Текст книги "От «А» до «Я»"

XIII сонет

 
Из ста пустых банальных фраз
Одна лишь жемчугом играет.
Благословенен тот из нас,
Кто эту фразу выбирает.
 
 
Кто к ней приложит свой алмаз,
Отдаст души болящей грани —
И вот тогда средь тысяч фраз
Она одна лишь сердце ранит.
 
 
О, сколько нас, войдя в экстаз,
Лопатя груды будних фраз,
Стиху труда, таланта, муки отдавало?
И получали только страз
Со всею фальшью напоказ,
А жемчугов в стихе, увы, как не бывало…
 
 
И этот страз —
Предел для нас…
 

XIV. За гранью
Январь 1991 – март 1992

«Всё должно отболеть…»

 
Всё должно отболеть,
На душе отстояться,
Я потом буду петь
И, быть может, смеяться…
Колокола
Иль это мир сошёл с ума,
Иль я давно слетел с катушек.
Звонят впотьмах колокола,
Не исцеляя наши души.
 
 
И бесполезен их набат —
Оглохли мы, лишь рты в ощерах,
В слепом безумье строим ад
Мы в наших каменных пещерах.
 
 
И, болью собственной давясь,
Сердца друг другу рвём на части,
Чтоб мясо счастья чья-то пасть
Уже рвала из нашей пасти.
 
 
Возжаждав алчуще любви,
Терзать готовы всех на свете.
Сердца в крови!
И рты в крови!
И как волчата воют дети.
 
 
Ну что ж, придёт и их черёд —
Клыки оскалят, выбрав цели,
И кто-то жертвой упадёт,
Душой размазан по панели.
 
 
И камня мертвенный кусок
В ладонь не вложат уж незрячим,
А тем же камнем и в висок,
Чтоб не канючил, не маячил.
 
 
А мы, матёрое зверьё,
С душой болотною в отлогах,
Схороним тел своих гнильё
Средь одиночества в берлогах.
 
 
И мерный звон колоколов
В нас не зажжёт лампады света,
Не потрясёт ничьих основ,
Мы – дети старого завета.
 

«Я больше не буду грустить…»

 
Я больше не буду грустить
И о тебе вспоминать,
Меж нами оборвана нить,
Нам больше друг друга не знать.
 
 
Я больше тебе не пришлю
Горьких молящих строк,
Мы расстаёмся, Лю,
Всему есть на свете срок.
 
 
Мне незачем больше спешить
В свой опустевший дом…
Когда-нибудь снова жить
Я буду, но это потом.
 
 
Пока же вокруг лишь снега
И холод больших утрат,
Печальна душа и нага…
Прости, если в чём виноват.
 
 
И нет мне дороги иной,
Лишь через эту ночь,
А вьюга гудит за стеной,
И спит безмятежно дочь.
 
 
А ленточка в пряди косы
Твоею рукой вплетена…
Бездумно считаю часы
Ко мне не пришедшего сна.
 
 
Я снова в начале пути
Своих бесконечных потерь,
И надо мне снова идти,
Вот только куда же теперь?
 
 
Тебя я уже не молю
Горячечной болью строк,
Мы расстаёмся, Лю,
Всему есть на свете срок…
 

«Всему есть на свете начало…»

 
Всему есть на свете начало,
Всему есть на свете конец.
Меня не проводишь к вокзалу,
А был я вам муж и отец.
 
 
Нас тысячи вёрст разделят
И тысячи лет пути…
И стало неважно – неделя
Иль вечность в пути пролетит.
 
 
С порога уводит дорога,
А дальше – всё только всерьёз…
Прощайте. На память немного
Дарю вам я строчек и слёз.
 
 
Ну, вот и закончился вечер,
Напрасны и торт, и вино.
Прощаний бессмысленны речи,
А встреч нам, увы, не дано.
 
 
Нас жизнь, повенчав, развенчала,
Хоть был я вам муж и отец…
Всему есть на свете начало
И есть, к сожаленью, конец.
 

20.4.1991

Город

 
Этот город отравлен дыханьем твоим,
Мостовые твоими шагами разъяты,
Здесь свободна ты с ним, здесь ты счастлива с ним,
Здесь надежды мои на асфальте распяты.
 
 
И Свердловки пролёт между трёх площадей
Стал твоих лишь надежд непропетою песней.
Вы шалеете в ней среди сонма людей,
Здесь почти каждый камень запомнил вас вместе.
 
 
Я вхожу в тот пролёт, где толпа, как сквозняк,
Ветром взглядов своих нагло лезет мне в душу.
Люди смотрят не так, окна смотрят не так!
И дома, издеваясь, насмешкою душат.
 
 
Мне пройти мимо них – тяжкий крест пронести,
Глаз не смею поднять, тесен свитера ворот…
Душу сжал до кости, словно в мёртвой горсти,
Ставший только твоим этот каменный город.
 

«Ну, вот и всё. Прощай, моя любимая…»

 
Ну, вот и всё. Прощай, моя любимая.
Я удержать тебя, увы, не смог.
Осталась только песня соловьиная,
И это – всей любви моей итог.
 
 
Окно открою и открою душу я
Навстречу грустным трелям соловья,
И буду вновь я, эту песню слушая,
Вдвоем с тобой, любимая моя.
 
 
Но эта песня – лишь воспоминание
О том, что ты была моей судьбой,
Мне век шептать тебе в любви признания,
Но никогда не быть уже с тобой.
 
 
Ну, вот и всё. Прощай, моя любимая.
Нам не делить ни счастья, ни тревог.
Осталась только песня соловьиная,
И это – жизни всей моей итог.
 

«Нет, нет. К тебе с тоской я не приду…»

 
Нет, нет. К тебе с тоской я не приду.
Тебе не стану плакаться в жилетку.
Я лучше в пьяном призрачном бреду
С судьбой сыграю в глупую рулетку.
 
 
Мне всё равно, что будет – чёт, нечёт
Или зеро на гнусном чёрном поле, —
Тех дней, что мне даны наперечёт,
Вполне достаточно, чтоб захлебнуться волей.
 
 
Я вновь смешаюсь с праздною толпой,
Среди неё свою печаль рассею,
И буду я, как все, слезой тупой
Клясть и судьбу, и жизнь, и всю «Рассею»…
 
 
Я сам себя сумею потерять,
До основанья храм души разрушу,
Чтоб ни одна разнузданная б…
Мне не смогла нагадить снова в душу.
 
 
И злою водкой разум горяча,
Прошедших лет сорву я тяжесть грузил
И разрублю, как водится, сплеча
Петлёй затянутый гордиев горький узел.
 
 
Пусть это будет мне же на беду,
Но каждый сам живёт, как он умеет.
Нет, нет. К тебе я больше не приду.
Кто сыт, голодного, увы, не разумеет…
 

«Когда тебе станет погано…»

К разговору с Т. Н. о счастье, о жизни и о прочем…

 
Когда тебе станет погано
И тошно до каменных слёз,
Возьми пузырёчек, Татьяна,
И я твои вылечу раны
Стихами о жизни всерьёз.
 
 
Горчайшей строкою измерив
Страданьем проложенный путь
И истинам старым поверив,
Не станешь ломиться ты в двери,
Чтоб лбом их своим распахнуть.
 
 
Нет, хлеба ржаного краюшка
Важней, чем надежд горький прах,
А жизнь, ах, как часто, Танюшка,
Лишь только порою игрушка
В чужих и жестоких руках.
 
 
Но плакать об этом не надо,
А надо как есть всё принять.
Лишь только порой листопада,
Когда каждый день – как награда,
Ты сможешь всё это понять.
 
 
Когда тебе станет погано
И тошно до каменных слёз,
Тогда лишь вот только, Татьяна,
Чуть трезво, чуть, может быть, пьяно
Обсудим всё это всерьёз.
 

«Сколько долгих часов…»

 
Сколько долгих часов
Непришедшего сна
В грёзах лунных оков
Я провёл у окна.
 
 
А в окошке моём по квадрату двора
Чьих-то окон чужих тихо гасли огни,
А в окошко моё напролёт до утра
Мне смотрели в глаза только звёзды одни.
 
 
Сколько длинных ночей,
Вороша жизнь до дна
Горькой думой своей,
Я провёл у окна.
 
 
А в окошке моём март капелью звенел
И в июльской ночи звёздный плыл небосвод,
А в окошке моём дождь протяжно шумел
И водила зима белых вьюг хоровод.
 
 
Сколько медленных лет,
Нахлебавшись сполна
Болью мнимых побед,
Я провёл у окна.
 
 
А в окошке моём жизнь гремела в набат,
Кто-то свадьбы играл, кто-то в крик голосил,
А в окошке моём невпопад снегопад
Вместо тёплых дождей чей-то май заносил.
 
 
Сколько жизней чужих
Уместила одна
Жизнь в ночах тех пустых,
Что прошли у окна…
 

«Ах, как болит спина…»

 
Ах, как болит спина
Гнусной привычной нудью.
Где же ты, мой сатана?
Выйди скорей к перепутью.
 
 
Может, я чуточку пьян,
Или не чуточку, может,
Старой тоски изъян
Душу надсадно гложет.
 
 
Что же ты ждёшь, старина,
Я ж ни за грош страдаю,
Лишь за стакан вина
Душу тебе предлагаю.
 
 
Лишь за стакан вина
Душу возьми и тело,
Чтоб ни душа, ни спина
Больше уже не болела…
 

«Я понял одно – что любые надежды…»

 
Я понял одно – что любые надежды,
Любой мой мираж, даже снящийся сон
В одно лишь мгновенье разрушишь ты, прежде
Чем сам я пойму, как несбыточен он.
 
 
И мне на земле ничего не осталось,
И нет в небесах ни звезды, ни креста,
Лишь боли моей беспредельной усталость,
Что криком отчаянья рвёт мне уста.
 
 
Тебя ненавидя, всё туже и туже
На собственном сердце сжимаю корсет.
Что дальше? Не знаю я. Ну почему же,
Ну почему не такой я, как все?
 
 
Да, я не такой. И не надо агоний.
Снега пусть в июне, метель в эту ночь!
Пусть рушится всё! Но на собственном стоне
Пытаюсь хоть как-то спасти свою дочь!
 
 
Когда же и дочь, горький кров мой покинув,
Твоим пониманьем меня сокрушит,
Я сам себе нож, как предателю, в спину
Воткну во спасенье её лишь души.
 
 
Я грешен. Был путь мой порочен и ложен.
И в этом не стану кого-то винить.
Мой час наступил. Что ж, когда-то ж я должен
За всё, что я сделал, сполна заплатить.
 
 
И мне никуда не уйти от расплаты,
За всё, в чём я грешен, взыскует Господь.
Здесь мне не отделаться долей с зарплаты,
Он душу возьмёт и возьмёт мою плоть.
 
 
Ну что же, согласен. Я телом недужен,
Душой изувечен, и, вас не кляня,
Уйду я в небытье. Кому я здесь нужен?
И ты, помолившись, помянешь меня…
 

«Ты со мною добра добротой палача…»

 
Ты со мною добра добротой палача,
Что на жертве расчешет волосья
И своим топором, размахнувшись с плеча,
Отсекает башку напрочь после.
 
 
А потом же опять, мелкий взяв гребешок,
Он проложит проборчик точёный
И уложит зачёс от бровей на вершок
У кровавой башки отсеченной.
 
 
Так и ты – мою жизнь на куски рассеча,
Входишь в дом мой, как нож входит в тело,
Где никак не погаснет надежды свеча…
Остальное дотла всё сгорело.
 

Дом

 

1

Вот и остались одни —
Я да с котёночком кошка.
Глухо потянутся дни
Старой тоской у окошка.
 
 
Тихо в пространстве пустом,
В комнатах виснет молчанье,
Мой сиротеющий дом,
Стен обветшалых качанье.
 
 
Что ж ты, печальный мой дом,
Ждёшь, как и я, завершенья?
Жизнь нас берёт на излом
И не даёт утешенья.
 
 
В комнатах пробует ночь
Старых диванов истому…
Кто же нам сможет помочь,
Мне и печальному дому?
 
 
Время.
Лишь медленный ход
Времени сквозь наши души
Или нас к жизни вернёт,
Иль до конца нас разрушит…
 

6.6.91

 

2

Как этот дом пуст,
Если ты в нём один.
Скорбно не морщь уст,
Горьких не множь морщин.
 
 
Песен не пой вслух,
Гитарной не тронь струны,
Каменный дом глух,
Лбом не пробить стены.
 
 
Как этот дом мёртв,
В окнах дождя дрожь.
Тряпками туч стёрт
С неба закат. Дождь.
 
 
Серую ткёт ткань
Мутных дождей вязь,
Жухлой листвы рвань
Осень метёт в грязь.
 
 
Как этот дом тих,
Пыль да тенёт тесьма.
Слов не пластай в стих,
Не громозди письма.
 
 
Слову цена – грош,
Если всему итог —
В окнах дождя дрожь
Да маета дорог.
 
 
Жизнь, как репья куст,
Цепит лишь скорбь седин.
Как этот мир пуст,
Если ты в нём один…
 

 

3

Этот дом тебя ждал.
От дверей до окон
Он наполнен тоской ожиданья.
Этот дом так устал,
Так измучился он
Без тепла твоего и вниманья.
 
 
В этом доме махры
Из слепых паутин
Затянули стенные панели,
Пропылились ковры,
И в пейзажах картин
Краски выцвели и потускнели.
 
 
В этом доме со стен
Штукатурки пласты,
Словно ветер листву, время сносит.
Тишины гулок плен,
И сквозяще пусты
Бесконечные ночи под осень.
 
 
Мне уже этот дом
Не поднять из руин,
Из развалин не сделать жилище…
В ожиданье пустом
Даты горьких годин
Мне встречать на пустом пепелище…
 

Дом и ты

 
Ты здесь была хозяйкой столько лет,
Теперь приходишь к дочке только в гости…
Ужель в душе следа утраты нет,
И сердце не щемит, как на погосте?
 
 
Ужель печаль не ведома душе,
Тоски давящей чувство не знакомо,
Когда под крышу входишь ты уже
Лишь бывшего твоим когда-то дома?
 
 
Вот ты идёшь по комнатам чужим,
Что лишь недавно были и твоими,
И эхом прошлого здесь каждый звук томим,
Одно твоё лишь повторяет имя.
 
 
Здесь каждой вещи жизнь тобой дана,
Твоих лишь рук знакомо им касанье,
И по ночам, как прежде, тишина
Твоё покоит сонное дыханье…
 
 
Ужели столь душа твоя глуха,
Глаза слепы и память пальцев стёрта?
И ты не чувствуешь, как времени труха
Всё засыпает серой пылью мёртвой?
 
 
Нет. Всё ты знаешь. Просто связь времён
Тобой разорвана, и тают очертанья
Ненужных дат, предметов и имён,
И не тревожат снов воспоминанья.
 
 
И ты идёшь по комнатам пустым
С холодным сердцем и рассудком ясным.
Давно здесь стало всё тебе чужим
И не печалит душу понапрасну…
 

«Так что ж такое есть вообще душа?..»

 
Так что ж такое есть вообще душа?
Комочек маленький, щемящий подреберье?
Или не стоящий паршивого гроша
Птенец ощипанный, без кожицы и перьев?
 
 
И почему она всегда болит?
Что так мучительно её порой терзает?
В каком костре горчайших мук горит
И, умирая, всё ж не умирает…
 

«Ну что же, вновь, рассудку вопреки…»

 
Ну что же, вновь, рассудку вопреки,
Все грани чувств в душе твоей восстали,
И мы друг другу дружеской руки
Уж не протянем – мы чужими стали.
 
 
Пятнадцать лет я, как у алтаря,
У ног твоих сжигал души лампаду,
Перед тобой свечой любви горя,
Твоей любви просил я лишь в награду.
 
 
Пятнадцать лет! Иль это малый срок?
К тебе одной все думы устремляя,
Я в небеса взносил молитвы строк,
Лишь о твоей любви их умоляя.
 
 
Пятнадцать лет, пятнадцать долгих лет
Стоят в глазах слезами полной чашей,
Им нет возврата, им замены нет,
Не зачеркнуть их в горькой жизни нашей…
 
 
Но о любви просить – напрасный труд.
Её никто не вымолит слезами.
Она придёт, когда её не ждут,
Она уйдёт, не попрощавшись с вами.
 
 
И потому, всей жизни вопреки,
Твои глаза со мной грустить устали.
Ты не протянешь дружеской руки —
Давно чужими мы друг другу стали…
 

Наследственность

 
Говорят, наследственность – дело чрезвычайное,
Говорят, наследственность нам не изменить.
Потому-то рюмочку, рюмочку случайную
Я спешу сквозь душеньку сразу пропустить.
 
 
Говорят, наследственность – дело очень трудное,
Мне ж достался дедушкин этот тяжкий крест —
Страсть одна подспудная, мерзкая, паскудная,
К перемене выпивки, к перемене мест.
 
 
К перемене климата, к перемене девушки,
К перемене радостей, к перемене дней
Страсть пришла от бабушки, или же от дедушки,
Или же от милых мне пьяненьких друзей.
 
 
Говорят, наследственность – вся твоя судьбинушка,
Век её несёшь в себе, как кота в мешке,
А она, паскудина, хватит вдруг дубинушкой
На пороге старости по твоей башке.
 
 
Говорят, наследственность – вещь неисправимая,
С ней веду напрасно я бесконечный спор.
И ложится наискось голова повинная,
Буйная головушка року под топор.
 
 
И тогда от бабушки или же от дедушки
На тебя навалится этот тяжкий крест —
Страсть дурная к выпивке, к перемене девушек,
К перемене мебели, к перемене мест,
 
 
К перемене климата, к перемене ценностей,
К перемене радостей быстротечных дней,
К перемене внешности, к перемене целости,
Сущности и образа прошлой жизни всей.
 

«Я раньше пил, но я блевал…»

 
Я раньше пил, но я блевал,
Чтоб не сразила наповал
Меня сорокоградусная стерва,
Два пальца в рот – позывы рвот,
Почти аборт – и пуст живот,
И сразу успокаивались нервы.
 
 
Теперь не так – на всё плюя,
Я много пью, но не блюя,
Но не берёт сорокоградусная стерва,
И я забыл про перепой,
Зато в душе такой покой —
Я не последний в этом мире и не первый.
 
 
Но знаю я, что день придёт
И будет всё наоборот —
Меня сломает эта подленькая стерва,
И я зайдусь в слепом бреду,
Я пошатнусь и упаду,
И оборвётся, взвизгнув, нить шального нерва…
 

«Я срываюсь в этот горький омут…»

 
Я срываюсь в этот горький омут,
Где, как в бурном море корабли,
Люди тонут, ох, как люди тонут,
Не найдя спасительной земли.
 
 
Погибаю. Ближе дно стакана,
И в глазах мутнеет белый свет,
Провожаю день тоскою пьяной,
И в похмелье брезжится рассвет.
 
 
А меж ними – ночи беспределы,
Где к утру лишь в памяти провал…
Что ж я сделал? Что я в жизни сделал,
Если Бог меня так наказал?
 
 
Уж давно пусты души копилки —
Сколько раз из них уже гребли!
Заливаю душу из бутылки,
Растранжирив жалкие рубли.
 
 
Пропиваюсь! Гнусно пропиваюсь
И в обрыв лечу на вираже!
Я покаюсь, горько я покаюсь,
Только поздно каяться уже…
 

«Когда я умру, обо мне не жалейте…»

 
Когда я умру, обо мне не жалейте —
Я сам своей жизни ничуть не жалел.
По кругу вино по стаканам разлейте,
Всё выпив до капли, стаканы разбейте
И спойте те песни, что с вами я пел.
 
 
Не надо бранить меня, попусту славить —
Я то и другое, как все, заслужил.
Что сделал хорошего – рад вам оставить,
Что сделал плохого – уже не исправить,
По тем же канонам, как все вы, я жил.
 
 
Кому-то был дорог я, может быть, нужен,
Кому-то стоял всех дорог поперёк,
Кому-то врагом был, а с кем-то был дружен,
Быть может, плохим был отцом я и мужем,
Ну что ж, не поставьте мне это в упрёк.
 
 
Был в чём-то я счастлив, а в чём-то и нету,
Но делал всегда только то, что хотел,
Внимал своего лишь я сердца совету,
Страдал и любил я, бродил я по свету,
И вам свои песни порою я пел.
 
 
Не вам осуждать и не вам огорчаться
Моею судьбой – только Бог мне судья.
И мне предстоит в ваших душах остаться
Таким, каким был я, не надо пытаться
Своим пониманьем исправить меня.
 
 
Давно не искал я ни в ком пониманья,
И шли в одиночестве долгие дни,
К чему ж мне теперь проявленья вниманья —
Пусть будут последним по мне поминаньем
Мои непутёвые песни одни…
 

«Как это мучительно – утро враздряг…»

 
Как это мучительно – утро враздряг,
А к вечеру надо трезветь…
И кажется мне, что из всех передряг
Одно лишь спасение – смерть.
 
 
И сразу с десяток житейских проблем
Уйдёт из насущности дня,
Когда под знакомый щемящий рефрен
В могилу опустят меня.
 
 
Я сам себя ставлю угрюмо к стене
И сам же спускаю курок.
Но пули свистят от виска в стороне,
Хоть целился прямо в висок.
 
 
Ну что же поделать, коль руки дрожат —
Не нервы, а так – перепой…
Зажат до предела, до точки зажат
Своей непутёвой судьбой.
 
 
О, если б я мог подвести так итог!
Но, боже, не хватит ведь сил…
Ко мне уже раз приходил скорбный рок,
И как я в душе голосил…
 
 
Лишь кажется мне, что в руке пистолет
И честно я жребий тяну,
На самом же деле на старости лет
Я, гнусно спиваясь, тону.
 
 
И нету свинца, что летит из ствола,
Будь даже я вдребезги пьян,
Есть средство попроще, чем пули игла, —
Манящий бездонный стакан.
 
 
И это – возможность себя обмануть
В забвении прожитых лет,
Лишь надо пройти на две трети тот путь,
Откуда возврата уж нет.
 
 
А дальше, в конце, на последней трети
Неважно, достанет ли сил, —
Судьба доведёт до конца по пути,
О чём бы её ни просил.
 
 
Ну что ж, я давно уже всё это знал —
В глаза нужно правде смотреть,
Я выбрал не пули разящий металл,
Я шёл на последнюю треть.
 
 
Всё это, увы, я решил не сейчас,
Решенье созрело давно —
В те дни февраля под безудержный пляс
Метели, стучащей в окно.
 
 
В те лютые ночи, когда забытьём
К утру обрывался мой плач,
И каждая ночь в том кошмаре моём
Была для меня как палач.
 
 
Тогда и припал я к бутылке вина —
Лишь стоило только начать —
Я пил по чуть-чуть, не до дна, не до дна,
И вроде бы стало легчать.
 
 
А дальше полнее, полней и пьяней,
Лишь только б не чувствовать боль,
Лишь только бы сразу сильней и верней
Мозги оглушал алкоголь.
 
 
И вот он, финал. Мелко руки дрожат,
И ноет привычно спина…
Я духом свободен, капкан мой разжат,
Лишь только бы малость вина…
 
 
Ну что же, мой друг, не пора ли кончать,
Быть может, ты сможешь успеть
В свои сорок пять всё сначала начать,
Отсечь ту последнюю треть.
 
 
Чтоб снова был день чьей-то лаской согрет
И кто-то мог ждать и любить,
А если же нет, даже если и нет!
То стоит ли так уходить?
 
 
Быть может, душой ты ещё не иссяк
И сможешь себя превозмочь,
Пусть в доме твоём ещё свищет сквозняк,
Но рядом с тобою есть дочь.
 
 
И значит, не надо искать где-то сил,
В глаза ей лишь только взгляни,
И где б ни бродил ты, где б ни колесил,
Всегда будут рядом они.
 
 
Ты их не предашь и во мрак не уйдёшь,
А если уйдёшь, то не так.
Вставай же с колен, оборви пальцев дрожь
И крепко сожми их в кулак.
 

На 10.12.76

 
Нет, нет, никто не вспомнил этой даты,
Всё это было так уже давно.
Всё это было с кем-то и когда-то,
А с кем? Когда? Не всё ли вам равно.
 
 
И только я лишь памятью листаю
Событья тех давно ушедших дней,
Как будто снова провожаю стаю
С полей поднявшихся к отлёту журавлей.
 
 
Уходит клин, уходит в неба просинь,
Привычной грустью мой туманя взгляд,
Всё дальше осень, дивная та осень,
Где вязь берёз и простенький закат.
 
 
Я в те края попал почти случайно —
Манил покоем тихий березняк,
И вдруг деревня – старая Почайна,
В закате окна, в сумраке овраг.
 
 
И облака, как лодки у причала,
Качала осень в гаснущей заре…
Я начинал с тобою всё сначала
Тогда, в прозрачно-ясном сентябре.
 
 
И только листьев плавное круженье,
Да грустный шепот зябнущих берёз…
Ах, как далёко было завершенье
Того, что в эту осень началось.
 
 
Но время годы январями мчало,
В июльский зной не таяли снега,
И мы забыли, как тогда качала
В закатном небе осень облака…
 
 
Нет, нет, никто не вспомнил этой даты,
И вспоминать о ней уж ни к чему.
Мы виноваты. Оба виноваты.
Но помнить всё дано лишь одному.
 

«Если б ты умерла, я к тебе на могилку…»

Шщютка (дурная)

 
Если б ты умерла, я к тебе на могилку
Приносил бы цветы, утирая соплю,
Поминал бы тебя, дорогую Людмилку,
Не устав повторять, как тебя я люблю.
 
 
Но не дура же ты, и давно рассудила,
Что подобный расклад для тебя ни к чему.
Ты ушла от меня, дорогая Людмила,
Не в могилу ушла, а ушла ты к нему.
 
 
И сижу я один, тупо глядя в бутылку,
По себе самому утирая соплю,
И приходишь ко мне ты теперь на могилку,
Чтоб послушать о том, как тебя я люблю…
 

«Нет, мне, как видно, это не дано…»

 
Нет, мне, как видно, это не дано —
Свой каждый день прожить как день последний,
Кому-то должен я остался всё равно,
А с кем-то не раскланялся в передней.
 
 
И я не в силах сразу заплатить
По всем счетам и долговым распискам,
Не в силах я смириться и простить
Своим врагам по самым чёрным спискам.
 
 
И снова есть на завтра много дел
Из тех, что нынче кончить не успею,
И то, что я сегодня не успел,
Быть может, завтра сделать я сумею.
 
 
А если нет, то это не предел,
И послезавтра день такой же будет,
И я исполню то, что я хотел,
Не потакая занятости буден.
 
 
И я ложусь почти спокойно спать,
Любуясь прозой каждого заката.
Мне всё дано понять, простить, принять
Сегодня, завтра или же когда-то…