Текст книги "Тэн Ипполит-Адольф"

Владимир Герье
Тэн Ипполит-Адольф

Ипполит-Адольф (Taine, 1828-1893) – самый выдающийся и самобытный из мыслителей Франции во 2-й половине XIX века. Отец Тэна был стряпчим, дед подпрефектом: предки Т. упоминаются в XVII в., одному из них было дано прозвище философа. Т. был родом из местности (Арденны), составляющей «географически и геологически продолжение Германии», что в связи с протестантизмом Т. побуждает иных искать в нем влияние германской расы. На это Т. вполне справедливо отвечал: «склад моего ума французский и латинский». Еще в отцовском доме Т. начал учиться у отца – латыни, а у одного из дядей – английскому языку, что было тогда большой редкостью. Несколько лет ему пришлось провести в интернате. При своей физической слабости, замкнутости и наклонности к одиночному размышлению он очень тяготился этим «противоестественным» порядком, пока наконец в 1842 г., по смерти мужа, мать Т. переехала в Париж, где он учился в Бурбонском коллеже. Здесь еще до поступления в класс «философии» Т. зачитывался Спинозой, пантеизм которого удовлетворял поэтические представления Т. о природе, детерминизм привлекал его строго логический ум. Любовь Т. к логическим доказательствам, его обожание силлогизма – ведь сказал же он про одно музыкальное произведение, что оно прекрасно, как силлогизм, – укрепились изучением «геометрического метода» Спинозы. Наряду с последним Т. еще в коллеже познакомился с другими философами. Один из его учителей – Бенар – перевел эстетику Гегеля и давал своему ученику книги этого философа; другой еще держался в своем преподавании Кондильяка, который давно был вытеснен господствовавшим спиритуализмом. В 1848 г. Т. поступил в Высшую нормальную школу. Товарищами его были, между прочим, Прево-Парадоль, Шаллемель-Лакур, Абу, Вейс и Фюстель-де-Куланж. Между его учителями были Жюль Симон, Сессе, Шерюель, Вашро, Берже, познакомивший Т. с результатами германской науки в области классической древности. Это была молодежь, которую один из них изобразил словами: «любознательная и смелая, она везде видела проблемы, требующие разрешения, льстя себя надеждой скоро с ними справиться и готовая признать начало всякой науки и философии лишь со дня своего вступления в жизнь». Это было время брожения не только в политической жизни, но и в области литературы и мысли (поражение романтизма, торжество реализма в романе, натурализма в живописи, новых критических приемов в деятельности Сент-Бева). С особенной силой проявился новый дух времени в оппозиции против господствовавшей школы философии и морали, во главе которой стоял Кузен. Впоследствии, объясняя умственную жизнь дореволюционной Франции, Т. основал свое изображение, между прочим, на контрасте двух главных течений, которые он назвал «классическим духом» и «научным капиталом». Этот антагонизм был пережит самим Т. в годы образования и окончился для него полным торжеством «научного принципа». Этим грядущим торжеством науки увлекались и лучшие представители современного Т. поколения – Прево Парадоль, который побудил его познакомиться с Бурдахом, популярным в то время немецким физиологом, и с Жофруа Сент-Илером; Ренан, выразивший свое благоговение перед наукой в сочинении «Будущее науки», напечатанном лишь в 1890 г. «На свете, – писал Т., – существует лишь одно дело, достойное человека: раскрытие какой-нибудь истины, которой отдаешься и в которую веришь». Особенность Т. заключалась в том, что он не довольствовался специальными научными истинами. Его философский ум стремился к единству; он сам принадлежал к тем «людям высшего порядка, которые изучают подробности известного искусства или науки, чтобы воспользоваться ими как пьедесталом или лестницей для достижения наиболее широкого взгляда на всю природу вообще».

Духовное влияние на Т. германской мысли и науки было очень значительно; сам Т. сравнил это влияние с влиянием Англии на Францию в эпоху Вольтера. «Я нахожу у немцев идеи, – писал он, – которых хватит на целый век». Главным источником этого влияния был для него Гегель, которого он изучал в Невере, куда отправился учителем философии в 1851 г.; он думал даже выбрать предметом своей докторской диссертации анализ логики Гегеля. Т. до конца сохранил свое благоговение к Гегелю. Если он нашел у Спинозы основу для цельности и единства мировоззрения, то оно раздвинулось под влиянием идеи Гегеля об эволюции (Entwicklung) мира. Как самобытный мыслитель, Т. видел свою задачу не в том, чтобы усвоить и распространить идеи немецкой философии, а в том, чтобы «передумать» (repenser) их. Свою самобытность в этом отношении Т. сводил на свойства своей национальности. «Не в свойствах французов, – писал Т., – овладевать сразу цельными воззрениями. Они подвигаются вперед лишь шаг за шагом, исходя от конкретного и восходя к отвлеченному с помощью метода и анализа Кондильяка и Декарта». Этими словами Т. рельефно обозначил свой собственный метод, существенно отличавшийся от Кондильяковского. Указав в другом месте на свою склонность к воззрениям, обнимающим совокупность и сущность вещей, Т. продолжал: «однако исходной для них точкой у меня служит не какое-нибудь априорное представление, не какая-либо гипотеза относительно природы, а весьма простое и чисто опытное наблюдение, а именно что всякое отвлечение есть извлечение из чего-либо конкретного, явления или индивидуума» (tout abstrait est extrait). Возможность общего мировоззрения обусловливалась, таким образом, у Тэна не доктриной или философской системой, а общим методом изучения явлений. Метод свой Т. характеризовал следующим образом: первый шаг заключается в анализе понятий, или названий (noms) явлений; все понятия должны быть сведены к фактам или взаимным отношениям фактов. Под действием такого анализа понятие функции, напр., окажется группой фактов, содействующих общей цели, природа какого-нибудь существа – группой главных и отличительных фактов, его составляющих, индивидуум – определенной системой взаимно зависящих друг от друга фактов. То же самое должно быть сделано как в области наук физических, так и в области наук нравственных. Второй шаг заключается в анализе фактов, ради размножения их. Издали факт казался единым; рассмотренный вблизи, он размножается. В этой замене одного общего неопределенного факта многими точными заключается настоящий прогресс положительных наук: «вся их работа и весь их успех за 300 лет заключается в преобразовании крупных масс, которые усматривает внешний опыт, в точный и обстоятельный каталог фактов, каждый день далее разлагаемых и размножающихся». То же совершается и в области наук нравственных; и здесь tout l' effort de l'analyse est de multiplier les faits que dИ signe un nom. Но это лишь начало науки: не сделав первого шага, исследователь пускается в погоню за метафизическими сущностями; без второго он должен остановиться в своем исследовании. Продолжение заключается в синтезе, в подведении каждой группы фактов под их причину; эта причина – сама не что иное, как факт, из которого можно вывести природу, отношения и изменения других фактов. Синтез дает нам формулу, объясняющую факты известной группы и являющуюся, таким образом, их причиной. Когда работа анализа и синтеза будет проведена по всем областям и применена ко всем наукам, вселенная в том виде, как мы ее теперь себе представляем, для нас исчезнет; факты, ее составляющие, заменятся формулами. В них мы раскроем единство вселенной и возвысимся до общей формулы, т. е. до творческого закона (loigéné ratrice), из которого другие вытекают. Конечную цель науки составляет этот верховный закон, и тот, кто мог бы перенестись к нему, увидел бы вытекающим из него, как из верховного источника, вечный поток событий и безбрежное море явлений. Благодаря этой иерархии необходимых законов мир составляет единое нераздельное существо; на высокой вершине явлений, в выси лучезарного и недоступного эфира произносится вечная аксиома, и продолжительный отзвук этой творческой формулы составляет своими неисчерпаемыми волнами бесконечность вселенной.

Всякая форма, всякое движение, всякая эволюция, всякая идея – один из ее актов. Материя и мысль, планета и человек, нагромождение солнечных систем и трепетание насекомого, жизнь и смерть, горе и радость – нет ничего, что бы его не выражало, и нет ничего, что бы его вполне выразило. Безучастность, неподвижность, вечность, всемогущество, творчество – ничто не исчерпывает его, и когда раскрывается его чистый, возвышенный лик, нет человеческого духа, который бы не преклонился пред ним, смущенный благоговением и ужасом. Но в то же мгновение этот дух воспрянет; он забывает о своей мимолетности и мелочности, наслаждается своей симпатией к беспредельности, которую охватывает его мысль, участвуя в ее величии. Таков эскиз вселенной или, по выражению Т., природы, как она отражалась в представлении этого мыслителя-художника. Эскиз Т. займет свое место в великой галерее философских эскизов и списков с вселенной; но Т. впадал в заблуждение, когда уверял, что он не исходил, подобно другим философам, из какой-либо гипотезы. В основании его философии лежит гипотеза позитивизма о тождестве всех процессов, совершающихся во вселенной, и о единстве законов и причин, вызывающих явления физические и нравственные. Силы, управляющие человеком, тождественны по Т. с теми, которые управляют природой. Поэтому он и считал возможным применить ко всем явлениям одинаковый метод исследования и с его помощью проникнуть до «первой причины», до «первобытного и единого факта» или «первопричинной аксиомы». Но если исходная точка философии Т. была позитивистическая, то он и в этом отношении вполне самобытен. Его мировоззрение сложилось в очень ранние годы, совершенно независимо от отцов англ. и французского позитивизма – Стюарта Милля и Копта. Доктрина Т. вполне изложена в книге Французские философы XIX в., вышедшей в 1857 г. и составленной из статей раньше напечатанных. Логика Милля вышла в 1859 г. и была приветствована Т. в 1861 г. статьей в «Rev. d. deux Mondes», напечатанной и отдельно: «Le Positivisme anglais» (1864). Выражая свое сочувствие экспериментальной философии нового учителя, под влиянием которой должен коренным образом измениться взгляд на мир, Т. отмечает в ней именно то, на чем он сам настаивал: факты и явления – единственные элементы нашего знания; все усилия его направлены к тому, чтобы к фактам прибавить новые факты и связать их; во всех областях знания операция та же. Но силе сочувствия соответствует сила критики: Милль описал лишь английский дух, полагая, что изображает человеческий дух; экспериментальная философия англичан не хочет знать первых причин.

Оспаривая у науки возможность знать первые причины, т. е. божественные явления (les choses divines), она вынуждает человека сделаться скептичным, позитивным, утилитарным, если у него ум сухой, или же мистическим, экзальтированным методистом, если у него живое воображение. В голове англичанина, правда, оба эти расположения часто соединяются: религиозность и позитивизм в ней уживаются. Т. предпочитает иное разрешение вопроса: он становится на сторону немецкой философии. Принося в жертву ее критикам ее интуицию, ее гипотезы, ее абсолют, ее язык, Т. удерживает из нее идею причины. С этой точки зрения Т., «не смотря на узость нашего опыта», считает возможной метафизику, т. е. изучение первых причин, под тем условием, чтобы оставаться на большой высоте и не спускаться в детали. Видя в экспериментальной философии продукт английской мысли, в спекулятивной – продукт мысли немецкой, Т. признает обе односторонними. Первая ведет к тому, чтобы видеть в природе лишь группу фактов, вторая – лишь систему законов. Слить оба эти направления и выразить их на понятном миру языке – таково призвание французской мысли. Ближе стоит Т. к Огюсту Конту. Но и тут нужно прежде всего принять во внимание хронологию. До 1860 г. Т. имел сведения о системе Конта лишь по извлечениям из его произведений или по отчетам о них, и впечатление было не сосем благоприятное; в ст. 1861 т. Т. говорит о «прозаической грубости» Конта. Позже (в 1864 г., в статье в «Journal des Débats») Т., изучив Конта, выразил убеждение, что знакомство с Контом есть долг всякого, кто любит науку и философию. Он и теперь не ставит его на один уровень с великими философами Аристотелем и Гегелем, упрекает его за его «варварский слог», «догматизм в метафизике, литературной истории и психологии», но провозглашает его «изобретателем» (inventeur) и утверждает, что «часть его дела останется несокрушимой», а именно его представление о науке. Конт первый исследовал, что такое наука, и не в общих чертах, и не отвлеченно, как другие мыслители, а на основании действительных наук. Развитие положительных наук за последние три века – капитальный факт истории. Никакое другое построение человека – ни государство, ни религия, ни литература – не обладают такой прочностью, ибо рост науки бесконечен. Т. предвидит время, когда она будет безусловно царствовать над мыслью и волей человека, предоставив своим соперницам лишь существование, подобное тому, какое принадлежит атрофированным органам организма. Этот дифирамб науке, напоминающий научный энтузиазм юношеских лет Т., не был им перепечатан в собрании его статей. Нельзя, однако, причислить Т. к последователям Конта даже во взгляде на науки, потому что именно та область знаний, которую Конт вовсе исключил из своей лестницы наук, – психология – была главной наукой для Т. Она для него была не только предметом специального интереса и исследования, звеном между науками духа человеческого и физической природы, но и той наукой, с помощью которой он считал возможным придать научный характер исследованиям в области человеческого творчества и в жизни человечества, в литературе и в истории. Его основанное на научной психологии мировоззрение осталось эскизом, но этот эскиз вдохновил его на многолетнюю плодотворную работу, и его влияние отразилось на всех произведениях его пера.

Т. недолго оставался в провинции и вернулся в Париж для приобретения докторской степени. Латинской темой он избрал сюжет, заимствованный из диалогов Платона – «De personis platonicis», французской – «Рассуждение об ощущениях». Последняя диссертация была отвергнута Сорбонной; в ее оценке впервые столкнулся философский классицизм Кузена и его школы с молодым представителем «научной» философии. Т. представил новую диссертацию: «Essai sur les fables de Lafontaine», и в мае 1853 г. получил степень доктора. Сюжет книги – эстетический, под влиянием Гегеля, анализ поэтической способности на основании данного баснями Лафонтена материала и противоположение поэтической басни первобытной и философской. При направлении, господствовавшем тогда как в университетских кругах, так и в правительственных – после декабрьского переворота, – молодой ученый не мог рассчитывать на профессорскую карьеру и, покончив в 7 месяцев сочинение, написанное на тему, назначенную академией для премии, «Критическое исследование о духе Тита Ливия», стал писать статьи в журналах и в газете «Journal des Débats». Его деятельность в этом отношении была изумительна. В 1855 г. Т. напечатал 19 статей и одну книгу («Voyage aux eaux des Pyrénées»), в следующем году 30 статей и одну книгу и т. д. Статьи Т. – большей частью рецензии – весьма разнообразны и касаются иногда очень обширных сюжетов, требовавших от критика большой учености, напр. сочинений Маколея, Вашингтона, Менандра, Дикенса, «Истории английской революции» Гизо, мемуаров герцога Сен-Симона, Шекспира и т. д. С самого начала, однако, в статьях Т. обнаружилась определенная система. Значительная часть его «essais» оказались подготовительными работами к двум ученым сочинениям: «Philosophes français du XIX sc.», (1857, 7 изданий) и «Histoire de la littérature anglaise» (1864 до 1900 г. 10 изд., перев. на англ., нем. и рус. яз.). Первое из этих двух сочинений – перчатка, брошенная французскому официальному спиритуализму, – заключает в себе разбор доктрины французских философов первой половины XIX в. Характеризовав последнего представителя сенсуализма Ларомигьера, Т. развенчивает «диктатора» Ройе-Колара, обличает «отвлечение квинтэссенций» у Мэн де Бирана и в особенности обрушивается на Кузена, как на «оратора». Им он противопоставляет настоящего философа, своего учителя Вашро. Прочие, более разрозненные статьи Т. были перепечатаны им в особых сборниках: «Essai de critique et d'histoire» (с 1858 до 1896 г., 7 изд.) и «Nouveaux Essais de critique et d'histoire» (1865, 6 изд.). По смерти Т. были изданы: «Derniers essais de critique et d'histoire» (1894). 53 статьи остались неперепечатанными; короткие отрывки из них напечатаны у Жиро в приложении к его биографии Т. Все эти статьи были связаны общим духом и научным методом автора. Сам Т. в следующих словах пояснил их значение: «монография – лучшее орудие историка; он опускает ее в прошлое подобно зонду и извлекает оттуда вместе с ней множество подлинных и полных сведений; после 20 или 30 таких операций эпоха становится нам известна; нужно лишь хорошо производить эти операции и верно истолковывать их результаты». Громадный репертуар всевозможных произведений человеческого творчества, разобранных Т. в упомянутых монографиях, послужил ему ареной для достижения двух целей: 1) использования литературных и художественных произведений как памятников истории человечества, и 2) для преобразования литературной и художественной критики. Для достижения той и другой цели призывалась на помощь психология. В первом отношении замечательным образчиком уменья Т. заставить говорить памятники литературы может послужить его небольшая статья о поэме Рено де Монтобане, которой он воспользовался, чтобы раскрыть чувства, ощущения, страсти, образ мысли людей ранней феодальной эпохи и набросать живой очерк культуры того времени. То же уменье превратило и «Историю английской литературы» в первоклассный исторический источник. Литературная и художественная критика, по мнению Т., должна сделаться научной. В прежнее время она передавала лишь впечатления человека с литературным вкусом.

Уже Стендаль (Beyle) и особенно Сент-Бёв вывели ее из этого состояния: она сделалась в их руках средством изучения не только произведения, но и самого автора, не только автора, но и человека вообще, «dont l'auteur n'est qu'on fragment». «Оказалось возможным открыть в произведении автора его чувства, его способности, его стремления, их порядок, их отношения и степень; с этим можно было сопоставить его действия и его жизнь, влияние его эпохи и его страны и таким образом в громадной области прошлого воссоздать живых людей с их бесчисленными частностями, с выдающимися и специальными чертами, отличающими индивидуумы, века и расы, так что история начинает преобразовываться». Т. в этих словах характеризовал уже не своих предшественников, а критику, как он себе ее представлял. Т. приводил в связь это преобразование критики с эволюцией, происшедшей в области романа. Роман из области фантазии сошел на землю и стал изучать и изображать действительного человека; критика должна идти тем же путем. И роман, и критика превратились в громадное исследование (enquête) над человеком, во всех разновидностях, во всех положениях, во всех цветениях, во всех извращениях человеческой природы. Если роман старается показать нам, что мы собой представляем теперь, то критика показывает, чем мы были. Благодаря своему серьезному интересу, своему методу, своей строгой точности и роман, и критика по своим надеждам и по своему будущему приближаются к науке. Т. указал критике два приема, чтобы стать наукой. Ее задача – в произведении познать автора и для объяснения произведения изобразить душу автора. Но душа – сложное понятие, которое должно быть разложено на составные факты или элементы. Как в науке за анализом должен следовать синтез, так и критик, разложив данную ему творческую индивидуальность, должен отметить, что в ней есть единство и что единство обусловливается преобладанием одной черты или способности над остальными. Это есть то, что Т. называет господствующей способностью (faculté maitresse), – самая оригинальная из внесенных им в обиход идей. Жиро указал, что эта идея встречается в философии истории Шлегеля и что французский переводчик, передавая мысль Шлегеля, употребил даже выражение, очень близкое к faculté maltresse: но у Шлегеля шла речь о психологической индивидуальности отдельных наций, а не писателей. Притом неизвестно, знал ли Т. сочинение Шлегеля, да и оригинальность Т. – не столько в самой мысли о господствующей способности, а в его попытках с ее помощью изобразить писателя и объяснить его произведение. Сам Т., по-видимому, почерпнул эту идею из области естественных наук и был наведен на нее изучением понятия типа в зоологии. Тип какого-нибудь животного, напр. льва, составляет его прочную и определенную форму, идущую от поколения к поколению. Живое тело может бесконечно изменяться в своей величине и форме, не погибая, но и не воспроизводя свою прежнюю форму. В противоположность этому сохранение типа существенно для животного; если тип нарушен, животное погибает или воспроизводит вновь свой прежний тип. Изучая эти типы, Т. счел возможным свести каждый тип на какую-нибудь господствующую черту. В типе льва господствующая черта обусловливается его назначением: это плотоядное животное, хватающее свою добычу прыжком, чем и определяется вся фигура, вся физическая конструкция льва. Таким образом тип – причина всего остального; из него могут быть выведены все данные, составляющие взрослое животное. Подобным образом можно в психической деятельности человека указать «факт», из которого можно вывести природу, отношение и изменение других фактов или причину их. Такой причиной является в творческой деятельности литератора или художника его господствующее свойство.

Есть анатомия в истории человека, как и в естественной истории; «если мы подвергнем анализу лицо, литературу, известный век или цивилизацию, любую группу явлений человеческих, мы убедимся, что все эти части в зависимости друг от друга, как органы растения или животного». Задача исследователя такой группы явлений – доискаться той «господствующей силы», которая обусловливает собой единство, природу и существование группы, и выразить ее в формуле. Как бы различны между собой ни были произведения известного человека или народа, легко узнать, что одно и то же «господствующее свойство» или одно и то же «общее положение» (situation générale) создали или определили их. Самым поразительным и удачным применением этой идеи был первый опыт Т. в этом отношении – его книга о Тите Ливии. Господствующим свойством этого историка Т. признал ораторство. Оратором сделали его наследственные свойства племени и класса, к которому он принадлежал, век, когда он жил, и направление современной ему литературы; но так как по установлении империи свободное ораторство стало невозможным в Риме, Ливий перенес его на историю прошлого. Т. наблюдает проявление ораторства у Ливия в трех направлениях – в его отношения к историческому материалу (в критике), в его философии истории и в художественной части его произведения. С одной стороны, ораторскими целями и наклонностями объясняются все недостатки, которые современная критика ставит в укор Ливию. Его полное равнодушие к первоисточникам, его пренебрежение к документальным памятникам, отсутствие исторической перспективы, предпочтение, отдаваемое фактам патетического пошиба, – все это объясняется ораторскими целями историка. С другой стороны, этим объясняются и достоинства труда Ливия. Хотя он летописец, т. е. располагает свой материал по годам, а не по внутренней связи фактов, у него есть философский взгляд на историю Рима благодаря основной идее, которую он проводит: доблестные нравы предков создали величие Рима, а повреждение нравов ввергло его в бедствия. Эту моральную точку зрения Ливия Т. объясняет его ораторством, так как ораторы особенно любят моральные сентенции. Наконец, Т. указывает влияние ораторства в характеристиках Ливия и в вставленных им речах. Приняв ораторство за центральную точку зрения на предмет, Т. так верно и ярко изобразил самого Ливия, его исторический труд, всю римскую историографию и самый дух римского народа, что его небольшой очерк навсегда останется классическим пособием для изучения Рима. Прибавим к этому, что теория «господствующего свойства» не случайно придумана Т., а вытекает из двух выдающихся черт его духа – из потребности его как логического мыслителя подводить разрозненные явления под общую формулу, и из потребности его как художника давать каждый раз цельную, законченную картину. Вот почему Т. так охотно прибегал к этому приему: с особенным мастерством и успехом применил он его к якобинцам и к Наполеону. Как было указано выше, Т. считал возможным применить теорию «господствующего свойства» и к отдельным народам, но на самом деле он чаще прибегал в этом случае к другому приему, встречавшему менее возражений. Литературные и художественные произведения – не случайные явления; в них высказывается душа известного народа, выражается эволюция известной литературы. Поэтому критик обязан указать связь между национальным духом и данным литературным или художественным произведением, определить его место в эволюции данной литературы или культуры – одним словом, объяснить всякое произведение влиянием расы, среды и исторического момента. Идея влияния расы сама напрашивалась французскому критику при изучении истории или литературы Англии вследствие резкого различия французск. и английского национального духа; ее можно было найти у всех предшественников Т. Указывать на применение Т. теории расы и среды – значило бы выписывать ряд блестящих, иногда парадоксальных страниц из «Истории английской литературы». Художественные образы, поводом к которым служила теория расы или среды, дают главную цену самой теории. Наблюдения над влиянием расы составляют у Т. драгоценный вклад в психологию народов (напр. объяснение расового элемента в протестантизме), а попытки проследить влияние среды на художника или писателя создали длинную галерею исторических портретов, не уступающих по силе впечатления картинам Ван-Дейка, где лицо, костюм и историческая обстановка составляют одно неразложимое целое. Не довольствуясь этими объективными нормами, Т. ставил критику и субъективное требование, чтобы вполне поднять литературную и художественную критику на степень точной науки. Он требовал, чтобы критик отказывался от «предпочтений» и «осуждений», чтобы он относился к явлениям, им разбираемым, с таким же хладнокровием, как ботаник, рассматривающий свой гербарий. Историк и критик в области литературы и искусства продолжают дело исследователя природы.

Картинные галереи представляют собой такой же склад фактов, как гербарии и зоологические музеи. Научный анализ может быть одинаково приложим как к тем, так и к другим. Этих взглядов Т. держался и в следующем своем труде, с которым он перешел в новую область – историю и теорию искусства. Подготовившись путешествием по Италии, наблюдения над которой он изложил в своем «Voyage en Italie», T. приступил к чтению курсов в художественной академии, где он был назначен профессором истории и эстетики в 1864 г. Самые курсы еще не изданы (напечатаны лишь две лекции – о Леонардо да Винчи и о Тициане), но общие взгляды свои Т. изложил в ряде небольших монографий: «Философия искусства» (авг., 1865); «Философия искусства в Италии» (окт., 1866); «Об идеале в искусстве» (июнь, 1867); «Философия искусства в Нидерландах» (окт., 1868) и «Философия искусства в Греции» (окт., 1869). Все эти монографии с 1880 г. издаются под одним общим заглавием «Philosophie de l'Art» (до 1897 г. 7 изданий, перев. на яз. английский и русский). И в этой области искусства «научный метод» Т. исходит из тех же предположений, приходит к тем же требованиям. Великая задача человеческого духа, какой дорогой он бы ни шел, – повсюду изучение законов и причин. Художественные произведения также создаются по законам, которые можно наблюдать. Влияние среды в области искусства Т. изображает на избранных им примерах: в области скульптуры – в Древней Греции, в области архитектуры – в средние века, в трагедии – во Франции XVII в., в музыке – в XIX в. В «Философии искусства» Т. определяет отношение искусства к природе: это подражание, но намеренно не точное, ибо оно имеет целью ярче и полнее изобразить господствующий тип или характер, который в действительности не так рельефен. Это определение представляет, можно сказать, ключ к художественному творчеству самого Т. в его исторических характеристиках. В этом же самом сочинении, говоря об «идеале в искусстве», Т. расширяет пределы критики: она исследует не только эволюцию художественных школ и произведений, их возникновение из известной среды и законы этого возникновения, но и оценивает их по достоинству. Наряду с «научной точкой зрения» он признает здесь еще две – точку зрения эстетическую и моральную. С этих точек зрения рассматриваются уже не «элементы, создавшие художественное произведение, а общее направление его» (la direction des choses), и «эти точки зрения так же законны, как научная». Согласно с этим Т. произносит «суждения». Он говорит своим слушателям: «в течение пяти лет, изучая художественные школы Италии, Нидерланд и Греции, мы постоянно и на каждом шагу произносили суждения». В этом видели самопротиворечие у Т., отречение от прежнего правила не произносить суждений, а «стараться все понять» и «все прощать»; но это не отречение от научного метода, а его эволюция. Признавая в области художественной критики, кроме научной задачи, задачи эстетическую и моральную, Т. пытается и для двух последних заменить субъективное мерило личного вкуса объективным, дилетантский метод – научным. Он ищет научных оснований для эстетических и для моральных суждений. На них он строит новую классификацию – научную – художественных произведений. Он заимствует мерило для эстетической их оценки из естественных наук и из реального мира. Достоинство художественного произведения измеряется в эстетическом отношении степенью важности изображаемого в нем типа и сосредоточением эффектов (la convergence des effets). Такое сосредоточение художественных эффектов, бьющих в одну цель, он наблюдал сам в пиренейских пейзажах и возводил теперь в общее правило.