Текст книги "Полуночные сны чёрного кота"

Холодная вода

Не нужно было сюда соваться. Дурная затея. Но что теперь сожалеть, если заберут его не раньше завтрашнего вечера?

Максим и приезжать-то не хотел. Он вообще в последнее время ничего не хотел: на душе было муторно, тоскливо, он не знал, куда податься. Вроде, и было все – и все не радовало, он чувствовал себя самозванцем, занявшим непонятно чье место. Но хуже всего то, что и рассказать об этом нельзя: если попытаться облечь чувства в слова, сплошное нытье получается. Тут и ответ предсказуем! Соберись, ты ж мужик. Что тебе не нравится? Хуже тебя люди живут – и не жалуются!

От советчиков не будет толку, только хуже станет. Поэтому нужно молчать, ожидая, пока эти странные, серые дни пройдут.

Так нет же, Танька заметила, вмешалась! Еще и самую умную строить стала…

– Тебе нужно вернуться к тому, что ты любил раньше, – авторитетно заявила она. – Может, зря бросил. Вот к чему тебя тянет?

– По-моему, ты слишком много думаешь над этой ерундой…

– Это не ерунда, когда ты мрачнее тучи! Так жить нельзя.

– Ты людей на улице видела? – усмехнулся Максим. – У нас тут каждый понедельник что ни лицо – туча!

– Им можно. А тебе нельзя.

– Чего это?

– Что миру посылаешь, то от него и получишь! – глубокомысленно заявила Таня. – Все рано или поздно вернется к тебе, и недовольство твое тоже.

– И где ты только этого набралась?

Ворчать он мог сколько угодно, а задуматься она его заставила. Получается, все из-за нее, повелся! Одолжил фотоаппарат, отправился в этот лес – да не в ближайший, а в чертову даль, где белки в прыжке дохнут от тоски!

Нет, сначала-то все шло хорошо. Это в городе зима серо-рыжая от соли и песка, сопливая и безликая. В лесу она носила боярскую шубу, селилась на вершинах сосен, с которыми не каждый дом сравнится, и смотрела на людей свысока. Она милостиво позволяла фотографировать себя, как те модели, которые с притворным смущением улыбаются с обложек журналов. Она даже нравилась Максиму!

Но долго это не продлилось. Увлеченный моментом, он и не заметил, как погода испортилась, и ему стало холодно. Если задуматься, его куртка и сапоги не очень-то подходили для такой зимы… Однако он не задумался, приехав сюда, он был слишком увлечен, счастлив даже. А потом как-то разом навалилось осознание: он замерз, едва чувствует ноги, а снег уже спелся с дождем и лепит так, что может и фотоаппарат сломать, если чехол подведет.

Ну и что в сухом остатке? Он будет без фото, возможно, без ног, да еще и с долгом за чужой фотоаппарат!

Поэтому теперь Максим брел к своему временному жилищу в куда худшем настроении, чем то, которое мучило его в городе. Развлекаться оставалось только придумыванием проклятий – для Таньки, леса и всей зимы. Но если Таньке было все равно, разве что икалось где-то в теплой квартире, то лес и погода мстили вовсю. Максиму казалось, что по лицу наждачкой скребут, метель усилилась так, что пришлось закрывать глаза рукой. В завывании ветра слышался злорадный хохот, и желание осталось только одно: поскорее добраться до дома, забаррикадироваться внутри и ждать весны. Или хотя бы машины, которая вернет его в уже любимый серый город.

Но не сложилось, не сейчас. Даже ветер не смог заглушить другой голос – высокий, отчаянный и перепуганный. От неожиданности Максим, до этого угрюмо горбившийся, застыл и расправил плечи, прислушиваясь. Ему показалось или ребенок плачет?

Не могло здесь быть ребенка. Максим специально выбрал лес вдали от дорог и деревень, ему хотелось одиночества. Да, это была плохая идея, и все равно он не забывал, где находится. Не могло тут быть никаких детей! И все же кто-то был, потому что плач повторился… Или ветер просто решил свести незваного гостя с ума.

Выругавшись так, что, кажется, и верхушки сосен услышали, Максим свернул со знакомой дороги в сторону. Идти здесь было тяжело: сухие ветки, острые от мороза, цеплялись за куртку, ноги уходили в снег уже не по колено, а до середины бедра. Ему сто раз хотелось развернуться и идти своей дорогой – и сто раз он не позволял себе. Потому что раздражение было не так сильно, как волнение: а вдруг действительно ребенок? Тут же мелкий больше часа не продержится!

Он не знал, как это понимать, что его ждет. А когда все-таки увидел источник звука, почувствовал себя еще большим идиотом.

Прямо перед ним в снежной целине зияла яма, образовавшаяся на месте корней выкорчеванного осенней грозой дерева. Из ямы и доносились отчаянные вопли, вот только издавал их не ребенок. Там, внизу, среди грязи и непонятно откуда взявшейся мутной воды, металось что-то маленькое, серое, испуганное до полусмерти. Подняться самостоятельно зверек не мог: края ямы были слишком крутыми для него, да еще и обледеневшими. Ему только и оставалось, что держаться подальше от воды, стекшей на дно. Потому что, если бы он вымок, это была бы верная смерть!

И откуда там только вода?.. Не должно быть в такой мороз!

Максим осторожно опустился на одно колено, чтобы получше рассмотреть зверька.

– Что ты за хрень такая? – задумчиво спросил он. – Лисенок, что ли? Да, кажется, лисенок…

Услышав его голос, зверек замер и посмотрел наверх. Мордочка была залеплена грязью, различить удавалось только глаза, блестевшие ярко, как два уголька из угасающего костра. Дикому зверенышу, по идее, полагалось шарахнуться от человека, а он бросился к тому краю, над которым оставался Максим. Да еще с таким воем, будто сама мать-лисица за ним пришла!

– Э, брат, да ты бешеный! – нахмурился Максим. – Понятно, почему тебя свои бросили!

Но лисенок, видимо, не желал признавать, что он бешеный. Он не рычал, он скулил, как щенок. Максим раньше слабо представлял, какие звуки вообще издают лисы. Теперь вот узнал, что похожие на человеческий плач…

Нужно было уйти. Метель крепчала, и он сам замерзал. Да еще и зверек точно больной! И яма такая глубокая… Не соваться же туда! Но черные глаза смотрели так испуганно, так отчаянно, что отвернуться от них просто не получалось.

– А, черт с тобой, давай попробуем!

Максим опустился на оба колена, одной рукой ухватился за корень, другую протянул вниз. Дотянуться до дна ямы он даже не надеялся, но, если лисенок окажется достаточно сообразительным и подпрыгнет, что-то толковое, может, и получится.

Лисенок был более чем сообразительным – и доверчивым. В его крохотную головенку, видно, и мысли не приходило, что человек может просто содрать с него шкуру. Он бросился к Максиму охотно, будто давно знал. Это настораживало и забавляло, так что Максим решил не отступать. Рукавица на руке была достаточно толстой, этот чудик не прокусит, даже если бешеный, клыков не хватит.

С первого раза у лисенка ничего не получилось – не дотянулся. Со второго могло бы, да только Максим почувствовал, что обледеневшая рукавица начинает соскальзывать с корня.

Выбор у него был невелик: либо падать в яму, либо оттолкнуться руками и остаться на краю. Он выбрал второе – он не собирался рисковать из-за безмозглого звереныша. Поэтому, когда лисенок прыгнул второй раз, никакая рука помощи его больше не ждала. Зверек ударился о заледеневшую землю и скатился вниз, угодив передними лапами в мутную воду.

Ну все, конец ему теперь. Мокрый он там точно долго не протянет. Да он бы и так не протянул! Это природа, у нее всегда так. Сколько дохлых лис под снегом валяется?

Максим все-таки убедил себя, что это не его дело. Он развернулся и пошел прочь, ему было опасно оставаться здесь, ноги не просто замерзли, они болели. Ему точно не хотелось, чтобы его жизнь закончилась так нелепо, и он не сомневался, что сможет проигнорировать отчаянный, испуганный вой, поднимавшийся из ямы к небу.

А почему-то не смог. На душе становилось все тяжелее. Здравый смысл убеждал его, что нельзя останавливаться, еще с десяток шагов – и вой окончательно скроется за песнями ветра. Но в душе Максима впервые появилось нечто большее, чем здравый смысл, сильное, незнакомое ему… Как будто речь шла не о простом животном. Как будто оно, грязное, ничтожное и уже обреченное, было важно лично для него. Да, можно пройти этот десяток шагов. Но тогда незримые нити, связавшие его с той ямой, вырвутся из-под кожи и потянут его обратно.

Проще уж вернуться самому. Максим по-прежнему считал, что это дурацкий поступок, но все хотя бы происходило на его условиях.

На этот раз он не осторожничал – надоело. Максим сразу спрыгнул в яму, чудом избежав холодной воды. Лисенок мгновенно прижался к его ногам, и Максим почувствовал, что он дрожит всем своим тщедушным тельцем. Сердце кольнуло – неприятно как-то, больно. Но сейчас не было времени раздумывать, что да почему. Максим скрутил из широкого шарфа подобие люльки и усадил туда лисенка, чтобы освободить обе руки для подъема. Зверек покорно застыл, и в его глазах было что-то странное, почти человеческая благодарность – и почти человеческая обида.

И снова Максим заставил себя не думать об этом. Ему и без того было тяжело! Даже ему, человеку, удалось выбраться из ямы не сразу. А дальше он и вовсе бежал – насколько это позволяло его замерзшее тело. На них наваливались ранние зимние сумерки, будто гнались за ними, не желая отпускать такую редкую добычу. Но Максим все равно успел, добрался до домика, и темнота бессильно клацнула челюстями за закрывшейся дверью.

Тут было легче. Разжечь огонь, кое-как обработать обмороженные ноги, приготовить еду… Стараясь при этом не замечать лисенка, следовавшего за ним, как тень.

– Я тебя все равно не оставлю, – предупредил Максим. – Завтра же сдам леснику, пусть сам решает, что с тобой делать!

Лисенок продолжил смотреть на него так, что у Максима мурашки по коже шли – здесь, в тепле, больше, чем в ледяном лесу. Зверек прихрамывал на обе передние лапы, угодившие в воду, однако в остальном казался вполне здоровым. Максим понятия не имел, что будет дальше. Он уснул, наблюдая за свернувшимся рядом с ним лисенком.

А утром проблему решать не пришлось – проблемы уже не было. Когда Максим проснулся, лисенка и след простыл. Дверь, которую он вчера так надежно запирал, оказалась приоткрытой, от нее тянуло холодом, а за порогом на свежем снегу начиналась цепочка одиноких маленьких следов.

– Хитрый пацан, – усмехнулся Максим.

Он понятия не имел, как зверь размером с кошку дотянулся до дверной ручки. Ему и не хотелось знать. Впервые за много-много дней на душе было легко и светло, черная пелена, которой он не мог найти объяснения, отступила. Ноги все еще болели, но даже это не могло испортить ему настроение. Максим чувствовал: все сложилось так, как надо.

* * *

Он умрет, точно умрет. А скорее всего, давно умер. Никто уже не сомневался в этом.

Максим знал, что должен это изменить, хоть на что-то повлиять, но понятия не имел, как. В душу закрадывалось холодное, липкое отчаяние побежденного. Он уже сделал все, что мог, и это ни к чему не привело.

Ему только и оставалось, что надеяться на спасателей, однако они, кажется, тоже перестали верить в чудо.

Ребенок пропал вчера вечером. Он выжил бы, если бы им удалось найти его до наступления темноты. Но ночь почти завершилась, лес становился серебристо-седым от рассвета, а Саши нигде не было. Разве мог пятилетний мальчик пережить осеннюю ночь в самой чаще, один? Нет, конечно. Они найдут только тело… если очень повезет. Но, даже понимая это, Максим отказывался принимать такую реальность. Ведь если смириться с тем, что сына больше нет, все рухнет!

Ему было что терять. Его жизнь, в какой-то момент показавшаяся ему безнадежно выцветшей, снова заиграла красками. Когда он лечился от воспаления легких после той злосчастной поездки в северный лес, он был уверен, что бросит Таньку – это ж была ее дурацкая идея! А когда она пришла к нему, понял, что расстаться с ней просто не сможет. Он все равно еще пару лет мотал нервы ей и себе непонятно зачем, по-другому у Максима не получалось, и только потом была свадьба.

И был Саша. Все стало на свои места, все стало правильным… До этого дня.

А ведь Максиму не хотелось сюда ехать! Он после того, как чуть не замерз насмерть, старался держаться подальше от глухих лесов. Ему казалось, что там на него смотрит кто-то. Он не знал, кто. Он и не хотел знать.

Были ведь еще городские парки, озера, морской берег! Это Таньку потянуло сюда – друзья на пикник собрались, природы захотелось. Она пообещала Максиму, что они не будут сходить с дорожек, и он согласился. Глупо было бояться природы всю жизнь.

Им было весело – настолько, что Максим расслабился, убедил себя, что его страхи ничего не стоят, а потом стало слишком поздно. Никто из них не заметил, когда Саша ушел, как он вообще выбрался с огороженной детской площадки. Он словно растворился в холодном осеннем воздухе!

Сначала они искали его своими силами, потом подоспели спасатели. Они обошли каждый метр леса, заглянули под каждый куст, не упустили ни одну яму, но все было бесполезно. Даже служебные собаки не могли взять след Саши! Максим пытался узнать, что происходит, но кинологи лишь пожимали плечами.

– У таких мест свои правила.

– Вы издеваетесь?!

К утру все устали – и начали понемногу, неохотно признавать неизбежное. Зима еще не вступила в свои права, но ночи уже были холодные. Тут и взрослый не выжил бы, что говорить о маленьком мальчике! Танька могла бы обвинять его, а вместо этого она прижималась к мужу, словно ждала чего-то.

Максим не мог больше этого выносить. Он тоже устал так, что едва стоял на ногах, и все равно двинулся к темной стене деревьев.

– Саша! – крикнул он.

Жена не стала спрашивать, зачем, она словно этого и ждала. Таня пошла рядом с ним, и ее голос, кажется, летел еще дальше.

– Саша, где ты?

Они не надеялись на ответ – и вдруг получили его, из чащи, из темноты, которую еще не забрал рассвет.

– Мама! Папа! Мама!

Он выбежал к ним сам. Максим глазам своим не мог поверить, он, сохранив надежду, все равно не думал, что это может быть так просто. Но было же! Их сын сам выбежал к ним, живой и невредимый, пускай и грязный, промокший до нитки. Первой его подхватила на руки Таня, а Максим уже обнял их обоих. Чувство, что из леса на него смотрит кто-то, вернулось, но теперь он не боялся этого взгляда. Он понятия не имел, почему ему отдали сына… И как странно было думать об этом именно так: отдали, не нашелся!

А дальше все закружилось, и ему было не до рассуждений. Прибежали их друзья, спасатели, врачи. Маленького Сашу понесли к машине «Скорой», родители не решались отходить от него ни на шаг.

– Жить будет, – довольно кивнул пожилой доктор. – Обезвоживание, конечно, переутомление, шок… Но переохлаждения нет, вот где повезло! Должно быть, нашел, где укрыться на ночь…

– А с ручками что? – испуганно спросила Таня. – На ручки-то посмотрите!

Кожа на ладонях и пальцах действительно выглядела пугающе: красная, чуть опухшая, с редкими кровавыми трещинами. У Максима от одного взгляда на нее сердце сжималось! Но стало только хуже, когда заплаканный Саша наконец заговорил.

– Папа, почему ты долго не приходил?

Он смотрел только на Максима – не на врачей и даже не на мать. Как будто один Максим мог спасти его, но намеренно не спас!

– Шурик, да ты что? – опешил Максим. – Я искал тебя!

– Ты от меня ушел… Но потом пришел!

Спасатели уже смотрели на него с осуждением. Так ведь это было глупо! Максим ни разу не уходил в чащу один, рядом все время оставалась или Таня, или кто-то еще. Он бы никогда не прошел мимо родного сына! Но в глазах ребенка плескалась такая обида, что спорить с ним просто не получалось.

Это шок, должен быть шок… Ничего, главное, что он нашелся, потом все станет на свои места!

Таня, видимо, тоже так считала. Она поцеловала сына и прошептала:

– Сашенька, сыночек, тебе показалось! Мы с папой тебя очень-очень искали, но никак не могли найти! Ты – папино главное сокровище, он бы тебя никогда не оставил там!

Саша всхлипнул, но больше ничего не сказал. Решив, что он успокоился, Таня повернулась к врачу, осматривавшему его ручки:

– Так что с ним?

– Обморожение, но не сильное. Похоже, просто угодил в очень холодную воду обеими руками, бывает! Считайте, легко отделался. В этом лесу многие пропадают, дети и взрослые, а потом никого не находят – ни живых, ни мертвых. – Сообразив, что ляпнул лишнего, врач поспешил добавить: – Но вы не переживайте, вашему-то повезло! Это ж именно удача, не нужно искать, за что и почему… Просто некоторых лес отпускает, и кто его поймет, как он выбор делает!

Адвент

День четвертый

– Знаешь, когда нам сказали, что мы захотим остаться в этой квартире до конца жизни, я думала, что это просто рекламный ход, – нервно хмыкнула Таня. – Я не предполагала, что нам действительно придется умереть здесь!

– Сиди смирно, – велела Оля.

– Мне больно!

– Тем более.

Яркий свет изогнутой настольной лампы падал прямо на открытую рану, и под увеличительным стеклом она казалась особенно зловещей. Темно-багровая язва уходила глубоко под кожу, покрывалась трещинами, то и дело пульсировавшими кровью. Эта рана была самой страшной у Тани – но появлялись новые, пока еще безобидные, просто легкое покраснение и шелушение кожи. Эта язва тоже была такой, но за последние четыре дня увеличилась до чудовища, едва ли известного медицине.

Так что про боль Таня не врала. Она старалась держаться, улыбалась, шутила, пусть и неудачно. Но Оля прекрасно знала, насколько сестре страшно сейчас. Пожалуй, бесполезно было напоминать Тане, что, по сравнению с другими жильцами дома, у нее еще не худшее положение. Она бы не оценила. Нет, сейчас она наверняка думала лишь о том, почему сестре повезло, а ей – нет, просто не говорила об этом.

– Не похоже это на заражение, гноя там нет, – наконец сказала Оля, убирая лупу обратно в ящик с инструментами. – Если честно, больше всего похоже на что-то аутоиммунное, вроде нервного дерматита.

– Откуда ты можешь это знать? Ты же не доктор на самом деле! Ты ветеринар!

– Ветеринары не так далеки от человеческих докторов, как тебе кажется.

– Все равно, никто ничего не знает – и ты не знаешь! Тебе легко говорить, потому что у тебя такого нет. Бинтуй давай, я больше не могу смотреть на эту гадость!

Таня теперь легко раздражалась, даже быстрее, чем раньше. Иногда Оле казалось, что сестра просто ждала вот этого уважительного повода быть капризной и вечно недовольной. А может, она действительно имела на это право? Никто до сих пор не мог объяснить, что произошло, как это лечить… и как все в итоге закончится.

Известна была разве что точка отсчета – первое декабря. В этот день на город налетела гроза, что удивляло само по себе. Да, ноябрь был теплый, снег к декабрю так и не выпал. Но гроза? Такого Оля припомнить не могла.

Да еще какая гроза! Настоящая майская: с громом, грохотом, рокотом небес. С молниями, голубыми, фиолетовыми и белыми, полыхающими по всему небу. Они били в землю – и били по домам. Электричество пропало почти сразу: то ли авария была, то ли благоразумно отключили. Но и это не спасало, потому что из розеток летели желтые искры, а в какой-то момент Оле показалось, что она видела блуждающую по комнате шаровую молнию. Ту самую, о которой рассказывали в школе, а потом выяснилось, что никакая это не угроза на самом деле, слишком уж редко она бывает. Теперь вот заглянула…

Гроза закончилась только к утру, искорежила пару машин, разбила окна, выкорчевала старые деревья. Это было печально, но не страшно. Оля, как и остальные, была уверена, что все завершилось. С чего бы ей догадаться, что худшее ожидало впереди?

Люди начали болеть уже на следующий день – целыми домами, целыми кварталами. Симптомы оформились очень быстро: покраснение кожи, переходящее в кровавые язвы, конъюнктивит, повышение температуры. Врачи подозревали, что это еще не предел, что дальше будет хуже, а что делать – не знали. Им не удалось выявить ни вирус, ни инфекцию, люди просто… просто заболевали. Да и то не все, и это еще больше сбивало медиков с толку.

Взять вот Олю и Таню, например. Они жили в одной квартире, общались – теснее некуда, но Таня заболела вместе со всеми, а у Оли не было ни единого симптома. Таких счастливчиков оказалось процентов двадцать, и выяснить, что их объединяет, было так же сложно, как определить причину заражения. Если все дело в грозе, почему одних она пощадила, а других изувечила? За что, в чем разница?

Через пару дней выяснилось, что пострадало лишь несколько кварталов. Чтобы выявить причину, там ввели принудительный карантин. В случае с домом Оли и Тани, это оказалось на удивление просто.

ЖК «Новый Зеленый Бор» и так располагался в отдалении от оживленных улиц, в уютном кольце соснового леса. Из недостатков тут была только острая потребность в собственной машине, иначе даже до магазина не доберешься. Зато преимуществ хватало: свежий воздух, приятные пейзажи, уютная маленькая коммуна, где все друг друга знали. Жилой комплекс состоял из четырех пятиэтажных домов с плоскими крышами. Между домами без труда поместились детская площадка, территория для дрессировки собак, уличные тренажеры и даже футбольное поле. А чтобы всеми этими радостями, построенными на деньги жильцов, не пользовались посторонние, ЖК оградили высоким забором из сетки-рабицы.

Теперь это значительно упрощало изоляцию. Ворота и калитки заперли снаружи, по периметру прогуливались дежурные, вроде как вежливые и улыбчивые, однако ни у кого не возникало сомнений, что договориться с ними будет невозможно. На территорию «Нового Бора» допускались только машины с едой, да еще медики. Сколько это продлится – никто не знал. Сначала еще шутили, что успеют отдохнуть и подготовиться к Новому году. Потом, когда стало ясно, что и к Новому году это может не закончиться, шутки захлебнулись.

– Вот. – Оля завязала последний узел на аккуратной повязке. – До завтра должно хватить.

– Угу, – мрачно отозвалась Таня.

Когда с перевязкой было покончено, она тут же судорожно схватилась за смартфон. Таня искренне верила, что если ответы и появятся, то исключительно там, на «территории свободной информации», а вовсе не у медиков. Интернет, телефон и телевизор так и не отключили. Это несколько успокаивало жителей «Нового Бора», внушая им надежду, что все еще обязательно будет хорошо.

Оля с такими выводами не торопилась. Нет, она, конечно, надеялась, что все обойдется. Но в глубине души она понятия не имела, что будет дальше.

* * *

День седьмой

Через неделю после грозы Оля окончательно убедилась, что найти нечто общее у зараженных невозможно – слишком уж много их было, слишком разными они оказались. Тогда она попыталась понять, что выделяло тех, кто заражению не поддался.

Но и тут ее, похоже, ожидало поражение. Полностью защищены от болезни были только совсем маленькие детки – в основном дошколята. Уже у детей семи-восьми лет проявлялись первые симптомы, правда, не такие страшные, как у их родителей. А вот подростки болели вовсю, среди них Оля не нашла ни одного здорового – но это в «Новом Бору», в других кварталах могли обнаружиться исключения. Местные подростки иногда переносили болезнь легко, всего с парой язв, или сваливались в лихорадке уже через неделю. Лекарства, назначенные приезжающими медиками, помогали облегчить симптомы, но никого по-настоящему не лечили.

Примерно такая же ситуация была с пенсионерами, одни вообще остались здоровыми и бодрыми, другие очень быстро слегли. Впрочем, последних было меньшинство. А вот искать хоть какие-то общие черты у людей других поколений оказалось и вовсе бесполезно.

Естественно, о себе Оля тоже думала, анализировала все, что могло защитить ее от этой заразы. Да они с Таней даже во время грозы рядом, чуть ли не обнявшись, сидели! Так что ответов у нее по-прежнему не было.

Но если она была осторожна в выводах, то кое-кто другой сомнениями не терзался.

– Все висишь над своими книжками? – насмешливо поинтересовалась Таня.

Ей в последнее время все больше нравилось подчеркивать, что ветеринар – это вовсе не доктор и даже не близко, нечего из себя умную изображать! Сначала она еще пыталась сделать вид, что это шутка. Теперь вот и пытаться перестала. Таня словно мстила сестре за то, что та осталась здоровой, и ей было все равно, какой будет эта месть.

– А что ты предлагаешь? – спросила Оля.

– Да в интернете уже все есть! Ты хоть Родика новый выпуск посмотри, он все толково рассказывает, пока ты там сопли жуешь! Ветеринар, блин…

Когда стало ясно, что началась эпидемия и десятки домов оказались в изоляции, многие возжелали хайпа. Со скоростью, которой позавидовали бы и пресловутые грибы после дождя, стали появляться интернет-персонажи, старательно корчившие из себя экспертов. В медицине они разбирались на уровне школьной программы, зато умели говорить эмоционально, убедительно и вовремя ссылаться на маститых авторитетов, сам факт существования которых вообще никто не проверял.

Одним из таких скороспелых инфлюенсеров стал и Родион Макаров – в прошлом блогер средней руки, а ныне обличитель и борец за права обиженных. Родик умело играл на чувствах тех, кто был напуган неизвестной болезнью и очень хотел выйти из изоляции. Именно его выбрала своим гуру Таня. То, что у Родиона не было высшего образования, волновало ее куда меньше, чем его симпатичная мордашка и горящий праведным гневом взор.

Оля как-то пробовала посмотреть его эфир – для общего представления. Но самопровозглашенный народный заступник нес настолько ненаучную – и даже антинаучную – муть, что Оли хватило минут на десять. Таню по-прежнему все устраивало.

– Родик говорит, что грозу просто использовали для облучения, – убежденно заявила она.

– Кто?

– Правительство!

– Таня, на кой правительству тебя облучать? – устало поинтересовалась Оля.

– Не только меня, многих! Чтобы сократить население, а оставшимися будет проще управлять!

– Это Родик такое сказал? А Родик в своем горячечном бреду учел, что население – ценнейший ресурс любого государства? Для этого и вводятся все программы поддержки рождаемости, а вовсе не от любви к деткам. Зачем зловещему правительству сначала вкидывать дурные бабки в увеличение численности населения, чтобы потом вот так тупо его сокращать?

Тут нужно было отметить, что сам Родик не болел, ему посчастливилось жить в районе, до которого гроза не дошла. Поэтому он мог сочинять любые сказки, выдавая их за «просто частное мнение». Он даже не понимал, что в воспаленном мозгу его аудитории, уже измучанной болезнью, его домыслы превращались в истину.

Вот и Таня теперь упорствовала:

– Оставлять будут покорных, а убирают независимых! Средний класс!

– Тань, средний класс – это донор налогов, его не нужно убирать, да и отстранять от работы невыгодно. Опять же, посмотри, покосило всех. Ты действительно думаешь, что, если бы у правительства были такие ресурсы, они бы на своей же территории испытания устроили?

– Конечно! Там же идиоты!

– Которым хватило ума изобрести такое оружие?

– Хватит! – окончательно разозлилась Таня. – Ты ни хрена не понимаешь, потому что только и можешь, что собакам градусник в задницу вставлять! Научись слушать умных людей – тогда, может, и сама поумнеешь!

Таня теперь злилась все быстрее, ей и повод особый был не нужен. В такие моменты ее голос звучал непривычно высоко, резко, истерично почти. Черты лица, обострившиеся из-за болезни, искажались в капризной гримасе, глаза лихорадочно блестели. Оля старалась убеждать себя, что это все еще сестра, бояться нечего, очень скоро все закончится.

Но страх уже появился – и он лишь набирал силу.

* * *

День одиннадцатый

Не зря ведь говорят, что надеяться нужно на лучшее, а готовиться к худшему. Симптомов у болезни прибавилось, как и опасалась Оля. Боль в мышцах, головокружение, расстройство желудка – и это еще не полный набор. Среди специфических симптомов этого странного недуга оказалось повышенное слюноотделение. Некоторые зараженные постоянно бегали к раковинам и сплевывали… а потом бегать устали. Таня, например, завела привычку сплевывать прямо на пол в их квартире.

Сначала она делала это осторожно, чуть ли не виновато. Но когда стало ясно, что Оля не станет ее упрекать, она начала устраивать из этого демонстрацию. Мол, ты здоровая – вот и терпи! Оля в первые дни еще пыталась убирать за ней, потом махнула рукой, и пол был покрыт засыхающими плевками. Уборкой Таня тоже теперь не озадачивалась, и квартира, в прошлом уютная, казалась все менее жилой.

Любопытным оказался и заметный контраст между зараженными. Лишь у некоторых болезнь прогрессировала быстро и явно, как у Тани. У других симптомы оставались незначительными – а то и вовсе проходили без следа.

Излечившиеся стали для медиков такой же загадкой, как и заболевшие.

* * *

День тринадцатый

К середине месяца снег все-таки выпал – совсем мало, жалкий унылый слой, который красивыми хлопьями сохранился разве что на ветках сосен, а на земле мигом превратился в серую кашу. На некоторых окнах висели новогодние украшения – повешенные, похоже, еще до грозы, сейчас-то никому и в голову не приходило готовиться к празднику. Какой праздник, если все зависло и конца изоляции не видно?

Люди раздражались теперь по любому поводу. Из-за того, что их не лечили – или лечили неправильно. Из-за растерянного молчания медиков, которые так и не нашли причину. Из-за того, что кто-то посмел не заразиться или выздороветь. Из-за боли и страха перед неизвестностью.

И вот в этом коконе черных, тяжелых эмоций пухлые ангелочки на окнах и елочные ветки на подоконниках действительно смотрелись нелепо. Кто бы мог подумать… Всего две недели назад Новый год казался главным событием ближайших недель – и за какой-то день все сломалось, теперь вот готовилось рухнуть.

– Вы улыбаетесь, – вдруг прозвучал рядом с ней незнакомый мужской голос. – Странно тут видеть человека, который улыбается.

Оля была уверена, что она сейчас одна во дворе. Дул холодный ветер, не способствующий прогулкам – болеющие плохо переносили мороз. Да и привыкли они в последнее время не встречаться, забиваться в норы, не пересекаться и лишний раз не видеть друг друга.

Она пользовалась этим, чтобы удрать от сестры. Обстановка в квартире становилась совсем уж невыносимой: казалось, что Таня делает пакости намеренно, лишь бы усложнить сестре жизнь, сделать Олю такой же несчастной, как она сама. Оля убеждала себя, что так быть не может, это ж ее Танюшка, она не способна на подлость! Ей просто плохо, вот и все… Но когда Таня демонстративно роняла остатки еды на свежевымытый пол, глядя при этом в глаза сестре, сохранять смирение было все сложнее.

Поэтому Оля и ушла из дома, поэтому устроилась на лавке с термостаканом кофе в руках. Здесь ее и нашел сосед по подъезду.