Текст книги "По Уссурийскому краю"

В верхней части долины живут тазы. Они, как всегда, ютятся в маленьких фанзочках манзовского типа. Китайцы их немилосердно эксплуатируют. Грязь в жилище, грязь в одежде и грязь на теле являются источником всяческих болезней и причиной их вымирания. Китайцы приходят в Уссурийский край одинокими и отбирают от инородцев женщин силой. От этого брака получаются дети, которых нельзя причислить ни к китайцам, ни к инородцам. Большая часть инородческого населения Южноуссурийского края, в том числе и на Тадушу, именно такие нечистокровные тазы. Очень многие из них, и в особенности женщины, курят опий. Это тоже является одной из главных причин их обеднения. Табак курят все, даже малые ребятишки. Мне неоднократно приходилось видеть детей, едва умеющих ходить, сосущих грудь матери и курящих трубку.

Долина реки Тадушу весьма плодородна. Больших наводнений в ней не бывает. Даже в том месте, где на коротком протяжении впадают в неё сразу три сравнительно большие реки (Динзахе, Сибегоу и Юшангоу), вода немного выходит из берегов, и то ненадолго.

Тадушу во всём Ольгинском районе является лучшим местом для колонизации.

Горы в средней части долины, выше тазовской фанзы Ся-Инза[112]112
  Сяо-ин-цзы – малый лагерь.


[Закрыть], слагаются из песчаников и глинистых сланцев с многочисленными кварцевыми прослойками. Горный отрог, входящий острым клином между Сибегоу и Тадушу, состоит из мелафира, порфирита и витрофира. С южной стороны его, внизу, выступает обсидиан с призматической отдельностью.

После полудня погода стала заметно портиться. На небе появились тучи. Они низко бежали над землёй и задевали за вершины гор. Картина сразу переменилась: долина приняла хмурый вид. Скалы, которые были так красивы при солнечном освещении, теперь казались угрюмыми; вода в реке потемнела. Я знал, что это значит, велел ставить палатки и готовить побольше дров на ночь.

Когда все бивачные работы были закончены, стрелки стали проситься на охоту. Я посоветовал им не ходить далеко и пораньше возвращаться на бивак. Загурский пошёл по долине Динзахе, Туртыгин – вверх по Тадушу, а я с остальными людьми остался на биваке.

Должно быть, солнце скрылось за горизонтом, потому что вдруг стало темно. Дневной свет некоторое время ещё спорил с сумерками, но видно было, что ночь скоро возьмёт верх и завладеет сперва землёй, а потом и небесами.

Через час Туртыгин возвратился и доложил мне, что километрах в двух от нашего табора у подножия скалистой сопки он нашёл бивак какого-то охотника. Этот человек расспрашивал его, кто мы такие, куда идём, давно ли мы в дороге, и когда узнал мою фамилию, то стал спешно собирать свою котомку. Это известие меня взволновало. Кто бы это мог быть?

Стрелок говорил, что ходить не стоит, так как незнакомец сам обещал к нам прийти. Странное чувство овладело мной. Что-то неудержимо влекло меня туда, навстречу этому незнакомцу. Я взял своё ружьё, крикнул собаку и быстро пошёл по тропинке.

Сразу от огня вечерний мрак мне показался темнее, чем он был на самом деле, но через минуту глаза мои привыкли, и я стал различать тропинку. Луна только что нарождалась. Тяжёлые тучи быстро неслись по небу и поминутно закрывали её собой. Казалось, луна бежала им навстречу и точно проходила сквозь них. Все живое кругом притихло; в траве чуть слышно стрекотали кузнечики.

Обернувшись назад, я уже не видел огней на биваке. Постояв с минуту, я пошёл дальше.

Вдруг собака моя бросилась вперёд и яростно залаяла. Я поднял голову и невдалеке от себя увидел какую-то фигуру.

– Кто здесь? – окликнул я.

И в ответ на мой оклик я услышал голос, который заставил меня вздрогнуть:

– Какой люди ходи?

– Дерсу! Дерсу! – закричал я радостно и бросился к нему навстречу.

Если бы в это время был посторонний наблюдатель, то он увидел бы, как два человека схватили друг друга в объятия, словно хотели бороться.

Не понимая, в чём дело, моя Альпа яростно бросилась на Дерсу, но тотчас узнала его, и злобный лай её сменился ласковым визжанием.

– Здравствуй, капитан! – сказал гольд, оправляясь.

– Откуда ты? Как ты сюда попал? Где был? Куда идёшь? – засыпал я его своими вопросами.

Он не успевал мне отвечать. Наконец мы оба успокоились и стали говорить как следует.

– Моя недавно Тадушу пришёл, – говорил он. – Моя слыхал, четыре капитана и двенадцать солдат в Шимыне (пост Ольги) есть. Моя думай, надо туда ходи. Сегодня один люди посмотри, тогда все понимай.

Поговорив ещё немного, мы повернули назад к нашему биваку. Я шёл радостный и весёлый. И как было не радоваться: Дерсу был особенно мне близок.

Через несколько минут мы подошли к биваку. Стрелки расступились и с любопытством стали рассматривать гольда.

Дерсу нисколько не изменился и не постарел. Одет он был по-прежнему в кожаную куртку и штаны из выделанной оленьей кожи. На голове его была повязка и в руках та же самая берданка, только сошки как будто новее.

С первого же раза стрелки поняли, что мы с Дерсу старые знакомые. Он повесил своё ружьё на дерево и тоже принялся меня рассматривать. По выражению его глаз, по улыбке, которая играла на его губах, я видел, что и он доволен нашей встречей.

Я велел подбросить дров в костёр и согреть чай, а сам принялся его расспрашивать, где он был и что делал за эти три года. Дерсу мне рассказал, что, расставшись со мной около озера Ханка, он пробрался на реку Ното, где ловил соболей всю зиму, весной перешёл в верховья Улахе, где охотился за пантами, а летом отправился на Фудзин, к горам Сяень-Лаза. Пришедшие сюда из поста Ольги китайцы сообщили ему, что наш отряд направляется к северу по побережью моря. Тогда он пошёл на Тадушу.

Стрелки недолго сидели у огня. Они рано легли спать, а мы остались вдвоём с Дерсу и просидели всю ночь. Я живо вспомнил реку Лефу, когда он впервые пришёл к нам на бивак, и теперь опять, как и в тот раз, я смотрел на него и слушал его рассказы.

Сумрачная ночь близилась к концу. Воздух начал синеть. Уже можно было разглядеть серое небо, туман в горах, сонные деревья и потемневшую от росы тропинку. Свет костра потускнел; красные уголья стали блекнуть. В природе чувствовалось какое-то напряжение; туман подымался всё выше и выше, и наконец пошёл чистый и мелкий дождь.

Тогда мы легли спать. Теперь я ничего не боялся. Мне не страшны были ни хунхузы, ни дикие звери, ни глубокий снег, ни наводнения. Со мной был Дерсу. С этими мыслями я крепко уснул.

Проснулся я в девять часов утра. Дождь перестал, но небо по-прежнему было сумрачное. В такую погоду скверно идти, но ещё хуже сидеть на одном месте. Поэтому приказание вьючить лошадей было встречено всеми с удовольствием. Через полчаса мы были уже в дороге. У нас с Дерсу произошло молчаливое соглашение. Я знал, что он пойдёт со мной. Это было вполне естественно. Другого решения у него и не могло явиться. По пути мы зашли к скалистой сопке и там захватили имущество Дерсу, которое по-прежнему все помещалось в одной котомке.

Теперь с левой стороны у нас была река, а с правой – речные террасы в 38 метров высотой. Они особенно выдвигаются в долину Тадушу после Динзахе. Террасы эти состоят из весьма плотных известняков с плитняковой отдельностью.

Последним притоком Тадушу будет Вангоу[113]113
  Вань-гоу – извилистая долина.


[Закрыть]. По ней можно выйти через хребет Сихотэ-Алинь на реку Ното. Немного не доходя до её устья в долину выдвигаются две скалы. Одна с левой стороны, у подножия террасы, – низкая и очень живописная, с углублением вроде ниши, в котором китайцы устроили кумирню, а другая – с правой, как раз против устья Вангоу, носящая название Ян-тун-лаза[114]114
  Янь-тун-ла-цзы – скала в виде печной трубы.


[Закрыть]. Около неё есть маленький ключик Чингоуза[115]115
  Цинь-гоу-цзы – чистая долина.


[Закрыть].

Скала Ян-тун-лаза высотой 110 метров. В ней много углублений, в которых гнездятся дикие голуби. На самой вершине из плитняковых камней китайцы сложили подобие кумирни. Манзы питают особую любовь к высоким местам; они думают, что, подымаясь на гору, становятся ближе к богу.

Тропа привела нас к фанзе Лудёвой, расположенной как раз на перекрёстке путей, идущих на Ното и на Ли-Фудзин. Раньше обитатели этой фанзы занимались ловлей оленей ямами, отчего фанза и получила такое название. Тогда она функционировала как постоялый двор. Здесь всегда можно встретить прохожих китайцев, идущих от моря на Уссури или обратно. Хозяин фанзы снабжал их продовольствием за плату и таким образом зарабатывал значительную сумму денег. Фанза была расположена у подножия большой террасы, которая сильно выдвигается в долину и прижимает Тадушу к горам с правой стороны. Поверхность террасы заболочена и покрыта группами тощей берёзы.

Лудёвую фанзу мы прошли мимо и направились к Сихотэ-Алиню. Хмурившаяся с утра погода стала понемногу разъясняться. Туман, окутавший горы, начал клубиться и подыматься кверху; тяжёлая завеса туч разорвалась, выглянуло солнышко, и улыбнулась природа. Сразу все оживилось; со стороны фанзы донеслось пение петухов, засуетились птицы в лесу, на цветах снова появились насекомые.

В верхней части Тадушу течёт с северо-запада на юго-восток. Истоки её состоят из мелких горных ключей, которые располагаются так: с левой стороны – Царлкоуза[116]116
  Ча-эр-гоу-цзы – разветвляющаяся долина.


[Закрыть], Люденза-Янгоу[117]117
  Люй-дянь-цзы-ян-гоу – зелёное козье пастбище.


[Закрыть] и Сатенгоу[118]118
  Ша-тянь-гоу – долина с песчаными полями.


[Закрыть], а с правой – Безыменный и Салингоу[119]119
  Са-лин-гоу – долина, идущая с рассыпного хребта.


[Закрыть]. Здесь находится самый низкий перевал через Сихотэ-Алинь.

Небольшие холмы со сглаженными контурами и сильно размытые ложа ручьёв свидетельствуют о больших денудационных процессах.

С реки Тадушу через Сихотэ-Алинь идут три пути: два на Ното и один на Ли-Фудзин. Первый начинается от известной уже нам Лудёвой фанзы и идёт по реке Вангоу. Этой дорогой пользуются только те китайцы, которые имеют целью верховья Дананцы (приток Ното). Второй путь начинается около устья Людензы. Тропа долгое время идёт по хребту Сихотэ-Алинь, затем спускается в долину Дун-бей-цы (северо-восточный приток Ли-Фудзина) и направляется по ней до истоков. По пути она пересекает ещё три перевала и только тогда выходит на Дананцу. Этой дорогой идут те пешеходы, которым надо выйти в нижнюю часть Ното. Третий путь, который мы избрали, идёт прямо по ручью Салингоу на Ли-Фудзин.

Маньчжурское слово «Сихотэ-Алинь» местные китайцы переделали по-своему: «Си-хо-та Линь», то есть Перевал западных больших рек. И действительно, к западу от водораздела текут большие реки: Ваку, Иман, Бикин, Хор и т. д. Гольды называют его Дзуб-Гын, а удэгейцы – Ада-Сололи, причём западный его склон они называют Ада-Цазани, а восточный – Ада-Намузани, от слова «наму», что значит – море.

У подножия хребта мы сделали привал. Сухая рыба с солью, пара сухарей и кружка горячего кофе составили обед, который в тайге называется очень хорошим.

Подъём на Сихотэ-Алинь крутой около гребня. Самый перевал представляет собой широкую седловину, заболоченную и покрытую выгоревшим лесом. Абсолютная высота его равняется 480 метрам. Его следовало бы назвать именем М. Венюкова. Он прошёл здесь в 1857 году, а следом за ним, как по проторённой дорожке, пошли и другие. Вечная слава первому исследователю Уссурийского края!

На самом перевале около тропы с правой стороны стоит небольшая кумирня, сложенная из накатника. Внутри её помещена лубочная картина, изображающая китайских богов, а перед ней поставлены два деревянных ящика с огарками от бумажных свечей. С другой стороны лежало несколько листочков табаку и два куска сахару. Это жертва богу лесов. На соседнем дереве была повешена красная тряпица с надписью: «Шань мэн чжен вэй Си-жи-Ци-го вэй да суай Цзин цзан дацин чжэнь шань-линь», то есть: «Господину истинному духу гор (тигру). В древности в государстве Ци он был главнокомандующим Дациньской династии, а ныне охраняет леса и горы».

От перевала Венюкова Сихотэ-Алинь имеет вид гряды, медленно повышающейся на север. Этот подъем так незаметен для глаза, что во время пути совершенно забываешь, что идёшь по хребту, и только склоны по сторонам напоминают о том, что находишься на водоразделе. Места эти покрыты березняком, которому можно дать не более сорока лет. Он, вероятно, появился здесь после пожаров.

Спуск с хребта длинный и пологий. Идя по траве, то и дело натыкаешься на обгорелые, поваленные деревья. Сейчас же за перевалом начинается болото, покрытое замшистым хвойным лесом.

Часам к трём пополудни мы дошли до того места, где Ли-Фудзин сливается с Дун-бей-цой, и стали биваком на галечниковой отмели.

Река Дун-бей-ца[120]120
  Дун-бей-ца – северо-восточный распадок.


[Закрыть] длиной километров сорок. Она всё время течёт вдоль Сихотэ-Алиня и в верховьях слагается из трёх горных ручьёв. Следы эрозии видны на каждом шагу. Местами горы так сильно размыты, что за лесом их совсем не видно: является впечатление, что идёшь по слабо всхолмлённой низине, покрытой хвойным лесом, состоящим из пихты, ели, кедра, берёзы, тиса, клёна, лиственницы и ольхи. Недавно этот лес выгорел. Теперь вся долина представляет собой сплошную гарь. Здесь проходит та самая тропа, которой местное манзовское население пользуется для сообщения с рекой Ното. По пути на расстоянии перехода друг от друга были расположены четыре зверовые фанзы, обитатели которых занимались охотой и соболеванием.

Первое, что мы сделали, – развели дымокуры, а затем уже принялись таскать дрова из леса. Стрелки хотели было ночевать в комарниках, но Дерсу посоветовал ставить односкатную палатку.

К вечеру погода начала хмуриться; туман поднялся вверх и превратился в тучи. Дерсу помогал солдатам во всех работах, и они сразу его оценили. Он хотел было ставить свою палатку отдельно, но я уговорил его ночевать вместе. Тогда Дерсу схватил топор и побежал в тайгу за кедровым корьём. Сперва он надрубил у дерева кору сверху и снизу зубцами, затем прорубил её вдоль и стал снимать заострённой палкой. Таких пластов было снято шесть. Два пласта он положил на землю, два пошли на крышу, а остальные поставил с боков для защиты от ветра.

В сумерки пошёл крупный дождь. Комары и мошки сразу куда-то исчезли. После ужина стрелки легли спать, а мы с Дерсу долго ещё сидели у огня и разговаривали. Он рассказывал мне о жизни китайцев на Ното, рассказывал о том, как они его обидели – отобрали меха и ничего не заплатили.

Глава 18
Амба

Анимизм Дерсу. – Тигр-преследователь. – Дерсу говорит со зверем. – Квандагоу. – Охота на солонцах. – Дерсу просит тигра не сердиться. – Возвращение. – Волнение гольда. – Ночь

На другой день густой, тяжёлый туман окутывал все окрестности. День казался серым, пасмурным; было холодно, сыро.

Пока люди собирали имущество и вьючили лошадей, мы с Дерсу, наскоро напившись чаю и захватив в карман по сухарю, пошли вперёд. Обыкновенно по утрам я всегда уходил с бивака раньше других. Производя маршрутные съёмки, я подвигался настолько медленно, что часа через два отряд меня обгонял и на большой привал я приходил уже тогда, когда люди успевали поесть и снова собирались в дорогу. То же самое было и после полудня: уходил я раньше, а на бивак приходил лишь к обеду.

Ещё накануне Дерсу говорил мне, что в этих местах бродит много тигров, и потому не советовал отставать от отряда.

Путь наш лежал правым берегом Ли-Фудзина. Иногда тропинка отходила в сторону, углубляясь в лес настолько, что трудно было ориентироваться и указать, где течёт Ли-Фудзин, но совершенно неожиданно мы снова выходили на реку и шли около береговых обрывов.

Кто не бывал в тайге Уссурийского края, тот не может себе представить, какая это чаща, какие это заросли. Буквально в нескольких шагах ничего нельзя увидеть. В четырёх или шести метрах не раз случалось подымать с лёжки зверя, и только шум и треск сучьев указывали направление, в котором уходило животное. Вот именно по такой-то тайге мы и шли уже подряд в течение двух суток.

Погода нам не благоприятствовала. Всё время моросило, на дорожке стояли лужи, трава была мокрая, с деревьев падали редкие крупные капли. В лесу стояла удивительная тишина. Точно все вымерло. Даже дятлы и те куда-то исчезли.

– Чёрт знает что за погода, – говорил я своему спутнику. – Не то туман, не то дождь, не разберёшь, право. Ты как думаешь, Дерсу, разгуляется погода или станет ещё хуже?

Гольд посмотрел на небо, оглянулся кругом и молча пошёл дальше. Через минуту он остановился и сказал:

– Наша так думай: это земля, сопка, лес – всё равно люди. Его теперь потеет. Слушай! – Он насторожился. – Его дышит, всё равно люди…

Он пошёл снова вперёд и долго ещё говорил мне о своих воззрениях на природу, где всё было живым, как люди.

Было уже около одиннадцати часов утра. Судя по времени, вьючный обоз должен был давно уже обогнать нас, а между тем сзади, в тайге, ничего не было слышно.

– Надо подождать! – сказал я своему спутнику.

Он молча остановился, снял с плеча свою берданку, приставил её к дереву, сошки воткнул в землю и стал искать свою трубку.

– Тьфу! Моя трубку потерял, – сказал он с досадой.

Он хотел идти назад и искать свою трубку, но я советовал ему подождать, в надежде, что люди, идущие сзади, найдут его трубку и принесут с собой. Мы простояли минут двадцать. Старику, видимо, очень хотелось курить. Наконец он не выдержал, взял ружьё и сказал:

– Моя думай, трубка тут близко есть. Надо назад ходи.

Обеспокоенный тем, что вьюков нет долго, и опасаясь, что с лошадьми могло что-нибудь случиться, я вместе с Дерсу пошёл назад. Гольд шёл впереди и, как всегда, качал головой и рассуждал вслух сам с собой:

– Как это моя трубка потерял? Али старый стал, али моя голова худой, али как?..

Он не докончил фразы, остановился на полуслове, затем попятился назад и, нагнувшись к земле, стал рассматривать что-то у себя под ногами. Я подошёл к нему. Дерсу озирался, имел несколько смущённый вид и говорил шёпотом:

– Посмотри, капитан, это амба. Его сзади наши ходи. Это шибко худо. След совсем свежий. Его сейчас тут был…

Действительно, совершенно свежие отпечатки большой кошачьей лапы отчётливо виднелись на грязной тропинке. Когда мы шли сюда, следов на дороге не было. Я это отлично помнил, да и Дерсу не мог бы пройти их мимо. Теперь же, когда мы повернули назад и пошли навстречу отряду, появились следы: они направлялись в нашу сторону. Очевидно, зверь всё время шёл за нами «по пятам».

– Его близко тут прятался, – сказал Дерсу, указав рукой в правую сторону. – Его долго тут стоял, когда наша там остановился, моя трубка искал. Наша назад ходи, его тогда скоро прыгал. Посмотри, капитан, в следах воды ещё нету…

Действительно, несмотря на то что кругом всюду были лужи, вода ещё не успела наполнить следы, выдавленные лапой тигра. Не было сомнения, что страшный хищник только что стоял здесь и затем, когда услышал наши шаги, бросился в чащу и спрятался где-нибудь за буреломом.

– Его далеко ходи нету. Моя хорошо понимай. Погоди, капитан!.. Несколько минут мы простояли на одном месте в надежде, что какой-нибудь шорох выдаст присутствие тигра, но тишина была гробовая. Эта тишина была какой-то особенно таинственной, страшной.

– Капитан, – обратился ко мне Дерсу, – теперь надо хорошо смотри. Твоя винтовка патроны есть? Тихонько надо ходи. Какая ямка, какое дерево на земле лежи, надо хорошо посмотри. Торопиться не надо. Это – амба. Твоя понимай – амба!..

Говоря это, он сам осматривал каждый куст и каждое дерево. Так прошли мы около получаса. Дерсу всё время шёл впереди и не спускал глаз с тропинки.

Наконец мы услышали голоса: кто-то из казаков ругал лошадь. Через несколько минут подошли люди с конями. Две лошади были в грязи. Седла тоже были замазаны глиной. Оказалось, что при переправе через одну проточку обе лошади оступились и завязли в болоте. Это и было причиной их запоздания. Как я и думал, стрелки нашли трубку Дерсу на тропе и принесли её с собой.

Чтобы идти дальше, нужно было поправить вьюки, переложить грузы и хоть немного обмыть лошадей от грязи.

Я хотел было сделать привал и варить чай, но Дерсу посоветовал поправить одну седловку и идти дальше. Он говорил, что где-то недалеко в этих местах есть охотничий балаган. Там он полагал остановиться биваком. Подумав немного, я согласился.

Люди начали снимать с измученных лошадей вьюки, а я с Дерсу снова пошёл по дорожке. Не успели мы сделать и двухсот шагов, как снова наткнулись на следы тигра. Страшный зверь опять шёл за нами и опять, как и в первый раз, почуяв наше приближение, уклонился от встречи. Дерсу остановился и, оборотившись лицом в ту сторону, куда скрылся тигр, закричал громким голосом, в котором я заметил нотки негодования:

– Что ходишь сзади?.. Что нужно тебе, амба? Что ты хочешь? Наша дорога ходи, тебе мешай нету. Как твоя сзади ходи? Неужели в тайге места мало?

Он потрясал в воздухе своей винтовкой. В таком возбуждённом состоянии я никогда его не видывал. В глазах Дерсу была видна глубокая вера в то, что тигр, амба, слышит и понимает его слова. Он был уверен, что тигр или примет вызов, или оставит нас в покое и уйдёт в другое место. Прождав минут пять, старик облегчённо вздохнул, затем закурил свою трубку и, взбросив винтовку на плечо, уверенно пошёл дальше по тропинке. Лицо его снова стало равнодушно-сосредоточенным. Он «устыдил» тигра и заставил его удалиться.

Приблизительно ещё с час мы шли лесом. Вдруг чаща начала редеть. Перед нами открылась большая поляна. Тропа перерезала её наискось по диагонали. Продолжительное путешествие по тайге сильно нас утомило. Глаз искал отдыха и простора. Поэтому можно себе представить, с какой радостью мы вышли из леса и стали осматривать поляну.

– Это Квандагоу, – сказал Дерсу. – Скоро наша балаган найди есть.

Елань[121]121
  Елань (сиб.) – возвышенная, голая и открытая равнина; лысина, плешина. (Толковый словарь В. Даля).


[Закрыть], по которой мы теперь шли, была покрыта зарослями низкорослого папоротника-орляка. За лесом с северной стороны, слабо, сквозь туман, виднелись высокие горы, покрытые лесом. По низине кое-где стояли одиночные деревья, преимущественно клён, дуб и даурская берёза. С правой стороны поляны было узкое болото с солонцами, куда, по словам Дерсу, постоянно по ночам выходили изюбры и дикие козы, чтобы полакомиться водяным лютиком и погрызть солёную чёрную землю.

– Надо наша сегодня на охоту ходи, – говорил Дерсу, показывая сошками на болото.

Часам к трём пополудни мы действительно нашли двускатный балаганчик. Сделан он был из кедрового корья какими-то охотниками так, что дым от костра, разложенного внутри, выходил по обе стороны и не позволял комарам проникнуть внутрь помещения. Около балагана протекал небольшой ручей. Пришлось опять долго возиться с переправой лошадей на другой берег, но наконец и это препятствие было преодолено.

Между тем погода по-прежнему, как выражался Дерсу, «потела». С утра хмурившееся небо начало как бы немного проясняться. Туман поднялся выше, кое-где появились просветы, дождь перестал, но на земле было ещё по-прежнему сыро.

Я решил остаться здесь на ночь. Мне очень хотелось поохотиться на солонцах, тем более что у нас давно не было мяса и мы уже четвертью сутки питались одними сухарями.

Через несколько минут на биваке закипела та весёлая и спешная работа, которая знакома всякому, кому приходилось подолгу бывать в тайге и вести страннический образ жизни. Развьюченные лошади были пущены на волю. Как только с них сняли седла, они сперва повалялись на земле, потом, отряхнувшись, пошли на поляну кормиться.

На случай дождя все вьюки сложили в одно место и прикрыли их брезентами.

Пока возились с лошадьми и разбирали седла, кто-то успел уже разложить костёр и повесить над огнём чайник.

На биваке Дерсу проявлял всегда удивительную энергию. Он бегал от одного дерева к другому, снимал бересту, рубил жерди и сошки, ставил палатку, сушил свою и чужую одежду и старался разложить огонь так, чтобы внутри балагана можно было сидеть и не страдать от дыма глазами. Я всегда удивлялся, как успевал этот уже старый человек делать сразу несколько дел. Мы давно уже разулись и отдыхали, а Дерсу все ещё хлопотал около балагана.

Через час наблюдатель со стороны увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры от дождя. Дым от костров не подымается кверху, а стелется низко над землёй и кажется неподвижным. Спасаясь от комаров и мошек, все люди спрятались в балаган. Один только человек все ещё торопливо бегает по лесу – это Дерсу: он хлопочет о заготовке дров на ночь.

В августе, да ещё в пасмурный день, смеркается очень рано. Так было и теперь. Туман держался только по вершинам гор. Клочья его бродили по кустам и казались привидениями.

Наскоро поужинав, мы пошли с Дерсу на охоту. Путь наш лежал по тропинке к биваку, а оттуда наискось к солонцам около леса. Множество следов изюбров и диких коз было заметно по всему лугу. Черноватая земля солонцов была почти совершенно лишена растительности. Малые низкорослые деревья, окружавшие их, имели чахлый и болезненный вид. Здесь местами земля была сильно истоптана. Видно было, что изюбры постоянно приходили сюда и в одиночку и целыми стадами.

Выбрав удобное местечко, мы сели и стали поджидать зверя. Я прислонился к пню и стал осматриваться. Темнота быстро сгущалась около кустов и внизу под деревьями. Дерсу долго не мог успокоиться. Он ломал сучки, чтобы открыть себе обстрел, и зачем-то пригибал растущую позади него берёзку.

Кругом в лесу и на поляне стояла мертвящая тишина, нарушаемая только однообразным жужжанием комаров. Такая тишина как-то особенно гнетуще действует на душу. Невольно сам уходишь в неё, подчиняешься ей, и, кажется, сил не хватило бы нарушить её словом или каким-нибудь неосторожным движением.

В воздухе и на земле становилось всё темнее и темнее. Кусты и деревья начали принимать неопределённые очертания: они казались живыми существами и как будто передвигались с одного места на другое. Порой мне грезилось, что это олени; фантазия дополняла остальное. Я сжимал ружьё в руках и готов был уже выстрелить, но каждый раз, взглянув на спокойное лицо Дерсу, я приходил в себя. Иллюзия сразу пропадала, и тёмный силуэт оленя снова принимал фигуру куста или дерева. Как мраморное изваяние сидел Дерсу. Он пытливо смотрел на кусты около солонцов и спокойно выжидал свою добычу. Один раз он вдруг насторожился, тихонько поднял своё ружьё и стал напрягать зрение. Сердце моё усиленно забилось. Я тоже стал смотреть в ту сторону, куда смотрел старик, но ничего не видел.

Скоро я заметил, что Дерсу успокоился; успокоился и я также.

Стало совсем темно, так темно, что в нескольких шагах нельзя уже было рассмотреть ни чёрной земли на солонцах, ни тёмных силуэтов деревьев. Комары нестерпимо кусали шею и руки. Я прикрыл лицо сеткой. Дерсу сидел без сетки и, казалось, совершенно не замечал их укусов.

Вдруг до слуха моего донёсся шорох. Я не ошибся. Шорох исходил из кустов, находящихся по другую сторону солонцов, как раз против того места, где мы сидели. Я посмотрел на Дерсу. Он пригибал голову и, казалось, силой своего зрения хотел проникнуть сквозь темноту и узнать причину этого шума. Иногда шорох усиливался и становился очень явственным, иногда затихал и прекращался совершенно. Сомнений не было: кто-то осторожно приближался к нам через заросли. Это изюбр шёл грызть и лизать солёную землю. Моё воображение рисовало уже стройного оленя с красивыми ветвистыми рогами. Я отбросил сетку, стал слушать и смотреть, совершенно позабыв про комаров. Я искал глазами изюбра, который, по моим расчётам, был от нас в семидесяти иди восьмидесяти шагах, не более.

Вдруг грозное ворчание, похожее на отдалённый гром, пронеслось в воздухе:

– Рррррр!..

Дерсу схватил меня за руку.

– Амба, капитан! – сказал он испуганным голосом.

Жуткое чувство сразу всколыхнуло моё сердце. Я хотел бы передать, что я почувствовал, но едва ли я сумею это сделать.

Я почувствовал, как какая-то истома, какая-то тяжесть стала опускаться мне в ноги. Колени заныли, точно в них налили свинец. Ощущение это знакомо всякому, кому случалось неожиданно чего-нибудь сильно испугаться. Но в то же время другое чувство, чувство, смешанное с любопытством, с благоговением к царственному грозному зверю и с охотничьей страстью, наполнило мою душу.

– Худо! Наша напрасно сюда ходи. Амба сердится! Это его место, – говорил Дерсу, и я не знаю, говорил ли он сам с собою или обращался ко мне. Мне показалось, что он испугался.

– Рррррр!.. – снова раздалось в ночной тишине.

Вдруг Дерсу быстро поднялся с места. Я думал, он хочет стрелять.

Но велико было изумление, когда я увидел, что в руках у него не было винтовки, и когда я услышал речь, с которой он обратился к тигру:

– Хорошо, хорошо, амба! Не надо сердиться, не надо!.. Это твоё место. Наша это не знал. Наша сейчас другое место ходи. В тайге места много. Сердиться не надо!..

Гольд стоял, протянув руки к зверю. Вдруг он опустился на колени, дважды поклонился в землю и вполголоса что-то стал говорить на своём наречии. Мне почему-то стало жаль старика.

Наконец Дерсу медленно поднялся, подошёл к пню и взял свою берданку.

– Пойдём, капитан! – сказал он решительно и, не дожидаясь моего ответа, быстро через заросли пошёл на тропинку.

Я безотчётно последовал за ним.

Спокойный вид Дерсу, уверенность, с какой он шёл без опаски и не озираясь, успокоили меня: я почувствовал, что тигр не пойдёт за нами и не решится сделать нападение.

Пройдя шагов двести, я остановился и стал уговаривать старика подождать ещё немного.

– Нет, – сказал Дерсу, – моя не могу. Моя тебе вперёд говори, в компании стрелять амба никогда не буду! Твоя хорошо это слушай. Амба стреляй – моя товарищ нету…

Он снова молча зашагал по тропинке. Я хотел было остаться один, но жуткое чувство овладело мною, я побежал и догнал гольда.

Начинала всходить луна. И на небе и на земле сразу стало светлее. Далеко, на другом конце поляны, мелькал огонёк нашего бивака. Он то замирал, то как будто угасал на время, то вдруг снова разгорался яркой звёздочкой.

Всю дорогу мы шли молча. У каждого из нас были свои думы, свои воспоминания. Жаль мне было, что я не увидел тигра. Эту мысль я вслух высказал своему спутнику.

– О, нет! – ответил Дерсу. – Его худо посмотри. Наша так говори. Такой люди, который никогда амба посмотри нету, – счастливый. Его всегда хорошо живи.

Дерсу глубоко вздохнул, помолчал немного и продолжал:

– Моя много амба посмотри. Один раз напрасно его стреляй. Теперь моя шибко боится. Однако моя когда-нибудь худо будет!

В словах старика было столько душевного волнения, что я опять стал жалеть его, начал успокаивать и старался перевести разговор на другую тему.

Через час мы подошли к биваку. Лошади, испуганные нашим приближением, шарахнулись в сторону и начали храпеть. Около огня засуетились люди. Два казака вышли нам навстречу.

– Сегодня кони всё время чего-то боятся, – сказал один из них. – Не едят, все куда-то смотрят. Нет ли какого зверя поблизости?

Я приказал казакам взять коней на поводки, развести костры и выставить вооружённого часового.