Текст книги "Рождественская история"

Глава 5. Тепло

С Таней, конечно, некрасиво вышло. Саша и сам не понимал, как так произошло, думал, что сдержится, сумеет сосредоточиться на настоящем моменте. Обычно у него получалось. Но тут многое сложилось: его усталость, декабрь этот, напоминающий о прошлогодних событиях, а потом еще то, что он увидел на ярмарке… Он не справился.

Теперь придется извиняться. О том, что между ним и Таней все кончено, Саша и мысли не допускал. Он прекрасно знал, что Тане эти отношения тоже нужны, у нее свои планы. Если у двоих есть желание преодолеть конфликт, они справятся сами.

Жаль только, что не все это понимали. Уже по тому, с каким скорбным видом старший брат заявился в его кабинет, можно было догадаться: Иван все знает. Получается, Таня успела нажаловаться… Это нехорошо, раздражает, но можно простить и догадаться, почему ее так задело вчерашнее.

Не дожидаясь приглашения, Иван заполнил собой миниатюрное гостевое кресло, появившееся в кабинете после ремонта.

– Дурацкая штука! – тут же заявил он.

– Это Оля выбрала, – указал Саша.

– Ну, зато красивая…

– Ты здесь для того, чтобы кресла задницей дегустировать?

– Нет, я здесь для того, чтобы ты думать задницей перестал, – проворчал Иван. – Ты хоть понимаешь, как тебе повезло с Таней?

Это Саша как раз понимал. Таня была прекрасна во всех отношениях: привлекательна, умна, не без чувства юмора. В отличие от типичных клубных охотниц за женихами, она сама неплохо зарабатывала, деньги не были ее главной целью.

Но и любовь тоже не была, такое Саша легко чувствовал. Он еще не до конца разобрался, ради чего Таня в это ввязалась, но уже мог предположить, что свою семейную жизнь она пыталась построить так же, как построила карьеру. Спокойно и методично.

Он был не против, даже радовался и старался подыграть. Просто получалось не всегда… а иногда совсем не получалось.

– Она сказала, что ты чуть ли не разрыдался, когда у вас до постели дошло. Это правда?

– Несколько преувеличила, – поморщился Саша. – В драматичную сторону. Чего ты вообще в это лезешь? Как поссорились, так и помиримся.

– Да уж не хотелось бы, чтобы ты ее упустил… Особенно после всего, что было.

Как раз «все, что было» тут и вмешалось. Саша подумывал рассказать о том, что увидел через окно ресторана. Тогда, может, Иван и понял бы, почему младший брат был выбит из колеи… А может, не понял бы. Иван сказал бы, что это всего лишь дурацкое совпадение и город не такой уж большой.

Лучше было не затрагивать эту тему, чтобы не волновать брата еще больше. В свои пятьдесят лет Иван смирился с тем, что семьи у него не просто нет, а уже и не будет. Он, кажется, и сам не понял, как так вышло. В молодости он был хоть и полноватым, но симпатичным гигантом и от недостатка женского внимания не страдал. Но тогда он считал, что жениться ему еще рано, ситуацию необходимо проанализировать, ко всему подойти с умом, для этого будет время… Время пролетело, а подходящий момент для анализа так и не наступил. Иван печально признал, что продолжение гордого рода Арбатовых теперь зависит исключительно от Саши, и парил над личной жизнью младшенького добрым грузным ангелом.

Саша же прекрасно понимал, что брат многое не договаривает. Хотя бы то, что и жениться, и наследником обзавестись смог бы, если бы захотел, возраст у него не самый впечатляющий. Тут скорее кое-что другое мешает. Например, любовь к одной конкретной женщине, объявленной недоступной. И нежелание менять на кого-то даже мечту о ней.

Но, как и все сторонники строгого контроля, Иван предпочитал не заниматься своими делами, а лезть в чужие.

– Ничего я не упущу, – заверил его Саша. – Сегодня и помиримся.

– Купи ей что-нибудь!

– Спасибо, сам бы не додумался.

– И замуж позови, – велел Иван. – Пора бы.

– Э-э… А тебе не кажется, что ты торопишь события?

– Мне кажется, что ты их затягиваешь. Таня стала для тебя настоящим спасением – ты сам понимаешь, о чем я. Если упустишь ее, что ты будешь делать? В общем, я тему задал, а ты выгребай.

Словно желая подчеркнуть, что дискуссия окончена, Иван начал подниматься. Завершение даже могло получиться драматичным, если бы зад старшего из братьев не застрял в миниатюрном кресле, которое не было создано для таких габаритов. Ивану пришлось возвращать себе свободу руками, да еще и старательно сдерживая проклятья – он ведь помнил, что кресло выбирала Оля.

Саша же просто наблюдал за ним с каменным лицом и планировал дальше скрывать тот факт, что кресло он притащил в кабинет сам как раз для таких случаев.

Наконец брат сумел покинуть кабинет, но уже не с таким победоносным видом. Теперь можно было свободно смеяться, ну а потом пришлось задуматься. Действительно, почему бы не решиться? Сделать предложение на Новый год. Очень символично, не придется потом отдельно годовщину праздновать. Ну а что любви нет… Так это вполне нормально. Лет в шестнадцать еще можно гнаться за чем-то таким, ну, или в двадцать. А после тридцати лучше включать голову.

Что же до того, что было раньше… Чем больше времени проходило, тем чаще Саше казалось, что это был всего лишь сон – или воспоминание, искаженное непонятно чем. Может, потерянное всегда кажется лучше, чем было на самом деле?

Но с этим можно не спешить – Новый год еще не завтра. Пока же Саша по соцсетям выяснил, где сегодня съемки у Тани, отправил ей роскошный букет из белых роз и через полчаса уже получил сообщение со смайликом-сердечком. Такой путь улаживания конфликтов его устраивал. Они с Таней без проблем договорились о новом свидании, и теперь Саша был намерен держаться за настоящий момент и не смотреть по сторонам, чего бы это ни стоило.

Так что старшему брату полагалось гордиться его решимостью, а Иван вместо этого сам все испортил. Минут за двадцать до того, как Саша готов был уходить, брат влетел в его кабинет с решительностью подстреленного кабана – так, что распахнувшаяся дверь едва стену не снесла.

– Если ты пришел меня убить и съесть, то напрасно, – заметил Саша. – С одобренной тобой кандидатурой я помирился посредством флоры. Над предложением о предложении еще думаю.

Однако Иван явно был не в том настроении, чтобы жонглировать словами. Он сумел выдохнуть лишь одно:

– Оля!

– Что – Оля?

– Упала… Оля…

Допрос с пристрастием и элементами пантомимы все же позволил вытянуть из Ивана более-менее понятную историю. Оля, заместительница и правая рука Саши, умудрилась поскользнуться во дворе офисного здания. А поскольку отличалась Оля умом и добротой, но никак не ловкостью, приземление вышло совсем уж неудачным: подняться самостоятельно она не смогла.

За всем этим наблюдал из окна Иван, который с большим спокойствием перенес бы нажатие на красную кнопку, запускающую ядерные ракеты, чем это зрелище. Оля ведь и была той причиной, по которой он всюду твердил о собственном отказе от семьи. То, что он влюблен, было очевидно всем, кроме Оли. Она бы поняла лишь прямое признание, которое Иван уже запечатал под грифом «Слишком стар для нее» и прочими «слишком», ни одно из которых не было приятным. Обычно Иван держался с Олей подчеркнуто вежливо и по возможности избегал ее.

Но тут он остаться в стороне не мог. Он с удивительной скоростью вылетел во двор, утащил пострадавшую ассистентку в медпункт и так же быстро удалился. Не факт, что Оля даже успела сообразить, кто ее спас.

Теперь Иван настаивал, что пострадавшую нужно доставить в больницу, поскольку от местного медпункта толку мало, Скорая же будет добираться не меньше часа по снежным заносам. А Оленька страдает – что противоестественно и даже кощунственно. Спасти ее полагалось Саше, который от всей этой ситуации вконец ошалел и не понимал, при чем тут вообще он.

– Почему ее не можешь отвезти ты?

– Потому что я наговорю лишнего, – заявил Иван. – Или сделаю ей больно. У тебя такое лучше получается!

– Женщинам больно делать?

– Людям помогать!

– Мне для этого придется свидание с Таней отменить. Она, естественно, не поймет и откусит мне голову. А мне голова нужна – шапку больше носить не на чем.

– Ты издеваешься? – возмутился старший брат. – Твоя Таня уже имена ваших будущих детей придумывает, никуда она не денется, а Оля страдает! Иди быстрее!

– Просто так ты не отвертишься: ты сам сообщишь Тане, во что меня втянул.

– Да-да, договорились, только иди уже!

Никакого сожаления из-за резкой смены планов Саша не испытывал. По своей воле он бы от ужина не отказался: если уж задумался о семье, нужно приучать себя работать над ней. Но если все сложилось само собой и его вины нет, можно не напрягаться. Просто совпадение.

К тому же, с Олей общаться куда веселее: рядом с ней не нужно напрягаться и прикидывать, что она подумает. Она казалась неизменно жизнерадостной, как будто непробиваемой. С ней случались те же беды, что и с остальными, и даже больше: она несколько лет назад потеряла любимого мужа, одна воспитывала двоих детей. Но Оля никогда не пыталась предъявить судьбе претензии и поддерживала тех, кто был слабее.

Она осталась верна себе и сейчас: Саша издалека услышал ее хохот.

– На ровном месте! Ногу сломать! Под Новый год! Это ж надо было!

И вроде как в ее словах не было ничего смешного, однако смех все равно получался настолько заразительным, что улыбались все вокруг. Жаль только, что в основном своем прогнозе Иван оказался прав: ничем толковым Оле помочь не смогли, только вкололи обезболивающее, остальное зависело от Саши.

– Давай подниму тебя, – сказал он.

– Ты что, надорвешься! – заволновалась Оля. – Я же кругленький поросеночек! Возьми у завхоза тележку.

– Оля!

– Если что – я предупредила!

Несмотря на заметную полноту, Оля оказалась вовсе не такой тяжелой, как старательно анонсировала. Саша без труда поднял ее на руки и понес к машине. Он даже не сомневался, что из-за какой-нибудь занавески за ними угрюмым филином наблюдает его старший брат.

Обезболивающее работало плохо. Оля, пусть и терпеливая, то и дело ойкала, и хотелось вести машину ровнее, но из-за снежных заносов не получалось. Саша решил, что сейчас лучше отвлечь ее, больница-то ближе не станет.

– Я ведь надеюсь, ты возьмешь больничный?

– Из дома работать буду, ты не переживай, – тут же отчиталась Оля.

– Я за обратное переживаю скорее.

– Ну, бегать у меня в ближайшее время не получится… Я же за городом живу, добраться только на машине можно, а из меня тот еще водитель! Хотя некоторые без головы водить умудряются, какое там без ноги… Но работать я могу без проблем, а вот перед мелкими стыдно.

– Чего это тебе стыдно? – удивился Саша.

– Да я еще подарки толком не купила, так, наметила… Думала: успею, столько дней еще! Кто ж знал, что я себе такую услугу окажу?

– Олька, придумала, о чем переживать! Ты лучше о себе позаботься, а вопрос с подарками мы решим. Все твоим малым к Новому году будет!

– К Новому году не надо, мы на Рождество подарки дарим, – покачала головой Оля. – Это оставляет чуть больше времени, но вряд ли нога успеет срастись.

– А почему Рождество? Не знал, что ты религиозна. Можешь не отвечать, если хочешь.

– Дело не в религии. Просто Костя умер под самый Новый год, и мы… Мы как-то не празднуем.

Уж лучше бы дело было в религии… Саша и тогда почувствовал бы себя бестактным, но не настолько. О погибшем муже Оля говорила редко и мало, чувствовалось, что даже ее непробиваемой жизнерадостности не хватает, чтобы окончательно подавить боль.

Поэтому Саше следовало бы замолчать, закрыть тему, а он просто не смог, вопрос сорвался будто бы сам собой…

– Слушай, Оля… Как ты вообще поняла, что уже замуж пора? Ты же явно не ошиблась… У тебя все было так, как надо – по любви…

Оля имела полное право обидеться – или даже стукнуть его, если очень уж хотелось. Саше полагалось отвлекать ее, а он, кажется, сделал только хуже. Но Оля не была бы собой, если бы не сумела улыбнуться даже теперь.

– А что, жениться надумал? На Белоснежке своей?

– Почему Белоснежке?

– Похожа, – рассудила Оля. – Я бы не рекомендовала, но ты поступай как знаешь.

– Почему не рекомендовала бы? Ванька, вон, готов меня в мешок запихать и в ЗАГС отнести…

– Он хочет для тебя, как лучше, но не факт, что как лучше сделает. Понимаешь, я тебя видела с твоей Белоснежкой… Вы с ней держитесь как представители какого-нибудь министерства на приеме. Всегда красивые, спинки прямо, следите за позой и улыбаетесь, как надо. Но если любишь, тянешься к тому, кто рядом. Не только физически, психологически тоже. Знаешь, почему?

– Просвети меня, что уж тут…

– Потому что рядом с любимым человеком тепло.

– Слишком романтично для меня, – фыркнул Саша. – Я такого не понимаю.

Оля бросила на него хитрый взгляд через зеркало заднего вида.

– Да? С Белоснежкой, конечно, не понимаешь. Но я-то старая женщина и помню времена, когда ты понимал…

– Закрыли тему, – поспешно перебил ее Саша. – Извини, тупо получилось: ты можешь говорить о погибшем муже, не пытаясь придушить меня при этом шлангом, а я… Не могу и все.

– Ничего страшного, я понимаю.

– Что ты там понимаешь?

– Что тебе сейчас больнее.

Глава 6. Заварной крем

В этой квартире жил кто угодно, кроме ее владельца. Здесь обитали члены жюри международных премий, оставившие напоминания о себе дипломами и медалями. Тут отметились редакторы престижных журналов – прекрасно оформленные обложки их творений были развешаны на стенах. Фотографии тоже попадались, но даже на них хозяин квартиры был не центральным элементом, а лишь связующим звеном, таким же важным, как все остальные.

Леле казалось, что она попала в музей. Она, как завороженная, рассматривала все эти снимки, на которых ее дед стоял рядом с людьми, известными всему миру. Он казался таким же скучающим, как обычно. Они с удовольствием жали ему руку и порой даже приобнимали за плечи. Какая это, должно быть, шикарная жизнь – яркая, насыщенная… и бесконечно далекая от того, что привычно Леле. Это было странное ощущение: Леля понимала, что она вроде как частица этого человека, она с ним связана просто по праву рождения. Но они представлялись такими разными, что указывать на это подобие было попросту стыдно.

Как и в любом музее, здесь были свои тематические выставки. На кухне хранилась посуда со всего света: от мисок, вырезанных из деревьев с другого континента, до фарфоровых чашечек, тонких, как розовые лепестки. Такие и трогать было страшно, не то что пить из них!

В гостиной висели картины, написанные художниками из Африки, Индии и Европы. В шкафу можно было найти национальные наряды нескольких стран – явно подарочные и очень дорогие. Леля понимала, что в шкаф ей лезть не полагалось, но кто тут удержится?

При такой пестрой коллекции квартира рисковала казаться захламленной, однако этого удалось избежать – дизайнер постарался. Мебель при таком скоплении сувениров была предельно простой и очевидно дорогой. Леля ни в одном доме подобного не видела, не знала, как называется этот стиль, да и не надеялась разобраться.

Когда первая волна удивленного восхищения схлынула, Леля почувствовала обиду и неловкость. Неловкость была связана с самой Лелей. В этой идеальной квартире человека, который достиг всех своих целей, она, нежеланная гостья, казалась очевидно чужеродным элементом. Леля чувствовала себя пятном на музейном экспонате – со своими потрепанными джинсами и увешанным значками рюкзаком. Никто не говорил, что ей здесь не место, однако это чувствовалось сразу. Пройдя мимо зеркала, Леля обнаружила, что невольно сжимается, ей хотелось стать маленькой и незаметной, в идеале – невидимой. Она впервые подумала о том, что переезд сюда мог оказаться не такой уж хорошей идеей.

Ну а обида была связана с тем, что в этой огромной дорогой квартире не нашлось места Леле и ее семье. Да, ей позволили пожить в гостевой комнате. Но Леля все равно была тут посторонней – а должна была оставаться постоянно незримым присутствием, именем, которое помнят. Разве не полагалось людям, связанным кровью, любить друг друга по умолчанию? А если да, то почему же среди этих снимков успешных людей и далеких стран не нашлось хотя бы маленького уголка для фотографии Лели и ее мамы? Хотелось бы видеть и папу, но это ладно, дед никогда не скрывал, что не любит его… А свою дочь и внучку должен любить? Или это все-таки так не работает?

Леля попробовала спросить его об этом напрямую тем же вечером. Дед, привычно хмурый, посмотрел на нее так, будто с ним неожиданно пончик заговорил.

– Зачем мне ваши фотографии? Я вас и так на улице узнаю, не переживай.

– Узнаешь и сразу же перебежишь на другую сторону улицы, даже если это скоростное шоссе, где перехода отродясь не было, – проворчала Леля. Она обвела рукой собранные в квартире снимки. – А этих людей ты разве не узнаешь?

– Я храню их здесь не ради узнавания и уж тем более воспоминаний. Это часть моей работы.

– Фотки?

– Атмосфера, – уточнил дед. – Тележурналисты порой более назойливы, чем ты. Если они затеялись получить интервью, их ничто не остановит. Для этого и должна сохраняться правильная атмосфера.

– Ты хотел сказать «настойчивы», а не «назойливы», да?

– Нет.

Дед всегда говорил с ней спокойно, ровно, и придраться было вроде как не к чему, но частенько после разговоров с ним хотелось банально разреветься – как в детстве, когда для этого не нужна была никакая причина. Леля сдерживалась лишь потому, что знала: ни к чему хорошему это не приведет. Мама ведь предупреждала, что не нужно ни на что надеяться и уж тем более затеивать грандиозные планы примирения. Деда следовало воспринимать как необходимое обстоятельство и по возможности не беспокоить.

А Леля так не могла. Ей казалось, что эти дни, проведенные вместе – не случайность, это шанс, который нельзя упускать.

Первый раз она попробовала привлечь его внимание, сняв видеообзор квартиры со своими комментариями. Получилось очень даже смешно и ярко. Дед посмотрел ролик с таким же невозмутимым видом, как по утрам смотрел прогноз погоды, и отказался отдавать Леле телефон, заявив, что она занимается ерундой. Понадобилось сообщение маме и полчаса выяснения отношений, чтобы гаджет все-таки вернули.

Второй попыткой стал прогул занятий в школе. Обычно Леля такого не делала, а тут девчонки пригласили ее с собой, и она сразу же согласилась. Потому что в этом было что-то бунтарское. Вдруг деду как раз такое интересно? Сам он по жизни не то, чтобы бунтарем был, но всегда поступал так, как ему хочется.

И все снова закончилось получасовыми воплями мамы, только не на деда, а на Лелю. Дед же на сообщение о прогулах отреагировал, как смиренный мученик, которому поручили обучить макаку алгебре.

– Оставь его в покое, – под конец устало сказала мама. – Это все бесполезно.

– Я не понимаю, о чем ты, – буркнула Леля.

– Елена, хватит. Я прекрасно знаю, что ты делаешь.

– Откуда ты можешь знать?

– Потому что я в твоем возрасте делала то же самое – и многое, многое другое. Папа, он просто… Ну вот такой. Бывают такие люди, их нужно принимать как стихийное бедствие. Если тебе одиноко, мы можем вернуться раньше, солнышко.

– Нет, вы что! – испугалась Леля. Портить родителям поездку она точно не хотела. – Все будет в порядке, я обещаю.

Обещание было несколько наивным. Леля все равно не готова была принять равнодушие деда, ей хотелось, чтобы он вышел из режима робота и показал хоть какие-то человеческие эмоции. Не обязательно признание, раз уж такое невозможно – но хотя бы искренний гнев, тоже неплохо. Тот, на кого гневаются, имеет значение…

Однако дед был верен себе, большую часть времени он проводил на работе и свой долг считал выполненным, если Леля была накормлена и при деньгах. Ей же порой хотелось сорваться чуть ли не на детскую истерику: стекла разбить или выбросить вон все эти медали. Сделать гадость – но гадость, несущую послание. Я здесь. Я есть.

Пока Леля сдерживалась, она пыталась добиться своего цивилизованным путем. Вот и сегодня ее отпустили из школы пораньше, и она решила провести в огромной квартире деда генеральную уборку. Хотя вряд ли он и такие усилия заметит, в доме всегда было чисто. Но вдруг? Ей ведь больше ничего не оставалось…

Так что Леля старательно вычищала шваброй далекие углы от любого возможного проекта паутины и злилась на саму себя. Из-за этого движения получались нервными, резкими, и Леля едва все не испортила, когда швабра выскользнула из рук и рисковала сбить со стены драгоценные фотографии, которые были частью рабочей атмосферы, а вовсе не заменой семьи. Девочке лишь в последний момент удалось изменить траекторию полета неожиданного снаряда. Швабру это не усмирило, она все-таки стукнула, но уже не по фотографиям, а по изящной кованной ручке двойных дверок, закрывающих антресоли. В квартире деда даже такие мелочи служили украшением.

От удара дверца чуть приоткрылась, и Леля обнаружила, что внутри собраны какие-то коробки и свертки – явно старые, даже скопившие чуть-чуть пыли, которая в этой квартире казалась почти святотатством. Заинтригованная, Леля притащила из гостиной высокий стул и кое-как забралась наверх.

Полностью осмотреть антресоли она не могла даже так, роста не хватало. Ей оказались доступны лишь ближайшие коробки, но уж их-то она готовилась изучить во всех подробностях. А что такого? Дед ей ничего не запрещал!

Первая же коробка, которую Леля спустила вниз, оказалась тяжелой и мелодично звенела. Уже это внушало определенную надежду – оправдавшуюся парой секунд позже. В коробке хранились стеклянные елочные игрушки, бережно завернутые в помятые и пожелтевшие от времени листы газет.

Такого Леля точно не ожидала. Сколько она себя помнила, дед всегда твердил, что елочные игрушки – напрасная трата денег и ресурсов. Хочешь чем-то украсить дерево – повесь детские игрушки, все равно без дела валяются! А лучше вообще никаких. Все равно скоро убирать. Но прямо сейчас перед Лелей будто сундук с сокровищами открылся, игрушки из этой коллекции собирали годами. Тонкое стекло, отвечающее на каждое прикосновение нежной мелодией перезвона. Сияющее золото, перламутровые переливы красок. Тонкие балерины, присыпанные снегом домики, отважный толстенький космонавт. Такое больше не купишь – разве что на каких-нибудь аукционах… А тут игрушки не просто покупали, их сберегали: заворачивали сначала в папиросную бумагу, потом – в газеты, а слои в коробке перекладывали ватой, чтобы наверняка сохранить хрупкое стекло.

Неужели дед мог когда-то быть таким? Или не дед? Изучив газеты повнимательней, Леля обнаружила, что изданы они все были задолго до ее рождения. Хотелось расспросить про елочные игрушки маму, но Леля слишком хорошо понимала, что та сразу бросится звонить деду, есть у нее такая привычка. Значит, разбираться с находкой предстояло самостоятельно, однако пока вариантов не было, и девочка решила отложить свой трофей и сосредоточиться на второй коробке.

Та оказалась не менее интересной. Внутри Леля наконец-то нашла фотоальбомы, не связанные с работой – и все равно очень странные. Такие же завораживающие, как игрушки, девочка такого прежде не видела. Каждый из альбомов был большим, с плотными картонными страницами и обложкой, обитой плюшем, вишневым и светло-голубым. Одна обложка обозначалась емким словом «Фотоальбом», на другой золотым тиснением было выведено «На добрую память».

Внутри были собраны черно-белые и серо-бежевые фотографии, порой такие старые, что лица людей едва удавалось рассмотреть. Хотя большой потерей это не стало, Леля все равно видела их впервые. Она лишь по одежде могла догадаться, что жили все они очень давно – раньше деда, о маме и говорить не стоит.

Все фотографии аккуратно крепились к альбомам за уголки – иногда с помощью клея, а иногда через разрезы в картоне. Леля наугад выбрала снимок, который не был приклеен, перевернула и обнаружила на обратной стороне надпись, выведенную поразительно красивым почерком: «Володя и Наташа, сентябрь, 1923 г.».

Пара, изображенная на фото, казалась сумрачно серьезной. С такими лицами они, несмотря на молодость, тянули не на Володю и Наташу, а на каких-нибудь Владимира Павловича и Наталью Сергеевну. Сразу чувствовалось: портретная фотосъемка для них – целое событие.

Подпись не дала толковых подсказок, и теперь Леля вглядывалась в лица, пытаясь найти в них знакомые черты. Безрезультатно, конечно. Быстрый просмотр альбома ничего не дал, а на детальный она не стала тратить время. Леля пока не была уверена, что за обнаружение этих вещей дед не вышлет ее из квартиры куда-нибудь подальше – например, в Сибирь.

Кроме альбомов, в коробке хранились письма в прямоугольных конвертах – такие старые, что бумага стала желтой и очень мягкой, готовой порваться от любого неосторожного прикосновения. Текст был выведен разными почерками, почти всегда – чернильными ручками, и часть строк от этого не пережила испытание временем, расплылась или выцвела. От стопки писем пахло старой, давно заброшенной библиотекой.

Леля ожидала, что на этом все и закончится, однако на дне коробки хранился еще один сюрприз – большой блокнот с истертой обложкой. В него кто-то аккуратно записывал рецепты. Судя по состоянию блокнота, пользовались этой импровизированной кулинарной книгой очень часто.

Кому такое могло принадлежать? Не маме так точно – мамины кулинарные способности не простирались дальше яичницы, кухней в их доме владел папа. Да и не оставила бы мама свою кулинарную книгу у деда на антресолях, глупость какая-то. Бабушке? Но у бабушки почерк был такой, будто тараканы наступили в краску, а потом сплясали вальс на бумаге, Леля прекрасно помнила это по всем поздравительным открыткам. Получается, это книга дедовой матери, а то и вовсе бабушки… Об этих родственницах Леля не знала ровным счетом ничего, они остались двумя неясными силуэтами, спрятанными за туманами времени.

Чем дольше она листала книгу, тем четче понимала, какое сокровище ей досталось. Леля впервые получила то, что было связано с прошлым деда – и было важным для него! Она держала в руках осколок той его жизни, в которой он не был суровым и от всего уставшим. Тут открывалось внушительное пространство для сюрприза… может, для настоящего новогоднего чуда!

Но для того, чтобы все получилось, Леле нужно было действовать осторожно. Она еще раз пролистала всю книгу и нашла разворот, где текст был совсем бледным, а переплет чуть разошелся – значит, это место чаще всего закладывали чем попало, чтобы книга не закрылась в самый ответственный момент. Это был любимый рецепт, важный, определенно имеющий значение.

Рецепт рассказывал о том, как приготовить торт с заварным кремом. Ничего подобного Леля еще не пробовала, хотя и готовила лучше, чем мама. Вряд ли получится сразу, придется потренироваться, однако расписано все было подробно и понятно – должно получиться! Поэтому Леля быстро сфотографировала нужный рецепт на смартфон, собрала свои находки обратно в коробки и убрала на антресоли.

Когда дед вернулся, Леля сидела в выделенной ей комнате, обложившись учебниками и тетрадями. Она смотрелась настолько образцовой ученицей, что даже он не выдержал.

– Что ты сделала? – поинтересовался дед.

– Математику. Теперь делаю русский.

– Остроумно. Если я выйду во двор, я не обнаружу возле мусорных баков труп твоего школьного директора?

– Так весь смысл в том, чтобы никто его никогда не обнаружил, – ухмыльнулась Леля. – Дед, перестань сбивать меня с пути исправления! Я хочу войти в Новый год на позитиве, вот! Разве это так плохо?

– Это вообще не плохо, просто не правдоподобно. А впрочем, поступай как знаешь. Скоро вернутся твои родители, и ты снова станешь исключительно их ответственностью.