госбезопасности третьего ранга Александр Михайлович Кириллов (среди экипажа подлодки К-25 носивший кличку «жандарм», чему нисколько не обижался) не стал стучать – просто отпер ключом и вошел. К нему обернулся молодой еще человек, с ногами сидевший на кровати, в обнимку с гитарой. В комнате было накурено, хоть топор вешай. На столе и на полу валялись мусор и объедки – похоже, в номере не убирались уже дня три.

– Что же вы, товарищ Безножиков, так распустились? – спросил комиссар ГБ. – Сами небритый, в расхристанном виде. И никотин, он жизнь весьма сокращает, если в таком количестве. Хорошо хоть водки вам велено не давать – а то допились бы до белой горячки, как в самолете, рассказали мне уже.

– А зачем? – ответил человек с гитарой. – Ваши мордовороты схватили, притащили, через весь Союз, где Красноводск, а где Москва? Я так понимаю, будете сейчас агитировать меня продолжить ударный труд на благо Отечества в круге первом, или как у вас здесь шарашки называются?

– Гражданин Безножиков Родион Ростиславович, – официальным тоном произнес Кириллов, – заявляю, что никаких обвинений вам не предъявлено, пока! Я, на правах старого знакомца, имея к тому же все полномочия, искренне разобраться хочу, что с вами произошло? Может, вы переутомились, и вас в санатории полечить надо? Или в нашей епархии непорядок случился – разберемся, накажем виновных? Или вы вроде тогда, в сорок втором, все осознав и хорошо поработав для Победы, снова старое вспомнили – ну тогда, простите! Для начала может объяснить изволите, что это на вас красноводские товарищи понаписали?

– Не, ну а что такого? Это моя, что ли, проблема была, что ихний главный особист когда-то басмачей по пустыне гонял, как товарищ Сухов, – но как было у него три класса образования, так и осталось? Какой мне смысл самому на себя лишние секретности вешать? Совсекретно – да, пожалуйста, всецело понимаю – улучшение торпед в войну так и должно охраняться. А что такое это ваше ОГВ и с чем его едят – не знаю и знать не хочу, сами думайте. Так у него и спросил, является ли сам факт наличия лиц, допущенных к секретам ОГВ, секретом ОГВ, Сухов этот доморощенный радостно мне и заявил, что да, мол, конечно, является.

– А ты?

– А что я? Я и сказал, что являюсь допущенным по форме, точное содержание которой является секретом, к которому уже он сам не допущен, и что пусть идет и принесет от начальства бумагу, что он имеет право принимать у меня допуск по форме, о существовании которой он знать не имеет права.

– А в морду не боялся получить от боевого командира-то? Что твой силлогизм он раскусить не способен, это-то понятно. Да еще в нервной обстановке – когда граница рядом, а за ней черт-те что деется?

– Я тогда уже понял, что не знают они, что со мной делать, руки у них коротки. Ладно, давай серьезно поговорим. Я понимаю, раз ты здесь оказался, то дошло мое письмо до главного куратора Проекта, это который «самый эффективный манаджер всех времен»?

– Дошло, конечно. Вот он и приказал мне с тобой разобраться и ему доложить. А поскольку я тоже человек занятой, то проще было тебя сюда, чем мне в ТуркВО лететь.

– «Дым в трубу, дрова в исходную», как я предлагал, они, конечно, сделать не способны.

– Ты как вообще додумался – чтоб отправить тебя назад в Российскую Федерацию?

– Так я, в отличие от прочих, не моряк, присяги не давал а был гражданским специалистом, верно?

– Верно. Но потом-то, вместе со всеми присягнул, значит, перешел в подчинение и обязан соблюдать законы.

– Обязан. И соблюдаю. И в войне чем мог – предкам помогал. Но как был гражданином РФ, так им и остался, в Нормандии-Неман тоже ведь французы по российским уставам воюют, и ничего, гражданами не стали. Так и я. А теперь война кончилась, я, как не кадровый военный, прошу меня демобилизовать и вернуть, где взяли. А не можете – выдайте вид на жительство, но не паспорт. Я Усатому в подданные не нанимался.

– Ты откуда этой казуистикой овладел?

– Так я говорю – образование. В Красноводске зона – на наш «Дагдизель» эвакуированный, всю неквалифицированную рабсилу оттуда брали. Столько историй понаслушался и начал помогать людям – правильно аппеляцию составить, нарушения администрации вскрыть.

– Истории, лагерные рассказчики, значит. Ну-ну!

– Не кривись – только о том, что точно знаю, говорить буду. Вот, например, в крайний раз с выдержкой из дела разбирался, человеку 25 лет дали, знаешь за что? За синяк.

– Это кому же он его поставил-то???

– Себе. Говорю тебе, допущен был к делу как переводчик, человек малограмотный, из Украины, и имеет право на помощь даже при пересмотре дела в упрощенном порядке, в лагере. Был он в Киеве, признает сам, стрелял. Один раз и не в наших, а в воздух, пока еще все под красными знаменами шли. Так следователь даже разбираться не стал – что там за гематома, какие на человека данные, ничего вообще. Есть синяк на плече от приклада – все, точка, «на суде судья сказал двадцать пять, до встречи». Я не против, виновен – накажи, но посмотри дело хоть сначала. А тут Жегловых нет, только штемпели наугад ставят.

– А ты хоть знаешь, чудик, что в Киеве там было? И что там творило бандерье? Смоленцева из ваших спроси, он там хорошо отметился.

– Представляю – этих зверей из спецназа с цепи спустить и сказать «фас». Но это мятеж, ладно, а вот что после было? Я тоже газеты читаю. Пишут, что вошло в Киев полторы тысячи бандеровцев. Из которых лишь в битве за горком убито больше тысячи.

– Тысяча девяносто шесть. Согласно акту о захоронении трупов, на поле боя и прилегающей территории.

– Ну вот. В госпитале, вместе с их ранеными, еще сотню сожгли. В прочих стычках положили минимум сотню, а то и две-три. Сколько осталось? А тут мне говорят, что только расстреляно после было не меньше тысячи. И фильтрационные лагеря переполнены, а это еще несколько тысяч.

– И кто же это тебе рассказал?

– Да те же самые, кого заставляли трупы таскать и закапывать. Человек клялся и божился, что сам видел котлован, и в нем многие сотни тел – и случай не единственный.

– Ну, они тебе напоют. Про «питьсот мильонов замученных», сколько там ваша Новодворская насчитала?

– Да нет, комиссар, ты послушай. По закону, и в газете было, что вышак только уличенным в убийствах, ну а прочим, даже если вооружен был, четвертной? А в реале, многие подтверждают, что всех пойманных с оружием тут же ставили к стенке – даже не разбираясь, стрелял ли. И за синяк на плече тоже могли запросто – особенно морская пехота, они пленных брать не любили вообще. Даже если, как говорите, бандеровцы, заслужили – так зачем же обещать и нарушать? И ведь никто из армейских «за перегибы» наказан не был! Сами признаете, что там и силком мобилизованные были, и кто просто по дури! И «виновность устанавливалась опросом свидетелей», то есть у каждого в Киеве выпытывали, что в те дни делал ты и твой сосед, и кто может подтвердить? Так тут мало, что все соседские дрязги повылезают, это какой случай сведения счетов – так ведь и арестованным вы обещали снисхождение в случае искреннего раскаяния и сотрудничества – а искренность измеряется, дашь показания еще на кого-то или нет? А следователи все сомнения толковали в сторону «виновен»! И сколько в итоге четвертной получили не по вине?

– Интеллигент. Это ведь тебе не убийство в английском стиле, а только что подавленный мятеж, на улицах неубранные трупы сотнями, по переулкам еще стреляют, и уйма пока не пойманных бандитов прячется по углам и подвалам. Есть возможность и время каждый случай с лупой рассматривать – и где столько шерлоков холмсов найти, чтобы этим занимались? Что до расстрелянных – так по закону о чрезвычайном положении, «бандитов, воров, мародеров» и тому подобных, взятых с поличным на месте преступления, дозволено исполнять немедленно, без суда, единоличным приказом ближайшего воинского начальника – или по упрощенной процедуре, после первичного допроса офицером СМЕРШ. Тебе неизвестно, что в смуту уголовная погань наружу лезет в огромной количестве – ну да, не все они бандеровцы, а обычные мазурики, и что с того?

– А те, кто может быть, не по вине под раздачу попал? Им, по-вашему, помощи не надо?

– Ладно, еще думать будем. А кстати, про Высоцкого. Тут про тебя слушки нехорошие идут, чужой славы отщипываешь?

– Никак нет, честно говорю, что не мое, а старого знакомого, с которым пути разошлись в войну, и не знаю, где он. Опять же, с Сухова здешнего началось, нефиг было орать за то, что я «Баньку» спел, хорошая песня же, и людям очень по душе пришлась.

– Но несвоевременная же, нельзя же так…

– Это КАК нельзя? По мне, мужиков сажать нельзя за то, что огурцы на газете с фоткой очередного наркома резали – видите ли, агитация к теракту в его адрес была! Или ты думаешь, это все Солженицын выдумал, и в ваш замечательный УК, ночью прокравшись, «связи, ведущие к подозрению в шпионаже» ночью тайком вписал, пока никто не видел? Так можно, а «и меня два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь» – это уже несвоевременно?!

– Ладно, не шуми, дальше рассказывай.

– Да что рассказывать, раз ругается – значит, все правильно делаю, следующим же вечером «нынче мы на равных с вохрами, нынче всем идти на фронт» в народ запустил. Этот дурак мне статью пытался пришпилить – ну так я и написал в объяснительной, что считаю, что в песне положительно обрисовывается образ единого советского народа, вставшего на защиту Отечества, невзирая на судимость, и указывается на своевременную и справедливую работу военного трибунала, вовремя выявившего одного отдельного труса и дезертира. И что если товарищ особист считает, что некоторые мои песни могут быть неправильно поняты как антисоветская агитация, то я лично, как честный человек, готов его персонально знакомить с будущим репертуаром. Чтобы он, значит, выносил обоснованный вердикт, не будет ли в нем чего нарушающего. И если решит, что будет – то публичное исполнение отменяется.

– Шутником ты стал, однако.

– Да уж какой есть. И знаешь, что я ему первым номером исполнил?

– Ну?

– Галича. «Оказался наш отец не отцом, а сукою».

– …Ты не боишься?

– Нет. Пусть они боятся. Я свое испереживал. Будем считать, что очередной раз взрывчатка не вовремя сдетонировала, оно, знаешь ли, в военное время и не то бывает. А пока я жив – буду мешать им империю на костях и крови строить, и пусть они делают со мной что хотят.

– Лавры вашего Сахарова покоя не дают? Ладно – а если такой вариант я тебе предложу. Хочешь на общественных началах разбираться, не был ли кто невинно осужден – флаг тебе в руки, дело полезное. «Сухов» ваш получит приказ не только не мешать, но и содействовать. Желаешь добровольно исправлять брак в нашей работе – давай!

– Хорошо придумали! Работать мне, а вся благодарность тех, кому помощь – советской власти.

– Ну ты же не о своем спасибо заботишься, а исключительно о невинно осужденных, кого спасти? Уже и спасать не хочется?

– Ладно, черт с вами!

– И еще два дополнения. Первое – чтобы строго по закону. Оспаривать можно лишь факт «совершил – не совершил», не обвинили ли напрасно? Ну а если факт установлен – то получи, что положено! Второе – чтобы тот, кто к тебе обращался, тоже за свое требование отвечал. По каждому твоему представлению будет расследование – и если ты окажешься прав, значит освобождение или меньше срок. Но если обвинение подтвердится – то это будет считаться за злонамеренную попытку избежать наказания, могущую быть приравненной к попытке побега. И тоже за то после по закону. Так что ты, каждый раз предлагая разобраться, можешь как облегчить, так и усугубить. При том, что расследование будет действительно объективным. Устраивает?

– Твою …!! Ладно – лучше хоть это, чем ничего!

– Ну вот и договорились. И советую, Родион Ростиславович, себя в порядок приведите, а то неудобно, на вручение правительственной награды, и в таком виде.

– Какой еще награды?

– Орден «Знак Почета», за ваше участие в создании торпедного оружия для советского флота. А вы думали, вас в Москву привезли самолетом лишь потому, что мне захотелось? Послезавтра, насколько я знаю, церемония – ну а после, желаете отпуск взять? В Крыму, положим, неуютно пока – так в Сухуме и Батуме здравницы уже работают в этот сезон, как раз для таких, как вы.

– Нет, спасибо. Ждут меня сейчас в Красноводске.

– Вам виднее. Кстати, скоро вы оттуда перебазируетесь – нет, совершенно не из-за вас. А за границей там неспокойно – пока фронт был, с этим мирились, а теперь совершенно нужды нет. Да и добираться до Красноводска неудобно, и промышленной базы рядом нет.

– И куда же?

– А бог весть, как в наркомате ВМФ решат. Севастополь, Лиепая, Полярный. Есть мнение, что на каждом морском театре надо создать минно-торпедный полигон, применительно к различным гидрологическим условиям. Желательно незамерзающий, чтобы круглый год работать. Вот и думайте – где.

– Тихий океан забыли.

– Порт-Артур подойдет?

– Так там же японцы!

– Пока. Впрочем, это сугубо мое личное мнение. Так что ждут вас еще великие дела. Если только вы не забросите их ради работы адвоката. И примите совет: все ж не исполняйте несоответствующие песни где попало и кому попало. Вот даже представить не могу, что будет, если вы, в присутствии непосвященных, споете – «плохо спится палачам по ночам, вот и ходят палачи к палачам»? Я-то ладно, всякого наслушался, а вот другие могут очень сильно не понять, и будут у вас, Родион Ростиславович, большие проблемы. Тогда и в самом деле придется вас, в ваших же интересах, изолировать – а мы этого, поверьте, не хотим! Мы-то, к «ОГВ» допущенные, не удивляемся и не обижаемся – а вот прочие… И самое худшее, если заинтересуются по ту сторону границы. И задумаются, а кто такой Родион Безножиков, что ему это дозволено? Тогда точно придется вас в золотую клетку посадить – а вы ведь люди творческие, этого очень не любите?

– Заметано! – буркнул Родион. – Ну хоть Высоцкого можно? Все лучше, чем блатняк.

– Можно, – ответил Кириллов, – ваш «Сухов» указания получит. Но и вы не переходите грань.

Родион лишь кивнул, соглашаясь.

«Женить бы его надо, – подумал Кириллов, спускаясь по лестнице, – не одним же “боннер” на умы наших гениев влиять? Срочно Лазареву озадачу, чтобы подобрала кандидатуры – в личном деле указано, какой типаж женщин этому “правозащитнику” по нраву. Ну а уж “случайно” подвести к объекту, чтобы он не заподозрил – это вообще не проблема!»

Из протокола допроса. Печенгское управление НКГБ. 11 октября 1944 года

– Я, Олег Свиньин, русский, беспартийный. Родился в 1890 году, деревня Меркурьево, под Псковом. В Империалистическую воевал, в Гражданской не участвовал – грех это, свою, русскую кровь лить.

В двадцать пятом на Мурман завербовался, в рыбхоз. После вернулся, и справным хозяином стать хотел, и в Питере на Балтийском заводе год проработал, но не сошлось, и снова на север, рыбачить. В тридцать первом ушел с семьей к норвегам – благо за столько лет знал я уже на той стороне кое-кого. Гражданин следователь, про это все ваши меня еще два года назад выспрашивали, как я тогда к вам…[22]22
  Историю Олега Свиньина, он же Олаф Свенссон, см. «Морской Волк».


[Закрыть]

Ваши хотели меня тогда в лагерь, выпустили. В армию загнали, вольнонаемным персоналом, стар я уже в строй. Служил в ОВРе, сначала в Беломорской флотилии, затем в Петсамо, знакомые места. Даже семью нашел – вернее, они меня разыскали, с помощью вашего НКВД. Их всех – жену, сына, дочку, зятя – гестапо арестовало, держали в Киркенесе в тюрьме, ваши так быстро наступали, что фрицы никого не успели ни вывезти, ни в расход. Как их освободили, то номер моей полевой почты дали, я же у вас по бумагам проходил.

Демобилизовался еще до победы, как приказ вышел – что рыбаков можно из армии отпускать, война тут на севере, считай, закончилась, а рыбка стране нужна. Был бы моложе, в тралфлот бы послали, а так, в рыбартель имени кого-то, ну мне даже лучше, не месяц в море болтаться, а день-два на мотоботе, и домой. Мужиков не хватало, так что дозволили мне экипаж семейный, как в старое время – сынок, Ингвар, простите, Игорек, весь в меня пошел, да и женщины мои подсобить умели, если надо.

Зачем на такое дело подписался, семью под статью подвел? А воли захотелось, гражданин следователь, понятно?! Вот не могу я, когда мне указывают, как жить, где, с кем, что делать – лишь то, что дозволено, а в сторону, ни-ни! Даже если дельно указывают – все равно плохо! Хочу, чтобы сам себе хозяин, самому за себя решать! Не могу – чтобы строем! Я ж потому нигде и не мог: на заводе, все по гудку, в деревне коллективизация – а в море никого над тобой нет, кроме Нептуна.

Да и что за дело-то, тьфу! Когда меня Лейв попросил. Фамилия Стремсхалль, норвежская, нам непривычная, мы все его просто Левой звали, ну кто ему рыбу сдавал. Меня попросил, наверное, затем, что знакомы были еще до войны. И что норвежцев ваши не то чтобы в море не выпускали, но с гораздо большим подозрением, всегда катера в районе крутились, смотрели, что делаешь, куда пошел. А к нам, русским, даже «бывшим», доверия было больше. Ну и разговоры с Левой вел, всякие – так что он знал, что для меня хорошая жизнь значит.

Я сначала подумал, контрабанда. Дело не то что привычное, но знакомое – приходилось и прежде пару раз этим заниматься. Главное, оплата хорошая, в британских фунтах, они в Норвегии у людей на руках оставались, потому их дозволено было в банке в Киркенесе на рубли менять. Груз в море принять, на берегу выгрузить, всего-то делов! Перед самым выходом узнал – что надо, оказывается, с подлодки людей принять! Ну а аванс уже взял – да и в душе заиграло, захотелось свое что-то сделать, не по указке! И близко ведь – меньше чем за день обернуться.

Нет, подлодки не было. Но в указанном месте и в пределах сговоренного времени увидел надувную шлюпку. Шесть человек, все молодые крепкие мужики, одеты по-рыбацки, оружия на виду ни у кого нет. Еще тюк у них был, большой. Пароль назвали, на борт влезли, свою резину утопили, хотя я просил мне оставить, в хозяйстве сгодится. Сидели молча, с нами не общались, я уж боялся, еще прирежут и в воду. Но нет, обошлось, Лейв меня на старом причале ждал, там все вылезли, и больше я ничего не знаю.

Деньги я получил все, как обещано. Выждал три месяца, как мне советовали, и в банк. Мечта у меня была свой мотобот купить, в артели обещали продать, который на списание шел, так я смотрел, починить можно, как новый будет! И мотор заменить, и еще по мелочи. Но расплатиться в кассу артельную надо было сразу. Оттого всю нужную сумму в банк и понес.

Гражданин следователь, вот не пойму, если властью вашей разрешено английские фунты иметь, так как же можно за них хватать? И ведь обменяли мне, ничего не сказав – а назавтра пришли, и на допрос, как вора, где взял? Ну что за судьба проклятая – бьешься как рыба о лед, чтобы разбогатеть, в люди выйти – а второй раз из-за денег больших неприятности, тоже большие!

Гражданин следователь, семья моя ни в чем не виновата! Делали не зная, лишь то, что я скажу, я же старший, как шкипер! Только не надо их в лагерь, они не виноватые! Ганку мою, Ольгу, Игоря – в гестапо били жестоко, здоровье у них у всех слабое. А Ханс, зятек, вообще в тот раз на берегу был, он в Берген собирался податься, помощником капитана на траулере еще до войны ходил, а тут говорил, через два-три года мог и в капитаны, и дочку мою бы увез из Совде… из СССР, чтобы мир повидала. А мы все люди маленькие, никому не враги – лишь жить хотим, чтобы нас не трогали!

Гражданин следователь, так не умею я рисовать, никогда и не пробовал! Как я портреты изображу?

– Наш художник рисовать будет, гражданин Свиньин, по вашему описанию, тех шестерых. Советую тщательнее вспоминать – поскольку статей у вас целый букет, и каких! 58-1, измена Родине, 58-3, контакт с иностранным государством с антисоветскими целями, 58-6, шпионаж. Будете упорствовать – вышак, или двадцать пять, и не вам одному, а всем причастным: на борту были, видели, и участвовали в управлении судном, и после не донесли – так что соучастие доказано стопроцентно! А при искреннем сотрудничестве со следствием возможны варианты, суд все рассмотрит и учтет. Так займемся живописью или?

– А что мне делать, гражданин следователь? Только я не всех хорошо рассмотрел.