Текст книги "Азия на халяву"

Владимир Динец
Азия на халяву

Пролог

– Я жил счастливейшей жизнью в городе Багдаде, – сказал Синдбад, – пока шайтан не подговорил меня отправиться путешествовать…

Тысяча и одна ночь

Самолет выкатился на взлетную полосу и замер. Глядя в иллюминатор, я представлял себе командира экипажа: сейчас он держит ногу на тормозе, дожидаясь, когда двигатели наберут тягу. Суета последних дней и двухчасовая давка в аэропорту здорово заморочили мне голову – уже не верилось, что мы действительно взлетим. А я так долго ждал этого полета! Еще в школьные годы я заметил, что по мере удаления от Москвы природа и нравы населения становятся все более интересными. Из книг было известно, что на окраинах страны вообще творятся всякие чудеса. Но многочисленные сложности, о которых речь впереди, долго не позволяли мне осуществить свою мечту и попасть в эти таинственные области – Дальний Восток, Памир, Туркмению, Арктику… Только позже, выйдя из школы на свободу и поступив в институт, сумел я проникнуть сначала в Приморский край, а потом и во все остальные районы, столь манившие меня в детстве. Вот он, первый день первого путешествия – я сижу, глядя в иллюминатор, и не знаю, что ждет меня впереди. Самолет, наконец, трогается с места, сначала медленно, затем все быстрее, словно пуля по ружейному стволу – и вдруг земля в окне уходит вниз, и все, что казалось несбыточным, становится сегодняшним днем. Через семь часов я уже шлепал под теплым дождем по лужам владивостокского аэропорта, а еще через пять надо мной был величественный полог уссурийской тайги. Я пробирался между серыми колоннами гигантских ильмов, то и дело встречая зверей, птиц и травы, знакомые мне лишь по книжкам. Неожиданно лес расступился, и открылась маленькая речка, каскад прозрачных плесов, соединенных звонкими водопадами. Серые скалы, заросшие папоротниками, окружали зеленые чаши заводей. Прямо в середине ближайшего озерка плавала яркая, словно китайская игрушка, расписная уточка-мандаринка. Я понял, что попал в страну приключений и чудес. Но действительность превзошла все ожидания.

А все-таки она вертится, история первая, в которой автор и его друг совершают бессмертный подвиг.

Дождь, хмуро моросящий над полями, Могу я, верно, пренебречь тобой? Свой теплый плащ и дорогую шляпу Могу я, верно, и не надевать? Свой городской костюм навек я сбросил, И больше, дождь, я не боюсь тебя!

Чон Чхоль. Одинокий журавль

В лучших традициях советской приключенческой литературы, эта история началась с не полученной вовремя записки. Вот уже четыре месяца по всему Приморскому краю шли дожди. Реки вышли из берегов и сносили мосты – один за другим. Улицы поселков заболачивались на глазах. По тайге, набухшей от сырости, бродили мокрые звери. От дождя было плохо всем. Олени не успевали вовремя услышать тихие шаги леопарда – мешал беспрерывный шелест капель. Рыбы травились ядохимикатами, смытыми с рисовых полей. Змеям никак не удавалось погреться на солнце. Мелкие букашки прилипали к каплям и тонули в них. Бабочки не могли летать. Птицы не могли ловить бабочек. Мне тоже было плохо. Три дня я бродил по лесу и промок настолько, насколько вообще можно промокнуть. В тайге встречалось столько интересного, что спать было некогда, да и негде. Уссурийские «джунгли» – зоопарк без решеток и табличек, щедрый на сюрпризы, только надо уметь их видеть – иначе тайга мало отличается от подмосковного леса. Пробившись сквозь липкие папоротники, я вышел на разбитую перегруженными лесовозами грунтовку. На прощание лес вылил за шиворот пару литров воды, шлепнул веткой по глазам и порвал колючками рукав. Скользя по красноватой глине и отдирая от сапог налипшие комья, я побрел вниз. Дорога была проштампована широкими отпечатками тигриных лап. Судя по следам, тигр тоже скользил по грязи, но почему-то не сворачивал. Время от времени он делал длинные прыжки и что-то хватал – скорее всего, лягушек. В одном месте зверь явно подскользнулся и упал на бок. Уже в темноте я добрел до полусгнившей избы на окраине деревни Каменушки. Мой друг, владелец избушки, уехал в город, оставив дом в моем распоряжении. Осторожно пройдя между дырами в полу, в которых плескалась бездонная хлябь, я упал на раскладушку и дальнейшее наблюдение за тигром осуществлял уже во сне. Утро было солнечным! Клочья тумана еще поднимались с мокрых сопок, капли воды блестели на листьях, но уже грелись ленивые змейки на ступенях крыльца, махаоны трепетали темно-зелеными крыльями, собравшись вокруг луж, голубые сороки кувыркались в ветвях тополя, и весь мир быстро согревался и высыхал. Сосед Миша чинил дверь. Незадолго перед тем тигрица, на участке которой стояли наши дома, снова схулиганила – попыталась утащить Мишину лайку. Собака порвала веревку, впервые в жизни справилась с открывающейся наружу дверью и вбежала в дом. Миша, услышав могучий бас и забыв, что дверь открывается наружу, подпер ее лопатой. Тигрица поддела дверь когтями, получила лопатой по носу, истошно замяукала и отступила в лес, где рычала в течение часа. Было три часа ночи, и в деревне проснулись все до последнего цыпленка (должен предупредить, что меня при этом не было и события передаются в соответствии с Мишиным изложением). Миша сообщил мне последние деревенские новости. Погода, по прогнозу, установится надолго («широта крымская, долгота колымская» – говорят в Приморье о местном климате). Лаборант заповедника со скандалом уволен – выпил жидкость из банок с заспиртованными змеями. Размышляя о вкусе змеиной настойки, я пошел домой, собираясь просушить шмотки. Нежно взглянув на висевшую рядом с дверью мемориальную табличку, посвященную моему пребыванию в Каменушке (повесил ее, разумеется, я сам), я поправил цветы в прибитой снизу баночке и тут заметил на двери записку. В ней говорилось, что начальник противочумной экспедиции Женя приехал в село и ждет меня до вечера в конторе заповедника. Поскольку вечер уже прошел, и не один, было ясно, что мне придется добираться к нему на озеро Ханка самому. Но у меня не было пропуска в погранзону, совершенно необходимого для любых перемещений по территории края. На всем протяжении российской истории свобода сохранялась на окраинах государства. Сперва ею наслаждались северяне-новгородцы, потом – запорожские и донские казаки, сибирские первопроходцы, колонисты Камчатки и Аляски. Нередко любителей свободы даже отправляли туда насильно. При советской власти решено было окраины от страны изолировать. Сначала их назвали «территории, находящиеся под управлением НКВД», затем переименовали в пограничную зону. К 1985 году погранзона занимала примерно треть территории СССР и включала, например, Уренгой (600 км до Карского моря) и Норильск (2500 км до ближайшего иностранного государства). Попало в нее и множество интереснейших мест, от Командор до Куршской косы, и самые красивые уголки – например, Памир и Курилы. Каждый, кто хотел по-настоящему посмотреть страну, должен был найти способ проникать в погранзону. Впоследствии я такой способ нашел, но в то время, о котором идет речь, приходилось попадать туда довольно рискованными путями. Иногда, чтобы побыстрее откуда-нибудь выехать, я сам «сдавался» знакомому пограничнику. Меня под конвоем отводили на заставу, плотно кормили и с комфортом везли в нужном направлении. Знакомый получал отпуск за поимку нарушителя, и все оставались довольны. А вообще-то это, конечно, неприятно – чувствовать себя шпионом. Приставать к незнакомым людям, чтобы купили тебе билет на автобус (без пропуска не продадут), все время ждать проверки документов, знать, что каждый встречный может получить тридцать рублей, если на тебя настучит… В этот раз до Спасска-Дальнего доехал нормально, но потом пришлось соскакивать с автобуса чуть ли не на ходу – хорошо еще, вовремя заметил впереди КПП. Обойдя по широкой дуге опасный участок, несколько часов ловил попутку, чтобы ехать дальше, в итоге добрался только до какой-то развилки, а потом полночи пилил пешком до нужной деревни. В селе все уже спали, кроме многочисленных собак. Дважды я прошел его из конца в конец, пока не встретил бича. Бич объяснил мне, где лагерь экспедиции, и через пять минут меня уже угощали добрые коллеги. Следующий день был чудесен. Мы плескались в теплом озере среди цветущих лотосов, жарили лосося на вертеле и травили анекдоты. Гражданин начальник оказался веселым рыжим мужиком, крайне счастливым по поводу отъезда в город любимой жены. Когда солнце село за низкие холмы, когда один из отчаянно красивых приморских закатов раскинулся в небе, словно тюльпановые поля цветоводческого совхоза «Наргиз» у подножия Тянь-Шаня, когда стих рев танковых моторов на соседнем полигоне и пьяные крики в соседней избе, Женя подошел ко мне и тихо спросил:

– Стрелять умеешь?

– Да! – ответил я уверенно, как будто прожил всю жизнь на Диком Западе. Впрочем, в уточку в тире я иногда попадал. Тут надо заметить, что в те дни я был совсем молод и в первый раз уехал один так далеко от дома, так что мне очень многому предстояло научиться. Всю жизнь я мечтал о путешествиях и приключениях, а в тот год впервые дорвался по-настоящему до того и другого. Страна Погранзона лежала передо мной, как Новый Свет перед Колумбом, а закат все менял краски, и маленькая сова кричала где-то вдали, напоминая о тайнах бесконечного мира… «Что-то я расчувствовался, – проговорил Марко Поло, утирая непрошеную слезу, – давно это было… Итак, Индия…» …Женя осторожно вел «УАЗик» по изгибам грунтовки, а я положил вертикалку на зеркальце заднего вида и ждал появления зайца в лучах фар («разрешение на отстрел в научных целях есть,» – сказал Женя, и я ему верю). Вот он! Пиф-паф, ой-ой-ой! Надо же, попал! Видимо, очень уж стыдно было промахнуться. Больше зайцев не встречалось, и Женя предложил:

– Тут кореш из зоны пришел, на пасеке работает. Заглянем, перехватим чего-нибудь. «Медку поедим» – наивно подумал я. Впереди появилась будка, окруженная рядами бидонов. Женин друг в памяти отсутствует начисто. Ни одного бидона с медом там не было – все содержали в себе различные сорта медовухи. Аралиевая, липовая, ирисовая и так далее. «А теперь, ребята, выпьем за свободу!» Тихим предрассветным часом мы заползли в кабину и поехали обратно. Помню, Женя все пытался ехать побыстрее, я его уговаривал не торопиться, пока не уснул. «Я в этом году попадал в аварию дважды, лимит исчерпан» – сказал начальник. Разбудила меня жуткая тряска. Жени в кабине не было, машина полным ходом неслась под острым углом к дороге. Летая по железной коробке туда-сюда, я все же открыл дверь и выскочил. Мгновение полета – и я впечатался в заросший ежевикой склон кювета. «УАЗ» с оглушительным лязгом опрокинулся, а я откатился подальше и не то потерял сознание, не то уснул. Было уже довольно светло, когда я открыл глаза. Рядом с разбитым вездеходом валялись сломанная двустволка, штормовка с дырой вместо спины и пробитый бидон из-под медовухи. Женя лежал в нескольких шагах и беззаботно храпел. Все его лицо, рубашка и трава вокруг были залиты кровью. Пока я до него дополз, он проснулся и с ужасом оглядел место катастрофы. Тогда я вытащил его из кювета и уложил на обочине. Обычно, когда в рассказе об этом случае я дохожу до слов «и вот я взвалил Женю на плечи и отнес к дороге…», восхищенные слушательницы спрашивают:

– А далеко пришлось нести?

– Не очень, – скромно отвечаю я, а про себя добавляю: «– метра три, но он был о-очень тяжелый…» Меж тем начальник был в отчаянии. В экспедиции имелся штатный шофер, так что Женя вообще не имел права садиться за руль. Из его невнятного бормотания я мог различить только многократно повторяемое слово «тюрьма». Из-за поворота появилась пара грузовиков. Видно было, как расширились глаза водителя первой машины. И тут, когда было уже почти поздно, в моем все еще замутненном мозгу сверкнула спасительная мысль:

– Женя, – быстро сказал я (уже завизжали тормоза), – мы ехали ночью, на дорогу вышел тигр, и мы, чтобы не сбить редкого зверя, свернули в кювет. Вид у начальника был такой, словно он побывал у тигра в когтях. Лоб глубоко рассечен, несколько ребер сломано, глаз подбит. Я отделался сквозной дырой в ступне, трещинкой в шейных позвонках (тогда думал, что ушиб) и мелкими царапинами. Версия оказалась довольно удачной и произвела на всех большое впечатление, но для ГАИ не подходила: очень уж много мы выпили. Когда пришел врач, я спрятался, а Женя сказал, что ехал на мопеде и упал с моста.

– Не верю! – сказал врач, – ты с кем-то подрался. Если найду второго участника, сообщу в милицию. Женю увезли в больницу, а мне пришлось лечиться самому. Деревенские девушки каким-то образом узнали, что это я так отделал начальника (у которого каждый бицепс был с меня толщиной) и прониклись ко мне огромным уважением. Только через пару дней я смог выйти из поселка и прогуляться по тайге. Понаблюдав с высокого берега за выдрой, ловившей в ручье раков, я бодро направился домой и был встречен улыбающимся милиционером.

– Зачем нанес побои Кушнареву Е. Н.? – радостно приветствовал он меня.

– Не помню, пьяный был! – ответил я. Нет, конечно нет. С ума я, что ли, сошел – шутить с милицией? Ну, соврал что-то, плечами пожимал – шея так заболела, что чуть не отключился. На следующий день я встретил в тайге молодого гималайского медведя. С сосредоточенным видом он шел по поляне, уткнув нос в землю и что-то шумно вынюхивая. Шел прямо на меня – как бы не получить вторую травму! Тихонько свистнул – ноль внимания. Свистнул громче – не реагирует. Крикнул – уши в мою сторону повернул, но головы не поднял. Еще несколько шагов – и он уткнется мордой мне в колени. Я тихонько начал пятиться. Так мы двигались несколько секунд. Но вот мишка достиг места, где я только что стоял, учуял запах, страшно испугался и рванулся бежать – вперед, конечно. Отскочить я успел, но упал и чуть подвернул шею. А-а-а! Проработав пару дней в экспедиции вместо Жени, я поехал в Новосельское – маленький поселок на озере Ханка. Мужик, которого я в Спасске попросил взять билет на автобус, отказался и побежал стучать. Пришлось выйти из города пешком и голосовать. Тем временем Женя выписался из больницы и уехал в город. Институтское начальство не поверило байке про тигра, и бедняге пришлось во всем признаться. Но он отделался выговором – в тех краях ценят умение красиво, художественно врать. …До Ханки было всего четыре километра. Бросив вещи на берегу, я пошел купаться. Примерно через полчаса удалось дойти до места, где воды было по пояс. С китайской стороны ползла огромная грозовая туча, обстреливавшая озеро молниями. Проплавав минут пять, я поспешил к берегу. В спину ударил сильный холодный ветер. Несмотря на смешную глубину, поднялось некое подобие шторма. Ветер нагнал воду к берегу, и мои шмотки лежали под водой. Пошел сильный дождь. Заходящее солнце зловеще светило из-под черной тучи. С трудом одевшись, хромая на обе ноги и держась за шею, я ковылял к поселку по колено в грязи. Быстро стемнело. Последний километр уже почти полз. Ну вот, наконец-то… Кажется, все позади. Свет… Забыв, что вместо выключателя торчат провода, я протянул руку – удар! Что я сказал в этот момент, можете перечислить сами. Утро снова оказалось чудесным. Автобус промчал меня по Ханкайской низменности, мимо рисовых полей, маленьких стожков сена, японских журавлей на берегах каналов. Красота! Только вот зуб болит – пломба выскочила. Покинув Спасск, где вместо домов вдоль большинства улиц идут бетонные заборы с проволокой по верху, я к вечеру был уже в преимущественно гражданском Арсеньеве. Добрая докторша положила мне в зуб мышьяк (как потом выяснилось, мало) и ласково сказала, чтобы я пришел завтра. На следующий день я в прекрасном настроении явился в поликлинику. Хребты Синий на западе и Восточный Синий на востоке заманчиво выглядывали из-за городских домов, торопя поскорее разобраться с зубом. Добрая докторша засунула в дырку маленький штопор, намотала на него нерв, и… зазвонил телефон. Семь минут она беседовала с какой-то подружкой, непроизвольно водя рукой туда-сюда. Я впился в подлокотники так, что сломал два ногтя. Закончив беседу, она положила трубку, вырвала нерв и тут, наконец, взглянула на меня.

– Тебе что, нехорошо? Больше в то лето никаких неприятностей не случилось. Через пару недель я приехал в Москву и выслал Жене слайд с тигром. Размахивая вещественным доказательством, Женя поспешил к начальству. «А все-таки она вертится, – кричал он, – теперь никто не усомнится!» Выговор ему сняли и объявили благодарность – за проявленный героизм в деле охраны природы. Но история на этом не закончилась. Прошел год, и Приморье снова встретило меня теплым дождем, и щитомордник сполз с крыльца, когда я отпирал дверь избушки. Всю ночь я ходил по главной улице поселка от фонаря к фонарю. На свет прилетали тысячи бабочек. Огромные и совсем крошечные, они сбивались у каждой лампы в многометровое светящееся, шуршащее, вьющееся облако. За бабочками охотились совы, козодои, летучие мыши, ежи, землеройки, полозы и коты. Ночь была наполнена пением древесных лягушек, огоньками светлячков и ароматом цветов. Утром я прошелся по лугам, заросшим гигантскими фиолетовыми ирисами, а потом заглянул в гости к Мише. К моему удивлению, через полчаса за столом собрался весь штат заповедника и большинство соседей. Все как-то уважительно смотрели на меня, никто не перебивал, и, наконец, старший егерь Ерофеич попросил:

– Володя, расскажите нам, как вы с Евгений Николаичем тигру спасли. И я рассказал о нашем бессмертном подвиге. После этого все время, пока я жил в Каменушке, в банке под мемориальной доской стояли живые цветы. Еще бы, ведь я их каждый день менял.

Край света, история вторая, в которой автор осваивает высший пилотаж.

День за днем плыли мы вдоль этих островов, и каждый следующий был прекраснее предыдущего.

Жан Лаперуз. Отчет Парижской Академии Наук о плавании в Тихом Океане

Это, конечно, мое личное мнение, но самым красивым местом страны я считаю Курилы, и в особенности два самых южных острова (из крупных) – Кунашир и Шикотан. Поскольку описать их словами невозможно, начнем эту историю с третьего острова – Итурупа. Среди пятидесяти островов Курильской гряды нет двух одинаковых. Разные части «цепочки» отличаются, как разные страны. На юге Кунашира цветет магнолия, и тропические птицы порхают среди лиан, а на Шиашкотане не растет ни одного дерева и почти ни одного куста – тундра. Более того, каждый из семи больших островов – словно маленький континент. На Шикотане (30 х 15 км) пять природных зон, на Итурупе – семь. Итак, история началась в зоне лиственничного редколесья. Я занимался делом, которое в СССР должен был освоить каждый настоящий мужчина. Я стоял перед чиновником и клянчил. Дело происходило в маленьком военном аэропорту у подножия вулкана Иван Грозный. Через час улетал истребитель на Сахалин, и мне очень хотелось на нем оказаться. Во-первых, я действительно спешил, а до теплохода оставалось еще два дня. Во-вторых, когда еще удастся прокатиться на истребителе? В-третьих, интересно было взглянуть с воздуха на северный конец острова. В-четвертых, на халяву уксус сладок. Но у чиновника были свои, более серьезные соображения. Во-первых, перевозка гражданских лиц самолетами ВВС запрещена. Во-вторых, перевозка пассажиров на истребителе не рекомендуется. В-третьих, там вообще нет места, а в-четвертых, кто вы, собственно, такой и почему без пропуска? Однако со времени действия первого рассказа прошло довольно много времени, и я, скажу без ложной скромности, кое-чему научился. С грустным видом отойдя в сторону, я затем вернулся и подключился к процессу погрузки. Засунув в бомбовый люк рюкзак, поставил сверху два последних ящика и, когда люк закрыли, снова подошел к тому же чиновнику.

– Товарищ Главный Начальник, – говорю (а глаза грустные-грустные), – пока я тут с Вами разговаривал, Ваши солдаты погрузили мой рюкзак.

– Ну и что? – до него не сразу доходит.

– Либо разгрузите самолет и вытащите рюкзак, либо придется мне лететь… И вот Итуруп разворачивается передо мной – зубастая крокодилья челюсть на сером асфальте океана, все семь природных зон, семь действующих и пятьдесят потухших вулканов, узорчатые бухты затопленных кратеров, белые полосы снежников в каньонах, дымки над горячими источниками. Чтобы получить максимум удовольствия, я заранее поспорил с пилотом, что меня не укачает. И теперь он устраивает мне десять минут чудесных «американских горок» в двух тысячах метров над островом. Наконец самолет выравнивается и на малой высоте проходит над водопадом Илья Муромец. Узкая белая лента дугой изгибается над морем, а в облаке брызг под водопадом отчетливо видны два серых кита. Они отдыхают в пресной воде, видимо, дожидаясь, пока погибнут рачки, прикрепляющие свои домики к китовой коже. Мгновение эта картинка стоит перед глазами, затем остров уносится назад, и до самого Сахалина внизу не появляется ничего интересного. Проспоривший летчик подбросил меня из аэропорта до Южно-Сахалинска. Теперь предстояло добраться до городка Северо-Курильск на Парамушире, самом северном из больших островов Курильской гряды. Вообще-то сначала я собирался проплыть всю гряду с юга на север, но оказалось, что нужно сперва вернуться с Южных Курил на Сахалин, потом перелететь в Петропавловск-Камчатский, и лишь оттуда добираться обратно на острова. Когда на следующее утро я пришел в трансагенство, улица перед входом в кассовый зал была уже перегорожена толпой (в те времена каждое лето жители Дальнего Востока почти в полном составе летали за семь тысяч километров на Черное море и обратно). Наверно, так выглядели похороны Сталина. Чтобы взять билет до Петропавловска, пришлось потратить девять часов и множество нервных клеток. К тому же самолет улетал через неделю. Но когда я вышел из очереди с билетом в руках, в голове оставалась лишь одна мысль: «хорошо, что живой!» На всякий случай решил сходить в торговый порт: вдруг что-нибудь подвернется. Диспетчер порта выяснил у меня все слова, которых ему не хватало для заполнения кроссворда, а затем сообщил:

– Зайди на сухогруз «Колгуев», они сейчас уходят в Севкур. Но кэп у них – тяжелый мужик, вряд ли возьмет. Сразу скажу, что капитана я так и не видел. Переговоры велись со старпомом, который согласился меня взять на борт, если я прочитаю команде лекцию.

– Только не о вреде пьянства, – предупредил он, – уже две были в этом году. Сразу за борт выбросим. Я объяснил, что о вреде пьянства читать не имею морального права, и встретил рассвет на траверзе мыса Анива, за которым расстилалось Охотское море. Мне приходилось видеть все моря Союза, но нигде не было и десятой части от того количества фауны, которое встретили мы здесь. Кое-где лежали пятна тумана. Теплоход входит в такое пятно – и ты не видишь ничего на расстоянии вытянутой руки. Проходит несколько минут, ингда час – внезапно туман кончается, а море вокруг оказывается покрытым стаями птиц. Морские котики отдыхают на воде, помахивая ластами; китовые фонтаны взлетают к небу; тяжелые медвежьи морды сивучей вспарывают волны, а под самым бортом черно-белые дельфины словно летят в прозрачной глубине. На второй день вдали показались острова. Цепочка вулканов – больших и маленьких, одиночных и слившихся в группы, усеченных сверху и острых, некоторые дымятся, другие давно потухли и со всех сторон подмыты волнами. Тут я прочел команде лекцию «Природа Охотского моря». Лекция читалась на палубе, и я мог рассказывать всякие интересные подробности из жизни бесчисленных существ, кишевших вокруг – птиц, китов, тюленей и прочих, показывая на них пальцем по ходу дела. В результате удалось подбить команду устроить короткую вылазку на остров Матуа, где живет полмиллиона морских птиц. На корабль мы вернулись залитые с ног до головы пометом, но крайне довольные. Птицы облепили высокий обрыв, где жили на уступах скал и в трещинах, каменные россыпи, где гнездились под камнями (уже другие виды, конечно), и склоны, где скрывались в норах среди кустарника. Некоторые из них выглядели довольно экстравагантно, особенно конюги – крошечные серые «пингвинчики» с алыми глазами, лапками и клювом, косицами из перьев на щеках и длинным, белым, свешивающимся вперед хохлом на лбу. Весь третий день я простоял на носу, точнее, на баке (как говорим мы, морские волки). Кроме меня, на борту был еще один пассажир, оказавшийся начальником северокурильской милиции. В это самое время моя матушка, почему-то не получившая вовремя телеграмму «все порядке Вова», разослала во все три РОВД Курил просьбу меня разыскать. Начальник севкурской милиции распил со мной под лосося не одну бутылку, но так и не сумел меня найти. К вечеру мы увидели Парамушир – покрытые снегом вулканы и черный песок пляжей. По другую сторону поднимался из моря огромный конус острова Алаид, у края его кратера блестели язычки лавы. Утром, выйдя на палубу. я увидел маленький городок над бухтой, желтый гребень вулкана Эбеко над ним и спину кита под самым бортом. Это был южный кит – самый толстый и флегматичный из всех. Он вяло помахивал хвостом и иногда пускал раздвоенные фонтаны. Мы спустили шлюпку и подошли к киту. Я снял ботинки и штормовку, влез в ледяную воду и подплыл к черной туше. Кит явно видел меня маленьким глазом под белым «козырьком», но не шевелился. Я взобрался на его упругую, нагретую солнцем спину, старпом и Саня, мой сосед по каюте, подгребли вплотную и тоже стали карабкаться – и только тут кит медленно поплыл вперед и вниз. Я попытался удержаться за хвост, но кит, помахивая мною вверх-вниз, уходил вглубь, и пришлось отпустить его на свободу. Саня выдал мне противогаз, две каски – металлическую и пластмассовую, и рваный ватник. С этим снаряжением я начал штурм Эбеко. Подъем шел по хорошей тропе, и через несколько часов вокруг были уже горные тундры, а город и ставший под разгрузку «Колгуев» едва виднелись внизу. Снежники на склонах отличались странным серым цветом, а на камнях не было лишайников. Я сообразил, что лишайники исчезли из-за вулканических газов, но никаких практических выводов не сделал, за что впоследствии едва не поплатился. Вот, наконец, кромка кратера. Вокруг торчали желтые холмики серы, из которых били едкие шипящие струйки газовых источников-фумарол. На дне кратера лежало озеро с мутной, как молоко, голубоватой водой. Рядом зияли две дымящиеся «дырки». Я съехал по осыпи к озеру, хотел искупаться в горячей воде, но, к счастью, раздумал. На дне одной из «дырок», метров десяти в диаметре, плескалось озеро кипящей серы. На дне второго ничего нельзя было разглядеть из-за дыма, а спуститься не позволяли крутые стенки. Я поднялся обратно на край кратера, сел на камешек, открыл консервы и приготовился пообедать. Другую сторону острова скрывал лежавший подо мной тонкий, ровный слой облаков, сквозь который угадывался берег. Взглянув на кратер, я заметил, что из второй «дырки» поднимается густая струя желтого дыма, и, отставив в сторону банку, полез за фотоаппаратом. Вдруг земля качнулась, рюкзак стал подпрыгивать на камне. а в следующую секунду мне заложило уши от дикого рева и грохота. Черная туча из пепла, камней, пыли взлетела над кратером, расползлась грибом, закрыв солнце, и рухнула вниз. Горячие камни падали на снег и рвались на десятки осколков, свистевших, словно пули. Дышать стало нечем. Бросившись под круглый валун, я выкрутил из противогаза коробку, зажал ее в зубах и помчался вниз по склону. Тут «бомба» величиной с кирпич ударила меня по голове с такой силой, что я упал и прокатился несколько шагов. Если бы не одетые за полминуты до этого каски, пришлось бы крепко пораскинуть мозгами. Что-то впилось мне в ногу, что-то треснуло по спине. Я увидел на дымящемся снегу половинки расколотой металлической каски и тут же заметил, что пластмассовая – горит. Сбросив ее, я «посыпался» под откос и оглянулся, только когда грохот превратился в глухой шум. Со стороны туча напоминала клубящуюся желтую кляксу. Сбежав к морю, я долго лежал на песке, глядя в серое небо, а потом развел костерок из плавника и открыл вторую банку консервов. На скалах у берега виднелись каланы, но подбираться к ним вплавь уже не было сил. Утром мне все же пришлось лезть в воду – в одежде, чтобы было теплее. Каланы оказались совсем ручными. Они плавали на спине в двух шагах от меня, самки – с детенышами на груди. Вдоль края рифов ходили, пересвистываясь, самые красивые обитатели моря – великолепные черно-белые косатки. Одна из них вдруг рванулась в сторону берега, нырнула, затем вновь появилась над водой, словно катер на подводных крыльях, уже с тюленем в зубах. Вот челюсти сжались, длинные струи крови ударили во все стороны – кадр из фильма ужасов – всплеск, хищник развернулся и исчез, как будто его и не было. Обсушившись у костра, я побрел вверх, чтобы перевалить обратно на восточный берег. За перевалом маленький ручей, весь в водопадах, спускался в глубокий овраг, постепенно превращаясь в небольшую речку. Пройти верхом мешали заросли стланика, и пришлось идти по склону оврага. Но овраг становился все глубже, а склон все круче. Тут из-под ног вылетела пара камней, я шлепнулся на осыпь и поехал вниз. В пяти метрах подо мной склоны почти сходились и ниже были уже вертикальными. Далеко внизу шумела река. Я прижался к склону и стал сползать медленнее, но совсем остановиться не удавалось. Четыре метра… три… Интересно, куда унесет мой труп река, прежде чем его найдут медведи? Один метр… На той стороне осыпь была песчаной и, видимо, более устойчивой. Оттолкнувшись, я перепрыгнул щель и «присосался» к противоположному борту каньона. К вечеру я добрался до города и, вернув Сане противогаз и обгоревший ватник, направился в гостиницу. Сосед по номеру оказался музыкантом – он поставил у окна электроорган и целыми днями играл на нем, используя радиоприемник вместо динамика. Из окна открывался вид на Северо-Курильск, ласково прозванный «город-смертник». Основанный японцами в 1935 году, он в 66-м был полностью смыт цунами. «Служба цунами» вовремя передала предупреждение, и все люди ушли на сопки. Когда море снесло дома, многие спустились обратно, и тут пришла вторая волна, еще выше первой. Было очень много жертв. Теперь город отстроен дальше от берега, но его злоключения не кончились. Вокруг расположены четыре очень активных вулкана, так что пепел с неба сыплется почти постоянно. Землетрясения случаются чуть ли не каждый день. Вдоль улиц натянуты веревки, чтобы никто не заблудился зимой, когда неделями пурга. Основной вид транспорта – вездеход. Как-то на окраине города я встретил свадебную процессию на трех гусеничных вездеходах, украшенных лентами и воздушными шариками. Молодые сидели на броне, сзади их покрывал толстый слой грязи, летевшей с гусениц. Более интересную свадьбу мне довелось видеть только один раз – в Южной Туркмении, в поселке Кушка. Представьте себе теплую южную ночь, огромный дастархан под звездами, многочисленную толпу гостей – дикого вида пастухов, жирных баев из райкома, бородатых контрабандистов-афганцев. Все тянут старые разбойничьи песни, сверкая глазами и притоптывая в такт. Вдруг раздается стук копыт, и на взмыленных конях из темноты вылетают два могучих туркмена с огромными мешками. Один из них, бритый наголо, весь в шрамах, лица другого не видно между бараньей шапкой и бородой. В красных отблесках костра они соскакивают с коней и после короткого диалога с хозяином вытаскивают из мешков… нет, не головы врагов, а синтезатор, электрогитару и пару колонок. Кто-то приносит удлинитель, врубает светомузыку, и басмаческого вида гости под радостные крики собравшихся исполняют по-туркменски песни ансамбля «Modern Talking»… В соседнем номере северокурильской гостиницы жил офицер, два месяца ждавший попутного транспорта к месту службы – погранзаставе, единственному населенному пункту на большом острове Оннекотан. Однажды утром он зашел к нам и радостно сообщил, что ожидается вертолетный рейс. Я сбегал в гастроном за валютой и довольно быстро договорился с пилотами. Вертолет пронесся над острыми пиками Чикурачки и Фусса, над снеговыми полями Южного Парамушира, и завис над Оннекотаном. Он состоит из двух слившихся вулканов, Немо и Креницына. У последнего огромный кратер, заполненный озером. В центре зеленого кольца воды поднимается внутренний конус, а в его кратере – маленькое ярко-синее внутреннее озерцо. К сожалению, пришлось тем же рейсом вернуться в Севкур – не оставаться же на два месяца. Но я утешал себя тем, что за годы советской власти на этом чудесном острове вообще довелось побывать очень немногим – за исключением пограничников, люди сюда попадают раз в несколько лет. Из-за погранзоны, отсутствия информации и транспорта даже на Южных Курилах почти не бывает туристов, а на Средних и Северных – не бывает никогда. А ведь столь красивых и интересных мест в мире не так уж много! Впрочем, даже те, кому удается сюда попасть, проводят дни на «отливке» (приливо-отливной полосе), собирая выброшенный морем японский мусор, а ночи – за телевизорами, которые здесь принимают японскую порнуху. Как-то раз мы шли втроем по берегу острова Шикотан, немного южнее знаменитого мыса Край Света. Со мной была очаровательная девушка Лайма, специалист по лишайникам из Риги, и егерь местного заказника Серега. Выйдя из густого пихтово-тисового леса, мы оказались на океаническом лугу, полого спускавшемся к береговому обрыву. Фиолетовые ирисы, желтые лилии, красные и золотистые рододендроны, белые орхидеи торопились отцвести за короткое лето. Мы подползли к краю обрыва и посмотрели вниз. В ста метрах под нами волны разбивались о черную скальную террасу, всю в пене и ярких пятнах водорослей. На краю террасы возвышалась серебристо-серая гранитная арка, а под ней лежало несколько десятков антуров, самых красивых в мире тюленей – черных в крупных белых кольцах. На юг уходила цепочка Малых Курил, а на востоке понемногу загорались вечерние огни Хоккайдо. Мы долго сидели на краюшке обрыва, а потом я спросил Серегу: