Текст книги "Братья наши меньшие"

МНОГО ПОЗЖЕ. ЗАРИСОВКА ПЕРВАЯ

– Если ты сумел выстрелить в нарисованного героя, сумеешь и в настоящего, – сказал я громко и внятно, стреляя Маше в лицо. Пуля вошла ей в переносицу, раздробила кость и взорвала затылок темно-красным цветком; Маша повалилась на пол. Ее голова ударилась о пол с глухим стуком, глаза подернулись белой пленкой. Легкое голубое платьице трогательно облепило Машины бедра. Левая ножка дернулась и застыла.

Я склонился над ней и застыл тоже. Мэр за моей спиной шумно выдохнул.

– Ты чего натворил, твою мать?! Это же…

– Фантом. Нарисованный герой. Выдумка.

– Откуда ты знаешь?

– Я не видел ее возраст.

– Ах да…

Он подошел к Машеньке на деревянных ногах, наклонил голову так, что стало видно плешь на его затылке:

– Как живая. Что же здесь происходит все-таки?

– Не знаю, – пробормотал я, усаживаясь на пол, вертя в руках пистолет, который мы добыли у поверженного охранника. – Скорее всего, старые друзья шалят.

– Как это?

– Потом объясню.

Мы стояли посреди темного коридора; его освещали тусклые лампы дневного света, которые крепились на стенах под самым потолком. Мы со страхом глядели вдоль анфилады, а серые двери в камеры поскрипывали на сквозняке. Двери были сварены из кусков металла; в местах стыка шел неровный шов, а в верхней части двери умещалось оконце, закрытое жестяной ставенкой. В самих камерах было пусто.

Сумерки впереди и сзади, запах плесени и звук капающей воды где-то сбоку. И тело ненастоящей Маши на грязном бетонном полу.

– Сколько мы уже идем? – тихо спросил мэр, усаживаясь рядом. От него воняло потом. Мэр боялся. Мэр жалел уже, что увязался за мной.

– Час. Может, полтора.

– Вернемся назад?

– Сзади ничего уже нет.

– Какого черта тогда ты лыбишься? – разозлился он. – Ты меня потащил за собой! Ты! Тебе и вытаскивать!

– Остынь. Ты сам за мной пошел.

– Где мы?

– Возможно, мы сидим в камерах. Или лежим. На нарах. Спим. Все, что происходит вокруг, – всего лишь сон.

– Шутки вздумал шутить? Кто эта женщина? Ты знаешь ее?

Я посмотрел на Машу: маленькая родинка у щиколотки, царапинка на мизинце левой руки, незагорелый ободок кожи у основания безымянного на правой.

– Она моя бывшая жена.

– Зачем ты ей в лицо выстрелил?

– Не знаю. А ты всегда знаешь, зачем что-то делаешь?

Он задумался:

– По крайней мере, если кого-то убиваю, я знаю – за ч… – Мэр осекся и со злостью поглядел на меня.

– Политика – грязная вещь, – зевнул я. – Думаешь, удивился? Не-а. За что-то ведь тебя посадили.

– Таких, как я, сажают не за убийство. Таких, как я, сажают за деньги. Не младенец все-таки, мог бы понять.

– Понял.

– Так почему ты ей в лицо выстрелил?

– А если бы я выстрелил ей в ногу или в руку – тебя бы это не удивило? Или спрашивал бы: а почему не в плечо? Не в печень? Не в аппендикс?

Он замялся.

– Почему ты не спрашиваешь, зачем я вообще в нее выстрелил? – заорал я. – Почему не спрашиваешь, зачем мы развелись? Не интересуешься, к кому она ушла? Какого хрена тебя интересует именно то, почему я выстрелил ей в лицо?

– Ладно, забыли…

– Нет, не забыли. Да, я действовал по наитию. Это не моя бывшая жена. Маша не может оказаться здесь именно сейчас. Я знаю. Но вдруг? Вдруг это была настоящая она? Так почему, спрашивается, я выстрелил ей в лицо?

– Почему? – внимательно разглядывая потолок, спросил мэр.

Я сразу успокоился. Зажмурил глаза и ответил:

– Не знаю.

Потом сказал:

– Я хотел выстрелить ей в… другое место. Но мне стало стыдно.

Сплетение второе
ШИЗОФРЕНИЯ КАК ОНА ЕСТЬ, ИЛИ «ЖЕЛТЫЙ ДОМ»

Если за эталон взять меня, то есть представить, что мое мировоззрение, поведение и так далее – самые правильные, то отсюда следует неутешительный вывод: шизофренией больны все. Кроме, ясное дело, меня.

Троечник с психфака

На улице было пустынно, и мир вне подъезда показался мне миром молочно-белой тишины. В нем правили безмолвие и недобитые вороны на старом тополе, что растет рядом с детской площадкой.

Вороны тихонько каркали, стараясь забраться на ветку повыше, и оттуда беспокойно разглядывали окрестности. Они зорко следили за редкими передвижениями соседей-людей в сторону супермаркета. Люди выглядели грустными и блеклыми на фоне снега. Прохожих, казалось, начеркала чья-то неумелая рука, а ворон нет – ворон нарисовал мастер; резкими мазками выделил наглые глаза, грифелем очертил крылья и клювы.

Я вспомнил, что за каждую пичугу в мясницкой на Герасименко дают полштуки, и решил вернуться домой за любимой воздушкой «Волк-11», но передумал. Непорядок отстреливать на Новый год невинных птиц. Хотя орут они, конечно, препротивно.

Руки в карманы, и я вот гуляю по свежему снежку, обновляю его, проделываю в сугробах тропу. Приятно осознавать себя одним из первооткрывателей новогоднего снега, но жаль все-таки, что я не самый первый: в стороне протоптана еще одна дорожка, на которой изрядное количество чужих следов.

Конечно, это нечестно. По всем законам справедливости я должен был первым испоганить хрустящее белоснежье, первым втоптать его в грязь, а тут – глядите-ка – кто-то успел раньше!

Подонки.

Я достал из-за пазухи последнюю сигарету и сунул фильтр в рот; весело хлопнул по карманам, пародируя танец-гопак. Зажигалка нашлась в куртке. Вместе с зажигалкой наружу выглянул краешек вчерашнего флаера.

Я прикурил. Поднес глянцевый листок к глазам и прочел: «Клуб „Желтый дом“. Внизу белел адрес. Выяснилось, что клуб располагается в центре города.

Перевернув флаер, я наткнулся на надпись, сделанную от руки. Самые обычные синие чернила, корявый почерк и куча ошибок в пунктуации. Неизвестный (милиционер-украинец?) обращался ко мне:

«Клуб „желтых“ приглашает Вас, Полев Кирилл, поучаствовать в сегодняшней вечеринке при клубе „Желтый дом“ в 18-00 по Москве. Приходите обязательно если, конечно хотите узнать что-то новое о Вашей необычной, способности».

Подписи не было.

Я сказал:

– Оба-на, – и подумал: «Желтый дом», конечно, весьма харизматичное название для ночного клуба, но меня интересует другое: почему «желтыми домами» называют психушки? Кажется, еще до революции их делали из желтого кирпича, но тогда встает другой вопрос: почему именно из желтого? Что такого необычного в нем? Если вспомнить цветовой тест Люшера, то желтый цвет выбирает тот, кто стремится к изменениям; к выходу и освобождению; его выбирают люди, избегающие проблем. Кстати, это же прямая ассоциация с «Волшебником Изумрудного города»! Дорога желтого кирпича уведет тебя из нашего мира, в волшебную страну твоих собственных фантазий. Недалеко и до шизофрении. Ответ кроется где-то здесь, скорее всего. Надо бы Кафку перечитать на досуге, мысль у него видел одну забавную, с этим вроде связанную… или у Достоевского?»

Закончив мысль, я взглянул на черных воронов – те посмотрели в ответ на меня. Не знаю, что подумали они, а я подумал вот что: «Хрень какая-то. Откуда они знают о моей способности? И… знают ли? Быть может, это чья-то шутка? Но о так называемой моей „ненормальности“ знает только Игорек, а он не трепло; нет, он никому и никогда не расскажет. Хм… так идти или как?»

Думал я еще с час, переваривая содержание записки, возвращаясь к нему снова и снова; думал до самого окончания прогулки. Собственно, нормальной новогодней прогулки не получилось. Получилось хождение вокруг дома с умным видом на лице. Во время третьего или четвертого круга я услышал надсадное многоголосое мяуканье. Звуки раздавались из-за высокого бетонного забора, который раньше ограждал летнюю танцплощадку; площадка эта давно заброшена, и сейчас там любят собираться подростки, чтобы выпить пива.

Приглядевшись, я заметил, что к забору в двух или трех местах приставлены деревянные лестницы, а на самом заборе лицом к площадке сидят подростки и что-то кричат.

Заинтересовавшись, я подошел ближе и разглядел еще одну любопытную деталь: ворота на площадку были заварены и стали выше, потому что кто-то приварил к ним ржавые металлические листы, а на самом верху прикрепил колючую проволоку.

Я подошел к одной из лестниц и крикнул пареньку, который сидел на заборе:

– Что происходит?

Мальчишка не отвечал. Он размахивал над головой шапкой-ушанкой и кричал что-то нечленораздельное, заглушая мяуканье за забором.

– Что происходит?! – крикнул я снова.

Мальчишка наконец услышал.

– Охота! – крикнул он, не оборачиваясь.

– Чего?

– Охота, говорю. Уже третий раз за год устраиваем, а вы ни разу не видели?

Я взялся за перекладину и быстро забрался наверх.

Паренек посторонился.

С высоты я увидел еще человек тридцать – в основном подростков, которые сидели верхом на заборе. У двух или трех в руках были воздушки. Но самое интересное происходило на танцплощадке: там между разбросанных картонных коробок носились как угорелые кошки, а за ними охотились мужчины с воздушками. Я узнал соседа по подъезду со второго этажа, еще кого-то. Увидел и несколько кошачьих трупиков, лежащих в лужах темной крови.

– Папа! Папа! – вдруг закричал паренек, который сидел рядом со мной. – Папа, давай! Мой папа уже трех котов завалил, он на первом месте, – похвастался мальчишка, повернувшись ко мне.

Зрелище было отвратительное для меня нового, который менялся в обратную сторону, но очень притягательное для меня обычного. Мужики выступали каждый за себя и мешали друг другу палить в пушистых тварей. Коты или беспорядочно носились, быстро попадая под пули, или старались выждать в одном укромном местечке, а потом мгновенно перебегали в другое, если чувствовали опасность.

– Вон тот, рыжий, – показал мне мальчуган, – все три охоты выдержал.

– Я думал, котов бьют до последнего.

– Нет, время охоты – полчаса. Выживших собирают и оставляют для следующей охоты. Ну просто дорого выходит – новых ловить или покупать…

– Понятно.

Рыжий котяра двигался медленно и даже лениво, но каждый раз ловко уходил из-под выстрела. Однако ж и он вскоре попал в переделку: сразу трое охотников зажали зверька в угол, рыжик заметался, вскочил на ближайший ящик, разогнался и прыгнул. Прыжок был неожиданный и высокий; кот царапал когтями верхушку забора в метре от меня. Я наклонился и подхватил его. Кот орал и рвался за забор; потом понял, что из моих рук не выбраться, и стал жалобно мяукать.

– Ура! – крикнул мой сосед-мальчуган. – Бросайте его вниз!.

– Но… – пробормотал я.

– Кидай, мужик, твою мать! – крикнули мне охотники, которые ждали у забора с воздушками на изготовку.

– Но я…

– Мяу, – сказал рыжик.

– Сам ты «мяу»! – разозлился я и скинул кота охотникам.

Зверек упал не совсем удачно и, кажется, подвернул лапу; сделал два или три шага к ящикам, но охотники быстро сориентировались и выстрелили одновременно; пули отбросили котяру к стене, забрызгав ее красным; рыжик дернулся пару раз, плюнул кровью и издох.

– Я попал! – крикнул один из охотников.

– Хрен тебе – попал я!

– Мой папа попал! Мой папа! – надрывался рядом со мной пацан.

А я подумал, что не нарушил данное самому себе обещание исправиться. Кот сам виноват. Надо было молчать.

Я возвращался на свой этаж, как обычно, пешком. Глядел на ступеньки и считал их. На пол-этажа приходилось десять ступенек.

На площадке между десятым и одиннадцатым меня окликнул знакомый голос:

– Кирилл, всегда хотела спросить: почему вы не пользуетесь лифтом?

Наташа. Девушка, что живет этажом ниже. Ее я ненавижу за постоянный скрип матраца, но теперь прощаю, потому что решил измениться.

Наташа, как всегда, стояла, закинув ногу за ногу, на площадке между этажами и курила. Сейчас на ней был красный халат из батиста; из-под халата выглядывали спортивные синтетические штаны и застиранная, с жирными пятнами оранжевая маечка. Волосы Наташа собрала в хвост на затылке. Глаза у нее были усталые – кожа вокруг них потемнела, но улыбка оставалась веселой и белозубой.

Желание напиться мелькнуло в самых глубинах мозга и тут же растворилось, заблудившись в синоптических связях.

Я меняюсь в обратную сторону. Напиваться не надо.

Надо возлюбить ближнего.

После прогулки по свежевыпавшему снегу, а также часового блуждания вокруг дома и случая с котом я чувствовал себя новым, посвежевшим, а значит, лишенным старых предрассудков. Пускай эта шлюха трахается со всеми подряд – я ее возлюблю. Как ближнего.

– Не знаю, – приветливо улыбнулся я, останавливаясь. – Поддерживаю форму, наверное. Раз спортом не занимаюсь, то хотя бы так.

– Это вы хорошо придумали, – сказала Наташа и легонько притронулась к шрамику над бровью: не почесала, а именно притронулась. Как бы намекая на прошлое: на кусочек скотча крест-накрест, который был хорошо виден на порновидео.

– А вы занимаетесь спортом? – вежливо спросил я.

– Нет. – Она помотала головой.

– Странно. Мне казалось, у вас есть тренажер; что именно он скрипит каждый вечер, как раз тогда, когда я ложусь спать.

Наташа прищурила глаза и посмотрела на меня внимательно.

– С Новым годом вас, Наташа! – спохватился я. – Вы извините, сразу не поздравил: не сообразил просто… мысли скачут после вчерашнего.

– Да что вы! Бросьте извиняться, я ведь сама такая же. С Новым годом, Кирилл! Что вы там говорили про тренажер?

– Забудем. – Я улыбнулся.

Обменявшись новогодними поздравлениями, мы замолчали. Притихли, с притворной любознательностью разглядывая стены и потолок. Неловкость усиливалась из-за того, что у Наташи была сигарета, и она курила – то есть как бы была занята, у меня же сигареты не имелось – последнюю выкурил на улице, а другого занятия найти не мог по причине всегдашнего утреннего скудоумия. Продолжая неловко топтаться на месте, я попробовал подобрать прощальные слова, но не успел вымолвить их. Наташа опередила меня:

– Кирилл, что-то случилось?

– Ы?

– Понимаете… – Она замялась, наклонила слегка голову, выпуская табачный дым в пол. – Вы… дружелюбный когда-то были… поболтать со мной всегда останавливались. Улыбались. Нет, я понимаю, у вас развод приключился… вы уж простите, что напрямую говорю; но ведь даже после развода мы с вами, бывало, болтали. Говорили о том о сем. Очень здорово поболтать с хорошим человеком. Нет, не возражайте – вы правда хороший. Но потом… в какой-то день вас словно выключило: перестали со мной разговаривать и здороваетесь через раз, чаще бурчите что-то невнятное и проходите мимо… я глупости говорю?

Я еще больше захотел, чтобы у меня во рту очутилась сигарета. Как жаль, что курю не так часто, чтобы всегда держать в кармане пачку сигарет.

Наташа смотрела с грустью, будто знала, почему так вышло. Или догадывалась.

– Наташа, – сказал я. – Понимаете…

Сверху с оглушительным грохотом хлопнула дверь, послышалось нетерпеливое то ли сопенье, то ли пыхтенье, а потом дверь хлопнула еще раз, и все стихло.

– Леша буянит, – пробормотал я. – Пойду гляну… А то опять натворит дел. Без меня ему никак. Один я его… спасаю.

Наташа ничего не ответила: кивнула только и затянулась крепче, разом сжигая тонкую сигаретку до самого фильтра.

Я побежал наверх и почти сразу увидел на площадке Колю. Мальчишка стоял возле Лехиной двери неподвижно, похожий на статую; у него, как всегда, слезились глаза. Я протопал мимо пацаненка, подошел к громовской двери и постучал. Тишина. Я постучал громче, а под конец добавил ботинком; с разворота добавил, вспомнив движения кунгфуистов из китайских фильмов. Железная дверь задребезжала, металл загудел протяжно и тоскливо, но дверь не поддалась – надежная, как Великая Китайская стена.

Наконец по ту сторону «Китайской стены» зашаркали тапочками.

– Кто там? – зло выкрикнул Леша, трубно сморкаясь. Тоже мне последний богдыхан.

– Соседи, вот кто. Ты чего Колю на плошадке держишь, чертяка Громов?

– Пошел он! – заорал Громов и добавил кое-что покрепче. Язык у него слегка заплетался, а в некоторых случаях – так и не слегка даже. Понятно было, что вчера (сегодня то есть) в три часа ночи Леша пить не закончил. Наверное, травил организм алкоголем до самого утра, да и тогда не остановился.

– Что случилось-то?

– Расшифровал я фразу его очередную! – крикнул Громов.

– Правда?

– Ничего сложного! Еще парочку фразочек записал, друг под дружкой расположил, и сразу все ясно стало! Некоторые буквы повторялись, и я вычислил какие. Слушай внимательно: из первого слова берем первую букву, из второго – вторую, из третьего – третью; и опять по кругу: из четвертого – первую…

– И что же он говорил?

– «Я запутался»!! Он, видите ли, запутался, банка консервная без открывалки! Ржавый бидон с отвалившимся дном! Чугунная канализационная труба, которую вот-вот прорвет! Запутался, ма-а-ать… маленький выродок, хуже Бога!

– Да ладно тебе, Громов! Ты преувеличиваешь, Громов! Это же прогресс! И немалый!

Громов с той стороны заплакал:

– Устал я, Кирюха, до смерти устал; не могу так больше, лучше сдохнуть, чем продолжать жить. Все в моей жизни кое-как, все по-сволочному получается… – Он притих, только иногда громко шмыгал носом и всхлипывал. – Бог издевается надо мной, попросту издевается…

– Испытывает, может?

– Издевается! Испытывал он Моисея в пустыне, хотя и там издевался…

– Ладно-ладно, Громов, оставим теологический диспут на потом. Ты лучше скажи мне: впустишь Колю или как?

Богатырь ответил, заикаясь через слово:

– Пускай он у тебя денек поживет, а, Кирюха? Я отдохну немножко… с меня причитается, если что.

– Ты чего надумал, дурацкий Громов? – возмутился я. – Смерти моей хочешь?! Не могу я и не хочу! Надо же выдумал – с резиновой тварью возиться! Что обо мне люди подумают?

– Пусть тогда на площадке постоит… а я посплю пока… нет, спою. Ох ты, Русь моя, ты раздольна-а-а-а-а-я! Ох ты, степь-дубра… бубра… бобра…

– Ты чего, Громов?! – Я замолотил кулаком в дверь. – Совсем опупел, что ли? А ну открой, идиотский Громов!

Громов не отвечал. Может, и впрямь уснул, свернувшись калачиком на половичке под дверью.

– Что-то случилось?

На площадке стояла Наташа – уже без сигареты; она обняла себя за плечи и дрожала! Все-таки в подъезде было не совсем чтобы тепло.

– Громов буянит, – скованно пожав плечами, сообщил я. – Мальчишку вон своего выгнал. Г-гад.

Наташа поглядела на стоящего истуканом Колю и кивнула:

– Красивый малыш. Как живой прямо.

– А Лешка Громов думал, никто не догадывается, что его сын – робот, – ляпнул я.

– А чего тут догадываться? Не было сына – появился сын. Молчит все время, и питающий шнур из задницы торчит. Что ж тут неясного? – Наташа дернула плечиком: – Вам помочь с ним, Кирилл?

– Не знаю, – сказал я. – Помочь.

Вместе мы повели мальчугана в мою квартиру.

Коля споткнулся о гору обуви, которая имеет свойство скапливаться у моего порога, и чуть не шлепнулся. Мы удержали его, но с трудом: все-таки робот весил больше обычного ребенка.

– Что с ним? – спросила Наташа, пока мы вели Колю мимо стопок с книгами, раскиданных газет и банок из-под маринада – всего того, что прекрасно помещается в небольшой и узкой прихожей. Еще в комнате был большой, под самый потолок, платяной шкаф; ветвистые, потемневшие от времени оленьи рога – они служат вешалкой; старый бабушкин трельяж, весь в трещинах и без дверок, зато с зеркалами.

– На рога я повесил куртку, а шапку бросил на трельяж – в самую кучу барахла.

– У меня тут не прибрано, – сказал я. Впрочем, Наташа ничего не спрашивала.

Мы провели робота в комнату. Усадили на диван напротив телевизора; предварительно мне пришлось совершить скоростную уборку постели. Подушку, одеяло и простыню я спешно засунул в шкаф для грязного белья – белья в шкафу накопилось уже предостаточно, но постирать, как всегда, времени не находилось.

– Что дальше? – спросила Наташа, с любопытством разглядывая мою комнату.

– Не знаю, – неловко ответил я, смахивая с кресла старые журналы. – Будем ждать. Присядете, Наталья?

– Нет, спасибо.

– Чаю хотите? – стараясь быть вежливым, спросил я. – Воды? Простокваши? Когда-то она была молоком!

Она помотала головой, улыбнулась своим мыслям и подошла к стенке, к тому ее отделению, где находится бар. В баре отродясь не водилось алкоголя: я забиваю его счетами за квартиру, документами, расписками и прочими «важными» бумажками. В нише над баром стоят старинные электронные часы и фотография в белой с черными полосками рамочке. Именно из-за полосатой рамочки Маша называла фотографию «березкой». Это если жена была в хорошем настроении. А если в плохом, тогда презрительно цедила: «зё-ёбра».

На фотографии мы с Машенькой стоим на круге-компасе, который расположен в центре города возле парка Горького. Компас – круг из чугуна диаметром метра два, вмурованный в плитку на площади перед парком. Стрелки компаса указывают направление на крупные города мира, названия которых располагаются по окружности. Столица Украины – Киев, Шотландии – Глазго, Турции – Константинополь, Великобритании – Лондон и так далее.

На снимке май: деревья в цвету, прохожие маячат сзади с баночным пивом в руках; на мне белоснежная льняная рубашка и черные вельветовые брюки; пиджак перекинут через плечо; хорошо видно золотое кольцо на безымянном пальце. Тупоносые на шнурках туфли начищены и блестят. В нынешнее, холостяцкое время мне редко удается довести их до такого состояния.

На Маше роскошное шелковое платье свинцового цвета – очень подходит к ее глазам; на запястьях – серебряные браслеты, а на ногах – туфли на высоких каблуках под цвет платья. Волосы жгуче черные; стрижка-каре с челкой; губы подведены неяркой помадой, а глаза немножко печальные – или, может, тень так падает.

Красавица моя курносая, на фотографии она просто прекрасна.

Я могу любоваться Машей бесконечно долго, запоминая каждую мелочь, фиксируя в памяти каждый ее волосок.

Было время, в стенке стояла наша свадебная фотография, но Маша, когда уходила, забрала ее с собой. Сказала напоследок: «У тебя есть „зёбра“, а свадебная тебе ни к чему. Я ее спрячу». Потом она все время молчала, и я тоже не сказал ни слова. Я помог ей снести чемоданы вниз и загрузил их в багажник такси. Маша залезла на переднее сиденье, и через минуту машина тронулась. А я остался стоять возле подъезда и смотреть в небо. Был апрель, и до Машиного дня рождения оставалось три дня. До 13 мая, когда был сделан снимок, оставалось тридцать восемь дней.

Наташа минуту-другую рассматривала фотографию. Одной рукой она придерживала полы халата, другой, подушечкой мизинца, коснулась стекла.

– Ваша жена, Кирилл? – спросила Наташа тихо.

– Бывшая, – подтвердил я.

Наташа отвернулась от снимка, обняла себя за плечи и поежилась. Посмотрела на меня виновато:

– Вы извините, Кирилл, что я так ворвалась. Просто дома скучно – гости разошлись…

«…Гости, ага, знаем мы этих гостей …»

…делать нечего, на работу только с десятого опять же. Скучаю. А тут вы… с мальчиком.

– С роботом, – поправил я.

– Но ведь все равно – мальчиком?

– Мальчики растут. А еще они рождаются не на заводе, а естественным путем.

– Из девочек, – подтвердила Наталья. – Подросших.

«Издевается, шлюха, – подумал я печально. – Смотрите-ка, ей даже не стыдно. Стоит передо мной, грязная и продажная, и ни капельки не стыдится. Ладно, Полев, веди себя тише и нежнее, ты ведь благородный парень и умеешь прощать людям их слабости».

Наташа подошла к неподвижному киборгу, присела рядом с ним на корточки и провела ногтем по резиновой щеке мальчишки. Он никак не отреагировал.

– Как настоящий… А откуда у вашего соседа деньги на него взялись?

Сам гадаю, – буркнул я и присел рядом на одно колено, потому что глупо получалось: она сидит, а я стою. – Надо бы выяснить.

– Да, интересно; живет вроде не богато… ну и не бедно, конечно, но все-таки робот, он ведь кучу денег стоит!

– Вот именно. Тут я с вами согласен, Наталья. Если мы проясним этот момент, нам станет гораздо легче.

– Почему?

– Потому что мы должны все знать, а ради этого готовы лезть туда, куда нас никто не просит лезть.

Наташа помолчала, а потом спросила:

– Что вы с ним будете делать?

– Дождусь, когда Леша проспится и протрезвеет. Потом верну.

– Он такой миленький кукленыш, – сказала Наташа, касаясь носа мальчишки. – Бип!.. А вы его почему-то ненавидите.

Я вздрогнул и покосился на соседку; она смотрела на Колю и улыбалась.

– Почему вы так решили?

– Не знаю. Подумалось вдруг. Его вы ненавидите, а меня презираете – по-моему, так.

– Глупости, – пробурчал я. – Значит, простоквашу не хотите? А кофе? Хороший, зерновой. Бразильский, я его по блату достал. Немножко, правда, достал, но на маленькую чашечку хватит. У меня как раз есть очень маленькие чашечки; они по-настоящему маленькие, их даже мыть не надо – для гостей держу.

– Нет, спасибо. – Наташа встала, ладонью на прощание пригладив золотистые кудри мальчугана. – Пока, малыш!

Она вышла из квартиры, а я запер дверь на ключ и побежал на кухню за тряпкой. Наклонившись над раковиной, смочил тряпку горячей водой из-под крана, схватил пакетик с чистящим веществом «Кумет» и со всех ног бросился в зал. Отсыпал горсточку «Кумета» на тряпочку и оттирал рамочку и стекло фотографии-«березки». Оттирал долго, а чтоб не соскучиться, приговаривал:

– Знаем мы этих гостей, ага, ушли уже, как же. Наверное, целую ночь только и делали, что километр за километром на постели пахали и гадость эту на камеру снимали, а сегодня утром ушли, чтобы на порносайт слить. А ведь как невинно выглядит, а?! Ну девочка прямо! Тоже мне! И не поймешь вот так сразу, даже стыдно становится за собственные мысли. Про спорт ничего не ответила. «А меня презираете»… Ха! Презираю, ыгы…

Потом я побежал в ванную: мыл руки с мылом, долго, усердно, выключал воду и опять включал, потому что казалось, что не от всей грязи избавился еще; тер руки жесткой ветошью, до красноты тер и приговаривал:

– Черт знает чем они там еще занимаются; чем она больна; заразит ведь – как пить дать, какую-нибудь гадость подхвачу и залечу с ней, с гадостью этой, в кож-вендиспансер, а потом объясняй всем, что это бытовая зараза; никто ведь не поверит! Нет, я, конечно, желаю измениться, стать опять идеалистом, но желание это не поможет ни против триппера, ни против сифилиса, и против СПИДа оно тоже, кстати, не поможет.

Закончив с помывкой, я вдруг вспомнил, что Наташа касалась робота. Хотел снова бежать за тряпкой, но передумал.

– А что с ним станется? – сказал я вслух, насвистывая под нос что-то жутко старинное, то ли Битлов, то ли Саймона и Гарфанкля, – Он же робот. А если гадость Наташкина к Лешке перекинется, так Громову и надо!

Я уселся за домашний компьютер и стал размышлять, чем заняться до вечера. Было скучно, а телефон молчал. Никто не спешил поздравить меня с Новым годом.

И тогда я включил компьютер.

Мне пришло три электронных письма. Первые два – реклама, а в третьем я прочел:

«Уважаемый, Кирилл!

Сегодняшний поход в так называемый «Желтый клуб» крайне полезен. Но не в том смысле, в каком вы подумали. Клуб этот на самом деле сборище недоумков, у которых не все в порядке с головой: Вам будут говорить, что члены клуба обладают некими способностями наподобие вашего умения. Не верьте. Единственная их способность – получать на входе проверенную информацию и превращать ее в дерьмо.

Искаженное представление о мире, галлюцинации, нарушение речи – вот неполный перечень симптомов, которые проявляются у этих людей. Но что-то вынести из встречи можно, конечно, если вы сумеете поговорить с лидером отморозков. Существует мнение, что лидер отличается от шестерок: будто бы у него есть некие тайные знания, а возможно, и способности. Будет неплохо, если вы выясните, что именно он знает и какими способностями обладает.

Чтобы наше сотрудничество было крепче и плодотворнее, мы, уважаемый Кирилл, держим в заложниках вашу бывшую жену, Марию Полеву. Не волнуйтесь: если вы в точности будете выполнять наши указания, с ней ничего не станется.

С вами мы еще свяжемся. И, поверьте, если все будет в порядке, вы не будете разочарованы – платим за информацию мы очень хорошо».

Подписи не было. В окошке «отправитель» темнел некий труднопроизносимый адрес. Электронный ящик висел на бесплатном хосте. Наверняка заведен совсем недавно и специально под эту «переписку».

Что за чертовщина?

Я схватился за голову и взъерошил волосы.

Маша!

Кто они такие? Что им надо? Может, дурацкий розыгрыш? Но откуда эти гады знают о приглашении? О моем умении? О Маше?

Я кинулся в прихожую, схватил с трельяжа блокнот, нашел телефон Машиных родителей и набрал номер.

– Алло?

– Здравствуйте, Анастасия Петровна!

– Кирилл? – Голос Машиной матери изменился, стал злее.

– Я хотел спросить… поинтересоваться, как там Маша… все ли в порядке?

– Она в полном порядке. Не о чем волноваться. Еще что-то?

– Нет. То есть да. Позовете ее? Хочу… надо кое-что спросить.

– Кирилл, Маши нет дома. У нее появился хороший друг. Она сейчас с ним.

– Какой у него телефон?

– Не скажу.

– Погодите… друг? Она встречается с другим? Не со мной? Эта маленькая дрянь целуется с ним? Спит? Дайте мне ее немедленно!

– Кирилл…

– Ах она. шлюха, я тут ночами не сплю, подушку грызу, только о ней, проклятой, и думаю, а тут такое! Я меняюсь ради нее в обратную сторону, а она!..

– Кирилл, ты что, совсем с ума сошел? – завизжала женщина на другом конце провода. – Не мучай Машеньку! Вы расстались! У Маши новый жених! Не вздумай мешать ей!

– Но…

– До свидания, Кирилл. – Она повесила трубку.

– Твою мать! – Я с размаху стукнул телефонным аппаратом о стену. – Шалава!

Бордовая пластмасса треснула; из гнезда вылетела круглая черная кнопка с цифрой «ноль» и закатилась куда-то под шкаф. Я опустился на колени, долго искал ее и чихал, потому что пыль попадала в нос; меня трясло. Уши словно ватой заложило – я не слышал ничего, кроме буханья сердца в груди.

Все-таки вранье? С Машей все в порядке? У нее жених? Сволочной ублюдочный жених, который целует мою любимую? Спит с ней? Шлюха! Да как она посмела!

Забыв о кнопке, я кинулся на кухню, распахнул окно, открыл морозилку, но вспомнил, что курицы уже нет, а больше выкидывать было нечего, да и жалко, и тогда я сказал себе:

– Спокойно, Полев. Спокойно. Надо успокоиться. Если Маша дома, не о чем беспокоиться. Если – нет, то беспокоиться тоже не стоит. Надо выполнять указания этих… анонимов. В конце концов, я ничего не потеряю, если пойду в «Желтый дом». Посижу, осмотрюсь, узнаю, что им надо. Если это шутка – тоже порядок. Посмеюсь вместе со всеми и свалю домой, здесь напьюсь и усну под скрип Наташиного матраца и сладкие-сладкие стоны. Мне будет казаться, что Машка стонет под своим женихом. Ну и что? Подумаешь. Пусть. Я ведь не говнюк теперь, чтоб ревновать попусту, я меняюсь. Пусть себе стонет. Сучка. А-ах она су… так. Спокойно. Спокойно, Полев.

Успокоившись, я закрыл окно и вернулся к компьютеру.

Профессиональная привычка взяла свое, и я прогнал полученное письмо через поисковые системы. Поисковики выдали тонну разнообразнейшей информационной шелухи. Здесь были сайты, рассказывающие о чем угодно, но связи между ними я не углядел. Сначала. Потом стали повторяться странички, посвященные психическим расстройствам. На одной из них я прочел: «Искаженное представление о мире, нелогичное мышление, галлюцинации, нарушение речи – острые симптомы шизофрении».