Текст книги "Забытый берег"

– Смотритель из уважения к моим сединам, – Виктор пригладил растрёпанные белые волосы, – разрешил нам пробыть на острове до вторника следующей недели. Тогда на участок приедет начальство из Куйбышева и Москвы. А этот, кстати, о котором Слава рассказывал, у них высланный вперёд лакировщик – где присыпать, где подкрасить.

– Ну, Виктор, – сказал я, – ты достойно провёл переговоры, выражаю тебе своё удовольствие. На открытие можешь не ходить.

– Какое открытие?

– Пивной бочки!

Вечером была гроза, но прошла стороной, как раз над Отарами. У нас сил не было смотреть: мы спали.

Только я сначала лежал и думал. Я полагал, что на нашем пути к кладу появляется некое препятствие, которое мы вроде бы преодолеваем, но оно появляется снова. Оно есть! Кроме того, цель у нас получалась двойная. Я это осознал, как раз когда ребята уже уснули. Найти клад и – взять клад. А мы даже клада ещё не нашли. И что в итоге?

«Мы вот найдём, – думал я, – и ничего не возьмём. Или найдём, возьмём и ничего не получим. Или найдём, возьмём и такого получим, что думать забудем о райских Ползуновских островах!»

А не надо было мне думать! Совсем!

Было жарко, тянуло в сон, и я наконец заснул. Тяжело, как дубовое бревно, погрузился в тёмную воду и исчез.

Глава 6
Пищит!

1

Утром болело всё.

Я перевёз ребят на конус выноса и вернулся.

И тут же полетела по Волге первая «Ракета», вышел из затона толкач, прилепился к сцепленным бортами баржам, стоявшим против Отар, медленно повёл их вниз, а ему навстречу явился белый теплоход. На гремячевском берегу с грохотом разгружал щебень из баржи подъёмный кран.

А я вытянул двух лещей и обнаружил на воде тени от удилища и от лодки: дымка разошлась, и открылось солнце. Оно осветило воду, остров и согнутую фигуру Виктора на берегу. Он стоял, согнувшись и сцепив по-беличьи руки под грудью.

– Слава! Слава!.. – кричал Виктор.

– Я сейчас! – крикнул я.

Виктор кивнул и потрусил через кусты к палатке.

Такой визит мог означать только то, что они обнаружили точное место!

Когда я подошёл к палатке, Виктор, накинув телогрейку, согревался, сидя на бревне. Торжественным шёпотом, прямо глядя мне в глаза, он произнёс:

– Пищит!

– Где?

– На семьдесят первом галсе. Ближе к тому оврагу. Представляешь, хе? Поплыли, ты должен послушать.

Он переправил меня на конус выноса и поскорее отплыл назад. Он, видимо, нервничал, оттого и суетился.

А Павел был спокоен. Я нашёл его на краю оврага, где он сидел свесив ноги. Брезентовый капюшон был сбит на затылок, физиономия сияла довольством.

– Паша. – Я пожал ему руку. – Ты герой!

Хохотнув, он левой рукой врезал мне по плечу.

Я едва не упал, но боднул его головой в грудь. Мы не удержались на ногах и повалились в траву. Поднявшись, Павел повёл меня на семьдесят первый галс.

– Вот!

Прислонённые к дубку, прикрытые курткой, стояли лыжи-антенны.

– Запрягай! – сказал Павел, становясь на лыжи.

В наушниках я слышал шорох, а в нём потрескивание. Старательно переступая ногами впереди, Павел плотно двигал лыжи по земле. Мы прошли метра четыре. И… Не писк – рёв стоял в наушниках! Павел замер ненадолго и вновь тронулся на лыжах вперёд. И рёв начал превращаться в вой, стон…

– Э-эй!

Он повернулся, сияющий, ехидный, указал пальцем и сказал:

– Выключи.

Я послушался и снял наушники. Не стало объёма, появился простор. Пели птицы.

– Мы только что прошли над кладом. Ты понял?

– Надо колышек вбить, – сказал я.

Наметив место, я разгрёб землю под лыжами и увидел головку вбитого колышка.

– Ты умён, – похвалил меня Павел и фальшиво, но с чувством пропел: – Ля-ля, ля-ля! Пом-пом!

Колышек находился внутри квадрата, вершины которого образовывали дубки. Кустов в квадрате не было, трава. И прилегающие полосы между дубками тоже оказались чистыми. Выходило хорошо, потому что грунт предстояло выкладывать на полиэтиленовую плёнку, а её надо аккуратно расстилать.

– Сколько же нам копать?

– Не переживай, – сказал Павел, – сейчас срубим лесйнку для кайлы, пообедаем. Поспим и ночью возьмём. Не возьмём этой ночью – возьмем следующей. До вторника время есть.

– А зачем черенок? – удивился я.

– Готовый я вчера сжёг. Не нарочно.

– Ладно, – сказал я и топором, примерно на уровне груди, вырубил в стволе дубка узкий желобок. – Ориентир!

Когда мы вышли к началу тропы, спускающейся к конусу выноса, на газопроводы приехали два автомобиля – самосвал с грунтом и давешняя «Нива». Чёрт бы их побрал, этих неугомонных из ВНИИСТа!

Остановку на спуске сделали только одну – Павел срубил сосенку под черенок для кайлы.

Увидев нас, Виктор высоко поднял свои густые белые брови.

– Что-то вы быстро…

– А мы, – ответил я, – ещё и на открытие успели.

– Какое открытие?

– Пивной бочки!

Юмор у меня, конечно, незатейливый, но уж какой есть, и мы сидели на конусе выноса, грязные, мокрые, обессиленные, и тихо смеялись. Это был здоровый смех. Честный, от души. И смеяться нам было легко.

И он был последним в моей жизни! Чтобы я так свободно, открыто и искренне смеялся – такого уже никогда больше не случалось. Этот клад словно перерезал непрерывный поток жизни, и началось совсем иное. Это как водопад: вольно, роскошно течёт вода – и вдруг падает вниз. И получается уже что-то другое, хотя тоже вода, и тоже течёт, и берега есть, но – совсем другое… А прежнего не повторить, не исправить и не отменить.

2

– Итак, друзья, то, о чём я вас со всей серьёзностью предупреждал, свершилось! – торжественно сказал Павел, когда мы на острове уселись вокруг костра.

Мы вернулись с победой. Сидели довольные, глупые. Виктор даже в будто бы припасённой для этого случая белой майке. Солнце воссияло! Волга плыла широкая и ласковая. В котелке закипала вода. Пахло дымком, луком, тянуло свежестью от воды.

– Ура-а-а! – шёпотом прокричали мы с Виктором.

– Нам полдня на отдых и подготовку, – продолжил Павел. – Что ещё?

– Удача нам нужна, – добавил я. – Ведь нам копать!

– Ты, Слава, не волнуйся, – сказал Павел, – если к ночи сил не будет, то отложим. Время у нас есть.

– Как это? – не понял я.

Мы же не вошли, а прямо ухнули в эти поиски неизвестно чего, закопанного аферистом Талером. Что тут откладывать?

Я открыл рот, а Павел вдруг указал пальцем в сторону и сказал:

– Катер.

За бугром ближнего острова проплыла наклонная мачта катера. Он набрал пассажиров в Гремячево, высадил их в Ползуново, а теперь шёл воложкой на Покровское. Он работал. А мы клад нашли. Каждый занимался своим увлекательным делом. Было около трёх часов дня.

Виктор покраснел и признался, что вечером утопил сковороду. Помыть хотел, песочком тёр, зашёл поглубже, а она и ускользнула!

– Ты, наверное, об открытии думал, – вздохнул я.

– Каком открытии?

– Пивной бочки…

Дураками мы были теперь заслуженными и право говорить вздор имели.

После обеда мне выпало насаживать кайлу, я зачищал сосновый ствол, полировал его ножиком, отгоняя комаров, потихоньку покуривал и ощущал предчувствие событий.

«Что-то добавится сейчас, – думал я, – какое-то странное явление. А какое?»

И будто кто-то взял меня за ухо, повернул голову и ехидно произнёс: смотри!

Раз! И я увидел, как Виктор показался из-за кустов со стороны пролива – такой же, как и утром: дрожащий, в синих плавках. Только выглядел он стройнее, крепче, а по плечам и ногам как бы обрисовывался светлой солнечной каймой. И это был не Виктор.

3

Он сиял потому, что был покрыт шерстью. Я испугался.

Пришелец вдруг спросил:

– Кефир пьёте?

Это он увидел радиолокатор в коробке.

Кто это?!

Я оглянулся – Павел и Виктор столбами застыли у костра.

– Ты среднего роста, рыжеватые волосы, светлые глаза. Куришь! Ты Слава. – Он решительно показал на меня пальцем. – Ребята, вы на крючке! Хо-хо! Вы вроде ловите рыбу, а на самом деле ищете клад! Точно?

Казалось, что нож я сжимаю всё сильнее и сильнее, уже ноют пальцы, а он, наоборот, вот-вот упадёт на песок.

– Слава, не переживай, я друг!

– Таких друзей – за нос да в музей, – ответил я.

– Мне Дуся про вас всё рассказала. Она сейчас на берегу сидит с сумками, дай лодку, я её перевезу.

– Ты Харламов, что ли? – изумился я.

– Меня звать Валерий Васильевич, для друзей просто Валера. – Он напружинил мышцы. – Да! Я король шабашки!

Лида не упоминала имени своего возлюбленного, говорила просто – Харламов, но я сделал вид, что удовлетворён ответом.

– А к нам-то вы как?

– Мы решили на вашем острове встретиться с Бабкиным. Он идёт сверху, звонил из Чебоксар. У него жена и дети в Сызрани вишню кушают. Лодку дашь? Где вёсла?

– Валера, ты, похоже, на открытии был…

– На каком открытии?

– Пивной бочки!

– Я выпил, но слегка! – заорал Харламов и стал играть мышцами. – Я ступил на тропу шабашки!

– Я Лиду привезу. А ты с ребятами познакомься. На конусе выноса оврага Долгая Грива, уже покрытом тенью, сидела Лида. Она сияла.

– Здравствуйте. Я – Лида. Вы меня помните?

– А я Слава, – вздохнул я.

– А комаров здесь много?

– Тучи. Как вы нас нашли?

– Мы поднялись на горы, и оттуда Валера вас увидел. А вы не боитесь на острове? Здорово! А ночью холодно? Здесь есть налимы?

От Лиды слегка пахло водкой и какой-то восточной сладостью.

– А у нас приёмник есть. Вы водку пьёте? Мы привезли. А это газопровод проложили, мне Валера сказал, поэтому берега у островов прямые! Правда? Дайте мне сигарету, а то мои в сумке! Здесь глубоко?

Мы плыли как раз вдоль приверха ближнего острова. Лодка сидела низко, я грёб плавно.

– Курящих на острове, Лида, кроме нас, нет. Будете курить – располагайтесь с подветренной стороны!

Лида поджала губки.

Харламов встретил нас на берегу пролива. Он обсох, рыжая шерсть пружинисто блестела на солнце. Он ступил в воду, и Лида пошла к нему на руки, отпихнув ногой лодку назад.

– Дуся! – восторженно кричал Харламов. – Радость моя!

Лодка дёрнулась, зачерпнула воды. Развернувшись, я увидел, как Харламов нёс Лиду к палатке: широкая, в шерсти, спина, а по обе стороны от его плеч – синее платье Лиды, её голые ноги и руки, сияющее лицо.

Оказывается, этот шабашник решил, что если мы поехали в Гремячево ловить рыбу, то встанем на островах, поскольку до них ходит катер. Не сам он, конечно, догадался, Лида подучила. А про Гремячево я проболтался.

– Мы не ошиблись! – радостно сообщал Харламов. – Здесь живут настоящие робинзоны!

Угощать, кроме чая, рыбы и хлеба, было нечем. Только остров, и Виктор повёл их на экскурсию.

А нам с Павлом стало ясно, что на клад вообще и на его изъятие в частности объявляется мораторий.

Напившись чаю, устроили гостям логово – нарвали травы под низ, а они постелили на неё два тонких одеяла-спальника и натянули сверху нашу полиэтиленовую плёнку. Так и получился лагерь.

И ринулись ловить рыбу. На удочки, на донки, на спиннинг. Наловили много мелочи и сварили клейкую уху. Харламову пришлось позволить ловить лещей с лодки, и он жадным истуканом застыл недалеко от берега.

– Я король шабашки! – тревожился он из лодки. – Где рыба? Почему не клюёт? Дуся!

Когда Лида выбегала на берег и махала ему рукой, он успокаивался.

День заканчивался. Остров остывал в тени гор. Харламову показалось в лодке прохладно, он приплыл одеться.

– Ни одного леща! Что вы тут делаете? Загораете? Где рыба?

Он сидел в куртке у костровища, пил тёплый чай, заедал его хлебом, нервничал и возмущённо сопел.

– Я поймаю рыбу! На тропе шабашки мне фартит! Таких, как я, ловких, ещё поискать! Правда, Дуся?

– Правда! И не найти!

– Ты какую радиостанцию в армии утопил? Р-109? – ехидно спросил я.

– Ты разболтала?

– Я! Это безобразие – сами призвали, а потом ещё и деньги высчитывают!

– Что за дела? – заорал Харламов и недобро поглядел на меня. – Нервы армии…

– Так вот какими историями завоёвывают строители доверчивые женские сердца! – нарочито догадался я.

– Ты знаешь, Дуся, какие эти ребята ехидные? – пожаловался Лиде Харламов. – О!

– Правда? – Лида растерялась.

– Ну, ничего. Завтра Бабкин нас найдёт, разгуляемся.

Ну да, Бабкина только здесь не хватало, все острова по нему плачут, да так, что пол-Волги слёз натекло! И кто это вообще такой?

На реку спускалась прохлада, в воздухе разливался гулкий покой, и слышался запах ночи. Сверху приближалось большое судно, горели огни: по бокам цвет зелёный и красный, сверху зелёный и над ним – белый. Когда оно поравнялось с островом, я разглядел – судно грузовое, а поскольку нос вверх не задирался, то с грузом. Ту-тух, ту-тух, ту-тух… – ровный звук работающего двигателя удалялся вниз, оставляя шипение бегущих на берег волн.

Глава 7
Гости

1

В лагере всё шло само собой. Лида затеяла уху, Виктор уплыл за дровами и водой, Павел сидел на бревне, а Харламов выставил бутылку водки из запаса, определённого им для разгула перед шабашкой.

– Стоит ли? – спросил я, увидев бутылку.

– Эти слова мне не по кайфу, – заявил Харламов. – На тропе шабашки я могу всё! Я король!

– Слава, – вступила Лида. – А ещё будет варёная сгущёнка. Я сама варила! И орехи! С мёдом!

Харламов, плотно одетый, повернулся к Павлу и вновь стал ему что-то втолковывать. А именно вот что:

– Я предлагаю выявлять президента в конкурсе. Собрать надёжных ребят, и пусть состязаются.

Шахматы, стрельба из пистолета, диктант, правило буравчика, анатомия и физиология человека и так далее. А то что получается? Выборы! Борьба!

– Борьба нервов, – согласился Павел.

– Ошибся, плакаты глупые развесил – бац, голосов не собрал и до свиданья!

– До новых встреч!

– Подожди, Харламов, – вступил я, – но ведь в борьбе-то и должны быть победители! И побеждённые!

– Да я согласен! – Харламов как бы в сердцах бросил веточку ивы в огонь. – Конечно! Но и условия должны быть для всех равными, сбалансированными. Как это сделать?

Вокруг костра светились красные физиономии, их обладатели вели глупый мужской разговор, и от этого всё происходящее казалось правильным.

– Да, – вспомнил я, – это верно. Вот тебя начальство вышибло в отпуск без сохранения содержания, и ты едешь калымить. А оно в это время прокручивает твои деньги в банке, списывает мебель, машины и оборудование. Часть продаёт, а часть отвозит к себе на дачи. Как это сбалансировать?

– Так я об этом и говорю! – вспылил Харламов. – Чтобы был конкурс!

– А судьи кто? – тихо поинтересовался Павел.

– Народ!

– Народу выкатить бочку шмурдяка, – сказал я, – он и угомонится!

Павел вздохнул, и круглое его лицо застыло в сожалении.

– Что такое шмурдяк? – спросила Лида.

– Слёзы Мичурина, – пояснил я и широко улыбнулся.

– Но-но, – встревожился Харламов, – разговорились!

– Но, Валера…

– Тебе об этом знать не надо. Ты уху вари!

– Сейчас будет готова! – обрадовалась Лида. – Настоящая уха! Как здорово! А я и не знала, что надо пшено бросать.

– Откуда рыба? – спросил я.

– Король шабашки уклеек в проливе наловил, – шёпотом, но глядя на Харламова, пояснил Павел.

– И ершей! Мне всё по плечу!

Из кустов появился довольный Виктор – он нёс большую охапку хвороста.

Так мы и ходили, готовили место, мазались от комаров пахнущей спиртом жидкостью, суетились, костёр пускал искры, дрова шипели, тенькали, потрескивали, и до того это было хорошо, до того удивительно, что я умилился. Да когда же, в самом деле, в какие это времена сидел я у костра в тихом, далёком от людей месте? Ночью? На острове? Чудо из чудес – кругом деревни, напротив целый город, по Волге плывут суда, всё это вокруг, рядом, через нас, а у нас тишина, мы здесь, и нас нет.

– Итак! – подняв кружку, начал радостный Харламов. – За нашу славную встречу! За вас, мужики, за нас, за Волгу, за всё!

Выпили и стали хлебать уху. И я потихоньку соображал. Прекрасная Волга и чудесный вечер. Но мы не только знали о кладе, мы уже колышек вбили в то место, где он лежит. Приятно сидеть у костра, а когда это прекратится?

Харламов захотел разлить оставшуюся водку: Павел не дал.

– Своему другу Бабкину оставь. Так и напиши на этикетке: Бабкину! Какая у тебя водка?

Романов глянул, ответил:

– «Привет»!

– Привет Бабкину!

Я тоже посмотрел на этикетку и блеснул эрудицией:

– «Привет» написано латынью, priviet. Поэтому и надпись должна быть латинской. По-молдавски, например, если сказать – кому, то используют не окончание, а предлог. Мы говорим – кому? Бабкину! У! А они в таких случаях говорят – луй! Луй Бабкин!

– И что это значит? – не понял Харламов.

– То и значит, что Бабкину. Но по-молдавски, на латинице.

– А точно луй?

– Пиши! Закрывай бутылку и пиши на этикетке под словом priviet – lui Babkin.

Харламов закрутил пробку, вытащил из кармана авторучку, старательно стал писать. Лида смотрела на него с умилением.

– Вот! Priviet lui Babkin!

Он бросил бутылку под куст, а я подумал, что Бабкин завтра и явится. Что, не найдёт нас? Луй…

Лида наделала бутербродов с варёной сгущенкой, и мы долго пили чай. Виктор разговорил Лиду, и она рассказывала о французской реке Луаре, о красивой долине, о замках и каналах. Орлеан, оказалось, стоит на Луаре, а я и не знал. Рассказывая, она стала светской дамой, и плавный жест рукой, показывающий, какое у Луары плавное течение, меня порадовал. И я всех потащил на берег – купаться.

Купались долго.

Непонятно, когда начался дождь, мелкий, несмышлёный. Не сразу его и заметили, а когда вышли из воды, песок на берегу оказался тёплым, а полотенца влажными. Мы растирались и смотрели на воду.

2

Открыв утром глаза, я увидел брезентовый верх палатки и на нём тень от неподвижной ивы. Кто-то кричал со стороны ухвостья. Я выбрался из палатки и отправился умываться. Часы показывали начало седьмого.

Вернувшись, я обсыхал и умилялся, глядя на Харламова и Лиду. Он уже окунулся, Лида лишь собиралась, стояла в купальнике с полотенцем через плечо и негодовала:

– Не приставай ко мне! Я пить хочу! Зачем ты кричал? Я устала. Где здесь туалет? У меня голова болит! Дай мне сигарету!

– Доброе утро, Лида! – сказал я.

– Доброе утро! – Лида расцвела и, взмахнув полотенцем, отправилась к проливу.

Её крупное тело в купальнике с округлостями, освещенными утренним солнцем, с непринуждённой грацией удалялось к реке.

– Ты кричал? – спросил я Харламова.

– Я. Там Бабкин приплыл. Он часа через два придёт. Сейчас на горы полез.

– Я сплаваю за водой к ручью, а ты готовь костёр. Умеешь разжигать костёр?

– Что? Да я пять лещей вытянул, пока вы дрыхли!

– Так, может, ты и на открытие успел?

– Какое открытие?

– Пивной бочки!

Выплывая затем из пролива на акваторию коридора, я увидел Лиду. Она плыла на спине в сторону Покровских островов. Мелко молотя по воде полными ногами и более не двигая ничем, она походила на ленивую торпеду.

Вернувшись на остров, я проверил донки.

«Милые, добрые ребята и девица-красавица: пусть они радуются жизни, – думал я. – Но не здесь! Пусть они отправятся в путь! В Казань, Ульяновск, в Сызрань! А мы наконец возьмём клад!»

Оставив два удилища с совместной «бородой» на берегу пролива, я перенёс остальные донки на Волгу. Харламов лично отрезал мне наживку, я насторожил донки и собирался за Бабкиным, но он приплыл сам.

В воложке десять метров глубины, вода холодная, а он не побоялся!

На его пышной, наполовину седой голове клочьями торчали быстро сохнущие кудри. Борода высыхала прямо на глазах, время от времени то одна, то другая прядь начинала топорщиться. Плавки на нём оказались чёрными, и в целом Бабкин выглядел как персонаж чёрно-белого кино.

– Здравствуйте, товарищи, да? – сказал Бабкин, поднимая руки вверх. – Я Борис Бабкин. Здесь Харламов?

Как будто ждали явления Бабкина – оказались все в сборе, у палаток. Даже Павел выбрался на свет и сидел на любимом бревне. Бабкин со всеми уважительно поздоровался, Лиде поцеловал руку, намочив её бородой, приговаривал:

– Здорово! Красота, понимаешь, в чём дело! – И тут же продолжил: – Пока не забыл, дайте мне лодку, понимаешь, там, у ручья, вещи мои остались, утащит кто-нибудь… В общем, где она, мужики, а?

В котелке грелась вода для ухи, пригревало солнце, мимо острова вверх шёл сухогруз «Окский», где-то на ухвостье кричали чайки. Что делал «Окский» на Волге? Какой у него номер? А я и не обратил внимания, потому что думал о том, когда и как гости начнут разгул.

Переправившись с вещами, Бабкин потребовал экскурсии по острову, и Виктор его повёл. Тогда я тихо забрался в ивовые кусты на волжском берегу и лёг. Я ничего не мог с собой поделать – я сам себя так настроил, в этом Бабкин был не виноват, мне нужно было полежать.

И я тихо залёг в ивовых кустах на волжском берегу, лежал на животе, правым боком к Волге, подложив руки под голову, и смотрел на реку. Так я и задремал, хотя и неудобно получалось: у нас гости, уха, а хозяин спит в кустах. Очнулся я бодрый и удивлённый – с какой стати лежу?

Уха стояла в котелке возле костра. Куски рыбы, чтобы не разварились, кто-то умный догадался выложить в миску и прикрыть марлей от солнца и мух. Сбор был полный, кроме Харламова. Он искал меня. И Лида стояла возле палатки в синем платье – нарядилась к ухе.

– Какие у тебя, понимаешь, Лида, интересные оборочки! – удивился Бабкин и стал пристально разглядывать платье Лиды.

– Я сама делала! – похвасталась Лида и выпятила грудь.

Бабкин подошёл, пальцами стал ощупывать оборки.

– Чувствуется рука мастерицы, понимаешь.

– Но-но! Ты разглядывай, а рукам-то воли не давай! – вдруг возмутилась Лида. – Нахал!

– Ну что вы, Лидия Владимировна, в общем, я же с самыми приятными чувствами, конечно! – проворковал Бабкин.

Лида отстранилась, хлопнула его по руке. Улыбаясь, Бабкин вздохнул. Харламов уже спешил со стороны ухвостья, мускулистый, волосатый.

– Бабкин! Руки вверх!

Бабкин повернулся, помедлив, приподнял руки, спросил:

– А что тебе, в общем? В чём проблема?

С ходу прогнувшись, Харламов обхватил Бабкина за ноги, без труда взвалил на плечо и понёс к Волге. Но не к берегу, а к приверху. Это была отличная мысль: высота обрыва там метра два, а на берег из воды выходить – так надо плыть к Волге или проливу.

– Не дури! – возмущался Бабкин. – Харламов, не дури, понимаешь! Куда ты меня несёшь? В чём дело?

– И вот уж жребий брошен, – кричал Харламов, – и на душе легко! На дно к царю морскому идёт наш гость Садко!

На краю обрыва он остановился и бросил Бабкина вниз. Через мгновение оттуда взметнулись редкие, искрящиеся на солнце брызги.

Лида хохотала!

– Ты что смеёшься? – спросил, подходя, Харламов.

Смеялась она открыто, заразительно, и мы с Виктором смеялись в ответ, и суровый Павел просиял лицом.

– Валера! – сказала Лида. – Ты настоящий кавалер! Я тоже хочу с обрыва, как Бабкин! С тобой вместе!

– Дуся, прелесть моя, платье намокнет.

– Высохнет! – Она, подходя к Харламову, сбросила с ног шлёпанцы.

Харламов вздохнул, шагнул навстречу, подхватил её на руки и широко зашагал к приверху. Лида радостно махала нам рукой. Харламов дошёл до обрыва и, как подрубленный дуб, упал вниз. Вновь засияли водяные брызги.

– Были когда-то и мы рысаками, – вздохнул Павел.

Из кустов, раздеваясь на ходу, вышел мокрый Бабкин. С носа у него текло.

– Где, в общем, эта парочка? Орёл и гагарочка?

– Поплыли за тобой. Как водичка?

– Мёд.

Какой же получался чудесный, бестолковый день! Если завтра наши горластые гости ещё будут на острове – уеду в Гремячево, решил я. Лещей, кстати, надо бы после обеда откопать и развесить. Да, уеду в Гремячево.

Они пришли к костру и разделились: облепленная мокрым платьем Лида пошла переодеваться, а Харламов начал хороший разговор.

– Сколько времени? – кричал он, – сколько времени?

– Десять, – ответил Павел.

– Нам осталось всего четыре часа!

– Будем, понимаешь, в чём дело, веселиться, – предложил Бабкин. – Начнём с ухи?

Наконец-то они приняли верное решение!

Павел размягчился, Виктор, благодушно улыбаясь, расставил миски, а я разлил в них уху. Она упрела на солнце и оказалась невозможно вкусной. Расселись вокруг, подошла Лида в пёстром халатике – довольная и голодная.

– Стой! – напомнил Виктор. – Харламов, а где твой привет товарищу?

– А! – Харламов вытащил из кустов бутылку с остатком вчерашней водки. – Борис, это для тебя. Там написано.

Бабкин хохотнул, ласково погладил влажную бороду и прочёл:

– «Привет Луи Бабкин»! Кто, понимаешь, писал, вздор какой-то! Я не Луи! В чём проблема, Харламов, ты, что ли, придумал?

– Это не Луи, – пояснил Харламов, – это луй!

– Сам ты луй! – обиделся Бабкин. – Женихаешься, а точно как маленький, понимаешь, луй, да остальных, понимаешь, луями называешь, в общем, издеватель какой-то, в чём дело?

– Нет, – вступил я, – Борис, это латинским шрифтом, по-молдавски означает «привет Бабкину»!

– А я вот приеду домой и проверю. Луй!

– Ну, ты будешь пить? За здоровье Дуси?

– За Лидочку я, понимаешь, напрямую выпью, из горлышка! Так что есть такое дело, привет, луй Харламов, понимаешь, Лидочка, будь, естественно, счастлива, здорова, в чём дело, весела и радостна!

Говоря это, Бабкин открутил пробочку и выпил водку из бутылки. Лида заботливо подала ему кусочек хлеба. Бабкин пожевал, похвалил:

– Водка от души! Прощаю тебе, Харламов, твой луй за заботу и, конечно, за всё!

Дальше купались. По глазам Виктора и Павла я видел, что они, так же как и я, подзабыли, что это такое – загорать и купаться. Нырять в воду, плавать туда-сюда, плескаться, брызгаться, даже топить друг друга и мерить глубину. А потом обсыхать на тёплом песке, слушать шорох ивовых кустов, переговариваться, смотреть, как мимо, плавно ступая по песку, проходит красивая женщина. Вдруг ощутить прохладную каплю из уха… От гремячевского дебаркадера отчалила кормой вперёд издалека казавшаяся маленькой «Ракета», выбралась потихоньку на судовой ход, с каким-то задорным усилием встала на крылья, развернулась левым бортом к нашему острову и – пошла, пошла…

3

Во втором часу Харламов и Бабкин кинулись собираться. Я отрыл присоленных лещей, обтёр их марлей, сложил в полиэтиленовый пакет и отдал Харламову: пусть ребята попьют пива под самых вкусных на свете волжских лещей. Павел от ухвостья сплавил Лиду с вещами на Ползуново, а Харламов с Бабкиным просто переплыли воложку.

Грустно стало: и оттого, что всё было шумно, громко, бестолково, а всё же весело, но вот и кончилось.

Пока провожали гостей, мимо проплыл роскошный остроносый теплоход «Фёдор Шаляпин». Сиял.

Тогда и стали готовиться к земляным работам. Черенка для кайлы, однако, не нашли – видимо, ночью опять сожгли. Кайла на мне, мне и плыть за черенком.

Подкачав лодку, мы с Виктором переправились на конус выноса. Он стал набирать воду из ручья, а я знакомой тропой поднялся на гору.

И были перемены!

На опушке посадок кто-то покосил траву Косили явно утром. Лесник? Смотритель Лукоянов? На коридоре газопровода весь сор с площадки сгребли к посадкам и образовали аккуратный вал. Как будто так и надо. Ну-ну.

Спускаясь по тропе, я нашёл подходящую сосенку под черенок для кайлы и, пока рубил её и зачищал ствол, пропустил визит смотрителя Лукоянова. А он приплывал и запретил прыгать с приверха в воду. Траву – это он покосил, сам сообщил в разговоре. Предупредил о воскресенье: Петров день и День рыбака. Могут люди на острова приехать, могут за водой подойти к ручью.

По времени мы ни с кем не пересекались, оставались рыбаками, говорили правду, и Лукоянову Виктор сообщил, что подсоленных лещей отдали гостям. Лукоянов одобрил и умчался на моторной лодке в Кривоносово.

Наступил вечер, ребята отправились ловить рыбу, а я старательно насаживал кайлу: инструмент должен быть в порядке.

Так же как и вчера, где-то внутри уверенно росло ощущение опасности времени, которое работало не на нас. Будто кто-то порой брал меня за ухо, трепал слегка и ехидно шептал:

– Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что будет…

Я боролся с соблазном поддаться тревоге и насаживал кайлу. И только когда она стала вполне пригодной к работе, я разделся и отправился на ближний остров – перешёл пролив вброд и поднялся к берёзкам на бугре.

На конусе выноса горел костёр!

Минут пятнадцать комары меня неторопливо ели, а я вёл наблюдение. Там был один человек. Костер он жёг маленький, ближе к вётлам, однажды отошёл к воде покурить. Ясно было, что ночь он проведёт на конусе выноса. Значит, копать клад и этой ночью нам не судьба!

Свои наблюдения я изложил ребятам, когда вернулся. И мы тоскливо сидели у костра, смотрели, как бурлит в котелке вода, и думали. Прибыть катером из Гремячево человек не мог: там все путешествуют по делу. Сам на лодке прийти не мог тоже – где лодка? Значит, пришёл с гор и сверху нас хорошо рассмотрел.

Ребята уплыли на конус выноса на разведку и заодно воды набрать. Вокруг палатки дрожали тени от костра. Казалось, она шевелится и вот-вот сдвинется с места.

– Ту-тух, ту-тух, ту-тух… – Вверх по Волге внушительно прошёл сухогруз, и шум его движения ещё долго затихал вдали. Прошелестели корабельные волны на берегу, и Волга успокоилась.

Они вернулись с недоброй вестью.

– Конус накрылся хвостом шайтана, – сообщил Виктор, – там Конев. Хе! При нём рюкзак. С книгами и выпивкой.

– Как он здесь оказался?!

– Из Кривоносово пришёл. – Виктор поднял вверх белые брови. – Гулял по горам, дошёл до газопровода, понравилось ему.

Павел молчал.

Когда хлебали уху, то он делал это настолько свирепо, что мне пришлось брать себя в руки и тихо, ласково его успокаивать:

– Паша! Что-то ты бледный, как будто на открытии побывал?

– На каком ещё… – И Павел не выдержал, улыбнулся, даже уху хлебать перестал и, выпрямившись на своём бревне, недовольно засопел. – Слава, ну…

– А что?

– Положение у нас дурацкое, с чем я вас и себя поздравляю, вот что! – сказал Павел и добавил своё неизменное: – Ля-ля, ля-ля! Пом-пом!