Текст книги "Люсина книга"

Глава 4
Подарок из Парижа

Когда я приехала в Дегуны, бабушка Варвара Николаевна (она мне прабабушка, но это неважно, я зову ее бабушкой) быстро и как бы незаметно положив на верх шкафа какой-то сверток, сказала, милостиво улыбаясь:

– А я тебе подарок из Парижа привезла.

И я сразу поняла, что тот сверток был подарком для старшей сводной моей сестры Стеллы, и его подарят ей, видимо, несколько позже, а сейчас мы будем разговаривать с Варварой Николаевной о моем подарке. Подарки я, скажу честно, очень люблю. Когда взрослый дарит его мне, мне кажется, что он особенный человек. Потому что он объявляет тем самым, что, раз он мне дарит подарок, я – человек особенный. Мне было очень приятно, что мою особенность отметили, поэтому я очень сильно напряглась и решила про себя, что не пророню ни одного слова. И как в воду глядела. Варвара Николаевна села на диван, пригласила меня сесть рядом и произнесла спич.

Дело происходило в общей комнате, или гостиной, ну, это так, к слову. Вообще-то квартира в Дегунах выглядит так: сразу после прихожей – бывшая детская папы. Потом, когда он вырос, это была гостевая комната прадедушкиных варшавских знакомых. Он же не согласился, как профессор, взять метлу и идти мести улицы. Он сказал: «Это не обновление, а обнагление. Вы еще поплачете и поплатитесь, что разрушаете науку». И воспользовавшись, как он говорил, пассивным запасом польского языка из детства на границе между двумя государствами, нашим и их (туда отца посылали служить в его детстве), оформил загранпаспорт и уехал в Польшу предлагать свои услуги в качестве преподавателя техвуза. Там его вполне приняли. Конечно, папа хотел то же провернуть, но в Австралии, но мама не согласилась. А потом время ушло, компьютерных специалистов стало много, и папа так и остался в Дегунах. Правда, до этого времени папа с мамой успели развестись.

Большая комната, или гостиная, где мы сейчас сели на диван, – между папиной детской и небольшими двумя спальнями – прадедушки и прабабушки. Про спальни я говорить не буду, я и не захожу туда, а про большую комнату скажу лишь то, что мама просила в нее вынести шкаф из детской, а на его место поставить пеленальный столик, чтоб меня пеленать, но прадедушка с прабабушкой не согласились, сказали, что шкаф старый и будет портить им гостиную. Теперь я все сказала про квартиру. Вернемся к подарку.

Сначала бабушка не знала, как начать, и очень волновалась. Для взрослого человека – волноваться – это как-то чудно. Но я молчала. Наконец, она начала:

– Да, милая Люся, я не всегда жила с твоим прадедушкой. В детстве у меня была сестра. И мы с ней жили вместе. А потом нас жизнь разбросала в разные стороны, и я вышла, повзрослев, за дедушку замуж, родила твою бабушку, бабушка родила твоего папу. И я честно и благородно (у твоего папы было не ахти какое здоровье!) посвятила всю оставшуюся жизнь его детству. После своей работы секретарем у дедушки.

Утром я готовила внуку, твоему папе, завтрак и отправляла в школу. Когда он возвращался из школы, я кормила его обедом, и мы ехали в Ботанический сад гулять с ним, как с внуком профессора. Я соответствовала своему назначению бабушки профессорской семьи ровно полгода. Каждый день мы по три часа гуляли там, сидели на лавочках, играли в мяч. По возвращении делали уроки. И так полгода. А следующие полгода я отдыхала, а внук мой переезжал к другой бабушке, на Черное море. И уже она там с ним занималась и учебой, и его здоровьем, а я отдыхала.

А в следующем поколении я не хочу заниматься ни твоим образованием, ни твоим здоровьем, ни вообще тобой. И никто меня в этом не переубедит. Ясно? У тебя есть бабушка. Вот она пусть тобой и занимается, паршивая девчонка, понятно тебе? И никто меня не заставит и не переубедит думать иначе. У меня давление, и голова часто болит.

Ну да, я отвлеклась. Представляешь, милая Люся, приходит мне письмо из Парижа, а я даже включиться не могу – от кого бы это? И думаю: хорошо, что перестройка и здесь появился французский парфюм, и я более-менее привыкла к нему, а то была бы стыдобища! Я бы только и делала, что три дня нюхала бы это письмо! Но скажу тебе честно, милая Люся, потом я все-таки догадалась, от кого оно. Оказывается, от моей сестры единоутробной, из Галиции, где жили мы с ней в городе Лихтенберг. И я даже глазам своим не поверила, и ушами своими не расслышала, и памятью своей расплакалась. И схватила я прадедушку за руку да скорей на самолет, да туда, к ней – она меня просила. Вот ведь, милая Люся, и не угадаешь, что надо бежать, лететь, торопиться на встречу, после которой человек перейдет в мир иной. А тебе я приготовила подарок, который, который… Я сейчас объясню, Люся, ну, в общем… который. Или нет.

Сестра прожила совершенно другую жизнь. Она не забывала обо мне ни на один день. Так она рассказывала, когда мы приехали. Она попросила дочь купить ей куклу и каждый день, ложась спать, отчитывалась этой кукле, как бы имея в виду меня, свою сестру. И когда я приехала к ней в Париж, она мне куклу вручает со словами: «Возьми ее себе, и ты узнаешь, как я жила сорок лет без тебя».

А я, Люся, не знаю, зачем она мне? Я прожила свою жизнь, как положено женщине. А эта кукла молчит. И я решила подарить ее тебе. Я не могу с ней разговаривать, Я старая, больная женщина, я всю жизнь подавала профессору завтрак, обед и ужин, я не могу прочесть этих иероглифов. И потом моя дочь. Я не могу этих намеков выдержать. Да, дочь. профессорская дочь. вышла за обычного моряка. Это же неравный брак. Ей говорили, а она не слушала. Потом тяжелые роды. Да. внуку еще тридцати нет, а уже два развода. Нет уж, подумала я, судьба поздно со мной играет в такие игры. Вот, возьми, Люсенька, эту куклу в качестве подарка и увези подальше.

– А можно я с мамой посоветуюсь? – немножко робея, спросила я.

Что-то как-то в окне потемнело или лампочка барахлит? Как-то темновато в комнате стало.

– Нет, паршивая девчонка! Забирай куклу и марш отсюда, а иначе я выведу тебя на холодную улицу и брошу там на произвол судьбы!

Глава 5
Дачка продана

Бабушка Варвара Николаевна всегда была недовольна, что муж без ее спросу купил эту чертову дачу и постоянно лишает ее таким мерзким способом городского статуса, статуса вполне заслуженного. Она была всю жизнь при нем. Сначала его секретаршей, потом его домохозяйкой. При нем, при профессоре. И слова о Болгарии, только что принесенные, обрадовали ее. Но она не показала виду, как вымуштрованный за долгие годы секретарь. Но приятная, как бы давно забытая мелодия все-таки зазвучала в ее душе. И она решила, раз он все-таки уважил ее с теплой заграницей на старости лет, сделать ему презент – пройтись в городе Москве по старой главной улице их молодости, завернуть в Столешники и воспользоваться (куда ни шло!) Макдональдсами. Все диетствуешь, диетствуешь, надо же когда-то и стариной тряхнуть. Поесть, как молодые, не глядя на калории. Да, раз уважил, надо согласиться с ним и проехать на городскую прогулку.

Вот говорят – свежий воздух, свежий воздух… Я дала это своему внуку, если вы о следующем поколении печетесь. А мне самой не нужно. С внуком я добросовестно каждый день отработала. Каждый день из школы, все десять лет из промзоны таскала его в Ботанический сад. Ну и хватит! А следующее поколение, если вы об этом, – пусть уж делает дочка, раз она бабушкой стала. И не надо меня впихивать на дачу. Да, я городской человек и не надо меня трогать. Сами со своими внучками разбирайтесь. А мне она – правнучка. То есть никто. Это вам она – внучка. Вот и разбирайтесь.

Да, трехкомнатная в промзоне. Но тогда больше ничего купить было нельзя. Дочка с зятем поднатужились, двухкомнатную рядом прикупили, так что мы здесь и осели. Но внука я возила, внука я возила. А то, что муж переломил эту традицию, купил мне теплую заграницу – хорошо. Да, я терпела эту несуразную дачку какое-то время. Совершенно ему, профессору, не по рангу. А когда дочь заявила, что они правнучку сватают мне сюда – я взбунтовалась. И правильно, что муж переломил эту ситуацию. Молодец, не растерялся. И сюда ее нам не надо, в нашу квартиру. У мужа спальня, у меня спальня. И работает он там, и гостей принимает. У него телевизор в общей комнате, и у меня в кухне телевизор. Ну и если соседка забежит. Да я их не очень и привечаю. Все завистницы. «О, муж – профессор». А что профессор? Трехкомнатная на двоих – только-только. Мы уже с шестидесятых годов не смотрим одну и ту же передачу вместе, значит, нам два телевизора нужно. Это когда одна программа была, мы всей семьей смотрели, потому что в пятидесятые годы смотреть больше нечего было. А теперь каждый свой интерес имеет, свой сериал. Ну как я пойду в его комнату вечером? Да я никогда его и в кухне не приму. Мне легче ужин ему туда принести. Мы старые люди. Единственно, что свободно, – малая детская комната, восемь с половиной метров. Так нам говорят – шкаф вынести из нее, чтобы пеленальный столик поставить. Мол, ребенок родился, мол, правнучка! А вы понимаете, что нам некуда?

Этот старый шкаф… Да, это гостевая комната. К профессору из заграницы приезжают. Вот из Варшавы приезжала аспирантка – туда поселили. Вы поймите, нам не жалко комнаты. Мы ее отдали собственному внуку, чтобы он там жил семьей. И пусть этой женщине из Варшавы временно откажут в гостеприимстве, потому что у внука такие события – роды и ребенок. Она поймет! Но мы не можем постоянную вещь, которая совершенно неликвидная, не в стиле, выставлять в общую комнату, где муж-профессор принимает гостей.

Мы говорим жене внука: пеленальный столик – вещь временная. Вот и вставляйте его в общую комнату на некоторое время. Гости поймут. Зачем же туда ставить старый рассохшийся платяной шкаф? Этого никто не поймет. Нам стыдно будет перед ними. А жена внука говорит: «Столик должен быть рядом с ребенком». Как же не понимать, что мы и так вас допустили из милости! А вы еще нам руки выкручиваете в нашем собственном дому? Вот фиг вам! Я не могу за все следующее поколение думать! Если у внуков не получается, пусть за них их родители думают. А так должны сами себе, как мы когда-то, заработать квартиру. Достаточно и того, что мы подняли в своей квартире внука. Ну, праздничный стол – украсить цветами, вином и правнучками, которых две, – почему нет? Бог мой! И от разных жен! Куда катится цивилизация! Но мною помыкать из-за какой-то правнучки? Извините-подвиньтесь – я не позволю! Скоро каждая кухарка, как говорил наш Ленин, будет телеканалом управлять. И точно. Мой внук зависит от прихоти этой кухарки. Аккуратный, работоспособный и неконфликтный мальчик. Полгода, если не больше, просидел по ее милости без работы. Я этого не понимаю! Куда катится цивилизация?

Итак, о Болгарии. «Пока она рушится – схватить квартиру, а то ведь может и не достаться». Эти слова мужа, честно говоря, удивили меня. Мы – советские, как привыкли? Радоваться Варшавскому договору. Ведь блок был щитом! Да если учесть, что муж карьеру делал на военном заводе – это вдвойне странно. Это как? Нам говорили: «Страны Варшавского договора – одна семья». Да, с румынами не всегда ладили. Муж доложил: «Были торги, я наторговал двухкомнатную. Правда, без кухни, но что-то придумаем». Мы же теперь глядим в сторону перестройки и Ельцина. Внутрь Союза глядели, а что там за ним – считалось, что и дальше в нашем фарватере будет. А они без нас, оказывается, развалились и все захотели в ЕС. У нас крушение Союза – и никто не помог. Вот тебе и блок! Все сразу разбежались.

А муж даже и рад, что отломил кусочек, успел. Нет, я, конечно, тоже рада. Теперь у меня будет теплая заграница. Но как-то политически я себя нехорошо чувствую, хотя всегда была далека от политики. Но в целом, раз Болгария у него на руках, этой невыносимой для городской женщины дачке – конец. И что вдвойне приятно: он раньше меня это понял и сам все обтяпал. И дачку продал, хоть и за бесценок. И родину зятя во Владимирской области – Косова Гора, что ли, называется, – спихнул, чтобы никакого возврата не было. Будешь, зять, ездить ко мне в Болгарию. Все деньги в Болгарию вгрохал. Вот и хорошо. Комаров тут кормить, картошку есть да в телогрейке по дождю ходить – не хочу! Будем, как белые люди, ездить каждый год по Шенгену в теплую заграницу.

Владлен Казимирович приехал из поликлиники возбужденный. Глаз (в смысле хрусталик) выгоднее ставить в России, а ногу (операцию) – выгоднее в Польше. Вот молодец! Когда упал наш Титан Нерушимый, он не согласился с лозунгом: «Профессора! Возьмите в руки метлы и идите работать дворниками! Другой работы у государства для вас нет! Вы нам в обузу! Не дармоедничайте по своим кабинетам, выходите на улицу работать!»

Он активизировал свой польский и уехал в Варшаву. Нашел там профессорскую должность в техническом вузе в Зеленой Гуре, что ли, и стал преподавать. А сюда только наезжал в студенческие новогодние каникулы. Обосновавшись, вызвал туда меня, и я там обустроилась. А в последнее время, когда дети (то есть дочь с зятем) вышли на пенсию, до Дрездена на машине прокатились по Шенгену. Теперь только глаз подлечить да операцию на ногу сделать. Одно, как говорилось, в России, другое – в Польше. Так он и сделал. И теперь, раз нет дачек, свободное время он проводит с друзьями, с которыми в свое время учился в техническом институте. С одним другом ездит под Воронеж рыбу ловить каждое лето, а к другому (он из Киева) обычно ездит погостить в Киев на летние каникулы. Делит так время. А теперь в Киев не поедешь, только звонить. Друг все войной стращает. А муж говорит: «Никакой войны не будет. Русские не хотят никакой войны». А друг, мрачный, не соглашается. Муж опять говорит: «Как же брат на брата может пойти?» Ну, думает Владлен, – хохол упрямый! Еще раз его убеждает, а друг мрачен и молчит.

Но профессор оказался неправ. Теперь он мрачен и молчит.

Глава 6
В городской квартире

Я живу в городе, и тут у меня, оказывается, есть старшая двоюродная сестра. Эта девочка жила у нас в квартире за стеной, а узнала я, что она мне двоюродная сестра только тогда, когда моя бабушка взяла нас обеих в театр на детский спектакль. Я не знаю, почему я не знала, что она моя старшая двоюродная сестра, но мне кажется, что наша комната, где живут с недавних пор моя мама, моя тетя и моя бабушка, была в опасной близости к скандалу со второй комнатой нашей квартиры. Скандал этот я пересказать не могу. Это что-то взрослое и очень неприятное. Я только знала, что там живет какая-то девочка и какой-то мальчик, и больше я ничего не знала. А когда бабушка нас взяла в театр, то оказалось, что это моя двоюродная сестра. И оказалось, что у нас разный уровень социальных притязаний. Она никогда не ездила ни в метро, ни на электричке, ну уж и конечно, не видела никакого Подгороднего, где находится квартира моего дедушки и ГДО – Гарнизонный Дом Офицеров, где мы и смотрели спектакль по «Денискиным рассказам».

И узнайте, дорогие мои, она, оказывается, актриса. Она выступает на сцене, поет русские народные песни, и ей девять лет. А мне – шесть. Я так в нее влюбилась, ну просто сразу. Я хочу быть как она, хочу с ней дружить. И даже хочу, чтоб мы с ней поехали, если нас обеих бабушка возьмет, на следующие праздники в деревню, и чтобы она спела русские народные песни. Ведь деревня сейчас безголосая, никто никаких песен не поет. А мы из города привезем. Ее мама говорит, что за границей русские песни ценят, и скоро она поедет туда их петь. Когда мы ехали в город, одна тетенька в электричке говорила моей бабушке, что русскую народную песню город к себе утащил, поэтому и не поют, кончились. Вот я и придумала, чтобы Ариша приехала и спела. А та женщина все убеждала бабушку в электричке, что город все из деревни утянул: и лапти, и верования, и песни. Ничего не оставил, как шаром покати. Одно оставалось: пятаки да крестики в земле неучтенные, да и те с недавних пор городские энтузиасты с металлоискателями вытянули, оставив в земле только ржавые гвозди и пробки от бутылок. Бабушке от такого поездного апокалипсиса поспешила, взяв нас за руки, перейти в другой вагон.

А к нам на участок в марте деревенский папа Огонька вернулся. Кот Маркиз. Мама у нас постоянная – кошка Ночка, а папа приблудный. То есть у нас хозяева второй половины дома сдали свою половину, и чей это кот был – хозяев или снимающих – мы не знаем. Но потом они уехали осенью, и мы думали, что они взяли с собой кота. Так мы думали всю зиму. Кот не появлялся. А в марте на кошачий карнавал пришел. И теперь он призывно мяукает своей жене Ночке, и они то прогуливаются степенно за бабушкой по чищеным дорожкам у крыльца, где дедушкин дворик, и у сарая, где дворик бабушки, а то бегают за домом как дурачки и визжат там. А Огонек сидит в своем домике обиженный. Его все бросили.

Еще в сильные январские морозы к нам приходил Мурзик. Это старший брат Огонька. Немного постоловался, а как морозы спустились, опять ушел куда-то в свою взрослую жизнь, куда-то за железнодорожную линию. А двое младшеньких – Проша и Гоша – у нас пропали. Бабушка говорит, что приблудные собаки задрали.

Нет, сначала бабушка планировала меня сдруживать с моим двоюродным братом Илюшей. Он немногим младше Ариши или почти ровесник. Он приезжал к нам, и мы с ним играли. Потом мы куда-то вместе ходили. Потом долго смеялись за обедом, придя обратно в квартиру. А потом он мне разонравился. Оказывается, он в Барби не играет. И вообще, променял меня на детсадовского товарища, к которому пошел на день рождения. Тоже мне брат!

– Он живет на реке Сетуни, – сказала бабушка. – Это на запад от Москвы.

– А мы? – спросила я.

– А мы в деревне на север, на реке Истре.

– А папа? – спросила я.

– А папа на восток, на реке Лихоборке в Дегунах.

– А что на юг? – спрашиваю я.

– А на юге дача Ариши. Подрастешь – может, и съездишь.

Мама Ариши любит сидеть в машине, которая никуда не едет, и там курить. Моя бабушка любит давать приказания маме по телефону, чтобы та полила без нее розы на лестничной площадке. А я люблю ходить с бабушкой в концертный зал на Арбате и слушать ее благоговейные речи о музыкальных инструментах и говорить «да» или «нет». Но только если мы заранее возьмем мешок еды и что-то основательное – колбасные бутерброды в фирменном магазине на Плющихе. А так я не пойду.

Бабушка меня умильно спрашивает:

– А не хочешь ли ты на фортепиано играть?

– Нет, – говорю.

Бабушка сердится.

– А на скрипке?

– Нет, – говорю.

– А на балалайке?

– Нет, нет, нет!

– Тогда на чем же? – недоумевает бабушка.

– Я хочу вот на той большой штуке играть.

– На арфе что ли? Ну и вкус! – восхищается бабушка мной.

– Да, на арфе!

Я только не люблю, когда мужчина к нам спиной стоит весь концерт. Я хотела бы, как в начале, чтобы он говорил нам что-то и улыбался.

– Помилуй, – говорит бабушка, – так он и должен стоять спиной к зрителям, когда звучит музыка, это дирижер, иначе его музыканты не будут играть слаженно.

– Ни о какой музыкальной школе я и слушать не хочу! – сказала мама. – Там очень узкие коридоры, и у меня голова болит в ожидании Люси.

Даже дедушка что-то там сказал про школу по телефону: «Вот бы оставить хор и не перегружать ребенка инструментом. Чтобы он парил, тянулся вверх голосом, но приходил домой без домашних заданий».

– Вы слышали новость?

– Где? Что?

– Стелла – старшая дочь папы от первого брака – терпеть не может саксофон!

Глава 7
В деревне на Крещение

Скоро купаться. Дедушка сказал: «Скоро купаться!», а бабушка возразила: «Ни в коем случае, холодно!» – «Как же? – сказал дедушка. – Все христиане купаются». – «Ну, не купаются, а крестятся – во-первых, а во-вторых – мы светские люди и отвычные от этого. Правда, холодно», – начала она уговаривать дедушку.

– А я пойду, я отчаянная! – вдруг сказала я. – Дядю Колю и Мишу возьму. Миша из нацгвардии, он искупается.

Дедушка сказал, что в прошлом году рубить лед мужикам не вышло. Как сделали прорубь – воду вытолкнуло на лед, и купаться было нельзя. Никто не купался. А в этом году получается, что за два года надо искупаться. Так поп сказал. Я пойду, я отчаянная.

Я приехала сюда в деревню в большие морозы, и охотник Краснов из шестидесятого дома (вы знаете, дом у елки, как спускаться к реке Истре?) сказал, что в лесхозе двенадцать подсадных уток лиса передушила. Их в мае при перелете на болота специально сажают, чтоб удобнее было охотиться. И собаки рядом находились, и капканы на все подходы лесником были выставлены. Хитра сестра-лисичка оказалась! Все обошла. А на краю деревни тоже побаловала, у крайнего дома на горке у леса: семнадцать гусей придушила. Хозяйка вне себя была, так убивалась! А потом даже к нему, к самому охотнику Краснову пожаловала. Он рассказал, что его Гоша всю ночь рычал на кого-то. А когда он пошел утром в огород, то сразу охотничьим глазом увидел, что на мостках стоит лисица. Он тихо пристроился к яблоне, чтобы она его не заметила, и рассмотрел ее, и увидел, что она распушила хвост и безнаказанно сидит на мостках, принюхиваясь или прислушиваясь, собой довольная. Но тут охотник Краснов как-то двинул рукой. Фырь – и ее не стало. Убежала. Он, конечно, хитрый мужик, он для своих курей два сарая завел. На всякий случай. И оба обил железом, чтоб если она и пришла, то не могла бы курей достать. Отойдя от яблони, охотник Краснов пошел подтвердить свою догадку, что, видимо, не зря собака Гоша всю ночь ворчала и куры клохтали. Подходит к ближнему к речке сараю у тропинки, а там следы лисы. Значит, и сюда она подходила. Значит, он правильно сделал, что обил сарай железом. А потом он пошел ко второму сараю. Туда лисица не успела добежать. Он своим выходом ее спугнул. Значит, он прав, что курей в двух сараях держит. И конечно, он пошел домой и похвастался жене, что благодаря своему охотничьему опыту сегодня утром яичница из четырех яиц не отменяется. И жена была очень довольна и засмеялась радостно.

Так вот. Мы пошли ночью на кладбище, потому что Крещение. А там народу! Изо всех окон свет струится. «На Рождество, – говорит дедушка, – самое главное – в себе свет увидеть. Без этого даже заходить в церковь не надо. И каждый, кто идет сюда, должен внутри себя свет включить. А свет не всегда включается. А на рожденье человека внутренний свет в себе включить обязан каждый. Этому напоминанию посвящен праздник. Включай свет при рождении человека. Понятно?» – «Понятно», – говорю я. Но мне ничего не понятно. А как же младенец, про которого все говорят?

Представьте: двенадцать ночи. Темный-темный лес. И темная вода. А на берегу по кругу стоят машины с зажженными фарами и выхватывают светом полынью, к которой ведет лесенка. В этот год власти района расщедрились и прислали всем купающимся две теплые палатки, чтобы переодеваться – мужскую и женскую, и самовар с горячим чаем и едой. Медведя, козу и хитрую обезьянку. И все купались: и настоящий медведь, и коза-дереза, только хитроумная обезьянка не хотела купаться. Но местные мужики вышли из положения. Облили ее из ведра водой, и она так жалобно запищала. А потом дали ей выпить стакан водки. И она так рассмеялась сразу. А мужики, довольные, побежали сразу плюхаться в воду и купаться. А перед этим иеромонах Егорий прочитал молитву и перекрестил полынью. Выйдя из воды, мужики стали неумеренно ржать, хватать деревенских баб и толкать их в сугроб. И бабушка сразу сказала: «Нечего на этот блуд смотреть, пошли отсюда». А мне хотелось узнать, почему деревенские бабы, опрокинутые в снег, не ругаются, а смеются? А бабушка опять сказала: «Нечего благонравной девочке смотреть на свальный грех». И мы пошли домой, а сзади мужики хватали баб и валили в сугроб, хохоча. А вокруг все смеялись и подначивали. Мы пошли домой спать, а нас все догонял бабий хохот: «Ох, ох, ну ты и мужик!»

А бабушка все спрашивала подробности о святой воде, обязательно ли надо идти за святой водой в церковь?

– Нет, в эту ночь вся вода святая, – говорили ей старушки, – и в колодце, и в ключах.

– И сколько же это действует?

– С полуночи до обеда следующего дня. Потому что на небесах открываются ворота и из них – лучиком – на воду сходит дух святой и делает воду святой.

– А откуда же вы это узнали?

– А в церкви так нарисовано. Я еще маленькой приходила в церковь и любила на эту картину смотреть.