Текст книги "Каганы рода русского, или Подлинная история киевских князей"

Богатырский треугольник

 
Ах, люди слишком ветрены,
они страстей невольники,
не только в геометрии
случались треугольники.
<…>
В глубокой древности
на почве ревности
дома крушили,
людей душили.
И в современности
у нас, однако,
на почве ревности
бывало всяко.
 

«Любовный треугольник»,

слова Ю. Энтина;

песня из к/ф «Бедная Маша»

Гипотеза С. Горюнкова о князе Мале как прототипе Ильи Муромца опирается на отождествление Д. Прозоровским двух персонажей ПВЛ: древлянского князя Мала и безвестного Малко Любечанина, отца Добрыни и Малуши. По Прозоровскому, Ольга после захвата Искоростеня сослала Мала пленником в Любеч с поражением во всех правах, вследствие чего ПВЛ именует его в дальнейшем с оттенком уничижительности Малко Любечанином, а его детей сделала своими рабами: Добрыню чем-то вроде конюха, а Малушу чем-то вроде ключницы[46]46
  В Ипатьевской летописи Малуша названа не ключницей, а милостницей Ольги. По В. Далю, милостник – лицо, пользующееся милостью (т.е. покровительством) другого лица (милостивца).


[Закрыть]. Версия Прозоровского безоговорочно принята не только Горюнковым, но и многими другими историками. На сегодняшний день она, пожалуй, считается едва ли не непреложным фактом. И как-то никого не смущает, что во время «древлянской войны» и предполагаемой ссылки пленного Мала, то есть в конце первой половины X века, города Любеча вообще не существовало! По крайней мере, точно не существовало крепости или замка, которые могли бы использоваться в качестве надежной тюрьмы для лишенного власти, но высокородного и потому чрезвычайно опасного для Ольги пленника.

Древний Любеч копал-раскапывал не кто-нибудь, а самолично академик Б. Рыбаков, пристрастие которого к «Полянским древностям» и приверженность идее автохтонной государственности приднепровских славян хорошо известны. Так что если сам Рыбаков не нашел в любечской земле ничего «городского» старше XI века, то этому нельзя не верить. Кстати, первое действительно летописное, достойное доверия упоминание Любеча в ПВЛ связано со съездом князей 1097 года, что вполне согласуется с археологическими находками Б. Рыбакова в любечской земле. Так что Любеч можно смело исключить из гипотетических мест заключения Мала, если таковое заключение вообще имело место.

Теоретически Любечу есть альтернатива – городок Любечанинов на Черниговщине, ныне село на окраине города Остер Козелецкого района. Любечанинов даже ближе к Киеву, чем Любеч, до него всего километров шестьдесят по прямой, но никто не знает, когда возник этот городок и когда получил свое название. Б. Рыбакова он как-то не заинтересовал, другие археологи тоже не посчитали нужным поковыряться в его черноземе, а историки – в его прошлом. Судя по названию, представляется наиболее вероятным, что город назван по его основателю, какому-то любечанину, но тогда Любечанинов заведомо моложе Любеча.

Итак, если мы поверим Б. Рыбакову, а при данных обстоятельствах не видно причин ему не поверить, то никакого Любеча во время правления Ольги еще не было, соответственно не было и никаких любечан. А уж коли чему-то не верить, так это тому, что Ольга, захватив в Искоростене своего непримиримого врага, убийцу ее мужа, оставила Мала в живых. Не те были времена, не те нравы, не та княгиня. Даже в более чем лояльной к ней ПВЛ кровожадная, пылающая жаждой мести Ольга дотла выжгла Искоростень, а перед этим методично раз за разом казнила лютыми казнями несколько делегаций ни в чем не повинных послов-сватов Мала. И возможно ли, чтобы после всего этого она пощадила самогó незадачливого жениха, личного обидчика и грозного политического конкурента? Нет, в русле событий, как их преподносит ПВЛ, такое абсолютно исключено!

Но нечто подобное становится возможным, если все, что написано в ПВЛ о кровавом противостоянии Ольги и Мала признать очередным враньем. Выдумками. Фольклором. Еще одним красиво выстроенным «кравеведом-киевлянином» сюжетцем с приписанными главной героине «казнями египетскими». Мал не мог остаться в живых по сюжету ПВЛ и не мог стать любечанином по результатам раскопок в Любече. Зато он мог не только сохранить жизнь, но и благоденствовать при Ольге в качестве Малка-любчанина, то есть ее любовника. Не на такое ли положение дел намекает ПВЛ «сватовством» Мала к Ольге? Разумеется, в таком случае «Малко» оказывается не уничижительной, как считал Прозоровский, а наоборот уменьшительно-ласкательной формой его имени.

Этот на первый взгляд кажущийся чуть ли не кощунственным мотив любовной связи между Ольгой и Малом на самом деле оборачивается чрезвычайно плодотворной, в прямом и переносном смысле, и многообещающей идеей. Мал в качестве любовника Ольги разом решает удивительно много проблем. И, что самое неожиданное, этот, казалось бы, вычурный сюжетец на самом деле известен в наших былинах: жена Святогора изменяет-таки мужу с Ильей Муромцем! Как мы помним, С. Горюнков вполне обоснованно предлагает в прототипы былинных Святогора и Ильи Муромца реальных персонажей ПВЛ, соответственно Игоря Старого и Мала Древлянского. Можно осторожно добавить в прототипы Ильи Муромца также сына Мала Добрыню, о чем мы еще будем конкретнее говорить ниже, и такая добавка здесь ничему не противоречит. По здравому размышлению, Ольга могла быть любовницей и Мала, и его сына Добрыни, в какой-то момент предпочтя стареющему любовнику молодого.

Версия гибели Игоря в ПВЛ не лезет ни в какие ворота. Решив содрать с древлян еще одну «сверхплановую» дань, перед побором «великий киевский князь» отпускает свою дружину домой. Даже такой патологический бездарь, каким показан в ПВЛ Игорь, сообразил бы, что нельзя отправляться на подобное мероприятие без серьезной военной поддержки. Если бы не сообразил сам, то подручные не преминули бы надоумить. Нет, версия ПВЛ совершенно нереальна. А вот если у его жены был любовник… В былине Илья Муромец, став любовником жены Святогора, заточил того в волшебный гроб. В реальной жизни Мал вполне мог заточить в гроб Игоря, целиком или в виде двух половинок, если предварительно разорвал мужа любовницы надвое парой берез. Наверняка к этому приложила руку и сама нелюбимая женушка Игоря-Святогора, чтобы освободиться от бездарного постылого мужа и вырваться на волю из хрустального ларца, в котором держал взаперти свою неверную супругу Святогор.

Д. Прозоровскому понадобились весьма сложные чересчур искусственные построения, чтобы объяснить, каким образом могли в кровавой мясорубке, устроенной в Искоростене Ольгой, не только спастись, но и сделать головокружительную карьеру сам экс-древлянский князь и его дети, а внук Владимир, будучи якобы младшим, да к тому же незаконнорожденным сыном Святослава, в нарушение всех субординаций стать великим киевским князем, то есть каганом Всея Руси. Но если Мал был любовником Ольги, то все объясняется естественным образом без каких-либо искусственных построений. Дети Мала, даже если они не были детьми Ольги от него, стали ее «милостниками» в качестве приемных детей, а внук, сын милостницы Малуши, под покровительством всесильной бабки занял великокняжеский трон в обход других законных претендентов.

Мы уже говорили о том, что имеются веские основания считать Святослава неродным сыном Ольги. Действительно, если по каким-то причинам Ольга была насильно навязана Игорю (в былине Святогор тщетно пытается избежать женитьбы на суженой, в ПВЛ Игорю жену выбирает Вещий Олег), то следует ожидать, что своих детей, сколько бы их ни было, так как кроме Святослава и некого гипотетического Глеба, мы о них ничего не знаем, Игорь прижил не с нелюбимой «старшей» женой, а с другими, любимыми «младшими» женами. Но нелюбимой и третируемой мужем Ольге удалось взять над соперницами реванш благодаря формальному старшинству в иерархии или, что более вероятно, адюльтеру с древлянским князем. Возможно, реванш предполагал устранение не только постылого мужа, но и его претендующего на наследство потомства. Так что не стόит удивляться ни характеру отношений между Ольгой и ее пасынком, ни неожиданной на первый взгляд направленности третьей мести Святослава.

Итак, С. Горюнков полагает исходным прототипом Ильи древлянского князя Мала, отождествляя его с Малко Любечанином ПВЛ. Далее он, следуя генеалогии ПВЛ, признает князя Мала отцом Добрыни, а Добрыню – княжичем по праву рождения. Но, сделав эти предположения, благоразумно останавливается, бросает новоявленного древлянского княжича и в дальнейшем исследовании сосредотачивается исключительно на его отце Мале. А между тем, продолжение по линии Добрыни прямо-таки напрашивается: ведь Добрыня ПВЛ – общепризнанный прототип другого былинного богатыря, героя номер два киевского цикла Добрыни Никитича. Получается, версия Горюнкова впрямую предполагает прототипа Илью Муромца отцом прототипа Добрыни Никитича?!

Да по́лно! При всем богатстве былинного материала об обоих богатырях в нем нет и намека на какие бы то ни было родственные отношения Ильи и Добрыни. Кроме того, представляется невероятным, чтобы местный древлянский князек, обладателем каких бы великих достоинств он ни был сам по себе, даже став любовником ольги-каганессы, смог подняться до «общегосударственного» уровня и претендовать на роль прототипа главного богатыря Руси. Вот его сын, если все-таки признать Добрыню сыном Мала, сумевший выйти на этот самый «общегосударственный» уровень главного распорядителя и управляющего всей Киевской Руси при своем племяннике Владимире Крестителе, мог стать таким прототипом. Собственно, он им и стал. Но мы сейчас говорим не о Добрыне Никитиче, а об Илье Муромце и потому вынуждены ответить на несколько неожиданный вопрос: мог ли Добрыня ПВЛ стать прототипом сразу обоих главных богатырей киевского цикла былин?

Ни одна былина не считает Илью Муромца отцом Добрыни Никитича, но ни одна былина также не считает Илью и Добрыню одним и тем же лицом. Это вообще выглядит бессмыслицей. Но лишь на первый взгляд. Если бы Илья и Добрыня в своих первичных прототипах были отцом и сыном, то, думается, былины обязательно сохранили и в каком-то виде донесли бы до нас этот факт. А вот в том, что Добрыня ПВЛ мог стать прототипом обоих главных былинных богатырей, нет ничего невозможного. Просто один и тот же герой выступает в былинах под разными именами, причем одно из них, Добрыня, – данное при рождении языческое, а другое, Илья, – крестильное христианское. И как раз в этом случае между двумя ипостасями одной и той же личности нет и не может быть никакой явно выраженной родственной связи, тем более отцовско-сыновней.

Начальная дифференциация былинных образов Добрыни и Ильи должна была произойти по возрасту героя ко время действия: Добрыня моложе, горячее, эта «языческая» ипостась его прототипа в целом индифферентна к вопросам веры; Илья старше, мудрее, он «старо́й казак», христианин[47]47
  В дальнейшем «христианин» как важная характеристика Ильи вместе с эволюцией самого слова превратился в «крестьянин» и дал мотив его крестьянского «муромского» происхождения.


[Закрыть] и глубоко верующий человек. В дальнейшем у каждой ипостаси героя выкристаллизовалась своя собственная «биография», очертился свой круг соотнесенных подвигов, что окончательно разделило двух былинных богатырей. В конце концов в некоторых поздних былинах оба одновременно оказываются действующими лицами, например, в рязанской по происхождению и уже потому относительно поздней былине «Поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича», но по-прежнему каждый в своем амплуа, которые в былинах не пересекаются.

В объемном и очень эмоциональном исследовании прототипа Добрыни Никитича А. Членов[48]48
  А. Членов. По следам Добрыни. М., 1986.


[Закрыть] тоже следует упомянутому отождествлению Прозоровского и полагает Добрыню сыном древлянского князя Мала. УЧленова Добрыня Малович, дядя Владимира Крестителя, совершает поистине богатырские подвиги и вносит в становление Киевской Руси неоценимый личный вклад, масштаб и значение которых трудно преувеличить (хотя самому Членову это, похоже, блестяще удалось). Размах деятельности Добрыни так велик, что практически все, приписываемое С. Горюнковым князю Малу можно с лихвой отнести на счет его сына. Иногда, как мы увидим в дальнейшем (и как уже видели в прошлом, предполагая обоих, отца и сына, любовниками Ольги), даже с бо́льшим основанием. Если читать параллельно Горюнкова и Членова, то образы главных героев двух повествований начинают как-то неразличимо сливаться воедино. Поэтому ничего удивительного нет в том, что в изначальном образе главного богатыря киевского былинного цикла Ильи Муромца могли точно так же тесно слиться отец и сын, древлянские князь и княжич, особенно если вслед за Членовым видеть в сыне Добрыне продолжателя дела Мала после гибели отца, причем не только в ольгиной постели[49]49
  Если справедливо существующее предположение, что в знаменитой «Черной могиле» под Черниговом, где во второй половине X века были захоронены два воина, лежат воевода Претич и его сын, то этот курган можно рассматривать как место упокоения «коллективно-семейного» прототипа Ильи Муромца.


[Закрыть].

Общепризнано, что столь популярные и колоритные былинные герои, как Илья Муромец, предания о которых формировались веками, имели не один и не два прототипа. Так что нет ничего невозможного в том, что в истоках былинного образа Ильи Муромца лежат две тесно связанные исторические личности, древлянский князь и его сын, и что последний, помимо того, послужил изначальным прототипом Добрыни Никитича. Не зря, выходит, мы в свое время взяли на заметку факт смешения ролей Ильи Муромца и Добрыни Никитича в древнегерманской поэме «Ортнит»! Более того, самые глубокие корни образа Ильи Муромца могут врастать в еще более древнюю старину через Олега Моравского и ольга Игоря, он же былинный Святогор, невольно оставивший перед смертью Илье не только свою супругу, но и свою богатырскую силу как символ власти над Русью.

В свете своих интересных предположений развивает С. Горюнков взаимоотношения особ княжеских семейств Игоря и Мала. Не в пример упрощенной версии ПВЛ, у Горюнкова эти отношения оказываются куда как сложнее, многограннее и могут послужить неплохой канвой средневекового романа. Вкратце, в его интерпретации древлянский князь Мал, он же Малко Любечанин ПВЛ, не только остался в живых «узником Любеча», но и в какой-то момент нежданно-негаданно оказался на свободе, причем не просто вольным человеком, а черниговским воеводой Претичем, заключил сепаратное соглашение с печенегами, захватил в Киеве в заложники княгиню Ольгу с тремя внуками, затем, шантажируя заложниками Святослава, заставил того отказаться от прав на киевский трон в пользу сыновей и уйти в Болгарию, навсегда покинув Русь.

Еще более масштабную картину титанической битвы варяжского и древлянского княжеских домов за Киев и Киевскую Русь рисует А. Членов. В этой битве сообразно ее титаническому уровню Добрыня Малович – созидающее славянское начало в противовес разрушительному варяжскому в лице Игоря Рюриковича – выступает прямо-таки в роли демиурга. Поспевая и здесь и там, он возводит своего племянника Владимира сначала на новгородский, а затем киевский престол; за одну пятилетку, с 980 по 985 год, проводит в Киеве широкомасштабный эксперимент по последовательной смене трех (!) государственных языческих религий, а три года спустя крестит Русь в веру православную, причем не в византийской, а в некой «чешской» ее интерпретации; добывает для венценосного племянника соответствующую его новому статусу византийскую жену заодно с Корсунем; создает прецедент Лиги Наций, заключив мирные договоры со всеми соседями Киевской Руси – Швецией[50]50
  Тут А. Членов в очередной раз погорячился: в X веке Швеции еще нет.


[Закрыть], Чехией и Волжской Булгарией; строит против печенегов пять поясов укрепленных городов на южных рубежах государства, основывает славную династию новгородских посадников и… нет, сдаюсь, всего не перечислить. Да и что говорить? Богатырь Добрынюшка! Еще бы, пять поясов обороны по рубежам Русской земли – это вам не хухры-мухры! Правда, археологи утверждают, что эти пояса обороны, так называемые «змиевы валы», строились веками, начиная со II века до нашей эры. Но это проблемы строителей этих валов. Или археологов. Или кого угодно, но не Членова. У того никаких проблем, и всемогущий Добрыня[51]51
  В былинах и сказках Добрыня действительно сооружает валы наподобие Змиевых, но там ему все-таки помогает Змей Горыныч, запряженный в соответствующий сверхзадаче суперплуг.


[Закрыть] творит чудеса под стать самому богу.

Фантазии Горюнкова и Членова увлекают. Но все же попробуем им не поддаться и посмотреть на взаимоотношения двух якобы противоборствующих кланов, Мала и Игоря, более трезвым взглядом.

Готское наваждение

 
Мне осталась от тебя черная отметка,
мне осталась от тебя
только горстка пепла.
 

А. Ткаченко. «Наваждение»

Возвращаясь к любовному треугольнику «Игорь – Ольга – Илья Муромец», нельзя оставить без внимания частный, но важный для понимания событий того времени и отношений в рамках этого треугольника вопрос: как все-таки закончил свой жизненный путь неудачливый ольг Игорь? Кто положил конец его земным мытарствам: древляне во главе с князем Малом, как утверждает ПВЛ, некие германцы, как полагал Лев Диакон, или его собственная благоверная, как прямо следует из древлянских преданий и косвенно из череды «мстей» Святослава?

Интересный компромисс, объединяющий по крайней мере древлян с германцами, вслед за А. Никитиным развил все тот же С. Горюнков. Он связал древлянскую княжескую династию, последним представителем которой признавал князя Мала, с Амалами – правителями го́тов грейтунгов IV века (впоследствии остготов) в изложении Иордана[52]52
  Иордан. О происхождении и деяниях гетов. (Гетика). VI век н.э.


[Закрыть]. Перечень аргументов Горюнкова начинается с созвучности личного имени древлянского князя готскому династическому имени: Мал – Амал. Далее вовлекается имя дочери Мала, которую ПВЛ, представляя как ключницу Ольги, уничижительно зовет Малушей, но однажды все же проговаривается и в кратком сообщении об ее кончине называет полным германским именем «Малфрида». В версии Горюнкова древняя древлянская династия, происходящая из готских Амалов, сохранила свое династическое имя в усеченном компоненте «Мал», который входил во все княжеские имена древлянских владык. В частности, полное имя князя Мала якобы было Малфред, его же унаследовала его дочь в «женском» варианте Малфрида, а «Мал» и «Малуша» ПВЛ – это упрощения соответственно для Малфреда и Малфриды, причем со свойственной ПВЛ уничижительностью в отношении всех членов древлянской династии, да и вообще всего древлянского.

Тому, что полное имя Мала было Малфред и этот Малфред стал исходным прототипом Ильи Муромца, Горюнков находит интересное косвенное, но зато комплексное подтверждение: «Два почти идентичных перечня русских богатырей в «Ядре российской истории» А. Хилкова и «Книге степенной царского родословия» различаются только тем, что у Хилкова вместо Малфреда Сильного вписан Илья Муромец». То есть, единственное расхождение в двух списках богатырей, в остальном идентичных, Горюнков разумно считает доказательством тождества разнящихся элементов этих списков: Малфреда Сильного и Ильи Муромца. При этом, исходя из того, что Малфред Сильный причислен к свите Владимира Крестителя, Горюнков идентифицирует его как князя Мала, хотя, на мой взгляд, логичнее было бы отождествить приближенного Владимира не с Малом, а с Добрыней. Но это на самом деле не столь важно, если, как мы условились, считать исходными прототипами Ильи Муромца как древлянского князя, так и его сына.

Пока что гипотезы С. Горюнкова выглядят приемлемыми. Некоторое сомнение вызывает возможность того, что готское династическое имя Амалов могло сохраниться в течение пяти с лишним веков в славянской среде. В итальянских остготских королевствах оно угасло уже в VI веке. Зато именно эта династия дала Теодориха Великого, он же Тидрек Бернский в упомянутой ранее саге, что через ее героя Илиаса еще теснее привязывает Амалов к Малу как Илье Муромцу. С другой стороны, как мы помним, норманны Нормандии тоже веками сохраняли свои личные германские имена, всего лишь адаптируя их к обиходному старофранцузскому произношению. А имена ПВЛ «Мал» и «Малуша» выглядят аналогичными адаптациями «Малфреда» и «Малфриды» в славянской языковой среде.

Имеется еще одна слегка смущающая неувязочка в гипотезе С. Горюнкова. Согласно Иордану, Амалы – династия правителей у грейтунгов (остготов), а древлян исторически, географически и этимологически соотносят с тервингами (вестготами), царствующей династией у которых были Балты. Но разделение царствующих домов грейтунгов и тервингов у Иордана на самом деле может оказаться весьма условным. Знал ли это сам Иордан или нет, но по-готски амал и балт – практически синонимы, то и другое означает «храбрый, смелый, неустрашимый, отважный, мужественный»[53]53
  Готскому балт родственно современное английское bold – «отважный, смелый, храбрый», а также «сильный, энергичный».


[Закрыть].

Несмотря на отдельные шероховатости в гипотезе Горюнкова, она настолько привлекательна и так много чего проясняет из сокрытого авторами ПВЛ, что невольно хочется привести в ее поддержку и для уточнения отдельных деталей несколько дополнительных соображений, видимо ускользнувших от Горюнкова.

Имя «Мал» на первый взгляд выглядит как славянское, но на самом деле трудно себе представить это имя в качестве княжеского. Даже если его рассматривать как сокращение от Малфреда, оно все равно режет славянское ухо в отношении властителя государства, да к тому же прототипа величайшего из богатырей! Даже если Мал был невысокого роста (прототип Ильи Муромца-то?!), не пристало князя величать Малом[54]54
  ПВЛ не только сокращает, но и удачно обыгрывается сокращенное имя древлянского князя. Ольга требует от древлян «небольшой» компенсации за убийство мужа: то ли «мало», то ли «Мала».


[Закрыть]. Но имя «Мал» совершенно по-иному воспринимается в германском контексте. Так, С. Цветков обращает внимание на то, что Mal по-немецки означает «пятно, рубец, родинка», и превращает имя Мала в прозвище, что-то вроде «Меченый». Тоже не слишком ласкающее слух, но допустимое прозвище для князя. Однако все-таки немцы тут ни при чем. А вот готы как раз весьма уместны, тем более что по-готски мал означает… «сильный»! Не оттого ли в «Книге степенной царского родословия» появляется не просто Малфред, а именно Малфред Сильный – с эпитетом, представляющим собой тавтологическую кальку с готского Мал?!

Но, очевидно, источник этой кальки, само княжеское имя «Мал», чтобы оно не резало ухо подданных, предполагает для этих подданных не славянскую, а готскую языковую среду, то есть готоязычие древлян. На готскую языковую среду у древлян намекает и имя сына Мала по гипотезе Прозоровского «Добрыня» – простая славянская калька готского Гуда, которое может пониматься и как «хороший, добрый», и как «гот». Разумеется, необходимость готской языковой среды заставляет усомниться в полной ославянености к середине X века древлян – прямых, кстати говоря, географических наследников готской черняховской археологической культуры – и, возможно, объясняет, почему у Льва Диакона князя Игоря казнят «германцы».

С еще более полным основанием готоязычие «древлян» можно принять, если под «древлянами» ПВЛ понимать не некое якобы славянское племя на правобережье Днепра, а крымских го́тов, на возможность чего первым указал А. Никитин. В славянском переводе хроники Амартола, обильно процитированном в ПВЛ, некий народ «дерви» помещен между Босфором[55]55
  В данном случае имеется в виду Босфор Киммерийский, то есть Керченский пролив.


[Закрыть], меотами и сарматами, то есть как раз в ареале расселения крымских го́тов. На основании этого Никитин делает вывод: «Так получается, что единственным реальным зерном во всей этой истории, столь ярко и впечатляюще отразившейся в ПВЛ, стало убийство Игоря «германцами», только не на «Древлянской земле» правобережья Днепра выше Киева, а, скорее всего, там, где они обитали, т.е. в Крыму». По-прежнему следуя за Никитиным, С. Цветков полагает, что речь может идти о крымских готах, имея в виду готов-тервингов, которых сочинители ПВЛ, отталкиваясь от Амартола, приняли за древлян.

Отождествление летописных древлян с «дервами» Амартола полностью решает языковую проблему, а заодно существенно упрощает задачу Игоря по сбору древлянской дани. При таком раскладе ему отпадает нужда ходить со своей крымской базы за тридевять земель в далекие заднепровские леса и болота, и он вполне мог ограничить свою чрезмерную активность по сбору сверхплановых даней крымскими соседями. Разумеется, эта версия никак не противоречит утверждению Льва Диакона, что Игоря разорвали березами германцы. Наоборот. Если дело происходило в Приднепровье, то непонятно, как о подробностях казни Игоря, неизвестных даже авторам ПВЛ, мог бы узнать Диакон. А вот если в Крыму, тогда информированность византийцев объяснима. Есть здесь, правда, одна загвоздочка: готы в Крыму жили, но это были не тервинги, а ветвь грейтунгов, конкретно в Крыму часто называемых тетракситами. И уж подавно никто теперь не знает, что подразумевал под своими «дервами» Амартол!

Для тех, кто еще не готóв принять князя Мала как Малфреда Сильного и последнего представителя «готской» древлянской династии, а также, в этом его новом качестве, как одного из начальных прототипов Ильи Муромца, у С. Горюнкова имеется еще одно подтверждение его гипотезе: «Если имя «Мал» («Малко») – уменьшительное производное от полного имени «Малфред», которое искажается с целью замалчивания фигуры древлянского князя, то в летописях могут встретиться уменьшительные производные от второй половины полного имени – от частицы «Фред», причем именно в ситуациях, позволяющих соотнести носителей таких имен с фигурой древлянского князя. Встречаются ли такие имена? – Да, это в первую очередь имя черниговского воеводы Претича, в котором исследователи еще досоветского времени усматривали ославяненное «Фредич» (звук «ф» был нехарактерен для восточнославянского произношения того времени)». Чрезвычайно интересная лингвистическая находка, существенно продвигающая нас вперед, хотя сама по себе она, увы, не совсем корректна.

Во-первых, то, что Претич – черниговский воевода, – чистый домысел Горюнкова. Этого нет даже в ПВЛ – там он просто некий воевода с левобережья Днепра. Но это мелочи. Во-вторых, Горюнков считает имя воеводы Претича «славянской калькой» с Фреда (Мальфреда). Но калька – это пословный (поморфемный) смысловой перевод иностранного слова («Сильный» – как раз славянская калька с готского Мал), а в данном случае речь идет не о переводе, а о фонетической адаптации иностранного слова к нормам древнерусского языка. Но и эта лингвистическая оплошность Горюнкова тоже не так уж принципиальна. Кстати, сама по себе трансформация готского Фред в древнерусское «Претъ» лингвистически безупречна. Настоящая-то беда в том, что, в-третьих и главных, Фреда славяне могли переиначить в «Прета», но никак не в «претича» – в «Претича» мог и должен был превратиться только «Фредич». Заранее подстраиваясь под готовый ответ, Горюнков считает «Фредича» уменьшительным производным от «Фреда». Это безусловно производное, но, извините, суффикс «-ич» никак не свойственен германским языкам, а в русском языке он никак не уменьшительный, а продуктивный для отчеств. В других славянских языках этот суффикс также служит показателем происхождения. Так что «Фредич» по-славянски – это отнюдь не готский «маленький Фред», то есть Малфред, как это пытается представить Горюнков, а «сын Фреда» и совсем не обязательно маленький. Следовательно, в случае с воеводой Претичем речь в ПВЛ может идти не о самом Малфреде-Мале, большом или маленьком, а о его сыне, в частности Добрыне, или, в общем случае, каком-то потомке Мала. Разумеется, эта необходимая поправка к интерпретации имени «Претич» не дезавуирует начальную установку Горюнкова, так как сохраняет постулированную им «связь этого имени с фигурой древлянского князя», но только не прямую, а близкородственную через сына, который, это уже по нашей гипотезе, тоже послужил прототипом Ильи Муромца «на паях» с отцом.

Затронув тему родственных связей прототипа былинного Добрыни, нельзя не обратить внимания на то, что в былинах («Добрыня и Змей», «Поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича») мать Добрыни зовется Амелфой (Амельфой, Амфелой), а одно из имен похищенной Змеем княжеской родственницы в былине «Добрыня и Змей» – Марфида. При внешней похожести этих имен на греческие христианские они на самом деле таковыми не являются и могут быть объяснены только как народные переиначения все той же Малфриды (Амалафриды)[56]56
  Кстати, если Мал – отец Добрыни, а Амелфа – его мать, то мы имеем княжескую супружескую пару Мала (Малфреда Сильного) и Амелфы (Малфриды-Амалафриды) с детьми Добрыней (Малфредом Добрым) и Малфридой-Малушей. Тогда, похоже, действительно в «готской» древлянской княжеской династии из поколения в поколение использовались одни и те же женские имена.


[Закрыть].

Мы не знаем других сыновей Мала кроме Добрыни, но это не значит, что их не было. Претичей (Фредичей) могло и должно было быть много. Строго говоря, можно лишь предполагать, что во время гипотетического киевского сиденья Ольги с внуками в печенежской осаде либо сам Добрыня, либо кто-то из его братьев в ранге воеводы то ли освободил (версия ПВЛ), то ли взял в заложники (версия Горюнкова) мать и детей Святослава, пользуясь тем, что тот застрял в Болгарии. Кстати, в столкновении этих двух версий лично я бы встал на сторону ПВЛ, потому что маловероятно, чтобы Добрыня брал в заложницы любовницу отца, а возможно и свою тоже. К тому же это не имело смысла для шантажа Святослава, которого никак не заподозрить в любви к своей мачехе или тетке. Но все-таки на сторону ПВЛ я не встану, так как не верю ей ни на грош. В частности, не могу поверить в саму печенежскую осаду, потому что слишком много нагромождено вокруг этой осады откровенной ахинеи: и печенеги второй раз впервые пришли на Русскую землю, и некий киевский отрок откуда-то знал язык этих впервые пришедших к Киеву печенегов, а местный бездельник-воевода Претич понятия не имел о том, что столица государства в осаде, пока его не вразумил этот киевский гонец-полиглот.

Но продолжим наши экзерсисы с готским языком, так как именно он дает нам следующее дополнительное подтверждение гипотезы С. Горюнкова. ПВЛ называет столицей Древлянского княжества времен противостояния его коренной княжеской династии с пришлой варяжской город Искоростень. Имеющиеся объяснения этого названия возводят его либо к слову «короста», которое М. Фасмер объясняет как «струпья, чесотка», что выглядит бессмысленным для стольного града, либо к забытому ныне древнерусскому корста – «гроб, могила». Правда, полет фантазии А. Членова существенно расширяет эту этимологию: «Местные краеведы производят название города от древнего слова «корста», среди значений которого были «камень», «гранит». В переводе на современный язык «Коростень» звучит примерно как «Гранитоград»». Ссылка на безымянных «местных краеведов» избавляет Членова от обвинений в прямом обмане. Но замаскированный обман тем не менее имеет место. В древнерусском языке слово корста означала только «гроб» или «могилу», но ни в коем случае не «камень», тем более «гранит»; соответственно Коростень – это никакой не «Гранитоград», а город Гробов или Могилин (но, по законам русского языка, ни в коем случае не Могилев!). Странноватое название для города. Быть может, оно прекрасно подошло бы Искоростеню после кровавой оргии, устроенной в нем будущей равноапостольной святой, но ведь, согласно ПВЛ, город звался Искоростенем еще до появления под его стенами Игоря и тем более его жаждущей древлянской крови вдовы.

Так вот, местные краеведы, связывающие Коростень с камнем, не так уж неправы, но с одной существенной оговоркой. Разумеется, этимологизировать следует не позднюю форму Коростень, а первичную Искоростень. А вот ее-то из древнерусского языка удовлетворительным образом объяснить не удается. Зато это совсем неплохо выходит, если вновь обратиться к готскому языку. После удаления начального славянского протетического И в получившейся основе скоростень можно выделить два готских корня: скор, что означает «скала», и стен – «камень». Наличие в слове лишь одного из этих компонентов можно было бы посчитать случайным совпадением. Но присутствие сразу двух синонимичных компонентов, содержательно вполне соответствующих особенностям ландшафта окрестностей Искоростеня, стоящего на скальных выходах гранита, случайность практически исключают и заставляют признать, что название города, в котором в X веке княжил предположительно последний представитель готской династии Амалов, тоже готское по происхождению. Оно, правда, все равно означает не «Гранитоград», а «Скалоград» или, точнее, «Скалокаменск», но в этом Скалокаменске Готском уже не так вычурно смотрятся царствующие правители с готскими корнями и именами.