Электронная библиотека » Владимир Абрамович » » онлайн чтение - страница 1

Текст книги "Деньги"


  • Текст добавлен: 14 января 2014, 00:25


Автор книги: Владимир Абрамович


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Владимир Яковлевич Абрамович
Деньги

I

В комнате висела тяжелая, подавляющая тишина. Лампа под зеленым абажуром время от времени начинала играть, тихо, томительно, однообразно. Её музыка, напоминавшая жужжание комара, раздражающе действовала на слух и нервы художника Брагина, путала его мысли и сжимала сердце смутным предчувствием какой-то близкой беды.

Когда, после небольшой паузы, лампа снова, чуть ли не в десятый раз, заиграла, Брагин не выдержал, вскочил и нервно зашагал по комнате. Истощенное лицо его конвульсивно дергалось, и руки никак не могли попасть в карманы брюк.

– Я не понимаю, как вы выносите эту проклятую музыку! Она может до исступления довести, чёрт знает, до чего!

Карич с удивлением посмотрел на него, снял очки, потер пальцем переносицу и, надев их снова, посмотрел на него и добродушно улыбнулся.

– Привык, – мягко и спокойно сказал он: – даже люблю. В этом жужжании, знаете ли, есть что-то этакое… мирное, доброе, располагающее к раздумью…

Он помолчал немного, следя из-под очков своими выпуклыми, близорукими глазами за нервно шагавшим из угла в угол Брагиным и, вздохнув, прибавил:

– А это у вас нервы… Вам бы полечиться, Александр Иванович…

Брагин остановился посреди комнаты и посмотрел издали на собеседника недоумевающе-подозрительным взглядом – не смеётся ли он над ним? Но убедившись, что тот говорил совершенно серьезно, он только усмехнулся и безнадежно махнул рукой.

Ему хотелось сказать Каричу что-нибудь злое, едкое, или крикнуть какое-нибудь горькое, больное слово, потому что смешно же, в самом деле, говорить о лечении, когда самому нечего есть и жена с ребенком голодают!

Но, как это часто бывает с неврастениками, он почему то сразу успокоился, сгорбился и, подойдя к столу, на краю которого стоял недопитый стакан с чаем, залпом выпил его и с тяжелым вздохом опустился на стул…

Лампа перестала играть, как-будто поняла, что разговор шел о ней. Но Брагин уже забыл о ней, и устало, как будто про себя, заговорил о своих неудачах, тупо уставясь глазами в пол.

– Сегодня опять с утра ходил, ходил, ходил – до изнеможения! Сил нет больше! Жить становится невыносимо, кажется, еще день, два – и придёшь к той мёртвой точке, где единственным выходом является самоубийство… А может быть, уже пришёл к этому…

– Ну, что вы! – испуганно возразил Карич, вскинув глаза и глядя на него поверх очков: – У вас талант, вы – человек с большим будущим… Я глубоко верю в то, что искусство, в конце-концов, вознаграждает своих жрецов за все муки и лишения…

– После смерти! Да! – раздраженно сказал художник: – Когда человек подохнет с голоду, тогда, вдруг, вспоминают, что он был талантлив, устраивают ему пышные похороны, ставят дорогой памятник и пишут о нем в газетах… Нет, довольно с меня! К чёрту искусство! Мне нужен кусок хлеба, а не искусство, и я жалею, что раньше был так слеп и глух и напрасно потратил столько времени…

Он встал, прошелся по комнате и, усмехнувшись кривой, жалкой улыбкой, взволнованно продолжал:

– Впрочем, и жалеть то особенно, кажется, нечего, – проговорил он, утомленно, закрывая глаза. – Вот, уже три месяца, как я отрекся от искусства, а положение мое нисколько не улучшилось. И притом, унижения, унижения сколько!

В голосе у него зазвенели слёзы, и, как-будто устыдившись их, он замолчал, остановился у окна и несколько минут смотрел в непроницаемую тьму ночи, нервно передергивая плечами.

Карич сидел глубоко в кресле и грустно смотрел на него, барабаня пальцами по ручкам кресла.

– И то сказать, – успокоившись немного, снова заговорил Брагин, глядя в окно: – нас, ищущих работы – сотни, тысячи, – он повернулся лицом к Каричу: – где взять для всех работу?

Тот пожал плечами и ничего не ответил. Брагин заметил, что в его лице мелькнуло и тотчас же пропало холодное выражение иронии или насмешки. Художнику и раньше нередко приходилось ловить у приятеля на лице это выражение, и тогда ему казалось, что Карич прикрывал маской добродушия и грусти эгоистичность и жестокосердие своей натуры, которая лишь изредка показывала на мгновение свое настоящее лицо. Впрочем, Брагин не был в этом убежден, и объяснял это тем, что Карич носил очки, сквозь которые, иногда, просто не разглядишь выражение глаз…

Художник молча подошел к столу и устало опустился на стул. Плечи его сгорбились и его лицо, худое, землистого цвета, с впалыми, лишенными растительности щеками, с висящими книзу усами и редкой клинообразной бородкой – казалось лицом безнадежно больного, обреченного на близкую смерть человека.

– Вам бы следовало запастись рекомендацией какого-нибудь влиятельного лица, – проговорил Карич, протирая платком очки и, блуждая по комнате близорукими глазами: – рекомендация – это всё! Взять хотя бы меня. Особенным образованием и способностями я не отличаюсь, и, наверно, в числе тридцати кандидатов на место в Коммерческом банке были люди, более достойные, чем я, но у меня оказалась самая веская рекомендация…

Брагин, казалось, его не слушал и задумчиво разглядывал свои сапоги, вид которых с каждым днем становился все более плачевным.

– В Коммерческом банке, – проговорил он как бы про себя: – две недели тому назад меня почти приняли. Там у меня есть знакомый бухгалтер, который и просил за меня. На другой день я уже должен был придти на занятия. Вечером, вдруг, получаю письмо. Бухгалтер сообщает, что на моё место принят другой, явившийся с рекомендацией главного акционера этого банка. Хотел я пойти к этому счастливцу, просить его отказаться, да потом раздумал. С какой стати он должен уступить мне место!

– По моему, – сказал Карич: – он должен был отказаться. Ведь, место уже было за вами…

Брагин криво усмехнулся.

– Ну, знаете, в такое благородство я уже не верю. Всего насмотрелся… Мне только досадно, что я сам не запасся рекомендацией того же лица. Через вас мог бы… Ведь, вы, кажется, знакомы с графом Шульгиным?

– У того было письмо от Шульгина? – быстро спросил Карич, круто повернувшись к художнику.

– Да, графа… – Брагин не договорил и остался с открытым ртом, пораженный неожиданной догадкой…

Карич снова ушел глубоко в кресло и, опустив голову, смущённо постукивал пальцами по ручкам кресла. Подняв глаза и встретив удивлённый взгляд художника, он холодно сжал зубы, и в его лице Брагин опять заметил то же выражение иронии или злорадной насмешки. Художник покраснел, хотел что то сказать, но только пошевелил губами и скривил их жалкой улыбкой. Он понял, что место в банке у него перехватил Карич и что объясняться с ним теперь по этому поводу – бесполезно. По холодному, чёрствому выражению лица Карича было ясно видно, что он ни за что не уступит Брагину, отнятое им у него место…

Брагин встал и, пересилив неприязнь, протянул Каричу руку. Тот как-будто не ожидал от него такого великодушия, вскочил и горячо пожал его руку, словно благодарил художника за то, что он не продолжал неприятного разговора.

В эту минуту лампа снова заиграла. Брагин нетерпеливо повел плечами и с неожиданно вырвавшимся раздражением проговорил:

– Выкиньте вы эту проклятую лампу!

Карич деланно засмеялся и, провожая его, с преувеличенной предупредительностью проговорил:

– Непременно, непременно выброшу!

На лестнице Карич нагнал художника и, сунув ему в руку трёхрублевую бумажку, бросился наверх, не дав Брагину времени поблагодарить его…

Художник спустился на третий этаж и позвонил. Ему открыла дверь жена, молодая женщина, с бледным, истощенным, но красивым лицом, глаза которого странно блестели, как-будто от вечно заливавших их слёз.

– А я уж беспокоилась, – сказала она усталым голосом: – где ты был?

– У Карича, Наташа…

Он сбросил пальто, шляпу и, пройдя во вторую комнату, молча сел на кровать и стал раздеваться. Молодая женщина поставила свечку на комод и стояла против него, глядя на него выжидательно и грустно. Наконец, она не выдержала и тихо спросила:

– Ты ничего не достал? Завтра хлеба и Котику молока не на что купить…

Брагин вынул из кармана три рубля и молча протянул жене. У неё лицо как будто просветлело.

– У кого взял?

– Карич дал, – неохотно ответил он…

Уже лежа в постели, Наташа, вдруг, проговорила:

– Карич хороший человек… Я всегда думала, что у него доброе сердце…

Брагин ничего не сказал, только усмехнулся и повернулся лицом к стене…

– Сегодня опять приходил дворник… – продолжала тихо молодая женщина: – кричал, грозил выселением…

Брагин притворился спящим и не отзывался. «Придется картину продать», с тоской думал он, «чтобы заплатить за квартиру»…

II

День был серый, ненастный. Брагин шел по улице, втянув голову в поднятые плечи, которые передергивало чувство осенней мягкости и тоскливости. Тяжелый, мокрый туман как будто проникал через пальто и платье и охватывал тело мелкой, холодной дрожью.

Широкая, людная улица имела странный, необычный вид. В густом тумане, как призраки, сновали пешеходы, проезжали извозчики, смутно выделялись громады многоэтажных, многооконных домов, и казалось, что это не настоящие дома, люди, лошади, а только их неясные отражения в каком-то сером, мутном зеркале. Тяжелый туман как будто душил жизнь улицы, окутывая все густой мглой, в которой шум городского движения звучал, словно за стеной, глухо и уныло…

Брагин вошел в первый, попавшийся ему на пути, эстампный[1]1
  Эстамп (фр. estampe, от итал. stampa) – произведение графического искусства в виде оттиска на бумаге с использованием печатной матрицы.


[Закрыть]
магазин и, подойдя к стойке, стал быстро разворачивать свой свёрток. Приказчик – франтоватый, с завитыми усами, паренек, увидев картину, безучастно спросил:

– Продаете? – и тотчас же отвел глаза в сторону, делая вид, что Брагин и его картина нисколько его не интересуют.

– Да, продаю, – смущенно проговорил художник, трепеща при мысли, что его картина может не понравиться и ее не купят.

Приказчик нехотя придвинул к себе полотно, посмотрел с минуту, скептически сжав губы, и понес его к конторке[2]2
  Конторка – высокий стол, стойка с наклонной поверхностью, за конторкой обычно работали стоя или сидя на высоком стуле.


[Закрыть]
, за которой стоял толстый, краснолицый старик, по-видимому, владелец магазина. Тот надел на нос очки и стал долго, внимательно рассматривать картину.

Это быль портрет жены и ребенка Брагина. Лицо молодой женщины и личико трехлетнего мальчика были бледны, истощены, выглядели больными, с лихорадочно блестевшими глазами, в глубине которых темнела затаенная печаль жизни, полной нужды, лишений, страданий физических и нравственных. С клокотанием слёз в груди писал Брагин этот портрет, в котором, против его воли, он выразил скорбь неудавшейся жизни, обреченной на гибель…

Брагин не так трепетал бы за свою картину, выставив её на суд общества, печати и товарищей, как трепетал теперь, боясь, что, в магазине её забракуют…

– Сколько? – спросил приказчик, возвращаясь к нему с картиной.

Работая над этой картиной, Брагин мечтал продать ее за двести-триста рублей. Теперь же он нашел возможным попросить за нее только сорок рублей и, сказав свою цену, он тотчас же испугался и торопливо прибавил:

– Могу за тридцать уступить…

– Десять рублей, – сказал приказчик и, не дожидаясь ответа, стал быстро заворачивать картину в бумагу, готовясь вручить ее художнику.

– Дайте хоть двадцать! – с отчаяньем в голосе просил Брагин.

Вместо ответа приказчик протянул ему сверток. Брагин беспомощно посмотрел по сторонам и махнул рукой, в знак согласия…

Вышел он из магазина с двумя пятирублёвыми золотыми в руке, и у него было такое чувство, словно из его груди вырвали сердце и оплевали его. Он обессилел, и с трудом волочил ноги, которые, казалось, были налиты свинцом. В груди теснило от густого тумана и тоски сжимавшей сердце…

Дома Брагина ждала новая неприятность. Он уже второй месяц не платил за квартиру, и управляющий домом подал на него в суд на выселение. На столе в столовой лежала повестка мирового судьи, вызывавшего его через три дня в суд. Жена сидела у стола и беззвучно плакала. Мальчик забился в угол и смотрел оттуда большими, серьёзными глазами…

Брагин, как пришибленный, опустился на стул…

– Нужно пойти к управляющему, – тихо сказала Наташа, – поговорить с ним…

Брагин встал и взволнованно заходил по комнате. Он уже не раз говорил с управляющим и знал, что это совершенно бесполезно. Единственным результатом этих разговоров было только лишнее унижение.

И, однако, промучившись два часа бесплодном придумывании способа для избежания выселения, он решился последовать совету жены и пошёл к управляющему…

В конторе управляющего не было. Дворник, исполнявший обязанности писца, сказал, что тот сейчас придёт. Брагин сел на стул у стены и стал ждать.

Минут через десять в контору вошёл управляющий – тонкий, фатоватый субъект с рыжей бородкой и торчащими кверху усами. Увидев Брагина, который при его входе поднялся со стула, он сразу сделал сердитое лицо и грубо спросил:

– Вы деньги принесли?

Брагин смутился и замялся.

– Нет… но я… хотел бы с вами поговорить…

– Если нет, так незачем было и приходить! – оборвал его тот, глядя на него в упор холодными, зелёными глазами. – Вы не платите денег – мы выселяем вас из квартиры. Кажется, ясно! О чём же тут разговаривать?

– Но, послушайте… – прерывающимся от волнения голосом проговорил художник. – У меня больная жена… маленький ребёнок… Куда мы денемся?

– Мне до этого нет никакого дела! Что вы ко мне пристаёте с вашими женой и ребёнком? Мне деньги нужны, а не жена и ребёнок!

«Деньги… деньги…», – бормотал Брагин, сходя по лестнице вниз и переставая понимать настоящее значение этого слова. Оно представлялось ему чем-то страшным, кошмарным, отвратительным, какой-то скользкой, грязной гадиной, ползавшей у него в голове через все мысли, по всем извилинам мозга…

Брагин не пошёл домой, а вышел за ворота и бесцельно побрёл по улице. Густой, мокрый туман, заполонявший улицы, казалось, наполнил и его душу, мозг и всё в нём было серо, беспросветно, мутно, как эта тяжёлая мгла осеннего ненастья…

Проходя мимо эстампного магазина, он невольно остановился, увидев в витрине свою картину. Она была уже вставлена в тяжёлую, широкую раму из тёмной бронзы, придававшую ей вид драгоценности, заключённой в роскошный футляр. Сбоку на раме висел маленький билетик, на котором значилось: «Печаль» 300 р.

Брагин схватился за голову. «Триста рублей! Возможно ли?» Его охватила лихорадочная дрожь, и, не отдавая себе отчёта, он стремительно вошёл в магазин.

– Вы продаёте мою картину за триста рублей, – сказал он приказчику, едва справляясь со своим волнением, – а мне дали за неё… десять!

Из-за конторки вышел владелец магазина и строго уставился на него глазами.

– Что вам угодно? – резко спросил он, наступая на Брагина.

Художник вздрогнул и, отступив, так же взволнованно, но тише, проговорил:

– Вы не хорошо… недобросовестно поступили со мной… Картина, по вашей оценке, стоит триста рублей, а вы…

Купец смерил его с ног до головы презрительным взглядом и спокойно, отчеканивая каждое слово, сказал:

– Я не знаю, кто вы, и о какой картине вы говорите. Ваша претензия, молодой человек, похожа на шантаж! Да-с! Лучше не доводите дела до вмешательства полиции, иначе вам придётся плохо!

Он в упор смотрел на Брагина своими холодными, стальными глазами, и художник почувствовал на своем лице холод, подобный тому, какой должен ощущаться от прикосновения какого-нибудь мокрого, скользкого гада. Ему стало жутко и противно и, ни слова не говоря, он вышел из магазина, передёргивая от чувства гадливости плечами…

Сзади него послышался сдержанный, угодливый смешок приказчика…

«Ужас, ужас, что делают деньги с людьми!» – думал Брагин, уныло бредя по улице: «Какое-то проклятие тяготеет над человечеством в образе денег, дьявол, рассыпавшийся по миру золотыми и серебряными кружками!»

III

Незаметно для себя, он вошел в ворота дона, где была его квартира и стал медленно подниматься по лестнице. На десятой ступени он почувствовал под ногой какой-то твердый предмет, машинально остановился, нагнулся и поднял небольшой сверток, похожий на книжку, завернутую в белую бумагу.

Продолжая подниматься вверх, Брагин равнодушно разворачивал сверток, и вдруг остановился, как вкопанный. Колени его задрожали, и он должен был опереться о стену, чтобы не упасть. Белая бумага упала к его ногам и в руках у него лежала толстая пачка радужных сторублевых бумажек.

Первое впечатление находки было настолько сильно, что у Брагина потемнело в глазах, в ушах зазвенело, и он быль близок к обмороку. В эту минуту он не испытывал никакой радости от внезапно свалившегося на него богатства. Он был, только поражен, ошеломлен неожиданностью, удивительным случаем, давшим ему в руки такую крупную сумму денег. И минуты две стоял он так на лестнице, прислонясь к стене и глядя дрожавшую в его руках пачку кредитных билетов почти сумасшедшими глазами…

Но тотчас же, вслед за остолбенением, явился страх, вызванный мыслью: не видел ли кто-нибудь, как он поднял деньги? Он посмотрел вверх и вниз по лестнице, прислушался. Голосов и шагов не было слышно. На самой верхней площадке жалобно мяукала кошка, со двора доносилось глухое, стонущее воркование голубей и слышался мерный шорох, производимый дворником, загонявшим метлой со двора в сточную канаву дождевую воду…

Брагин улыбнулся, сунул деньги в боковой карман пальто и с сильно бьющимся сердцем стал подниматься на третий этаж.

Около двери своей квартиры он вдруг подумал о том, что жене его, подверженной сердечным припадкам, нельзя сразу, без подготовки, сказать о находке. Это может сильно взволновать её и вызвать припадок. Кроме того, у него явилось сильное искушение посчитать наедине деньги, узнать, каким состоянием обладает он. И отдёрнув уже протянутую к звонку руку, он отошёл от двери и стал быстро спускаться вниз.

Сбежав с последних ступеней, он вспомнил о брошенной им на лестнице бумаге, в которую были завернуты деньги. Эта бумага могла быть уликой в том, что деньги найдены одним из живущих по этой лестнице жильцов. Брагин испугался и бросился обратно, прыгая через две-три ступени, схватил бумагу и, скомкав сунул её в карман. Сердце его бешено стучало, он задыхался от волнения, руки и колени дрожали. Он с минуту отдыхал, держась за перила, стараясь овладеть собой и подавить волнение. Немного успокоившись, он придал себе спокойно-равнодушный вид, чтобы кто-нибудь из случайных встречных не мог заподозрить, что у него случилось что-нибудь особенное, и стал медленно спускаться по лестнице.

В это время на площадке второго этажа шумно открылась дверь, и кто-то стремительно побежал вниз по ступеням. Брагин задрожал, инстинктивно посторонился и замер. Мимо него пронёсся какой-то парень в сапогах бутылками, с клеёнчатым картузом на голове. Художник заметил только его мертвенно белое ухо и подумал о том, что и лицо парня должно быть таким же мертвенно бледным. «Не он ли потерял деньги?» – мелькнуло у него в мозгу, но он тотчас же рассмеялся этой мысли: Откуда у этого парня могли быть такие деньги! Какая нелепая мысль пришла ему в голову!

Во дворе никого не было. Дворник, сгонявший воду, был уже за воротами и там, слышно было, с кем-то разговаривал, должно быть, с тем парнем, который только что сбежал по лестнице. Оглядевшись кругом, Брагин прошёл на чёрный двор и забрался в узкий, полутёмный проход между отхожим местом и стеной соседнего дома. Здесь, постояв немного и прислушавшись, он вытащил из кармана деньги и принялся считать их дрожащими от страха и волнения руками.

Считать пришлось недолго. Пачка состояла из десяти небольших, одинаковых пачек, в каждой из них было по десять сторублёвых бумажек. Всего в руках у Брагина было десять тысяч рублей.

Эта цифра снова вызвала у него головокружение, но уже лёгкое и приятное. Чувство неудержимой радости распирало его грудь, стучало в висках, дрожало во всех мускулах и фибрах тела.

Десять тысяч рублей! Ведь, это – благополучие всей жизни его, жены и ребёнка! Всегда оплаченная квартира, ежедневный обед, освобождение от мелких, но страшно назойливых и мучительных долгов, а главное – возвращение к искусству, собственная студия, возможность спокойной работы и тихого творчества – мог ли он когда-нибудь мечтать обо всем этом!

Он протирал глаза, перелистывал кредитки, чтобы ещё и ещё раз убедиться, что это не сон, а самая настоящая, самая удивительная, непостижимая действительность…

Он снова и снова пересчитывал кредитные билеты, наслаждаясь их шелестом и видом и тихонько, счастливо про себя посмеивался. Во дворе, вдруг, послышались чьи-то быстрые, тяжёлые шаги. Брагин вздрогнул, торопливо сунул деньги в карман и, затаив дыханье, прислушивался к звукам шагов, пока они не стихли под воротами.

Ему стало неприятно от собственного страха, заставившего его быстро спрятать деньги, словно они были им украдены. И внезапно пришедшая ему в голову мысль о том, что ему всегда придётся быть осторожным с этими деньгами, чтобы как-нибудь не проговориться, или чем-нибудь не выдать себя – немного охладила его радость. Прежде, чем выйти из своего убежища, он высунул из него голову и посмотрел по сторонам. Он боялся, чтобы кто-нибудь не увидел его и по его лицу не догадался о том, что он нашёл деньги, о которых, вероятно, знал уже весь двор.

Убедившись, что двор пуст, он тихонько выбрался из тёмного прохода и медленно, как ни в чём не бывало, направился к своей лестнице. Жене он решил пока ничего не говорить. Это могло её сильно взволновать и привести к сердечному припадку. Но ещё больше он опасался того, что она кому-нибудь проговорится или сделает какую-нибудь оплошность, благодаря которой откроется, что он присвоил себе найденные им деньги…


Страницы книги >> 1 2 3 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации