Текст книги "Мои звери (сборник)"

Мимус и карлик

В большом зале у меня устроена горка. Наверху – тележка.

– Мимус, – говорю я, – хочешь покататься?

Я сажаю его в тележку, но он упирается и лезет ко мне на грудь.

– Ну, тогда посмотри, как я буду… Поучись.

Я поставил тележку на горку и толкнул её. Тележка с шумом покатилась и ударилась о стенку. Мимус внимательно посмотрел на тележку, потом подошёл к ней. Он толкнул её кулаком, а сам на всякий случай отскочил. Тележка покатилась.

Через минуту Мимус смело играл с тележкой. Он катал её с горки, хватал её на лету, возил её по полу. Мы все следили за этой милой игрой. Потом я сказал:

– Давай, Мимус, вместе играть! Я раз семь катал тележку вверх и вниз по горке, потом показал Мимусу на дно тележки:

– Садись, прокачу! Мимус уже освоился с тележкой и спокойно влез в неё. Но только я к нему подошёл, он как прыгнет!

Я взял обезьянку за цепь и снова посадил в тележку. Мимус покорно сидел, держась одной рукой за борт своего экипажа, а другой – за цепь. Так он и съехал.

После этого он скоро сам научился кататься с горы. Он втаскивал тележку наверх, усаживался и ловко съезжал вниз.

Но больше всего он любил кувыркаться на диване. Сначала Мимус долго, с сосредоточенным видом подпрыгивал на пружинах. Гоп! Гоп! Гоп! Всё выше и выше. Гоп! Гоп! Гоп! Потом начиналось кувырканье через голову. Мимус кувыркался, как «рыжий» на арене. Потом он прыгал через меня.

Возиться с ним было нелегко – в нём было около двенадцати килограммов. Когда он слишком разыгрывался, я говорил:

– Сссс! – и успокаивал его.

Но часто я уставал возиться с обезьяной и звал:

– Ванька-Встанька! Прибегал карлик. Я говорил:

– Ванька-Встанька, поиграй с Мимусом. Только не обижай обезьянку.

– Что вы, Владимир Леонидович! Разве я кого обижаю?

Мимус и карлик уходят в столовую. Я отдыхаю. И вдруг слышу неистовый крик. Бегу в столовую. Карлик держит одной рукой цепь, а другую прижимает к носу.

– Что с тобой, Ванька-Встанька?

– Меня… Мимус… бьёт! – хнычет Ванька-Встанька. – Смотрите, что он сделал!

Он отнимает руку: весь нос у Ваньки в крови!

Только он отнял руку – Мимус протянул свою чёрную мохнатую лапу и как царапнет снова карлика по носу! Карлик заревел.

– Нельзя, Мимус! – крикнул я.

Мимус разозлился и бросился на карлика. Видно, обезьяна не очень боялась его.

Карлик часто прибегал ко мне жаловаться на обезьяну, но Мимус не унывал. У него появился новый друг – Марс. Марс – это большая немецкая овчарка. Вот она входит в зал, приветливо виляя хвостом. Мимус бросается к собаке, и борьба начинается.

Марс очень терпелив. Мимус кидается на спину Марса и старается его повалить. Марс шаловливо, слегка покусывает шимпанзе и кладёт его на «обе лопатки». Но Мимус хитёр. Ему не хочется быть побеждённым. Он начинает лукавить: он ловит передние лапы Марса и с силой дёргает их. Марс падает, визжит от боли, но не кусает.

Иногда в борьбе принимает участие барсук Борька. Завидев собаку и обезьяну, Борька превращается в шар. Шерсть его поднимается дыбом. Марс начинает катать этот шар по залу. Мимус ласкает Борьку, заигрывает с ним.

А вот крыс моих Мимус невзлюбил. Они почему-то вызывали в нём злобу.

Вот я выпускаю учёных крыс на стол. Представление начинается. Я подношу семечко подсолнуха к крысиной мордочке:

– Финька, перевернись!

«Артистка», махнув длинным хвостом, перевёртывается. Мимус не сводит с неё глаз.

Следующий номер. Семечко-приманка ведёт учёную крысу к мачте с флажком. Затем крыса берёт в лапки верёвочку и начинает её перебирать, как человек. Вдруг мелькает тёмная рука. Это Мимус! Он схватывает «великую артистку» и тащит её в угол.

– Мимус, нельзя!

Шимпанзе неохотно оставляет крысу.

Не стало Мимуса

Мимус заболел. Он больше не бегает по комнате, не резвится, не шалит. В шерстяной курточке и чулках, жалкий и грустный, часами он лежит без движения на диване.

Лечить Мимуса трудно. Лекарство принимать он не хочет, выслушать его почти невозможно из-за длинной, густой и жесткой шерсти, а язык показывать он не умеет.

Как его научить показывать язык?

Я сел на диван около Мимуса и показал ему кончик языка. Обезьянка удивлена: это ещё что такое? Я прячу язык. Мимус не сводит глаз с моего рта.

Я встаю, надвигаюсь на Мимуса: делаю вид, будто хочу напугать его своим языком. Мимус отскакивает.

Так я несколько раз, высовывая язык, пугаю его. Потом я мгновенно застываю, как каменный. Мимус удивлённо смотрит, потом трогает меня, но я не шевелюсь.

Тогда он пробует пугнуть меня и в свою очередь высовывает язык. А мне это и надо.

Я вскакиваю, будто страшно боюсь языка Мимуса. Я бегу и приговариваю:

– Покажи язык… покажи язык…

Мимус очень доволен, что я боюсь его языка. Он всё время высовывает его, а я в ужасе удираю.

Так я постепенно приучил его показывать язык. Теперь приходи, доктор!

Доктор пришёл. Он осмотрел обезьянку и сказал:

– Шимпанзе в нашем климате долго жить не могут. Вы не можете им создать тот жаркий климат, в котором они родились… Впрочем, дайте ему касторки.

Мы поили его касторкой, мы кутали его в одеяло, его смотрели разные врачи, но, к сожалению, ничего не помогло.

Через две недели Мимуса не стало.

Вороны-артистки

В конце апреля я заметил в нашем саду на верхушках деревьев вороньи гнёзда. Вороны с громким карканьем носились по саду. Я целыми часами наблюдал за ними в бинокль. Мне удалось заметить, как ворона кормит своих птенцов. Мать ещё только подлетает к гнезду, а воронёнок уже широко разевает клюв и кричит во всё горло: «Ка!» Он получает пищу из клюва прямо в горло. Мать клювом пропихивает туда пищу.

Я выпустил в сад обезьянку Гашку. Гашка забралась на дерево, уселась на самой верхушке и стала лакомиться пауками. Она снимала их с листьев.

Тут её заметила ворона: она пролетала мимо Гашки. Через две-три минуты она вернулась с подругами. Вороны покружились вокруг обезьяны, разлетелись в стороны, но скоро вернулись в ещё большем количестве. Они расселись на соседних деревьях, пошумели, покричали, а потом стали подступать к Гашке.

Обезьянка не обращала внимания на наступающих врагов. Она беззаботно прыгала с ветки на ветку, продолжая лакомиться пауками.

Вороны, каркая, то отлетали, то вновь налетали на Гашку. Их стая всё увеличивалась, и чем больше слеталось ворон, тем они становились смелее. Мне кажется, Гашка просто притворялась, что не видит птиц. Вдруг одна из ворон подлетела к обезьянке – и как клюнет её в хвост! За ней – другая. Гашка сообразила, что её положение не из приятных. Я позвал Гашку, и она быстренько спустилась на землю.

На следующий день я вышел в сад с запасом хлеба и мяса. Я стал бросать хлеб и мясо воронам.

«Может быть, они привыкнут ко мне», – думал я.

Ничего не получилось! Стая воробьев налетела на разбросанный корм и моментально всё уничтожила. Как будто я для них накидал!

А через несколько дней я встретил на улице мальчика, который прятал в шапке какую-то птицу.

– Что это у тебя?

– Воронёнок.

– Где ты взял?

– Там, в саду!

– Слушай, – сказал я, – отдай мне птицу, ты её только замучаешь. Ведь не сумеешь вырастить!

Мальчик крепко прижал к груди шапку:

– Не отдам!

– Послушай, – продолжал я, – ты не умеешь кормить птенца, и он у тебя умрёт. А я его выкормлю.

Ты будешь ко мне ходить и сам научишься ухаживать за птицами. Он молчал.

– У меня много птиц, – уговаривал я, – и животных. Есть и медведь. И лисы. И волки. Хочешь, я покажу тебе? Только отдай мне птицу. А я тебе за неё дам вот что. – И я показал ему деньги.

Мальчуган взял монету и отдал мне воронёнка. Я повёл мальчика в свой «уголок».

У мальчугана разгорелись глаза. Он долго смотрел на зверей.

Утром, едва только я проснулся, мне говорят:

– Там вас мальчишки дожидаются.

– Какие мальчишки?

– С птицами.

Я вышел в коридор. В прихожей стояли мальчики с воронятами в кулаках и шапках.

– Владимир Леонидович, вы воронят покупаете, вот мы вам принесли!

Я понял: это вчерашний мальчик разнёс обо мне такой слух.

Пришлось купить бедных птенцов.

С тех пор ребята с воронятами стали ко мне ходить каждый день. Я теперь покупал просто из жалости. Я знал: не купишь – мальчишки замучают птенцов. Покупая, я всегда говорил:

– Мне больше не надо, ребята! Не вздумайте разорять гнёзда. Ворона – птица полезная: она истребляет вредных насекомых.

Я старался заинтересовать ребят жизнью животных. Скоро я увидел, что беседы не пропадают даром.

Один раз гурьба мальчиков и девочек притащила ко мне подростка, который разорил гнездо.

– Накажите его, пожалуйста! – кричали ребята. – Скажите ему, чтобы он никогда больше не трогал гнёзда.

Но дома на меня сердились:

– Опять воронёнок! Что ты будешь делать с этими крикунами? Ещё один мучитель не будет давать спать по утрам!

Действительно, мои крикуны мало считались с покоем и сном людей.

Куда девать птенцов? Я устроил их на чердаке. Там я поставил восемнадцать гнёзд.

Рано утром я уже на ногах и лезу на чердак с корзиной корма. Тут у меня и муравьиные яйца, и белый хлеб в миске с водой, и мелко нарубленное сырое мясо.

Самым маленьким – муравьиные яйца и мочёный хлеб; тем, что постарше, – мясо, пропущенное с хлебом через мясорубку.

Воронята широко раскрывают клюв и машут полуголыми крылышками. Они кричат и тянутся ко мне. Я обхожу ряды крикунов и кидаю им в рот корм. У некоторых воронят пища выскакивает изо рта, и мне приходится пропихивать им мясо пальцем глубоко в горло.

Кормить воронят надо было каждый час. Я привык к ним и даже знал каждого в отдельности.

Много у меня было хлопот с этим кормлением. Мой служащий не мог заменить меня: у него были очень толстые пальцы, и воронятам было очень больно, когда он их кормил.

Недели через две моим воспитанникам уже не надо было пропихивать пищу в горло: они сами хватали мясо из рук и живо проглатывали.

Через несколько дней птенцы покрылись перьями в «колодочках» (перьями, свёрнутыми в трубочки) и стали ещё более жадными.

Потом мне пришлось на время уехать из Москвы. Перед отъездом я сказал своему помощнику:

– Не забывайте воронят на чердаке. Теперь они подросли и сами берут пищу.

Всё же, видно, служитель плохо заботился о птенцах.

Когда я вернулся в «уголок», я застал в живых только семь воронят. Зато это были самые сильные, самые весёлые воронята. Они перелетали с балки на балку, бегали, смешно переваливаясь то направо, то налево.

Воронята уже многое умели: разрывали землю, глотали мелкие камешки, чистили клювом перышки и даже сами ловили мух.

Меня они не боялись. Они смело подлетали ко мне, садились на плечи, на голову и вырывали пищу из моих рук.

– Ну, ребята-воронята, – сказал я, – пора приниматься за учёбу.

Я заказал плотнику широкую доску с воротцами. Когда доска была готова, я положил её на две тумбы, а на одной из тумб рассыпал корм. Сначала вороны издали недоверчиво посматривали на эту штуку с воротами. Они забавно наклоняли голову набок и смотрели то одним, то другим глазом. Но мало-помалу они становились смелее. Как бы хвастаясь своей смелостью друг перед дружкой, они подлетали к мясу, хватали его и отлетали.

В два дня мои ученики вполне освоились с новым аппаратом. Они уже бегали по доске – кто в ворота, кто мимо ворот – и быстро поедали разбросанный на доске корм.

Пришло время посадить ворон в «тюрьму». Я поставил для каждой вороны две клетки. Одну клетку (с вороной) я поместил на одну тумбу, а вторую клетку – на вторую. Между тумбами – доска с воротцами. На перекладину каждых ворот (их было на доске несколько) я клал по кусочку мяса.

Затем открывал дверцу клетки. Ворона выбегала из клетки, вскакивала на перекладину, жадно хватала мясо, проглатывала, прыгала на другие воротца, снова хватала мясо и так добиралась до другой клетки. Там её ждали вода, хлеб, мясо.

На следующий день я стал класть корм не на каждые ворота, а через одни или двое, но моя «артистка» всё равно прыгала, как вчера, и добиралась до конца.

Первый номер с вороной готов.

Вторую ворону я приучил идти не по перекладинам, а в самые ворота.

А третья ворона задавала концерты на колокольчиках.

К верхней перекладине каждых ворот я привесил по колокольчику, а в ушко колокольчика была продета верёвочка с узелком. Сначала ворона дёргала верёвочку за мясо, привязанное к узелку. Раздавался звон. Дёргая верёвочки, она звонила «во все колокола». А потом она уже и без мяса звонила. Колокольчики были подобраны так, что получалось: «Чижик-пыжик, где ты был?»

Остальные четыре вороны тоже не оставались без дела.

Я купил для них в игрушечном магазине маленькую соломенную колясочку. К оглоблям я пристроил мягкое резиновое кольцо и стал учить самую смелую ворону впрягаться в коляску. Это было нелегко. Я заставлял её брать корм только через колечко. Она всё старалась схватить пищу не через кольцо, но я ей не давал. В конце концов я добился того, что, как только я показывал ей пищу, она вдевала голову в резиновый хомутик.

Через неделю упорного труда моя «ворона́я», вылезая из клетки, прыгала к коляске – на место между оглоблями – и вдевала голову в хомут. Тут она получала большую порцию вкусного корма.

Начинаем репетицию. Колясочка стоит на доске, клетка с вороной – на тумбе, а корм – у меня в кармане.

Тихий свист.

Открываю клетку. Ворона быстро бежит к коляске и впрягается. Я тотчас же подставляю ей блюдечко с едой и питьём. Ворона хватает кусок за куском, но я отодвигаю блюдечко на четверть метра. Ворона моментально вынимает голову из хомутика и спешит к блюдечку.

Но не тут-то было.

Я убираю блюдечко и не даю ей поесть до тех пор, пока она снова не впряжётся в коляску.

Постепенно, раз за разом, я всё дальше и дальше отодвигаю блюдечко от «вороной лошадки» и тем самым заставляю её двигаться по доске и тащить за собой колясочку.

Самое трудное было сделано.

Но это неинтересно, когда ворона тащит пустую колясочку.

Остальные три вороны тоже не оставались без дела. Одна сидела на «передке» за кучера. Я сделал из ленточки вожжи и приучил ворону-«кучера» дёргать их клювом. А две вороны выполняли самую лёгкую работу: они были пассажирами. Они спокойно стояли в колясочке. Им только дай побольше корму – их никуда не потянет, будут ехать в коляске хоть тысячу километров!

Однако недолго прожили мои учёные вороны на белом свете.

Раз я зашёл на чердак проведать учениц и ужаснулся: везде валялся пух, перья, краснели пятна крови. А на полу, под окном, лежали растерзанные птицы. В разбитое окно дул ветер…

Вороны и галки любят всё блестящее, а на крыше, как раз под слуховым окном, валялись осколки зеркала.

Вороны, стараясь достать заманчивые блестящие осколки, принялись долбить клювом оконное стекло. Долбили, долбили и продолбили в стекле дыру.

Этим воспользовался соседский кот. Он забрался на чердак через разбитое окно и по-своему расправился с «артистками».

Журавли-танцоры и курица-босоножка

У меня было четыре журавля. Я заметил: после долгого сидения в клетке журавлям, как и страусам, хочется «поразмять» свои длинные ноги, и, как только я выпускал жу́рок на арену, они начинали махать крыльями, подпрыгивать, топтаться на месте. Очень смешно получалось. Уж на что я привык к смешному в цирке, и то меня всегда разбирал смех, когда я смотрел на прыгающих журок. Они плясали, будто клоуны на ходулях.

Я подумал: «А нельзя ли их научить танцевать так, чтобы было похоже на то, как люди танцуют?»

Терпеливо, день за днём, я учил длинноногих птиц танцевать. Нельзя было без смеха видеть, как они выделывали разные забавные па.

Я купил клеёнчатый ковёр и положил его на арену. Потом я рассадил журок попарно в двух клетках и поставил клетки на арене друг против друга. Потом одновременно открыл обе клетки, и мои журки, как в первой фигуре кадрили, стали проходить пара через пару. Они проходили взад и вперёд, а потом проделывали «балансе́», то есть вертелись. И вот они хорошо научились танцевать. Тогда я их взял с собой на гастроли.

Мы поехали в Кострому. Там на площади мы раскинули парусиновую крышу нашего цирка-шапито. Вдруг налетел ветер с дождём, шапито наше промокло и разорвалось. Пришлось срочно мобилизовать всех портных города. Они торопливо зашивали громадную парусину, а солнце сушило её. Кое-как мы наладили наш цирк. Я вышел со своими «танцорами» на арену порепетировать. Я разостлал клеёнку, выпустил из клетки журавлей и хотел было им дать перед танцами по кусочку мяса. Вдруг старший журавль поднял голову и посмотрел вверх: сквозь прореху в недошитой парусине голубело небо. Журавль вскрикнул, махнул крыльями, вытянул голову и… взлетел! Не успел я опомниться, как за ним поднялись остальные «танцоры». Шумя крыльями, вытянув длинные ноги, они быстро пролетели сквозь прореху и скрылись из глаз.

Я выбежал на улицу. Собралась публика. Мы смотрели вверх, кричали, звали:

– Журки, журки! Журки не отвечали. В публике говорили:

– Вот это станцевали!

– Жалко! Учёные журавли!

– Ну, разве их теперь поймаешь!

– И посмотреть, как танцуют, не пришлось. Жалко было журавлей до невозможности.

Недели через две ко мне явился человек в охотничьем костюме, с ружьём, с ягдташем, набитым птицами.

– Вы Дуров? – спросил он.

– Я. А в чём дело?

– Видите ли, я здешний охотник. Пришёл к вам рассказать о сегодняшней охоте. Может, я вам своим рассказом принесу большое огорчение, прошу не винить.

Я не понимал, к чему клонит свою речь охотник.

– Я охотник, – продолжал незнакомец, – но никогда в жизни не охотился на журавлей и никогда не думал, что мне придётся убить эту птицу.

– Журавлей? – переспросил я. – Да!

Он вынул из ягдташа убитую дичь:

– Вам эта птица знакома?

Я посмотрел на беспомощно висевшее тело с длинной шеей и длинными ногами.

– Журка! – вскричал я. – Где вы его убили? Охотник вздохнул:

– Да, значит, на самом деле ваш. Шёл я по болоту утром, отсюда далеко, вёрст за сорок, и вдруг вижу – что за чудо? – на болоте журавли танцуют. И как танцуют! Будто люди! Ну, думаю, значит, я заболел и это мне всё мерещится. Но птицы не пропадали. Всё танцуют и танцуют. Дай, думаю, проверю, фантазия ли это, или на самом деле. Я вскинул ружьё, прицелился и выстрелил. И что же? Три журавля улетели, а один остался лежать в траве. Ну, я его и подобрал. А потом я пришёл в город, вижу – на заборе афиша: выступает известный Дуров с танцующими журавлями. Тут я понял, какого журавля убил.

Он замолчал. Я с грустью смотрел на убитого журку. Потом сказал:

– Вы не проводите меня туда, где вы видели журавлей?

Охотник согласился. Мне хотелось осмотреть болото, где был убит журка… После журавлей у меня появилась другая замечательная «танцовщица» – обыкновенная рябенькая курочка. Уроки танцев начались у нас с того, что я приручил её к себе. Она стала смело брать из моих рук корм. Затем, водя около клюва приманкой, я приучил её перевёртываться на одном месте.

Когда курочка усвоила этот приём и научилась «вальсировать», мы перешли к следующему уроку. Я насыпа́л на стол слой земли и на глазах у курочки закапывал туда кусочки мяса, зёрна овса и т. п. Курица лапками разбрасывала землю, стараясь достать пищу. Так я приучил её плясать на столе. Потом я перевёл её на гладкий стол, без земли. Она отлично танцевала под музыку.

У меня был музыкальный ящик. Если его заведёшь, он сам играет. Вот на этот ящик я ставил рябенькую курочку и заводил его. Как только раздавалась музыка, курочка начинала вертеться на одном месте, как бы вальсируя. Музыка прекращалась – и курочка переставала танцевать.