Текст книги "Зубы из Америки"

Владимир Дэс
Зубы из Америки

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

То, что произошло со мной тогда на концерте, было так неожиданно, так неожиданно, так ужасно, что я до сих пор не могу прийти в себя.

Это был первый мой концерт после возвращения из-за границы. Целых шесть месяцев я, солист академического хора «Русская народная песня» солировал на сценах стран Центральной и Северной Америк. Успех был феноменальный.

Заработал кучу денег.

Я высокий – метр семьдесят восемь, красивый – женщины от меня без ума, одет, как король: шитый золотом кафтан, красные шаровары в сапоги и сами сапоги – лаковые, высокие, блестящие. Но, самое главное, мой тенор так подходил к нашим русским народным песням, что меня не только провожали, но и встречали криками «браво».

И все было бы прекрасно, если бы не мои зубы. От кого из предков достались они мне такие слабые и хилые, один бог знает.

Мучился я с ними всю свою сознательную жизнь: и сверлили их мне, и дергали, и заговаривали, и обтачивали, но они раз за разом напоминали, что в организме у меня есть довольно ветвистая нервная система.

А тут, в Америке, с зубами вроде моих расправлялись так лихо и умело, что мы, русские, беззубые, просто диву давались: вырывали все тридцать два мучителя из челюстей и на их место вставляли сущее чудо, чья белизна и крепость доводили нас до черной зависти.

Смотришь на этих американцев, на их улыбки и их ровные зубы, и поневоле хочется иметь такое же у себя во рту.

Но между желанием и его исполнением лежат, как правило, во-первых, некий отрезок времени – с этим еще можно мириться, если он не длиннее твоей жизни, – а во-вторых, как неизбежный спутник первого условия – деньги, деньжата: рублики, тугрики, доллары, франки, марки…

Завидовал я, завидовал счастливым белозубым американцам и наконец надумал. Все же я заработал приличные деньги, так что ж, не могу себе позволить зубы заиметь?

Еще две недели ходил, сомневался: делать зубы – не делать зубы? Тратить деньги – не тратить деньги? Советовался со всеми: и с хормейстером, и с администратором, и с басами из хора. Одни говорили: вставляй, другие: не траться, лучше просто купи вставные.

Так бы я ничего и не решил, если бы вдруг не заболел правый нижний зуб мудрости.

Покрутился я волчком по номеру, помучился на сцене и решил: черт с ними, с долларами, вставлю, авось, не помру под наркозом.

Связался с одной респектабельной стоматологической клиникой, встретился с их агентом, договорился о цене. Внес аванс, дождался выходных – и на экзекуцию.

Клиника – сама стерильность. Персонал – сплошные улыбки. И зубы. Такие, скажу я вам, зубы! Сказка, а не зубы.

Тут я совсем уверился: правильно решил!

Посмотрели они мне в рот – энтузиазм их несколько угас. Зато резко выросла плата. Но я решился твердо, поэтому соглашался на все. Согласился и на новую цену.

Потом была долгая подготовка и наконец наркоз.

Очнулся – полон рот тампонов, но и кроме них что-то новое.

Через некоторое время мне разрешили открыть рот перед зеркалом.

Я открыл и чуть в обморок не упал: вместо кривых дуплистых зубов у меня во рту сияли истинные бриллианты.

Я даже рот закрыть боялся.

Думал, вот закрою – и это чудо исчезнет. Навсегда.

Для верности я сперва зажмурился.

Закрыл глаза, открыл. Мои новые, мои великолепные зубы были на месте.

Страх стал уходить.

Я решился закрыть рот.

Но тут же открыл снова.

Ничего не изменилось.

Я осмелел: сомкнул губы минут на пять.

Потом снова открыл рот. Правда, при этом закрыл глаза.

А когда открыл, понял, что для меня началась новая жизнь.

С таким-то ртом и такой-то улыбкой! Ну, держись, народ!

Два дня все меня поздравляли.

И даже госпожа Мила, дочь нашего дирижера товарища Васека, как-то загадочно-призывно стала на меня посматривать.

Я щелкнул зубами и зажал ее во время репетиции в углу электрощитовой. Думал, будет брыкаться. Нет. Ничего подобного. Только уцепилась, глупая, за рубильник и на пятнадцать минут обесточила все здание театра. Хорошо еще, я заметил потом, что темно стало, и вернул рубильник на прежнее место. И вовремя, а то уже паника была приличная.

Жизнь моя стала еще прекрасней. Был я всегда весел и всем улыбался. Как это замечательно – всем улыбаться!

Доулыбался я последние дни в Америке. Спел последние песни. Откланялся, отбисировал, и в самолет. Домой, на родину, в Россию.

Странности с моим голосом начались сразу же, едва мы приземлились в Шереметьево. Пограничнику, а затем и таможенной братии я стал объяснять, кто я и зачем везу так много резиновых изделий в одном чемодане, почему-то с легким американским акцентом.

Мои друзья и товарищи по гастролям, еще не подозревая, какая беда прилетела со мной на самолете, подшучивали и подсмеивались надо мной:

– Наш солист со своими зубами совсем обамериканился.

Я вначале не шибко волновался – подумаешь, акцент. С кем не бывает? Все же так долго по Америке болтались, что поневоле привыкнешь к тамошнему говору.

До первого моего концерта мне все нравилось по-прежнему: и мои зубы, и американский акцент в моей речи, и сам я – красивый, улыбчивый и веселый.

И вот я вышел на сцену.

Встретили, как всегда, овацией.

Я степенно этак поклонился.

Обернулся на музыкантов. Те приступили.

Засунул левую руку под кушак, правую широко отвел в сторону и запел:

«Вийду нэ улэщу…»

И тут же оборвал. Музыканты поплыли. Публика обалдела.

Я прокашлялся. Улыбнулся публике нервной, но красивой улыбкой, затем – с улыбкой же – кивнул притихшим музыкантам и приготовился заново.

Музыка. Я плавно отвел руку и опять:

«Вийду нэ улэщу…»

В зале кто-то простодушно засмеялся. Смех этот глупый подхватил один, другой, и через секунду хохотал весь зал.

И даже мои музыканты.

Я был ошеломлен, но понял, что надо смываться.

Часто кланяясь, хватая себя за шею, как бы показывая всем, что у меня с горлом нелады, я попятился со сцены за кулисы.

За кулисами все ржали, как стоялые жеребцы.

Я убрал свою великолепную улыбку, обложил всех отборным матом – опять-таки с заокеанским акцентом, и пулей вылетел из филармонии.

Остановился я только дома.

Там, заперевшись на ключ, я встал перед зеркалом и запел. Лучше бы не пробовал.

Так наши песни мог петь Поль Робсон во время своего знаменитого турне по нашему родному Союзу, но никак не заслуженный артист России, знаменитый и, по общему мнению, лучший исполнитель народных песен.

Я позвонил своему учителю.

С дрожью в голосе уговорил его, старого уже человека, приехать ко мне.

Пока ждал, непрестанно ходил из угла в угол.

Мне казалось, вот приедет он сейчас и все объяснит, все поправит.

Наконец приехал.

Я с порога бросился объяснять ему, что да как.

Он раздевался и слушал, честно пытаясь понять, о чем я говорю.

Он понял, когда я запел.

Заставил открыть рот. Долго смотрел. Потом заставил меня пересказать родной русский алфавит.

Это мне удалось, но весьма посредственно.

Он задумался, долго молчал, а я все теребил его.

Наконец он позвонил своему другу-логопеду, и мы, уже вдвоем, стали ждать его.

Наконец приехал и этот профессор.

Я спел и ему.

Он тоже заставил меня открыть рот и тоже долго смотрел.

Только еще светил фонариком и ковырялся у меня в горле серебряной чайной ложечкой.

Потом – опять алфавит. Но помимо? русского еще и английский.

Со вторым я справился великолепно.

Они долго шептались о чем-то в моем кабинете. А пошептавшись, пожали плечами и торопливо покинули меня.

Буквально сбежали, как от прокаженного.

Так вот – поспешно и хамски – люди бегут от чего-то непонятного, но страшного.

Но прежде очень долго мыли руки с мылом.

Мыли и вытирали. Мыли и вытирали. Почти весь кусок измылили, подлецы.

Когда они смылись, я понял, что пришла настоящая беда.

И запил, как запил бы всякий честный русский человек, оказавшись в такой ситуации.

Пил я долго и много.

Появились новые друзья, милые, сочувствующие и расторопные.

Ко мне зачастили знахари, экстрасенсы, колдуны. Меня то гипнотизировали, то заговаривали, то усыпляли.

И тянулось все это бесконечно долго.

До тех пор, пока у меня не кончились деньги и я не распродал все ценное, а потом и не шибко ценное, что было нажито.

И погиб бы я окончательно. Продал бы, наверное, и квартиру, умер бы, наверное, бомжом где-нибудь в колодце теплоцентрали, если бы не вышел скандал с очередным колдуном.

Кто его привел, я не помню. Он облил меня водой, что-то пошептал и потребовал плату.

А когда я ответил, что денег у меня больше нет и вещей нет, он очень рассердился и, подняв свою колдовскую руку, врезал по моей небритой физиономии.

А кулак у него, скажу я вам, был соразмерен моей голове.

От столь ощутимого аргумента я улетел, сшибая по пути последние стулья, в другую комнату, ударился головой о стенку и потерял сознание.

А когда очнулся, в квартире никого уже не было. И стулья исчезли.

Во рту было солоно от крови.

Я сплюнул. И ощутил, что лишился почти половины своих великолепных американских зубов.

Тут пришел кто-то из знакомых. Я стал, шамкая, объяснять ему, что со мной произошло. И тут вдруг заметил, что акцент мой заметно убавился.

Я попробовал спеть – послышалось что-то родное.

Пока я пел, обломился еще один зуб.

Я его выплюнул, и тут меня осенило:

«К зубному! Скорее к зубному!»

Не буду вам докучать, рассказывая, как мне мой приятель-дантист вырвал остальные американские зубы и помог обрести наши, отечественные. Пусть не такие белые, пусть не такие блестящие, но зато родные.

И опять я запел.

Опять я на сцене, высокий и красивый, в шитом золотом кафтане, в лаковых сапогах. Опять зал застывает в ожидании, когда я кивну музыкантам и, плавно отведя руку, начну: «Выйду на улицу…»

А потом – гром оваций, крики «браво»! Радостно до слез.

И все у меня хорошо.

Но стоит мне увидеть импортные вставные зубы, я крещусь и шепчу: «Господи, не введи меня в искушение. Да избавь от лукавого.

Аминь».