Текст книги "Сказание о Четвертой Луне"

Владимир ФИРСОВ
СКАЗАНИЕ О ЧЕТВЕРТОЙ ЛУНЕ

Покинув эту страну и плывя к югу по морю-океану, посетил я много островов и стран и побывал я на одном из островов, который называется Никоверан. Это очень большой остров – в окружности он добрых две тысячи миль, и у мужчин и у женщин здесь собачьи морды… Телом они сильны и в бою хитры, а сражаются голые, но заслоняются от врагов щитом, который защищает их с головы до ног. А когда берут пленников, за которых не могут получить выкуп, то тут же съедают их.

Восточных земель описание, исполненное братомОдорико, богемцем из Форо Юлио, что в провинции св. Антония 1330 г

Он кидается к ней, раскрыв объятия. Он уже хочет прижать ее к груди, как вдруг яростный удар обрушивается сзади на его шею; ослепительно-белый свет с грохотом пушечного выстрела полыхает вокруг него – затем мрак и безмолвие!

АмброзБирс Случай на мосту через Совиный ручей. 1891 г

Храм Солнца возвышался над площадью Справедливости массивной конической глыбой – ни дверей, ни окон, только тщательно отесанные, великолепно пригнанные друг к другу холодные шершавые камни, слагающиеся в гигантскую лестницу. В особо торжественных случаях ступени этой лестницы оживлялись белоснежными одеяниями жрецов, а на вершине храма появлялся сам Верховный Жрец, простирая к божеству свои длани. Сейчас гигантские ступени были пусты, потому что происходящее на площади было обычным, будничным явлением.

Противолежащая храму сторона площади была, по существу, торговым рядом, где торговали всем, что только можно продать. Здесь располагались большие и маленькие магазины, кабаки, лавки менял, цирюльни, казино, лупанарий, ломбарды, конторы писцов, синематограф, биржа труда, кафе, варьете и многие другие заведения, об истинной сущности которых можно было только догадываться. Длинная, уродливая цепь прилепившихся друг к другу зданий, составлявших этот ряд, разрывалась в центре величественной аркой, сквозь которую открывался вид на главную улицу столицы и на лежавший в конце ее императорский дворец.

Дворец этот был прекрасен. В противоположность угрюмому Храму Солнца он искрился и сверкал майоликой, глазурью и полированным мрамором, и только опытный взгляд мог заметить, что дворец неприступен, как крепость, что его стрельчатые окна – великолепные амбразуры, что окружающая его узорная решетка работы старинных мастеров не уступит по надежности двадцати рядам колючей проволоки.

Дворец казался вымершим – ни в окнах, ни на балконах не было никого, потому что происходящее на площади Справедливости никого не интересовало и во дворце.

На площади происходила казнь. Осужденного уже вывели на высокий помост и поставили на колени. Это был пожилой человек, скорее даже старик, одетый очень просто, почти бедно. Его лицо, которое в другое время могло выглядеть живым и умным, сейчас выражало тупую покорность судьбе.

Вокруг помоста бурлила возбужденная толпа, раздавались какие-то выкрики, смысла которых осужденный не мог уловить. Затем мощные динамики разнесли по площади голос судебного автомата, зачитывающего приговор. До сознания осужденного доходили лишь отдельные фразы, которые никак не связывались в единое целое. Голос у автомата был монотонный, равнодушный, и коленопреклоненный человек никак не мог поверить, что все происходящее имеет к нему самое прямое отношение. “Этот презренный небозритель преступно нарушил законы нашей Великой Империи, гнусно надругавшись над…” – монотонно бормотал автомат, пришепетывая и глотая окончания. Очевидно, магнитная запись в его речевых блоках не обновлялась давным-давно – то ли в целях экономии, то ли из-за отсутствия специалистов, которых почти всех по разным причинам обезглавили. “Когда же взошла Четвертая Луна, он осмелился выражать свою гнусную радость самым непристойным образом, голосом и телодвижениями восхваляя…” Обреченному вдруг захотелось крикнуть, что все это не так, что он свято чтит законы Империи, и только весть о сыне, первая за много лет, заставила его на миг забыться, но клейкая паста, которой палач набил его рот, намертво сомкнула челюсти, и он не мог издать ни звука, “…обнаруженные при обыске запретные приборы полностью изобличают злобный умысел и неопровержимо доказывают… Тем не менее осужденному предоставляется право опровергнуть… и он будет отпущен на свободу…”

Автомат умолк, и осужденный вдруг ощутил, что на площади стало необычайно тихо. Огромная толпа словно затаила дыхание. Он в изнеможении закрыл глаза, и ему показалось, что он снова стоит в темноте среди песков Западной пустыни, ожидая восхода Четвертой Луны… Стоящий рядом палач нетерпеливо шевельнул длинным мечом, хрустнули сжатые пальцы. Тогда он понял, что означает эта невероятная тишина, и в ужасе дернулся.

Он хорошо знал самый демократический закон Великой Империи, по которому каждому преступнику перед казнью давалась возможность спасти свою жизнь. Для этого надо, было только крикнуть: “Я не виновен!” – и его тут же освобождали. Он не раз видел подобные казни – и радовался, что улики неопровержимы, потому что еще ни один преступник де посмел солгать перед лицом народа, чтобы спасти свою презренную жизнь… Только теперь он понял, что спасения нет, но все же попытался выдавить из склеенного рта спасительные звуки. Потом голова его бессильно поникла, и он уже не слушал, что бормотал шепелявый автомат, и не видел, как палач поднял хорошо отточенный меч. “Да здравствует Солнце!” – заверещал вдруг фальцетом автомат, меч описал стремительную дугу, и голова казненного покатилась по помосту, выбрасывая струю крови.

Из окна кабачка “Под Солнцем Справедливости” за казнью наблюдало несколько человек…

1

Удар был тяжелым и тупым, но не таким болезненным, как я ожидал. Просто в глазах почернело, горло перехватило удушьем, и я почувствовал, как все завертелось вокруг меня. Это длилось долго, так долго, что я подумал было, что неопытный палач не смог завершить казнь одним ударом, и с нетерпением ждал, когда все оборвется, но это нарастало и нарастало, и вдруг невероятная, невыносимая боль рванулась мне в череп вдоль позвоночника, откуда-то снизу, от поясницы, и мир раскололся на части. Я догадался, что это – смерть, но не успел обрадоваться, потому что все оборвалось. Но тут же сознание прояснилось, и я снова увидел кричащую толпу, и ее рев достиг моих ушей. Я видел все невероятно отчетливо. Толпа плыла вокруг меня – раз, другой, третий. Что-то знакомое было в ее вращении, и я с усилием вспомнил, что палач, подняв по обычаю голову казненного, трижды поворачивал ее перед толпой, прежде чем воздеть на кол. Тогда меня захлестнул ужас. Я напрягся в крике, но склеенные челюсти остались недвижимыми. Боль была всюду во мне, вокруг меня, и эта боль – а особенно дикий, чудовищный страх – были ужаснее всего на свете.

Потом я почувствовал, что площадь пуста и солнце уже заходит. Боль все еще продолжала терзать меня, но страх немного отступил. Прежде я думал, что казненные страдают очень мало, и не подозревал, что с казнью мучения только начинаются. Когда солнце почти скрылось за императорским дворцом, а я все не умирал, я понял, что смерти нет, а есть только вечная боль. И я стал молиться.

В Великой Империи был только один бог – Солнце, и я стал молиться ему. “Великое Солнце, я самый презренный из твоих детей. Я совершил ужасное преступление, перестав верить тебе, я обратил свой гнусный взор к запретному небу, а потом нарушил еще много законов и постановлений. Я не знал, что казнь будет так ужасна. Испепели меня, Солнце, сожги мое тело, высуши кровь, преврати в прах кости, только избавь от мучений. Я отказываюсь от самого святого для человека – от своего Рода, я проклинаю отступника-сына, я развею в своей памяти прах родителей – я готов на все. О Солнце, только смилостивься надо мною и дай мне умереть!”

Я все повторял и повторял эти слова, глядя на императорский дворец, башни которого темнели на закатном кровавом небе далеко за аркой.

Очевидно, Великое Солнце услышало мой бессвязный бред, потому что прежде, чем погасли остатки дня, на мои глаза пала тьма, и я перестал что-либо чувствовать.

2

Когда сознание возвратилось ко мне, я увидел, что нахожусь в Большом зале Императорского Совета. Я сотни раз видел этот зал на снимках и хорошо запомнил величественные ярусы позолоченных лож и ликующие лица квиритов, в радостном порыве приветствующих Императора. Я даже не мечтал когда-нибудь попасть сюда, тем не менее каким-то чудом очутился тут, и передо мной – в странной дымке – спиралью уходили к далекому потолку заполненные людьми ложи, и лица всех светились восторгом. Слезы радости, навернувшиеся вдруг на глаза, мешали мне рассмотреть, но я напрягся, туман растаял, и тогда я понял, где нахожусь.

То, что в первый момент я принял за ярусы лож, было длинными полками, а на них правильными рядами стояли головы казненных. Все они были живы, я понял это сразу, встретившись с их взглядами, и это было самое ужасное. Эти отрубленные головы все чувствовали, все понимали! Каким-то чудом жизнь продолжала сохраняться в них. Лишенные речи, лишенные движения, они выражали свою муку движениями глаз. Но мой ужас достиг предела, когда я понял, что сам я – тоже только голова, и так же обречен лежать на полке в напрасном ожидании недостижимой смерти!

Некоторое время спустя я различил, что каждая из голов покоится на какой-то подставке, напоминающей по форме блюдо. Скосив глаза, я увидел край такого же блюда и вокруг своей шеи. От него поднималась целительная прохлада, совсем утолившая боль. Голова стала ясной, какой она была У меня в далекой молодости, весенними рассветами. И это было хуже всего, потому что теперь боль уже не заглушала ужаса.

На полке возле каждой головы были прикреплены небольшие таблички. Напрягая зрение, я попытался прочитать надписи на них, но не мог разглядеть букв. Однако на одной из табличек я различил трехсложное имя, и это привело меня в смятение. Во всей Империи только Император именовался трехсложным именем. Простые люди носили имена из одной буквы, образованные или имевшие заслуги – из двух или трех, и лишь высшая знать – Стоящие У Руля – имели право брать себе имя из двух слогов. После мучительных размышлений я вспомнил, кто это был. Во всех учебниках истории рассказывалось, как сын Императора в припадке черной зависти попытался свергнуть отца, потерпел неудачу и был выслан в страну Песьеголовых, где и пропал в безвестности. Эта история произошла много лет назад и уже в годы моей юности звучала как древняя легенда. Теперь голова императорского сына была передо мной, и я поразился, как дико и неукротимо сверкали ее глаза.

Довольно скоро я заметил одну странность. Стоило мне посмотреть на какую-нибудь из голов, как она начинала быстро моргать и делала это довольно долго. Потом головы, видимо, привыкли ко мне и уже не обращали на меня внимания.

В этом страшном Хранилище не было ни дня, ни ночи. Возможно, в нем не существовало и самого времени, поэтому я не знаю, часы или годы пробыл так. Ни разу сон не сомкнул моих глаз. Но однажды вспыхнул яркий свет, и я увидел человека.

Это был высокий старик, одетый в роскошную тогу, расшитую множеством красных кругов – символами долголетия Императора. Он медленно шел вдоль полок, и при его приближении головы одна за другой закрывали глаза. Возле головы императорского сына старик остановился. Голова яростно сверкнула глазами – мне показалось даже, что она метнула в старика две маленькие молнии – и тоже опустила веки. Старик усмехнулся и пошел дальше.

Наконец, он подошел ко мне. Вблизи я хорошо рассмотрел обрюзгшее, морщинистое лицо, трясущиеся руки, полубезумный взгляд его бегающих глаз. Я смотрел на него с недоумением и тревогой, догадываясь, что моя судьба зависит от него.

Старик заметил мой взгляд.

– Ты не закрываешь глаз? – спросил он меня хриплым надтреснутым голосом. – Ты хочешь обрести тело, чтобы служить Императору?

Его слова потрясли меня. Получить тело, снова стать человеком – я и думать не мог, что это возможно!

“Да, да!” – хотел закричать я, но мои склеенные челюсти оставались неподвижными. Однако старик понял меня.

– Те, кто закрывают глаза – презренные отступники, небозрители и шпионы Песьеголовых, – пробормотал он, протягивая ко мне трясущиеся руки. – Они не могут открыто посмотреть в глаза Императору и недостойны его милости. Твой взгляд ясен и правдив, и ты хочешь искупить свою вину, поэтому ты не закрыл глаз. Да, да, я читаю в твоих глазах выражение любви и преданности, и я верю тебе. Я дам тебе тело, чтобы ты мог жить, прославляя Императора и его дела…

Я почувствовал, как трясущиеся руки поднимают меня и несут вдоль бесконечных полок. Потрясение, испытанное мною, было так велико, что сознание опять ушло от меня. Когда оно возвратилось, я увидел себя в длинном темном коридоре, напоминающем тоннель, и с удивлением почувствовал, что руки старика уже не дрожат и походка его с каждым шагом становится легче и стремительней. Но вот коридор окончился, над нами раскрылся стеклянный купол, пронизанный солнечным светом. Я взглянул на своего благодетеля и увидел перед собой прекрасное, вечно юное лицо, так хорошо знакомое мне. Это был Император!

3

Наш вездеход ворвался в деревню на полном ходу, поднимая тучи пыли и завывая сиреной. На центральной площади я нажал на тормоза, машина юзом прошла несколько метров, и Носители мечей мгновенно попрыгали через борта. Навстречу уже бежал куратор, поднимая руками длинные полы своей грязной тоги.

– Где жители? – закричал наш командир, молодцеватый Гун, поправляя на груди автомат.

Куратор подбежал к нам, хватая ртом горячий воздух и поднимая ладони в знак приветствия и покорности.

– Да здравствует Солнце! – хрипло крикнул он. – Все Равноправные трудятся на полях.

– Быстро в машину! – скомандовал Гун. – Ну!

Он пнул замешкавшегося куратора, который путался в своей тоге, пытаясь задрать ногу на колесо. Кто-то из Носителей мечей за шиворот втянул его через борт, я дал полный газ, и вездеход с ревом понесся мимо одинаковых длинных домов, распугивая кур и уток.

– Имя? – спросил Гун у куратора, тыча в его живот дуло автомата.

– Меня зовут И, с вашего разрешения, – ответил тот и снова попытался поднять ладони. Но тут машину тряхнуло, и он полетел на одного из Носителей.

– Группа крови? – продолжал Гун.

– Седьмая, седьмая… – забормотал куратор, которому пинком вернули равновесие.

– А у остальных?

– С вашего разрешения, приехавший к нам врач убит неизвестными злоумышленниками, – испуганно ответил куратор. Глаза его растерянно бегали. – Все списки пропали, пропали…

– Значит, среди вас скрывается агент Песьеголовых! – заорал Гун, багровея. – Почему не доложил?

Тот что-то забормотал в свое оправдание, но тут машина вылетела на поле, где под присмотром трех надзирателей-ликторов работали Равноправные. При виде машины они бросились врассыпную. Носители мечей застрочили из автоматов поверх голов, заставляя бегущих лечь. Скоро все жители были согнаны к машине и построены.

Врач вытащил из машины прибор, установил его на капоте, и проверка началась. Все было, как обычно: человек протягивал руку, врач колол ее иглой, выдавливал каплю крови и прикасался к ней электродами. Лица проверяемых делались серыми от страха, и нормальный цвет возвращался к ним лишь после того, как врач называл цифру и подзывал другого.

– Третья… Следующий!

– Седьмая… Следующий!

– Седьмая… Следующий!

Через полчаса проверка была закончена.

– Все жители здесь? – спросил Гун. Ликторы хором ответили, что все.

– Ну, а вы? – Гун показал им на врача. – Или вас не касается?

Ликторы недовольно заворчали. Носители мечей разом вскинули автоматы, и ропот умолк. Но и среди ликторов не оказалось никого с запретной группой крови.

– Ваше счастье! – буркнул Гун, подавая сигнал к отъезду. Я бросил сцепление, машину словно выстрелило.

– Ну, ты! Не можешь осторожней? – крикнул Гун, которого повалило назад. Я молча кивнул головой, потому что слова, наверно, застряли бы у меня в глотке. Эти проверки каждый раз взвинчивали меня до предела – так, что отнимался язык и переставали слушаться руки и ноги. Дело в том, что у меня была как раз та запретная одиннадцатая группа крови, обладателей которой мы разыскивали по всей стране.

4

Осужденного вывели на площадь и поставили на колени в центре высокого помоста. Судебный автомат забормотал формулу осуждения. “Этот презренный агент Песьеголовых нарушил законы нашей Великой Империи, гнусно надругавшись над…” – разнеслись из динамиков знакомые фразы.

Осужденному было лет двенадцать. Мы гонялись за ним несколько дней. Он, как уж, ускользал от облав, путал следы, терялся в непроходимой чаще. Лишь когда осатаневший Гун приказал поджечь иссохший от зноя лес, мальчишку удалось взять. Проверка подтвердила наши предположения – у него была одиннадцатая группа!

Не так давно нас построили на плацу, и стратег зачитал императорский указ. Враги пытаются подорвать силы Империи изнутри, засылая к нам многочисленных агентов. Их число все увеличивается, они проникают во все сферы государства. Долг Носителей мечей – обнаружить и захватить каждого агента, под какой бы личиной он не укрывался. Каждый, кто сумеет поймать врага живым, получит в награду месячное жалованье.

Мы встретили эту новость криками восторга! прежде наградой было двухнедельное. Мы вскинули ладони, приветствуя мудрость нашего вечно юного Императора. Да, враг был хитер – недаром нам все реже удавалось схватить кого-нибудь. Иногда проходила неделя, прежде чем доводилось обнаружить врага. Агенты Песьеголовых маскировались умело: они принимали облик торговцев, бродячих монахов, пробирались к Равноправным, даже в ряды ликторов и цензоров. Но рано или поздно они попадались, потому что всех их выдавало одно – одиннадцатая группа крови.

Я смотрел, как палач поднимает свой длинный меч, и думал о том, что стойкость Императора в борьбе с врагом безгранична и милосердна. Ведь каждый из казненных искупал свою вину и уходил в Солнечные Края очищенным. Мне понадобилось много времени, чтобы понять благородное величие всех деяний Императора. Еще совсем недавно молодость осужденного смутила бы меня. Теперь постыдная жалость совершенно исчезла во мне.

Тут кто-то положил мне руку на плечо. Я обернулся. Передо мной стоял незнакомый бедно одетый человек с умным тонким лицом Мыслящего и сильными руками простолюдина.

– Наверно, это несправедливо, – сказал он. – Ты тоже участвовал в поимке, а награда досталась Гуну.

– Кто ты такой? – спросил я, потихоньку кладя руку на рукоять меча. – И что тебе надо?

Незнакомец заметил мое движение и слегка улыбнулся.

– Меня зовут Ло. А хочу я одного – чтобы ты тоже получил награду.

– Устав Носителей мечей… – начал я холодным тоном, но Ло невежливо оборвал меня.

– Знаю, знаю… Я не собираюсь опровергать ваш устав Я просто хочу указать тебе на агента Песьеголовых, которого ты можешь захватить без чужой помощи, чтобы ни с кем не делить награду.

Такое удивительное предложение вряд ли кому-нибудь доводилось слышать. Я недоверчиво посмотрел на незнакомца.

– А тебя вознаграждение, конечно, не интересует? – спросил я с сомнением.

– Увы, мне его никогда не получить. Дело в том, что агент, которого я хочу выдать – это я сам.

В первый момент я не поверил ему. Добровольно пойти под меч… Наверно, этот человек сумасшедший.

Ло словно прочитал мои мысли.

– Я вижу, ты принял меня за ненормального. Я вполне здоров. И тебе ничего не придется доказывать, потому что у меня одиннадцатая группа крови…

Я ошеломленно смотрел на него. Произнести вслух эти слова значило обречь себя на быструю и неотвратимую гибель.

– Ты хочешь, чтобы тебе отрубили голову?

– Это первое из трех моих желаний. Второе – чтобы награду за меня получил ты.

– Ну, а третье?

– Третье мое желание – сказать тебе несколько слов. Но ты должен обещать мне, что не убьешь меня, когда услышишь их.

– Нет, ты все-таки ненормальный, – задумчиво сказал я. – И группа крови у тебя, наверное, седьмая. Приведешь тебя, а потом позора не оберешься…

Я повернулся, чтобы уйти, но тут Ло быстро шагнул ко мне вплотную и прошептал в самое ухо:

– У тебя самого одиннадцатая группа крови! Я в ужасе отпрянул и схватился за меч, чтобы тут же прикончить его. Но он крепко сжал мое запястье.

– Теперь ты знаешь, что я говорю правду. Не убивай меня тут, а отведи куда надо. За мертвого награды не полагается.

– Ты хочешь выдать меня… – прохрипел я.

– Это можно было сделать, не ставя тебя в известность, – резонно возразил он.

Я отпустил рукоятку меча, и он, глухо лязгнув, ушел в ножны. Логика незнакомца была безупречна. Но для чего ему все это понадобилось, я не мог понять.

– Кто ты, Ло? – спросил я. – Твое имя мне ничего не говорит.

– Смотри, вон идут Носители мечей, – показал он. – Зови их скорей, и награда твоя.

Он протянул мне руки, я защелкнул наручники и подал тревожный свисток. Носители мечей обнажили оружие и кинулись к нам, расшвыривая людей, пришедших посмотреть на казнь.

– Я друг твоего сына, – прошептал Ло. – Он сказал, что скоро ты увидишь его…