Текст книги "Хроноагент"

Волкову в прицел попадает еще одна пара. Он бьет ведущего, а ведомый шарахается в сторону и сталкивается с другим “мессером”. Еще три “мессера” в дыму и пламени пикируют до самой земли, остальные бросаются в разные стороны.

Повинуясь команде, они вновь пытаются сгруппироваться для атаки. Но мы наваливаемся на них уже всем полком. Еще пять “мессеров” выходят из боя, чертя по небу дымные линии. Похоже, одного сделал Сергей. Это – конец. Оставшиеся “мессеры”, хотя их по-прежнему вдвое больше, не выдерживают и выходят из боя со снижением.

“Колышки” тоже закончили свою работу. Они выстраиваются в походный порядок и берут курс на северо-восток. Разворачиваемся и занимаем место в боевом охранении. Мне трудно оценить, какие у них потери, но поработали они неплохо. Зенитки, конечно, все еще тявкают в нашу сторону, но этот огонь уже не идет ни в какое сравнение с тем, что был два дня назад.

На месте зенитных батарей – воронки, опрокинутые орудия, пожары. Уцелело, конечно, немало, больше половины, но такого большого урона они нам уже не нанесут. Не те возможности.

В наушниках слышу голос Волкова:

– Двадцать седьмой! Видишь, один из “колышков” отстает? Возьми его на себя.

– Понял.

Мы с Сергеем выходим из строя и приближаемся к отстающему штурмовику. Ему здорово досталось. Мотор тянет еле-еле. Но, пока тянет, бросать его нельзя. Я, вспоминая, какие Жучков называл нам частоты, когда говорил о связи с “колышками” в воздухе, подстраиваю рацию и выхожу на связь:

– Сто девятый! Я – “Сохатый-27”. Слышишь меня? Ответь.

– И слышу, и вижу, “Сохатый”.

– Тяни домой, мы тебя прикроем.

– Спасибо, браток.

– Как дела?

– Скверно. Мотор не тянет, стрелок ранен.

– Сам цел?

– Слава богу!

Когда мы переходим линию фронта и подходим к Днепру, мотор штурмовика начинает давать перебои. Заглохнет, “Ил” проваливается, мотор оживает и тянет дальше, но высоту набрать уже не может. Такие “клевки” становятся все чаще, а земля-то вот она, рядом.

– Сто девятый! Садись к нам, а то ты так скоро до земли доклюешься.

– Показывай дорогу.

Сергей выходит вперед и берет курс на наш аэродром. Раненый штурмовик, периодически поклевывая носом, тянется за ним. Только бы при посадке не клюнул!

Садимся благополучно, все трое. “Ил” укатывается метров на сто дальше нас.

Зарулив на стоянку, я иду к штурмовику. Летчик стоит на крыле и помогает выбраться из кабины раненому стрелку.

– Прими его, – говорит он мне и обращается к стрелку: – Все, Гриша, уже прилетели, потерпи еще немного.

Мы с ним укладываем стрелка на землю, я машу рукой санитарам, и те бегут к нам с носилками.

– Здорово вы поработали! – говорю я штурмовику.

Тот мрачен.

– Здорово-то здорово, только какой ценой!

– Война без потерь не бывает, браток. На то она и есть война, а не мать родна.

– Это смотря кого потерять. Командир у нас погиб.

– Какой командир?

– Какой, какой! Комдива сбили. Он первую тройку в атаку…

– Иван Тимофеевич!

– Знаешь его? Э! Да ты старый знакомый. Это ведь ты тогда к нам, в Гродзянку, прилетал.

Теперь и я узнаю того капитана, с которым мы разговаривали в Гродзянке об Ольге. Он еще предлагал мне выпить тогда.

– Вот так, братец. Осиротела твоя супруга.

Я молчу. Перед глазами стоит огненная вспышка на месте ведущего “Ила”. Какими словами передать все это Ольге?

Техники оттаскивают штурмовик на стоянку и начинают копаться в его моторе. А мы идем к штабу. Оба молчим, вспоминаем Ивана Тимофеевича – каждый по-своему.

Совсем мало знал я его. Всего две короткие встречи, но встречи эти оставили в моей памяти неизгладимый след. Не знаю, как он начинал свою авиационную биографию, где служил и как. Один раз только Ольга упомянула, что он был в Испании. Сам он об этом со мною не говорил. Мне он запомнился как умный, добрый и сердечный мужик, а отнюдь не как генерал, командир дивизии и герой Испании.

В одиннадцать мы снова поднимаемся в воздух. На этот раз мы сопровождаем два полка “Пе-2”. Издалека видим столбы дыма и высоко взлетающее пламя. Мы уже знаем, что сегодня, после налета штурмовиков, над Белыничами поработали легкие “Су-2” и тяжелые “Ил-4”. Да и “пешки” идут туда уже на второй заход.

Нас встречает разрозненный огонь зениток. “Мессеров” в воздухе не видно. Их аэродромы на этой базе разбиты, а с дальних они работать не успевают. “Пешки” начинают работать прицельно. Пикируют и сбрасывают бомбы точно на цели. Внизу рвутся склады боеприпасов, вспыхивают цистерны с бензином, горят на стоянках “Юнкерсы”. Наконец появляются и “Мессершмиты”, но, увидев, что им противостоит полк “молний”, уходят, не приняв боя и даже не сделав попытки атаковать “пешек”.

– Ну, как там? – спрашивает меня капитан Борисов, когда я, оставив “Як” на стоянке, иду к штабу.

– Нет больше базы в Белыничах, – отвечаю я.

– Значит, не зря наш генерал там голову сложил.

Над нами, тяжело гудя, проходит полк “Ил-4”, над ним проносятся эскадрильи “МиГов”. Они тоже идут на Белыничи.

После обеда мы делаем еще вылет, сопровождая “СБ”, которые продолжают крушить белыничский гадючник. В шестом часу вечера звучит команда: “Отбой!”

Сергей отправляется за водкой, а я с Борисовым и Волковым иду к нашей хате.

– Заночуешь у нас, – говорит ему Волков. – За ночь тебе двигун починят, и улетишь к своим.

– А пока помянем Ивана Тимофеевича, – предлагаю я.

Надо бы сходить к Ольге, но сегодня это выше моих сил. Я вспоминаю слова Колышкина, что сказал он мне, когда прощался на даче: “Чувствую, совсем мало осталось мне землю топтать и по небу летать”.

Когда мы выпили по первой, я, неожиданно для самого себя, процитировал Высоцкого:

– Мы летали под богом, возле самого рая. Он поднялся чуть выше и сел там, ну а я до земли дотянул.

– Откуда это? – интересуется Волков.

– Из новой песни.

– Спой, – предлагает он.

– Она еще не готова, – отговариваюсь я. Что-то не лежит у меня сегодня

душа к песням.

– Все равно ты так не отделаешься, – настаивает Волков. – Сергей, тащи гитару. Вон Анатолий еще не слышал наших песен.

Приходится скрепя сердце брать гитару в руки. Но, видимо, эмоции, вызванные гибелью Ивана Тимофеевича, рвутся наружу. Когда я начинаю петь, песни идут с таким накалом, что ему подивился бы и сам Владимир Семенович.

Пою “Их восемь, нас двое”, “Як-истребитель”, “Аисты”.

Борисов слушает песни, как откровение свыше. Под конец я решаюсь подарить ему новинку и запеваю:

– Мы взлетали, как утки, с раскисших полей…

Когда песня кончается, Анатолий просит:

– Еще разок!

Приходится повторить.

– Возвращались тайком, без приборов, впотьмах и с радистом-стрелком, что повис на ремнях, в фюзеляже пробоины, в плоскостях дырки…

Успокаиваемся мы уже довольно поздно.

А с рассветом начинается боевая работа. Утром мы вылетаем сопровождать штурмовики, после обеда “Су-2”.

Немцев в воздухе мало. Во всяком случае, большой активности их авиация не проявляет. Нас ни разу не поднимали на перехват их бомбардировщиков. Видимо, никак не могут оправиться после разгрома базы в Белыничах. Однако нам хорошо видно, как на земле их части сосредоточиваются для мощного удара. И также хорошо видно, что у нас сил в два-три раза меньше. Видно, как растянута наша оборона, как слаба она в глубину. Становится ясно: нового отступления не миновать. Скоро немцы подтянут авиацию, и все начнется снова. Где же мы остановимся? Неужели придется отступать до Москвы? К концу того же дня я получаю ответ на свой вопрос.

Нас с Сергеем выделяют сопровождать тройку “Ли-2”, эвакуирующую раненых в Смоленск. На обратном пути, когда внимание уже не так сосредоточено на наблюдении за воздухом, мы замечаем, что все пространство от Смоленска до Орши изрыто рвами, капонирами, окопами. Возводятся укрепления, прокладываются новые рокадные дороги. Всюду люди и техника, всюду кипит работа.

– Как думаешь, сумеют немцы такую оборону прорвать? – спрашивает меня на земле Сергей.

– Прорвать можно любую оборону, если создать хороший перевес в силах, плотный артогонь и иметь господство в воздухе. Если в эти укрепрайоны посадить те же войска, что сейчас Могилев и Оршу обороняют, долго они не продержатся.

– Мне кажется, эти укрепления сооружаются не для них, – поразмыслив, говорит Сергей. – Слишком уж большой масштаб. Видно, где-то сосредоточиваются силы. Сдайся мне, до Смоленска мы немцев не допустим.

– Дай-то бог, – соглашаюсь я, – только вот отступления нам в ближайшее время не миновать.

– Скорее всего так и будет.

Волков сообщает нам новость. Пока мы летали до Смоленска и обратно, к нам прилетел комдив с членом Военного совета. Они вручили полку Гвардейское знамя и зачитали приказ о присвоении очередных воинских званий.

– Поздравляю, Андрей! Снимай кубари, цепляй шпалу.

– А Сергей?

Волков отрицательно мотает головой. Что-то здесь не так. Я иду в штаб и задаю этот вопрос Жучкову, теперь уже подполковнику.

– Знаешь, я сам ничего не понимаю, – отвечает мне Жучков. – Вот черновик представления. Николаева я сам туда вписывал, Лосев подписал, никого не вычеркивая. Я разберусь с этим, непременно.

На другой день после разбора полетов Сергей зажимает меня в угол.

– Ты, мать твою, к Ольге собираешься сходить или нет?

– Да надо бы, – нехотя соглашаюсь я.

– Хочешь не хочешь, а идти надо. Я понимаю, тяжело идти с такой вестью, но кому это сделать, кроме тебя?

Сергей, что ни говори, прав: идти надо. Нельзя оттягивать это дело до бесконечности. Договариваюсь с Волковым и Жучковым и отправляюсь в госпиталь.

Оказывается, Ольга уже все знает. Начальник штаба дивизии звонил в госпиталь в тот же день и сообщил ей о гибели отца. К моему удивлению, она восприняла эту весть не то чтобы спокойно, но без того, чтобы она надолго выбила ее из колеи.

– А как иначе, Андрюша? Идет война, и мы – люди военные. Нам расслабляться нельзя.

Неожиданно она припадает к моему плечу и дает волю слезам. Я молчу, не утешаю – это не нужно, только поглаживаю ее волосы и плечи. Через несколько минут Ольга успокаивается так же неожиданно, как и расплакалась.

– Что там у вас рассказывают, как он погиб?

– Зачем слушать, как рассказывают? Я сам все видел.

– Расскажи, – просит Ольга.

Приходится мне вновь восстанавливать все детали этого боя, этой страшной первой атаки штурмовиков.

Ольга вздыхает.

– Я маме письмо пишу, – показывает она на листок, что лежит на столе, – начала еще вчера, но не хотела заканчивать и отправлять, пока с тобой не встречусь. Хорошо, что ты все это видел. Сейчас допишу, и надо бы еще что-нибудь добавить.

Ольга задумывается в нерешительности, и я предлагаю:

– Добавь, что долг свой солдатский он выполнил до конца и смертью своей сохранил десятки, да что там десятки, если по большому счету, тысячи жизней. И добавь, – это хоть какое-то утешение, хотя и слабое, конечно, – что смерть его была легкой, мгновенной. Многие из нас позавидуют такой смерти. Гораздо тяжелее падать последние несколько минут своей жизни в горящей неуправляемой машине. А тут мгновенный взрыв, и все.

Ольга смотрит на меня, потом протягивает листок.

– Напиши все сам: и как он погиб, и то, что ты сейчас сказал, у меня так не получится, – просит она.

Ее глаза просят меня: “Помоги мне, я не в состоянии описать его смерть”.

Делать нечего, беру листок и присаживаюсь к столу.

Ольга вздыхает.

– Больше всего мама будет переживать, что даже могилы , у него нет.

Я отрываюсь от письма.

– Что ж, это удел многих летчиков. Когда Белыничи освободят, там поставят памятник летчикам, погибшим при штурме этой базы. Их там много осталось, и ни у кого из них нет могил. Фамилия Ивана Тимофеевича будет там первой.

– Почему первой?

– По традиции. На братских могилах списки пишут в порядке воинских званий. А генерал погиб там только один – он.

– И это напиши, – просит Ольга, – мама сюда обязательно приедет, когда будет можно.

В дверь кто-то деликатно стучит.

– Войдите! – отзывается Ольга.

В комнату входит Гучкин, сразу заполняя собой все свободное пространство.

– Не помешал?

– Отнюдь, – отвечаю я, заканчивая письмо словами: “С искренним уважением и соболезнованиями, Андрей Злобин”.

– Прочитай, – говорю я Ольге.

– Не буду, – качает она головой и сворачивает треугольник.

– Я смотрю, вас можно поздравить, Андрей Алексеевич. Вы теперь – капитан!

– Бери выше, уважаемый. Гвардии капитан.

Гучкин щелкает каблуками и вытягивается во фрунт.

– Извиняйте-с, гвардии капитан, больше не ошибемся-с! Это дело надо-с отметить. – Он щелкает себя пальцем по горлу и резко бросает легкий тон. – Заодно Ивана Тимофеевича помянем. Один момент!

Ольга поворачивается ко мне и смотрит на мои петлицы.

– А я и не заметила. Поздравляю! К тому же вы теперь – гвардейцы.

– Дивизия твоего отца тоже гвардейская.

– Да, – вздыхает Ольга, – но уже без него.

Я еще раз внимательно смотрю на нее и принимаю решение.

– Знаешь, я не буду сегодня у тебя оставаться.

Ольга согласно кивает.

– Правильно.

В этот момент появляется Гучкин с фляжкой, половинкой хлеба, шматом сала и миской с яблоками и солеными огурцами.

– Ольга Ивановна, доставай кружки.

– У нас здесь стаканы.

– Я и забыл, что мы с вами – на женской половине. У нас им – все лучшее, – поясняет он мне.

Мы поминаем Ивана Тимофеевича, обмываем мою шпалу, Гвардию. После третьей Гучкин таинственно поднимает палец.

– А у меня еще одна новость.

– Что такое?

– Наш госпиталь включили в состав вашего корпуса.

– Ого! – Я смотрю на Ольгу и поясняю: – Теперь будем все время рядом.

– Здорово! – радуется она. – Вот за это надо непременно выпить.

Мы допиваем водку, сидим еще полчаса, и Гучкин с Ольгой провожают меня до околицы.

– Андрей, – говорит Ольга, прощаясь, – не забывай, пожалуйста, что теперь ты у меня один остался.

–А мама?

– Мама это мама. Но ты же знаешь, что женщине всегда нужно мужское плечо. Одно плечо я уже потеряла. Не оставляй меня совсем без опоры. Хорошо?

– Постараюсь, – говорю я и целую большие карие глаза.

Глава 15

Мне теперь не понять, кто же прав был из нас

В наших спорах без сна и покоя.

Мне не стало хватать его только сейчас,

Когда он не вернулся из боя.

В.Высоцкий

Еще один день проходит в ожидании. В девять утра вылетаем в патрульный полет. Находимся над своим участком больше часа, но в небе чисто.

С рассветом следующего дня немцы начинают наступление. За день нас поднимают четыре раза. Отражаем налеты на Оршу. На следующий день немцы оставляют город в покое, но мы без дела не сидим. Нас перенацеливают на прикрытие наземных войск и сопровождение штурмовиков.

Три дня подряд делаем по пять вылетов. Я сбиваю два “Ю-87” и одного “мессер”-“Нибелунга”. Этот нахал после того, как Волков сбил ведущего группы, никак не желал отставать от нас и все время лез в драку. Пришлось его успокоить. Правда, мы с Сергеем вынуждены были изрядно потрудиться, прежде чем мне удалось прочно сесть этому “Нибелунгу” на хвост. Что ни говори, а “Нибелунги” – не слабые вояки.

Утром четвертого дня я с Сергеем вылетаю на разведку. То, что мы видим, производит удручающее впечатление. Оборона наша трещит, хотя и держится пока. Ясно, что долго она не выдержит, даже невзирая на хорошую поддержку с воздуха. В ближайшем тылу у немцев готовятся вступить в бой свежие пехотные и танковые соединения.

– Похоже, что скоро опять перелетать, – высказывает Сергей предположение.

К концу дня Жучков выдает нам новые карты.

– Утром поэскадрильно, с интервалом сорок минут, вылетаем на прикрытие переднего края вот на этом участке: узел дорог – переправа. Возвращаться уже предстоит на новую базу.

“Село Васняково” – читаю я на карте. Ясно. Интересно только, куда переводят госпиталь? Жучков словно читает мои мысли.

– А госпиталь эвакуируется вот сюда: село Краснове, три с половиной километра. Кстати, Николаев, выяснил я, почему задержали тебе капитана. В штабе корпуса засомневались, соответствует ли это воинское звание должности ведомого. Предлагал тебе Злобин стать ведущим, ты отказался. Так что теперь не спорь и готовься принимать звено. Вон молодых сколько, не их же командирами назначать.

Вечером мы собираем свои нехитрые фронтовые пожитки и прощаемся с хозяйкой. Комэск стоит в сенях и задумчиво смотрит на трех осиротевших на днях котят, которые, попискивая, трутся о его сапоги. Вдруг он решительно сгребает их и рассовывает по карманам.

– Куда ты их? – спрашиваю я.

– Знаешь, не могу их немцам оставить. Пропадут. Все-таки они – братья наши меньшие. А кошки – народец особый. Собаку, лошадь, корову человек домашними сделал, а кошка сама к нему пришла, сама его выбрала. И ведь они нас любят, надеются на нас. Замечал, как кошка, если приболеет, вокруг хозяина трется – плачет, жалуется, просит: “Помоги! Плохо мне!” Самые несчастные существа – брошеные кошки. Они – воплощение уюта и домашнего очага. И вне этого они быстро гибнут. Бродячие кошки долго не живут.

Вникая в эту “кошачью” философию, мы быстро идем к аэродрому. Там уже готова к вылету первая эскадрилья.

Вернувшись из штаба, Волков дает нам карту, где обозначен участок прикрытия, а сам присаживается под крылом “Яка” и выпускает на волю своих приемышей. Котята весело играют с ремешком планшета. Взлетает зеленая ракета.

– По машинам! – командует комэск и сгребает своих домочадцев к себе за пазуху комбинезона.

На рулежке я не перестаю дивиться вновь открывшейся грани характера нашего сурового, но такого доброго комэска.

Над линией фронта мы встречаем три девятки “лаптежников”, которых прикрывает десяток “мессеров”. Быстро оттесняем прикрытие и атакуем бомбардировщиков. Одного с ходу сбивает Волков. Я прикидываю: уже тридцатый! Еще одного зажигает Саша Комов. Это его первая победа. Молодец парень, становится настоящим истребителем. Больше нам “свирепствовать” не над кем. Потеряв две машины, фашистские летчики ретируются. Остальное время патрулируем свой участок без помех.

Домой идем уже по новому маршруту, на Васняково. Село это, к сожалению, существует только на карте. Вместо него – закопченные остовы печей да груды угольев. Видимо, здесь отбомбились немцы, освобождаясь от груза, когда не смогли прорваться на Смоленск.

Первая эскадрилья энергично роет землянки. По ночам уже холодно, в палатках не выспишься, да и дожди начинаются. Откуда-то появляется инструмент, и мы строим землянки себе и тем, кто еще не прилетел.

Когда землянка готова, Волков сгребает своих котят и пускает их первыми. Сам он стоит на пороге и наблюдает, какой угол они облюбуют.

– Где они успокоятся, там я и устроюсь, – объясняет он нам. – Кошки замечательно умеют выбирать лучшее место.

Утро “радует” нас обложным дождем, низкой плотной облачностью. Погода – абсолютно нелетная. Чуть ли не впервые с самого начала войны. Хорошо, что успели отрыть землянки. Весь день благоустраиваемся.

На другое утро Волков с ведомым вылетают на разведку. Едва они оторвались от земли, как тут же исчезли из виду. Интересно, как они будут возвращаться и что они смогут увидеть?

Возвращаются они часа через два.

– Ничего не видно. Везде сплошная облачность, до самой земли.

Настроение у всех – ниже нуля. Оно усугубляется вестью: немцы взяли Оршу, Могилев и Витебск. Утешает одно: их остановили на первой же линии смоленского рубежа. Дальше им придется тяжко. И тут же еще одна новость: такая погода продержится не менее недели. Грех не воспользоваться вынужденным перерывом, да и Волков говорит мне:

– Ну что ты томишься? Иди к командиру, отпросись на денек в Краснове.

Лосев отпускает меня до утра, и через час я уже подхожу к селу. Ольгу нахожу быстро. Они уже закончили работу и наводят порядок в операционной. Примерно через час мы уже сидим у Ольги, в учительской школы, где она живет вместе с пятью медсестрами. Гучкин “дает ужин” в честь гостя, то есть меня.

Застолье кипит, девушки вспоминают мирную жизнь, расспрашивают меня о полетах, о летчиках, особенно о молодых. Время катится к ночи, и я начинаю сожалеть, что кончилось лето и мы с Ольгой не можем сейчас уйти в копну сена или на берег реки. В этот момент Гучкин встает из-за стола.

– Андрей, выйдем, поговорить надо.

Он ведет меня в другое крыло школы и отпирает дверь в небольшую комнатку. Заправленная койка, столик, две табуретки и даже занавески на окнах. Гучкин отдает мне ключ.

– Сиди здесь и жди. Ольгу я сейчас пришлю.

– А чья это комната?

– Моя. Есть еще вопросы?

– Есть. А ты где ночевать будешь?

– А вот это тебя пусть не тревожит. И еще. Пока мы здесь стоим, эта комната – в вашем распоряжении. Понял?

– Понять-то понял, только…

– Все, я сказал. – Гучкин резко поворачивается и уходит.

Минут через двадцать приходит Ольга с горячим чайником и пачкой печенья. Увидев меня, она чуть не роняет чай ник.

– Так это тебя надо чаем напоить? Ну, Константин!

Оказывается, Гучкин, вернувшись к столу, сказал ей:

– Оля, не в службу, а в дружбу. Вскипяти чайник и отнеси его с этой пачкой печенья в мою комнату. Я там одного товарища на ночлег устроил. Промок он, бедняга, пусть согреется.

Я многозначительно достаю ключ и запираю дверь. Ольга качает головой: “Ну, Костя!”, потом достает с подвесной полки заварку, кружки, и мы начинаем пить чай. Оглядевшись еще раз, она вздыхает:

– Почти как дома. Помнишь, как было у нас на даче? Давай сделаем все, как там было.

Оля достает с полки свечки, зажигает их, усаживается на постель и приглашающе манит меня рукой.

Пока стоит нелетная погода, мы с Ольгой еще два раза пользуемся гостеприимством Гучкина.

Днями в землянке, при свете коптилки, Волков занимается тем, что пытается обобщить опыт первых месяцев войны. Он рисует схемы боевых порядков при патрулировании и при сопровождении. Рассматривает различные варианты. Он постоянно советуется со мной, делится мыслями. Мы с ним часами спорим. Когда исчерпываем доводы, идем в другие эскадрильи.

Две общие тетради изрисовали мы с ним схемами и покрыли записями. Когда Волков достает свои тетради, через полчаса в землянке уже яблоку негде упасть, а от табачного дыма начинает есть глаза. Скоро за нашей землянкой закрепилось название “Академия воздушного боя имени гвардии майора Волкова”. Частым гостем на таких “конференциях” бывает полковник Лосев. Он с интересом слушает наши споры, просматривает схемы и записи. В конце концов он предлагает:

– Когда закончишь свой труд, дашь мне эти тетради. Покажу их в штабе корпуса. Надо это дело размножить. Пусть и другие истребители учатся бить немцев “по-сохатовски”.

– Да это никогда не закончится! Сколько войне длиться, столько и боевому искусству точиться.

– Пусть это будет первая часть. А продолжение писать будем все вместе.

На другой день к нам приезжают “тигры” и “медведи”. У них тоже есть свои теоретики воздушного боя. Землянка всех вместить не может, и Лосев созванивается с Гучкиным. Тот охотно соглашается, чтобы мы воспользовались одним из пустующих классов в школе-операционной. Но и этот просторный класс с трудом вмещает всех желающих. “Конференция” длится до полуночи. Отдавая мне ключ, Гучкин шутливо ворчит:

– Летной погоды на вас нет! Мало того, что такое помещение на весь день заняли, так и на ночь из своей же комнаты выгоняют.

Утром, когда я возвращаюсь в полк, Волков уже сидит над тетрадями. Увидев меня, он оживляется:

– Пришел! Ну-ка, помоги мне вчерашние записи в порядок привести.

Часа через четыре у входа в землянку слышится оживленное движение.

– Встать! Смирно! – звучит команда.

Мы вскакиваем. Волков быстро ориентируется и делает шаг вперед.

– Товарищ генерал…

– Отставить! – командует комдив. – Ты бы еще строевым и за пять шагов. Смотри, люди от твоего рывка на нары попадали. Садись, садись. Показывай свои придумки-невыдумки.

Строев быстро просматривает записи, схемы, разрисованные карты, оценивающе смотрит на Волкова, потом неожиданно все сгребает.

– Конфискую!

– Как так, товарищ генерал?

– Конфискую по приказу Главкома ВВС. Это будет издано в Москве и разослано во все истребительные части и в училища в кратчайший срок. Не будешь возражать против названия “Наука Побеждать в воздухе”? И автор: гвардии майор Волков.

– Товарищ генерал, да разве я один над этим думал! Все мы: и Андрей Злобин, и Сергей Николаев, и…

– А основа-то все равно твоя. Не скромничай, не надо, – отрезает комдив.

Взгляд его падает на меня.

– Постой, постой! Это откуда у тебя шпала появилась? Кто посмел тебе капитана присвоить?

– По вашему представлению, товарищ генерал.

– Ну, Лосев, погоди! Подсунул-таки в общем списке. Ладно, бог с тобой, снимать не буду, но на вторую не рассчитывай. Вот она, видишь? – Строев достает из нагрудного кармана пару новеньких шпал и вертит их у меня перед носом.

– Видишь? Больше не увидишь! Я их другому отдам, чтобы тебе не достались. Где Николаев?

Сергей пытается вскочить, но генерал останавливает его, положив руку на плечо.

– Сиди, сиди! Нары еще головой снесешь, чинить придется. Держи, гвардии капитан, и принимай звено. У тебя, Волков, в третьем звене – сплошной молодняк, вот пусть он их и учит.

– А Злобин с кем летать будет, товарищ генерал? – встревоженно спрашивает Сергей.

– Ишь, как за друга переживает, – смеется комдив. – Волков, это уже твоя забота.

– Из третьего звена переведем младшего лейтенанта Шорохова. Слышишь, Геннадий, с сегодняшнего дня ты – ведомый Злобина.

– Понял, командир, – отзывается молоденький парнишка, прибывший в полк десять дней назад.

– Вот и решился вопрос. Давай, комэск, пакуй свое хозяйство, и пойду я.

Мы сворачиваем карты и схемы, генерал забирает их, встает и вдруг, словно внезапно вспомнив, говорит:

– Вот дьявол! Чуть не забыл.

Он достает из кармана какую-то бумагу, разворачивает ее и читает:

– Указ Президиума Верховного Совета СССР и Ставки Верховного Главнокомандования от 12 сентября 1941 года. За выдающиеся заслуги в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и самоотверженный ратный труд присвоить звание Героя Советского Союза… – генерал пропускает несколько строк, – гвардии майору Волкову Владимиру Геннадьевичу – командиру эскадрильи 2-го гвардейского истребительного полка. Подписано: Калинин, Сталин.

Мы ошеломленно молчим. Конечно, мы знали, что Волкова представили к званию Героя, но никто не ожидал, что это будет так скоро. А генерал складывает листок, прячет его в карман, затем не спеша достает из того же кармана две коробочки и прикрепляет к гимнастерке Волкова Золотую Звезду и орден Ленина.

– Поздравляю, комэск! Носи с честью!

– Служу Советскому Союзу! – отвечает Волков.

– Раньше таких, как ты, в Кремль за наградами вызывали, а теперь – война. По-полевому приходится. Ты теперь в полку – второй Герой и, уверен, не последний. Злобин, ты что там скромно стоишь? Вторую шпалу я тебе не дам, а представление на Героя в штаб фронта уже отправил. Сейчас оно у самого Жукова.

– А меня-то за что, товарищ генерал? – удивляюсь я.

– Видали скромника! Третий десяток распечатал, а все кокетничает: недостоин, мол. Ну, гвардейцы, до свидания. Будете сегодня обмывать – не перестарайтесь. Завтра погоду обещают.

– Товарищ генерал! Разрешите вопрос? – спрашиваю я. – Вы сказали: у Жукова? Разве он теперь нашим фронтом командует?

– Уже третий день. Павлов переведен в Генштаб, на должность заместителя, а фронтом нашим командует генерал армии Жуков Георгий Константинович.

Так. Павлов не расстрелян, Смушкевич жив. Жуков назначен командовать самым ответственным фронтом. То ли еще будет! Теперь мне уже ясно, что война идет совсем не так, как она шла в том 41-м. Каковы же все-таки будут последствия?

С утра начинается боевая работа. Впервые лечу с новым ведомым, Геной Шороховым. С Сергеем оно, конечно, спокойнее. Несколько раз оглядываюсь на новичка. Сегодня он вообще первый раз в боевом вылете. Вроде держится нормально. Я с ним много говорил на земле. “Главное, не оторвись на вертикальном маневре. Не бойся идти в крутой набор высоты. Если обороты не потеряешь, то в штопор не сорвешься, проверено. А если пойдешь плавненько, оторвешься. И сам один останешься, и меня сзади откроешь. Тут нас с тобой немцы и порешат. И осматривайся чаще. Твой сектор – сзади и справа. Остальному научишься в процессе”.

Волков применяет наши разработки. Мы разворачиваемся пеленгом, с превышением задней пары над передней до полутора тысяч метров, и барражируем с юго-востока от участка патрулирования. Минут через десять появляется два десятка “Мессершмитов”. Поворачиваем “все вдруг”, широким фронтом атакуем их и вновь стремительно уходим на высоту. Немцы не успевают ничего понять, а три машины у них дымящими кострами уже падают вниз.

А вот и “Юнкерсы”. Как на гигантских качелях, эскадрилья обрушивается на них сверху, бьет и снова уходит вверх. Два “Юнкерса” разделили судьбу трех “Мессершмитов”. Истребители прикрытия разбираются, что к чему, и пытаются перехватить нас на втором заходе. Но им не хватает скорости. Мы проносимся мимо, клюем короткими очередями, в упор, и снова уходим вверх. “Мессеры” тянутся за нами, но скорости у них явно не хватает. Поняв, что сейчас мы начнем бить их, они поспешно отваливают в сторону и снова набирают высоту. Правильно мыслят: у кого запас высоты, тот и выиграл.

Но их маневр запоздал. После нашего третьего захода “Юнкерсы” оставляют поле боя, потеряв пять экипажей. Мы разворачиваемся в сторону “мессеров”, но те тоже охладели и в бой уже не рвутся.

Вся дивизия действует теперь по-новому. И без того громкая слава “молний” растет как на дрожжах. Наше появление наводит на немцев ужас. Бомбардировщики, завидев характерный строй наших эскадрилий, панически сбрасывают бомбовый груз куда попало и улетают в обратном направлении.

“Мессершмиты”, правда, не хотят сдаваться так легко.

Раскусив нашу тактику, они при появлении “молний” стараются уйти наверх, выиграть высоту, а вместе с ней и скорость. Но там они попадают под удар “тигров”. Мы не отказались от хорошо зарекомендовавшего себя “бутерброда”. Строев старается постоянно держать на большой высоте по меньшей мере одну эскадрилью “МиГов” над тем районом, где мы работаем.

Волков, словно Золотая Звезда придала ему второе дыхание, творит в небе чудеса. Его атаки стремительны, точны и страшны по своей результативности. Редкий случай, когда он с первого же захода не сбивает немецкий самолет. Второй заход делать, как правило, уже не надо. Если противник не имеет тройного превосходства, то второй атаки он не дожидается.

Счет комэска растет. К концу сентября на его счету уже тридцать семь сбитых немцев. Добавляю к своему счету и я пару.

28 сентября Сергей, вернувшись из разведки, приносит тревожную весть: на нашем аэродроме, под Копысью, обосновались “Нибелунги”.

Волков приказывает:

– С завтрашнего дня возобновляем попарное дежурство при посадке. Тактику этих хулиганов вы знаете.