Текст книги "Запах берёзовых почек"

Владимир Андреевич Галат
Сборник «Запах берёзовых почек»
Избранные стихи. Авторские песни
2010–2014 годы

^{Владимир Андреевич Галат (р. 1950) – поэт, бард, художник, самодеятельный композитор.}

^{Фрагмент картины (автор В. А. Галат)}

Стихи

 
…твердили эскулапы: – День его любой
накрыть успеет мгла, почти настигла…
А он живёт!.. Печаль его светла.
 

«Поднимая завесу неброских маршрутов…»

 
Поднимая завесу неброских маршрутов,
по утраченным грёзам привычно иду.
Машинально листаю: за вечером – утро,
растворяется личность… у всех на виду.
 
 
Равнодушно мерцает пространство чужое.
Если падает вечный… загадочный снег,
удаляюсь в тепло своих мыслей живое:
поскользнётся тревога – продолжим забег.
 
 
Я догадлив – не всё досмотрю и услышу.
Доверяю закончить – заре, облакам.
А пока выбираю простую афишу:
море, звёзды – душе, и песок – башмакам…
 
 
Отодвинет волна свежей грусти заплатки
и по лунной дорожке легко закружит.
Заночую у моря в потёртой палатке.
Остановятся грёзы – продолжится жизнь.
 

Благодарю!

 
Благодарю за то, что мне позволили родиться,
спасибо аисту,
спасибо журавлю…
Из родника Вселенной
нам добавили водицы,
зачем, не знаю, но —
благодарю.
 
 
Я понимаю, предыстории
увы, не вижу —
той, что в веках уснула прошлых
навсегда.
А вдруг в аренду дали не мою,
чужую нишу?…
Приму как есть: богатство —
все мои года!..
 
 
…А ветви, почки отряхнув,
расправили листочки.
И петухи вовсю горланят,
ждут зарю!
…Когда бледнеют запятые,
добавляю точки.
На том спасибо,
от души благодарю.
 

Встреча

 
В кафе, где мы сидели, сдвинув локти,
за дымною полоской сигаретной,
в забытой богом серой подворотне,
ты мне казалась жалкой, неприметной.
 
 
Под вздохи саксофона отставного,
в нелепости забытых перепитий,
твой взгляд печальный образа иного,
казалось, выпадал из всех событий.
 
 
…Вершило время свой закон незримо:
печаль и радость – свежего фасона.
Но вспыхивает вновь огонь ранимый
…под грустную браваду саксофона.
 

«В облаках, капризно-переменчивых…»

 
В облаках, капризно-переменчивых,
промелькнуло Ваше настроение.
Некрещёный шёл я и невенчанный,
и мечтал влюбиться, без сомнения.
 
 
Не увидел Вас в закате розовом,
пролетели мимо, незаметною.
И пахнуло вдруг забытой прозою,
закраснелся, как копейка медная.
 
 
Помахал рукою на прощание,
головой качая укоризненно.
Ничего тогда не обещали Вы,
но хотелось под фатой, под ризами…
 
 
…Фонари мигали уморительно,
каблучки стучали недоверчиво.
Посылал поклон случайным зрителям
опоздавший мальчик гуттаперчевый.
 

Хоть с обрыва…

 
Люди по-прежнему ходят
по смутной земле…
Лихо, легко и беспечно,
бывает – тревожно…
Жаль, что понять эту жизнь
до сих пор невозможно.
Хоть бы на миг!..
А потом —
хоть в кипящей смоле.
 
 
Это не значит, что птицы
вдруг петь перестали,
Лес разобиделся,
зверь с перепугу ушёл.
Так же заманчивы
эти туманные дали,
Плюс —
синева в облаках,
что уже… хорошо.
 
 
Мог не родиться…
на радость чертям заодно.
Даже успел удивиться —
как много здесь Света!..
Кто ты такая,
моя дорогая планета?…
Ты намекни…
А потом —
хоть с обрыва на дно.
 

«Свет жемчужный сиял, разрастался…»

 
Свет жемчужный сиял, разрастался…
звук небесный раздался и смолк:
Добрый ангел к душе пробирался,
…натолкнулся на ржавый замок.
 

Разбудит звоном колокольным…

 
…Затмив неясный луч заката,
приходит Прошлое внезапно:
туман веков… глаза Сократа,
далёких бурь глухие залпы,
 
 
балы, блестящие корнеты,
дрожащий диск багровый солнца,
застывший звук ночной кареты
в слюде старинного оконца,
 
 
лохмотья, струпья и оглобли,
удар копья, бродяги посох,
на штык нанизанные вопли
по краю чёрного откоса…
 
 
И вдруг тягучий стон гобоя
и лунный след, зовущий, зыбкий,
волна забытого прибоя,
наброски слов, мазки улыбки…
 
 
…Приходит Прошлое внезапно,
разбудит звоном колокольным.
…Бредёт Творец далёких залпов,
Заложник бурь, судьбы Невольник.
 
 
И вновь во тьме ночной карета
седую пыль вздымает густо!
Летит стрела из арбалета…
И – ничего!.. Забыто. Пусто.
 

«Вспомнилась история простая»

 
Вспомнилась история простая —
колокольчик прозвенел и смолк.
То ли треснул, то ли кто… заставил,
а в лесу завыл, проснувшись, волк.
 

Светлая любовь

 
Мы идем ночной дорогой,
каждый куст – приют.
Мы стремительны, как боги.
Только нет роскошной тоги.
Не догонят нас тревоги.
Ангелы поют!
 
 
И у всех мы на примете.
Там, издалека,
нам предложат на рассвете
прокатиться на карете.
Да еще попутный ветер.
Цель уже близка!
 
 
Будет всё в дороге этой:
горе, кровь и боль.
Но, как в песне недопетой,
озарится лунным светом
и возникнет рядом где-то
светлая любовь!
 

«Юные годы сверкнули пленительным сполохом…»

 
Юные годы сверкнули пленительным сполохом
и улетели, лишь память удачно тревожат…
Это по ним навсегда отзвенел старый колокол,
и ничего этих лет не бывает дороже!..
 
 
Мне бы на миг возвратиться успеть и опомниться —
пусть на отвесной скале, обдирая ладони!..
Не отклоняется грозная дикая конница,
я – только всадник, без права уйти от погони.
 

Последний воин на Руси

 
Я помню в детстве пол из глины,
галчонка в цинковом ведре…
Был день невероятно длинный,
как запечённый на костре…
 
 
Шли грозы с визгами и ливнем,
в стакан парного молока…
а я летал… летал без крыльев,
висели рядом облака…
 
 
…Увидел, как звезда упала,
она сверкала на песке…
внезапно что-то прошептала
на шелестящем языке.
 
 
И я запомнил и усвоил…
молил, чтобы хватило сил.
Отныне знал: я – древний воин,
последний воин на Руси.
 
 
А утром всё забыл. И снова
весь белый свет – для одного!..
И солнца луч играл подковой,
подковой счастья моего.
 

Вал воспоминаний

 
Под сенью древ
Ликейской рощи,
где Аристотель
пребывал,
ушедших след,
никто не ропщет.
Проснётся гул —
накатит вал…
 
 
Всё в прошлом:
Македонец жёсткий,
наживы плен,
мечты провал,
…вопят шуты,
трещат подмостки.
Проснётся гул —
накатит вал…
 

«Барс белоснежный с горящими гневом глазами…»

 
…Барс белоснежный с горящими гневом глазами,
близко охотник счастливый, на бубен похожий.
…Лёгкий кораблик безумия под парусами.
…Гордо поступок нелепый царапает кожу.
 
 
…Мчится по морю надежды порыв безмятежный,
воздух наполнен прохладой, лучами и солью.
Голос сирен раздаётся, пугающе нежный,
и отзывается в сердце пронзительной болью.
 
 
…Кто нам поведать старался жемчужную тайну,
приподнимал нам завесу над манной небесной?
Сыр предлагать в мышеловке, наверно, не станут —
клетки открыты, но там и без нас уже тесно.
 

Серебром в ночи…

 
Позови меня, гитара,
уведи в тайгу.
Мы споём с тобой на пару
там, на берегу
той реки, что с небом спорит
чистой синевой.
Где рубиновые зори
снежною весной!
 
 
Ты всегда мне помогала
трепетной струной,
доверял тебе немало,
лишь тебе одной.
Помнишь ночи в стройотряде,
песни у костра?…
Комариный хор в засаде,
танцы до утра…
 
 
Общежитий коридоры…
позовут на чай.
Переборы-разговоры,
парни, не скучай!..
Вновь щемящей песни сила,
золотая грусть…
и куда же уносила?…
Думать не берусь.
 
 
…Ты звени, моя гитара,
серебром в ночи!
До последнего удара!
…Только не молчи.
 

Осенью

 
Осенью будто невольно ты с жизнью прощаешься,
невод невидимый тянет неслышно зима.
Часто во сне неглубоком почти растворяешься
и, просыпаясь, уверен, что сходишь с ума.
 
 
Листья цветные похожи на блажь маскарадную,
время сжимается, неуловимо сквозит.
Не узнаёшь синеву, незнакомо-прохладную,
где-то, неведомо где, её странный транзит.
 
 
Бежевый цвет разбавляет убранство багряное,
все зачарованы хрупкостью тающих дней…
Ветра порывы пугают походкою пьяною,
и орхидеи надежды – бледней и бледней.
 
 
Запах полыни добавит ещё свежей горечи
к мыслям о вечном… Гори и не гасни, свеча!
И заплутавший, коснётся палящий луч солнечный,
трепету сердца добавит тоски сгоряча…
 

Не случайно

 
Тесно им со мною, свежим мыслям.
Улетают, не достать рукой,
лишь мечтами… по завидным высям.
Я – как осень золотистым листьям
раздаёт рябиновые кисти —
отдаю им собственный покой.
 
 
Звёзд мерцание тому виною.
Их далёкий неумолчный зов
слышу часто, но какой ценою:
по счетам – расплатой неземною.
Но дорогой солнечного зноя
полететь, наверное, готов.
 
 
Нам бы крылья – хочется поближе,
облаком клубимся взаперти.
Настоящее – всегда чуть выше:
выше смысла, голубей на крыше.
Может, это несколько возвышенно,
но возвысить кто нам запретил?
 
 
И в загадке этой нескончаемой
разобраться не хватает сил.
Странно я живу. Но не случайно —
если радость – радуюсь печально,
а грущу несносно и отчаянно,
словно… и не жил, и не любил.
 

«Он сидел и молчал…»

 
Он сидел и молчал.
Рядом пили и ели.
На зловещую тьму
падал красный закат.
В эту вещую ночь
спать уже не хотели
ни Иуда, ни Левий,
ни Понтий Пилат.
 
 
Стук тяжелых сапог —
подхватили, избили.
Непонятный допрос,
разговор ни о чем.
Осенило давно:
за него заплатили.
Да, те самые тридцать —
Иуды плечо.
 
 
Его споро распяли,
а он улыбался,
и растерянно думал,
и всем все простил.
Взмах копья – жизни звук
навсегда оборвался.
Кто-то с неба увидел,
слезу уронил…
 
 
Да услышит, кто хочет,
увидит и зрячий:
его вечность забрала,
Но он где-то здесь.
Жаль, не даст нам ответа,
разгадки удачи.
Не нужна наша правда —
одна уже есть.
 

«Повстречал однажды журавля…»

 
Повстречал однажды журавля
за кустом черёмухи душистой.
Миг! И растворился на полях.
Но явился гордый, голосистый!..
 
 
А за ним внезапно… белый конь,
даже и не конь, восторг лучистый!
То как дикий яростный огонь!..
То как пух летящий, серебристый!
 
 
…Где вы, люди, кони, журавли,
светлые и добрые на солнце?
Где ты, знак надежды и любви,
позабытый отзвук колокольцев!
 
 
Уж который год труба зовёт,
все свои дороги примечаю.
Мой рюкзак застёгнутый поёт:
– Где роса? Налейте вместо чая!
 
 
…Отодвиньте ваше домино —
запою ещё под барабаны!
Я найду своё Бородино —
где мои драгуны, где уланы?…
 

Наши дороги

 
Дарю простору неба свой восторг души мятежной —
услышат звёзды чистый звук, кипучий и живой.
Слова мои не новые, всегда почти всё те же,
лишь новый поворот судьбы – у каждого он свой.
 
 
Дорога к звёздам длинная, но есть она, дорога!
У ветра разузнай о том, у облака спроси.
Она уже проложена от каждого порога,
бери с собой всё доброе, иди – пусть хватит сил.
 
 
Пусть Разума незримого сияют обереги,
и ждут, быть может, странные, но светлые дела.
Там радость – не знамение, не миг коварной неги,
а злобы нет – одна любовь счастливо расцвела.
 
 
Наверное, не зря летим во мраке бесконечном,
не зря заслуги прошлого лелеем и храним.
И в жизни нашей славной, но опасно скоротечной,
надеемся, что всё-таки… ведут дороги в Рим.
 

Приходите

 
Прибегайте ко мне, звери,
как я вас люблю!..
Моя личная потеря,
то, что вам я не поверил.
А теперь открыл я двери —
каждый взгляд ловлю!
 
 
Прилетайте ко мне, птицы,
из далёких стран.
Расскажу вам небылицы,
голосистые певицы,
разрешите повиниться:
вновь – пустой карман!
 
 
Приходите ко мне, люди,
чаем угощу.
Поднесу вам сыр на блюде,
расскажу, что было, будет,
не судья вам – вы мне судьи, —
я вам всё прощу!
 
 
Небеса, меня вы ждёте —
рановато к вам…
Разве что на самолёте,
при последнем перелёте,
чарку водки поднесёте
к сомкнутым губам!
 

«На краю обрыва жалобно кричала…»

 
…На краю обрыва жалобно кричала,
второпях махала сломанным крылом —
белоснежной чайке было места мало,
боли было много в небе голубом.
 
 
Нежный ветер перья горестно баюкал,
прилетали птицы – верные друзья…
появились люди – не нашлось приюта,
как-то так случилось, что помочь нельзя.
 
 
…И скользила яхта вновь под парусами,
и казалось – вечность, как всегда, близка.
А большая птица с грустными глазами
вспоминала море, небо… облака.
 

«Даль звала заиндевелой веткой…»

Памяти князя А. Д. Меншикова

 
…Даль звала заиндевелой веткой.
…Филин ухал, как новорождённый.
Герцог-дворянин, в одежде ветхой,
в ссылку уезжал, непобеждённый.
 
 
…Вспоминал Петра, балы, походы,
власти переменчивой уроки.
…Сзади суетились скороходы,
подбирая Меншикова крохи.
 

Поздняя ягода

 
Надо жить
и бороться за жизнь
посерьёзней.
Годы красят нещадно
одной сединой.
Как от ветки рябины
ждут ягоды поздней —
так и я
жду чего-то
от жизни шальной.
 
 
Трудно – жить
и уже… ничему
не поверить.
Никому – ещё хуже,
но всё же живу.
Достучаться хочу —
заколочены двери.
От кого —
непонятно.
Помру – не пойму.
 
 
Улыбнётся…
насмешливо жизнь
улыбнётся.
Только что-то подбросит —
пошло на распыл!
 
 
Но я верю —
людская молва
отзовётся:
он, наверное, жил —
он ведь всё-таки был.
 
 
Ветер гонит листву
по намокшим дорогам,
дождь
уже не бодрит,
просто сводит с ума.
Вот и осень моя —
золотой недотрогой —
встрепенётся,
а завтра…
а завтра – зима.
 

«Важно проплыли тяжёлые жёлтые рыбы…»

 
…Важно проплыли тяжёлые жёлтые рыбы,
брызги утят разлетелись в притворном испуге.
Словно предчувствуя новые ветра порывы,
рябь серебристая била приветливо в бубен…
 
 
Тихо вздыхал и потрескивал лес добродушный,
пение птиц трепетало волшебно и звонко…
лист прикоснулся к щеке, незаметный, воздушный…
филин заохал, на миг обернувшись ребёнком…
 
 
…Светлое небо, пронзительно синее, чистое —
вспыхнув, погасла в истоме искра изумления…
Солнечный луч продолжение дня перелистывал,
не удержался и, крылья сложив, стал растением.
 

Девушка с веслом

 
Он рисовал красавицу с веслом,
в косынке красной и с зрачком лучистым.
И помогал собрать металлолом,
чтоб поддержать коммуну трубочистов.
 
 
Страна его носила на руках.
Он эти руки вспоминает часто
за тот педагогический размах,
с которым шёл товарищ Луначарский.
 
 
Он и в раю ведёт незримый бой,
поёт, как широка страна родная,
А то, что жертвой пал в той роковой…
забыл. Кричит: – Не помню и не знаю!
 
 
…И пролетарий смолк и броневик,
«Аврора» спит. И что теперь имеем?
Что каждый настоящий большевик
конечно, прав, но мы ушли правее.
 

«На качелях любви раскачались…»

 
На качелях любви раскачались
простота мудреца и глупца.
Мы с тобой, вероятно, встречались,
я об этом твержу без конца.
 
 
Я тебя никогда не забуду,
хоть не видел тебя никогда.
Но, подобно апрельскому чуду,
ты – то ближе, то дальше всегда.
 
 
Этот дождь я, конечно, запомнил,
и сиреневый нежный прибой.
Неспроста осознать нелегко мне,
что придумал я нашу любовь.
 
 
Надо мною неслышно кружится
шлейф надежды… но слышу я стон,
и тревожный крик раненой птицы,
и неясной тоски перезвон.
 

Венеция

 
Как началась моя Венеция, не помню,
с картины старой, в промелькнувшем витраже?
Но началась… и неожиданно легко мне
увидеть прошлое в случайном мираже.
 
 
Услышать песню гондольера удалого.
И сквозь бокал венецианского стекла
вдруг проступают смутно варвар из былого,
великий зодчий и бродяга без угла.
 
 
…Там Прокурации дворцы с Наполеоном
под запах кофе замедляют бег Фортуны.
И мавры с башни каждый час неугомонно
и отбивают, и… бросаются в лагуну.
 
 
За колоннадой Дворца Дожей величавой
встречает праздно зал Совета Десяти.
И Тинторетто с Веронезе… одичало
со стен взирая, приглашают подойти.
 
 
А Сан-Франческо делла Винья, церковь света?
А мост Риальто, откровение скульптур?…
Волшебный город, ты как малая планета
в своём смешении всех стилей и культур!..
 
 
…Плывёт Венеция… и голуби над аркой
под колокольный звон печальный пролетают.
И над порфиром площади Святого Марка
незримый гений Бродского витает.
 

«Моя надежда за сплошным туманом…»

 
Моя надежда за сплошным туманом,
в каких краях, не ведает никто.
А я за серебристым караваном
печальных звёзд, в потрёпанном пальто.
 
 
Устал любить и ждать, забыты крылья
на старом чердаке былых утех.
А тех, что словом неизвестным крыли —
прощаю вновь и вспоминаю всех.
 

«Облака в синеве над рекою…»

 
Облака в синеве над рекою
невесомо плывут и плывут.
То уносят меня за собою,
то, жалея, обратно вернут.
 
 
Стаи птиц – хлопотливые искры —
рассыпаются вдоль берегов.
А за тихой водой серебристой —
изумрудная зелень лугов.
 
 
Всё застыло в вечернем покое.
Ветер дунул, вздохнул и исчез.
И неслышно земное, простое
очарованно льется с небес.
 

Внуково

 
Люди скользили послушно…
звуки летели в мембраны…
Падало слово радушно,
были глаза твои странны.
 
 
Знаешь, мы быстро расстались.
Не целовались прилежно…
Таял изгиб твоей талии
за поворотом небрежно.
 
 
Если б тебе оглянуться —
слабо надежда мерцала.
Рвутся все ниточки, рвутся!
Как же всего было мало!..
 
 
Редкие прикосновенья
тела, души… через слёзы.
Остановить бы мгновенье
странной, изменчивой прозы!
 
 
…А на крыло самолёта
ангел спустился небесный.
Были с тобой мы в полёте,
а на земле… неизвестно…
 

«Вот и подёрнулся дымкой судьбы…»

 
Вот и подёрнулся дымкой судьбы
моей юности город.
Был или не был – пожалуй, теперь
и не вспомнить.
Давних дорог животворных тепло
превращается в холод,
и отогреть себя прошлым
уже нелегко мне.
 
 
Смутные тени былого мелькают
неясно, тревожно.
Боль пережитого в сердце
аккордом минорным…
но невозможно забыть навсегда,
невозможно —
горечь любви моей первой,
печальной и вздорной…
 

«Собираю следы с площадей, побережий…»

 
Собираю следы с площадей, побережий,
колесница промчится – услышу, увижу.
помогают как могут: морской ветер свежий,
и порфир мостовых, и предместья Парижа.
 
 
…Пробегутся по струнам Эоловой арфы:
тихий звук одинокий дрожит в поднебесье.
Символ вечности древний Омеги и Альфы
просверкает во мраке, исчезнет, воскреснет.
 
 
На бушприте корсары – джентльмены удачи,
переменчивых судеб листается книга!..
Ждут шуты, короли, между смехом и плачем,
обособленным гостем монашек-расстрига.
 

«А что есть жизнь: дыханье моря…»

 
А что есть жизнь: дыханье моря,
пустыни снежной миражи?…
Пушинки счастья в гребне горя,
пустая вера в створках лжи?…
 
 
Тропинка в горы серебрится,
родник студёный в облаках,
знакомый свист незримой птицы,
любовь и звёзды на руках.
 
 
Как много рядом звёздной пыли,
исчезнуть можно без следа…
А мы всегда, наверно, были,
забыли просто – где, когда…
 
 
Идут рассветы и закаты,
за ними море из фольги.
Мы золотой судьбы солдаты —
в кирзовой дымке сапоги.
 

Безумство покоя

 
Скалы, синее небо и море под криками чаек.
Белый парус навстречу летит исполинским пером.
Дух мятежный лишь тучи неслышный забег омрачает,
и дельфинов привет над волною – живым серебром.
 
 
Мы на берег приходим и ждём от судьбы диалога.
И когда перетянуты мысли тугой бечевой,
то по лунной дорожке уходят печаль и тревога.
Только ласковый ветер, и больше уже ничего.
 
 
Я сижу и молчу, сторожу на песке шум прибоя.
Капли звонко упали, рассыпали ноты дождя.
Есть у моря великое свойство – безумство покоя,
я хочу досмотреть, помолчать, не уйти, уходя…
 

Будет ласковый дождь

 
Молнии проворно раскроили четверть неба,
гром бабахнул так, что сам себя уже не слышал.
Ливень налетел безумный, градом сыпал, снегом,
ветер рвал на части зазевавшуюся крышу.
 
 
Вопли непритворные привычно все издали,
птицы подхватили, даже листья на деревьях.
Облик необычный обретает контур зданий,
всё перевернулось, как в размытых акварелях.
 
 
Тихо стало… серый день в лучистый превращался.
Вышел человек весёлый к синему раздолью,
бегал и, счастливый, он и плакал, и смеялся,
мокрую одежду отжимал, да вместе с болью.
 

На славный праздник февраля!

 
Как я начищу прохоря[1]1
  Прохоря – парадные сапоги военнослужащих. Прахоря – сапоги заключённых.


[Закрыть]
на 23-е февраля,
и – по асфальту, и по снегу, и по лужам!..
И я пойму, что жил не зря, что уберёг я прохоря
в картонном ящике от самой дикой стужи!
 
 
Я приберёг-то и себя
на славный праздник февраля!..
Служил ракетчиком – с тех пор и молодею!
Хоть окислитель[2]2
  «Окислитель» – один из компонентов ракетного топлива, ранее применявшегося в заправке ракет стратегического назначения. По содержанию и токсичности относился к отравляющим веществам нервно-паралитического действия.


[Закрыть], янтаря
темнее, нюхал, видно, зря:
теперь уж, сорок с лишком лет, вовсю балдею!
 
 
Да что – янтарь и прохоря,
пожил довольно – говорят,
смотри, не примут там тебя, бери пониже!
Так это можно втихаря
ещё чуток?… Ведь снегиря
который год хочу увидеть… и не вижу!..
 
 
Ещё б хотелось, несмотря
на то, что гибну я зазря,
принять на грудь, да что там сто, волну морскую!
И там – как лист календаря…
но чтобы рядом – прохоря!
И важно знать, что я не зря… не зря рискую!..
 

«О путник…»

 
О ПУТНИК,
ЧТО
С ТВОЕЙ СУДЬБОЙ?…
УСЛЫШЬ
ЧУЖОГО СЕРДЦА
СТУК!
УЖЕЛЬ
НЕ ВЛАСТЕН
НАД СОБОЙ?…
…тук-тук.
 

На холмах

 
На холмах полевые цветы,
грозы с росами!..
И повисла Луна, красоты
абрикосовой!..
 
 
А внизу – в изумрудах река
с аметистами!..
И плывут по воде облака
золотистые!..
 
 
Улетает туман к небесам —
белой конницей!..
И слышны далеко голоса
за околицей…
 
 
За холмами ликует рассвет —
перламутровый!..
И роняют раздумья комет
что-то мудрое…
 
 
…Вспоминаю размах синевы,
ветры юности…
Тонкий запах цветов полевых
на краю… настиг.
 

Смех, алыча и боржом

 
Чёрный янтарь в белой Паланге,
Рижский бальзам и вино…
чёрные лебеди плавали…
как это было давно!
 
 
Звуки органа из Домского
в воздухе так и висят…
Чёрного моря, Азовского
чайки всё помнят… кричат.
 
 
А за туманом на просини —
снежный Эльбрус – миражом.
Юности звёздные россыпи —
смех, алыча и боржом.
 
 
Яркие воспоминания —
их не забыть никогда…
веточки очарования
тихо… уносит… вода…
 

Цепь желаний

 
Ещё не знал рассвет причины
себя явить, но спал тревожно.
А над морской лихой пучиной
скользили люди осторожно!
 
 
Под ними – яхта, взоры в небо.
Звенит неслышно цепь желаний.
Мечта водою рыщет слепо,
вздымает волны – смерч скитаний!
 
 
Они – из адовых стремлений,
кладоискатели простые.
Они – гонители сомнений!
Глаза живые, озорные!..
 
 
Их ждёт удача – есть надежда!
Им звёзды след укажут точно.
Да будет воля их безбрежна!
Да будет дружба непорочна!
 
 
…И яхта птицей серебристой
на виражи ушла крутые…
А за волной бесшумно, быстро
летели рыбы золотые!..
 

«Я не брался за нож, автомат на плече…»

 
Я не брался за нож, автомат на плече
не носил и, наверно, не буду…
И чужие стихи не бросал в СВЧ,
не давал на съеденье верблюду.
 
 
…Не попросят автограф леса, небеса,
рукоплещут другому из ложи.
Я, увы, не герой, хоть в свои чудеса
верю свято, чем явно встревожен.
 
 
А перо… что перо? И бумаги листок?
Терпят боль мою, радость и почерк.
А хотелось бы, чтоб иногда между строк —
тонкий запах берёзовых почек…