Текст книги "Шпион товарища Сталина (сборник)"

Дверь легко подалась вперед. Я зашел в комнату под литерой L. Апартаменты под цвет бордо состояли из двух уютных комнаток, причем роскошно меблированных.

В гостиной никого не было, а в спальне, как я увидел сквозь проем приоткрытой двери, маячила широкая кровать, она была расстелена, причем кто-то в самом деле скромно лежал под одеялом. Этот кто-то был, судя по всему, обладателем знакомого притягательного женского тела.

Я решительно двинулся в спальню, сдирая с плеч пиджак.

– Хелен…

Однако, когда я вошел, пиджак изумленно повис у меня на плечах. В постели на спине в самом деле лежала Хелен, однако голова моей дорогой девушки была повернута влево, почти к самому плечу. Лицо было обращено ко мне, но глаза были плотно прикрыты.

Кажется, она спала. Неужели устала ждать и заснула?

У меня тоскливо заныло в груди. Именно так грудь, бывало, ныла в воздушном бою, когда противник незаметно брал на прицел, однако на земле она никогда не ныла.

Хелен, как мне показалось, была без одежды. Край одеяла прикрывал тело и подступал к соскам груди. Левая рука безвольно съехала на пол.

Я тихо подошел к постели и наклонился вперед.

– Хелен, милая…

Девушка не шелохнулась. Весь ее вид говорил о том, что она либо в глубоком обмороке, либо…

Мне вдруг стало так душно, что сердце сжалось. Еще не веря в самое худшее, я нагнулся, поднял прохладную, как мрамор, кисть и попытался прощупать пульс. Пульс не прощупывался!

Цепенея от ужаса, я непроизвольно ступил ногой в сторону и наступил тонкой подошвой туфли на что-то угловатое и твердое. Нагнувшись, я поднял с пола, покрытого мягким ковром, пистолет и обомлел. У меня в руках блестел мой наградной пистолет!

Сомнений быть не могло. Гладкая серебряная накладка на ребристой щечке рукояти устраняла все сомнения, на ней была изящно выгравирована надпись: «Начальник Управления ВВС Красной армии П.В. Рычагов заслуженному летчику Валерию Шаталову с пожеланием продвижения на новые высоты. 31 декабря 1939 года».

Табельный пистолет ТТ был частью обмундирования. Хотя советскую форму мы оставили в СССР, немецкая сторона любезно позволила взять табельное оружие с собой.

Я никак не мог понять, каким образом мой пистолет, хранившийся в особняке, в сейфе, очутился здесь, в номере. Я попытался вспомнить, когда видел свой пистолет в последний раз, но никак не мог сосредоточиться.

Вид Хелен, без всяких признаков жизни лежавшей прямо передо мной, буквально сводил с ума. Мне казалось, что еще немного и я вдребезги разнесу проклятую пивную – веселое злачное место, в котором чем дольше пребываешь, тем страшнее становится.

Когда я ощутил слабый запах пороха, исходивший из ствола, мне сделалось дурно, однако вовсе не от пороховых газов. Омерзительные мурашки побежали по телу. Получается, что все подстроено таким образом, чтобы создалось впечатление, что именно я застрелил Хелен!

Мотивы? О, они ясны, как сегодняшний солнечный берлинский день. Я приревновал Хелен к Гофману, например.

Мало ли мотивов бывает у людей, охваченных страстью. Главное, что герр Шаталов находится первым в списке подозреваемых лиц.

Я потянул за край одеяла, обнажая тело, и вскрикнул от ужаса. Вся простынь под одеялом была сплошь пропитана алой кровью.

Дрожа от страха, я глубоко вздохнул, чтобы хоть немного успокоиться, и осторожно перевернул Хелен на правый бок. Вся ее спина была в крови.

Где же, где?.. Вот!

Я нашел то, что искал. Под левой лопаткой я увидел входное пулевое отверстие и явный след от ожога. Пороховые газы сильно обожгли кожу.

Да, похоже, в самом деле стреляли из моего ТТ, калибр – семь и шестьдесят две сотых миллиметра. Выстрел произошел только после того, как ствол плотно вжался в тело жертвы.

Я не сыщик, но мне показалось странной траектория выстрела. Получалось, что некто ухитрился вжать ствол пистолета под левую лопатку Хелен, в то время как она лежала в постели. Для этого, наверно, надо было применить силу, но никаких кровоподтеков на теле девушки не было. По крайней мере я их, как ни всматривался, не обнаружил.

Убийца выбрал способ, которым добился двух главных вещей одновременно. Первое – звук выстрела получился приглушенным. Второе – пуля была выпущена наверняка. Третье – она застряла в теле и не вышла наружу, что было на руку убийце, поскольку, вылетев наружу, она могла ранить его.

Войдя в тело, пуля мгновенно потеряла начальную скорость и, пройдя между ребер, скорее всего, застряла в области сердца, не сумев пробить тело насквозь и выйти через грудь наружу.

Вдруг дверь с шумом распахнулась и в спальню ввалился возбужденный Гофман с бутылкой коньяка, янтарная жидкость несмело болталась на самом ее дне.

– Все состоялось? Здорово! Я, как свидетель, пришел поздравить молодую…

Гофман увидел постель, густо залитую кровью, словно здесь только что зарезали быка, и осекся. Его влажная от коньяка нижняя губа вдруг жалко отвисла вниз. Он мотнул головой, как видно, пытаясь прогнать страшное видение куда-нибудь подальше.

Бедняга Гофман перевел взгляд на пистолет, который я продолжал сжимать в руке. Его глаза жутко округлились от ужаса.

– Ты убил ее, Шаталов? Ты… ты… подлец! Зачем? Как ты мог? Ты подумал, что она спала со мной? Да, было пару раз, но она все равно любила тебя, а не меня, я же видел!

– Что ты несешь, Гофман? Я не убивал!

– Я не слепой. Ты застрелил ее в спину!.. Ты ответишь за свое злодеяние, Шаталов. Я вызываю полицию. Полиция!..

Гофман замахнулся на меня бутылкой. Я вовремя оттолкнул его в сторону. Гофман оступился, упал, сильно ударился затылком о стену и затих.

Я нагнулся над ним. Неожиданно раздался такой пронзительный храп, что я невольно вздрогнул. Бродяга Гофман так напился, что не выдержал и уснул.

Снаружи на ступенях лестницы тяжело застучали подошвы мужских ботинок. Прыгать в окно с верхнего этажа веселой пивной мне было, как говорится, не впервой.

Я нежно поцеловал свою драгоценную Хелен в холодные синие губы и с невыносимой болью в сердце посмотрел в ее белое лицо. Прекрасное, оно казалось выточенным из мрамора.

В следующую секунду я отодвинул штору. Окно было открыто.

Правда, в этот раз приземление прошло не так удачно. Припадая на ушибленную ногу, я бросился к БМВ Гофмана. Из окна до моего уха долетели резкие обрывистые команды.

В российском посольстве меня ждал Виталий Сорокин. Все пережитое диким секачом грозно навалилось на меня. Я, кажется, был в шоковом состоянии.

Никто не смог бы успокоить меня, Сорокин, между прочим, и не пытался. Узнав о гибели Хелен, он как-то сразу осунулся и посерел.

Виталий предложил мне стакан водки, но я отказался. Он тоже не стал пить.

– Теперь тебя ничто не держит в Германии, Валера, однако дома, друг, тебя ожидает сюрприз. Немцы, конечно, после гибели Хелен пожелают навредить тебе, поэтому надо срочно возвращаться в Москву, но, к сожалению, здесь не все так гладко – у меня произошла осечка.

– Какая-такая осечка, Виталий? Ты же заверял меня!

– Да, заверял, но кто-то выкрал твою кассету с отчетами о работе в Германии. Я не успел передать ее в Москву!

– Она была в сейфе?

– Да, твой башмачок с кассетой лежал в моем сейфе, теперь его в сейфе нет. Нет кассеты – нет твоего важного отчета, нет отчета – нет твоего прикрытия из Москвы. Без кассеты я ничего не могу для тебя сделать. Печально, но дома, друг, тебя ожидают арест, лишение всех званий и в лучшем случае отправка в лагерь, а в худшем…

Дальше можно было не продолжать. Сорокин благоразумно умолк.

Меня бросило вначале в холод, затем в жар. Получается, что теперь, когда мой секретный отчет утерян, Москва стопроцентно признает меня изменником и приговорит со всеми вытекающими последствиями, где бы я ни находился.

О том, как работают наши карательные органы, в том числе за рубежом, я был наслышан. В любом случае возвращаться домой теперь нельзя – впаяют срок за халатность или расстреляют за двурушничество.

Я в отчаянии сцепил руки и застыл, сидя на кожаном диване. Сорокин с грустной улыбкой подался вперед из глубокого кресла.

– Валера, что бы ты без меня делал, а?

– Есть выход? Какой?

Сорокин на ухо прошептал, что у Гофмана на руках находится срочное предписание. Якобы Геббельс придумал очередной ход конем, хотя никогда не играл в шахматы. Он решил сыграть на том, что завтра, двадцать второго июня, Германия нападет на Советский Союз.

Услышав такую новость, я мгновенно вышел из своего сумеречного состояния и стал почти прежним Шаталовым – собранным, холодным и решительным.

– Что ты такое говоришь?

– Гитлеровские войска сосредоточены у советско-германской границы. Приказ о начале Восточной кампании разослан по всем частям и соединениям.

– Вы уведомили Москву?

– Уведомили, но бесполезно. Все сведения о готовящемся нападении в Москве наши аппаратчики считают фальшивкой англичан, в чем постоянно убеждают товарища Сталина, мол, англичане спят и видят кровавую бойню между Германией и СССР, что, к несчастью, тоже очень похоже на правду.

– Что делать?

– Вчера Гитлер уведомил Сталина, что дарит ему в знак дружбы новейший «мессершмитт» модели F-2. Между прочим, сейчас «мессершмитты» модели F-2 составляют костяк новейших самолетов люфтваффе, именно на них возлагаются огромные надежды в молниеносной войне с Советским Союзом, до начала которой осталось менее суток.

– Я все равно ничего не понял. Что мне делать?

– Ты приехал на БМВ Гофмана?

– Да.

– Отлично! Слушай меня внимательно. Ты полетишь вместо Гофмана, но под его именем. Главное, долети до границ рейха. Там сориентируешься с учетом складывающейся обстановки. Опасно, конечно, но что делать, в Москву лететь тебе нельзя! Имей в виду, я узнал только что из надежных источников – органы НКВД арестовали твоего отца и ждут тебя.

– Да ты что?

– Сочувствую, друг. Документы Гофмана на вылет, инструкции и карты ты найдешь в планшете, он спрятан под сиденьем.

– Откуда ты узнал о миссии Гофмана?

– Что за наивный вопрос? По-твоему, я здесь в Берлине испанское вино ведрами пью и устраиваю твою личную жизнь? У меня своя работа и свои источники информации.

В планшете я обнаружил именной вальтер с позолоченной рукоятью и черный блокнот с золотым тиснением в виде Спасской башни Кремля – подарки Адольфа Гитлера товарищу Сталину. Помимо подарков я нашел в планшете полетное задание с указанием маршрута и другие важные документы, позволяющие выполнить задание, порученное Гофману.

Моя задача – прорваться к самолету и взлететь. Дальше будет видно.

Я подъехал к знакомой цилиндрической полосатой, как зебра, будке. Дежурный унтер-офицер был худ до такой степени, что своим видом напоминал смерть на картинах средневековых немецких художников. Он раздраженно поправил на плече новенький пистолет-пулемет МП-40 и посмотрел в пропуск Гофмана так, словно увидел вместо него справку из венерического диспансера.

Скоро я понял причину его недовольства. Унтер-офицера интересовал вовсе не пропуск, поскольку он был в полном порядке.

Внезапно я услышал голос из распахнутого окна будки. Кто-то что-то докладывал, видимо, по телефону. Мало ли кто, что и кому может докладывать, но голос вдруг произнес вначале фамилию Урсулы, затем мою собственную!

– Я полагаю, что Шиммель полностью раскаялась в содеянном, поэтому… Простите?.. Шаталов?.. О, с ним все кончено. Да, конечно. Конец связи!

Сомнений быть не могло. Только я подумал о том, что узнал того, кому принадлежал голос, как в проеме распахнутого окна показалась бледная физиономия Нобля.

Раненое ухо, видимо, все еще болело, и он, поморщившись, тронул его рукой. Увидев меня, Нобль замер на миг как истукан, затем сладко улыбнулся и махнул рукой, приглашая зайти в будку.

Я вышел из машины и, кивнув унтер-офицеру, что, мол, сейчас вернусь, вошел в будку. Внутреннее помещение контрольно-пропускного пункта оказалось довольно просторным.

У каждого из двух окон возвышались два внушительных рабочих стола под цвет дуба. Слева от входа, за дверью темнели удобные кресла и низенький кофейный столик.

Нобль встретил меня с радостью. Как видно, изображение на лице фальшивой радости являлось его любимым занятием.

– Присядем, герр Шаталов?

Мне показалось странным такое предложение. Вместо того чтобы немедленно арестовать меня по подозрению в убийстве, бродяга Нобль предлагает вести какие-то разговоры.

Однако он – хозяин положения, и ему, как видно, лучше знать. Мы почти синхронно погрузились в мягкие кресла.

Нобль с усмешкой посмотрел на меня так, словно ему обо мне было все известно, – от подробностей далекого беззаботного детства, когда я с пацанами лазил по чужим садам, до сегодняшнего плана угнать «мессершмитт», прикрываясь документами Гофмана.

– Хотите что-то сказать, герр майор?

– Да, гауптштурмфюрер, хочу. Я официально заявляю, что никого не убивал. В действительности вот что я сделал. Я совершил диверсию. Урсула Шиммель не имела физической возможности подложить шило в хвостовое оперение. У меня есть увлечение – в свободное время я тачаю игрушечные алые матерчатые башмачки. Между прочим, превосходно успокаивает нервы, что в моей работе является бесценным даром. Среди моих инструментов в чемоданчике есть все инструменты, кроме шила. Можете убедиться. Чемоданчик находится в моей спальне, в особняке. Шиммель не имела доступа к чемоданчику, а шило…

Нобль вдруг оглушительно расхохотался.

– Бросьте, герр майор! Скажите лучше прямо и начистоту. Не хотите возвращаться домой?

– Не хочу.

– Вы очень наивны, если полагаете, что мы в тот же день не установили виновника крушения «мессершмитта». Ваше любимое шило валялось в километре от места вашей вынужденной посадки. Мало того, мы провели его предварительное лабораторное исследование и установили, что шило изготовлено в СССР, в сентябре тысяча девятьсот тридцать пятого года на горьковском заводе «Металлист». Вы совершенно правы, до этого оно всегда лежало в вашем чемоданчике для инструментов, единственный ключ от которого вы неизменно держали при себе. Мы знаем, что шило в хвостовое оперение «мессершмитта» подложили именно вы, герр майор, однако Урсула, взяв вину на себя, всего лишь выполняла мое задание. Теперь понятно?

Нобль просто взорвался от дикого смеха, увидев, как мое лицо жалко вытянулось от очередного сюрприза. Как видно, у гестаповца сегодня выдался веселый день.

Такое даже предположить было невозможно, однако Нобль говорил очень убедительно. Милая пташка Урсула в действительности оказалась серым кротом.

– Вы думали, девочка влюбилась в вас? О, вы глубоко заблуждались! Урсула любит меня. Ради меня она сделает все что угодно, причем вдохновенно, а я не ревную.

Наверное, я выглядел таким ошеломленным, что Нобль налил мне в стакан воды из графина, затем вынул из кармана коробку, устроенную по принципу спичечного коробка. Выдвинув из коробки уложенные в ряд и аккуратно набитые черным пахучим табаком сигареты без фильтра, он предложил их мне.

– Угощайтесь, герр Шаталов. Французские сигареты Gitanes. Вряд ли вы такие курили. Угадал?

Я вежливо отказался. Нобль пожал плечами, выудил сигарету и сунул в рот.

– Бережете ясность ума перед ответственным полетом в Советский Союз?

Теперь я, кажется, побагровел. Нобль снова от души расхохотался.

Офицер гестапо так развеселился, что даже забыл зажечь сигарету. Она, белея в его плотно сжатых губах, оставалась незажженной все время, пока длился наш чрезвычайно душевный разговор.

– Я знаю, что вы не убивали Хелен. Кто-то так хочет заполучить вас как весьма ценного специалиста, что решил не оставлять вам никакого выбора. Они не остановились даже перед убийством Королевы люфтваффе, видимо, так она кому-то насолила. А может, просто разговоры о том, что она состоит в интимной связи с Герингом, достигли ушей фюрера. Он, знаете ли, весьма болезненно относится к подрыву репутации своих соратников, и Геринг дал отмашку убрать Хелен. Как бы там ни было, вам повезло, что орудуют разные ведомства. Они – из СД, а мы – из гестапо. У них свои задачи, а у нас свои.

– Какова же ваша задача?

– Обеспечить ваш вылет в СССР на крылатом подарке Гитлера Сталину.

Я похолодел, снова совершенно ничего не понимая, и опять с диким изумлением уставился на гестаповца, однако на этот раз он не засмеялся. Более того, лицо Нобля сделалось каменным.

– Гофман напился как свинья и теперь не в силах осуществить полет. Между тем подарок Гитлера Сталину должен быть доставлен именно сегодня, в ночь на двадцать второе июня. Таков замысел Геббельса, и вот этот гениальный замысел по милости Гофмана, этого самовлюбленного индюка, нагловатого любимчика Геринга, срывается. Мне приказано срочно найти замену майору Гофману. Я снова рассчитываю на вашу помощь. Надеюсь, вы опять выручите меня, герр майор?

Я не мог поверить, что так бывает.

– Как же я полечу? Боюсь, что это невозможно. Меня ищут!

– Бросьте! Вы полетите так, как задумали, то есть под именем Гофмана. Я не хочу, чтобы о его оплошности узнал Геббельс, тогда Геринг будет очень недоволен, а его недовольство чревато многими неприятностями, в том числе для меня лично.

– Я выручу вас!

– Летите в Москву и ничего не бойтесь. Если вы доставите подарок Гитлера Сталину сегодня ночью, все ваши грешки и грехи, какими бы они ни были, будут забыты. Советское правительство щедро вознаградит вас!

– Я сделаю все возможное.

Нобль удовлетворенно кивнул, шумно вздохнул, поднялся на ноги и выглянул в окно. Унтер-офицер мирно курил и был так поглощен исследованием нового БМВ, что, кажется, даже не обратил внимания на шум, который я устроил.

Охранника в самом деле занимали вовсе не обязанности службы, а новенькая модель. Понять его было можно: автомобили БМВ триста двадцать шестой модели были запущены в серийное производство всего лишь месяц назад.

Нобль перевел на меня печальный взгляд, словно ища сочувствия и поддержки, затем снова посмотрел в окно и недовольно цокнул языком.

– Гюнтер, долго еще?

– Гауптштурмфюрер, вы знаете, что пришла ориентировка…

– Молодец, Гюнтер, ты задержал подозреваемого в совершении убийства, – язвительно сказал Нобль. – Я буду ходатайствовать о том, чтобы тебя немедленно повысили в должности за образцовое выполнение инструкций и перевели старшим смены на завод по обогащению урана.

Гюнтер дрогнул всем телом, словно его внезапно пронзил электроток высокого напряжения, и в сердцах выплюнул недокуренную сигарету себе под ноги. Когда я вышел из будки, шлагбаум был открыт.

Великолепный Гюнтер вернул мне документы и, вытянувшись в струнку, четко отдал честь, правда, не глядя ни в мою сторону, ни в сторону новенького БМВ. Он мгновенно утратил к нему, как, впрочем, и ко мне, всякий интерес.

– До свидания, герр Шаталов, – тепло сказал Нобль, махнув мне из окна рукой, словно немецкая княжна рыцарю-мужу, отправляющемуся в дальний опасный поход. – Передавайте мой горячий привет красавице Москве!

Я въехал на территорию аэродрома, думая о Нобле. Не такой он человек, чтобы так просто выпустить птичку из клетки. Скорее всего, здесь какой-то подвох.

Понятно, что после предупреждения Сорокина я не горел желанием возвращаться домой. Виталия я знал, как облупленного, и доверял ему, как самому себе.

Не один раз я помогал ему информацией, когда требовалось понять, с какими людьми по службе ему придется иметь дело, а он, в свою очередь, выручал, составляя положительные отзывы и характеристики на меня во время моего пребывания за границей.

В том, что органы НКВД ждут меня, кажется, сомнений не было. Однако все оказалось не так просто.

До самой границы меня сопровождали два «мессершмитта» из соединения Jagdgeschwader 54 «Grünherz». «Грюнхерц» в переводе означает «Зеленое сердце». Так называлось элитное соединение, в котором, как я знал, Геринг собрал лучших асов. По этой причине играть в кошки-мышки и пытаться ускользнуть от них, пока они рядом, у меня не было никакого желания.

Мерно гудел мотор. Впереди расстилалась сонная дымчатая даль, погруженная в июньские сумерки.

Месяц таинственно светил серебряной кромкой. Похоже, что послезавтра – новолуние.

Несмотря на ночь и тонкую кромку убывающей луны, видимость была хорошей. Такое впечатление, что в воздухе разлилась благодать. Все дело в том, что сегодня – самая короткая ночь в году.

Подарочный Фридрих вел себя безукоризненно, словно надежный товарищ, чувствующий ответственность момента. Самолет вызывал уважение. Многие процессы были автоматизированы, что превращало полет в истинное удовольствие, понятное лишь тому, кто любит небо.

Я немного расслабился и приблизил лицо к стеклу кабины. Под крылом самолета проплывала безмятежная сонная земля.

Удивительная сегодня ночь! Так светло, что, кажется, вот-вот взойдет солнце.

Мои сопровождающие шли так близко, что я, несмотря на темное время суток, отчетливо видел белые лица пилотов. Они приветливо улыбались. Что ж, если сейчас от вас не уйти, ребята, тогда придется сделать по-другому.

Когда мои опекуны помахали мне крыльями над советской границей и отвалили в сторону, я сразу же нырнул в облака. Через пару минут снизился и пошел вдоль границы, стараясь глубоко не залетать на советскую территорию.

Внизу блеснул длинный корявый осколок зеркала – какой-то ручей. Я заметил превосходный твердый пологий длинный луг и решительно пошел на посадку.

Убрав газ, я спланировал точно к самому началу естественной взлетно-посадочной полосы. Посадить «мессершмитт» было делом одной минуты. Все, товарищи дорогие!

Что теперь? Теперь все просто.

Если в самом деле начнется война, прибьюсь к какому-нибудь партизанскому отряду. Главное, чтобы он был организован самими жителями, а не сотрудниками НКВД. Назову какую-нибудь фамилию, каких миллионы на Руси, осмотрюсь, присмотрюсь, а там видно будет.

Если же война не начнется, тем лучше, я стану крестьянином-единоличником и попытаюсь наконец применить навыки пчеловодства, привитые мне моим дорогим отцом. Когда меня отправляли за рубеж, а отправляли меня за рубеж многократно, для нас разрабатывали десятки легенд, так, на всякий случай, так что кухню НКГБ и НКВД я знал неплохо.

В любом случае я не унывал и знал, что выход найдется. Он в самом деле нашелся, причем гораздо быстрее, чем мне представлялось.

За мной приехали на эффектной новенькой черной эмке, нашей удачной отечественной переделке американского легкового четырехдверного автомобиля Форд модели B 40A Fordor Sedan. Автомобиль почти бесшумно подкатил по лугу прямо ко мне.

Надо сказать, что прибыл не кто-нибудь, а заместитель начальника аэродрома. Его сопровождал сержант с карабином, по-видимому, боец аэродромной охраны.

Миниатюрный, но плотный, как самбист, мой неожиданный новый знакомый вежливо поздоровался и четко представился. Назвался он капитаном Крайновым, временно исполняющим обязанности начальника аэродрома, так как сам начальник со вчерашнего дня ушел в отпуск.

Крайнов сообщил, что меня очень ждут на аэродроме в Кубинке. Судя по тому, как он сработал, несмотря на внезапную отправку в отпуск начальника аэродрома, все было четко отрегулировано из Москвы.

Мой новый сопровождающий думал, что я – Рупперт Гофман. Он превосходно знал мой маршрут и, как все исполнители, не осведомленные о главной сути задания, скрупулезно отслеживал каждую деталь.

– Вы отклонились от маршрута? Вынужденная посадка? Что случилось с «мессершмиттом», герр майор?

Капитан старательно говорил на хорошем немецком языке, словно отличник в выпускном классе спецшколы. Он держал себя так, будто разговаривал с самим Иоахимом фон Риббентропом, министром иностранных дел Германии.

– Двигатель ведет себя странно, герр капитан.

Я сказал уверенно, поскольку успел подкрутить не в ту сторону одну хитрую деталь в маслорадиаторе. Капитан обрадовался, что легко понимает мой немецкий язык, живо кивнул и что-то быстро черкнул карандашиком в своем маленьком блокноте.

– Я понял, герр майор. Между прочим, вас ждут на нашем аэродроме. С минуты на минуту прибудет высокий начальник из штаба округа. Вы обрисуете ему ситуацию, а тем временем наши техники устранят неисправность. Устраивает?

– Вполне. Позвольте лишь уточнить, герр капитан. Ваши техники знают «мессершмитт»?

– Конечно, знают! Они специалисты московского завода, работали в Германии по программе обмена опытом.

Мне стало как-то не очень хорошо. Мне совсем не хотелось встретить среди специалистов своих старых знакомых. Тогда прощайте, герр Гофман, и снова здравствуйте, товарищ Шаталов!

Мой сопровождающий оказался очень чутким человеком.

– Что с вами, герр майор?

– Виноват, герр капитан, не отдохнул хорошенько перед вылетом, времени было в обрез, а перелет дальний. Чувствую себя немного уставшим.

– Понимаю! После встречи с ответственным представителем штаба округа мы организуем вам небольшой отдых, но восемь утра – крайний срок. Москва торопит!