Текст книги "Марш Кригсмарине"

Глава 9
Похищенный

– Гуанчи, граф, вас похитили гуанчи! Я понимаю, что это бредово звучит, но это истинная правда. Между прочим, спас вашу дворянскую задницу именно я, ваш заклятый друг Гюнт Прус. Я бы в жизни не решился кому-то рассказывать об этом. Благодарные слушатели решили бы, что я пережил белую горячку и с лёгкой душой отослали меня к мозгоправам. Мы тогда все крепко набрались в Лас-Пальмасе, в той самой таверне с осьминогом на вывеске. Я, как самый младший, благоразумно отвалил первым и выбрался на воздух, под звёздное небо Канар. Там я нашёл себе уютное местечко под пальмой на белом тёплом песочке. Я, было, сладко задремал, но меня разбудил свист. Между прочим, граф, как у вас с музыкальным слухом? У меня, к примеру, в детстве был голос ангельского тембра. Родись я итальяшкой, и добрые родственники вовремя оскопили бы меня, и сейчас я бы услаждал ваш слух арией в стиле Фаринелли. Впрочем, шучу, остаться без яиц для мужика куда хуже, чем потерять голову. Во всяком случае, музыкальная память у меня так же хороша, как и обычная. Вот послушайте! – И Прус принялся насвистывать нечто совсем не музыкальное. Какую-то смесь морзянки и трелей рехнувшейся от любви канарейки. Этот малохудожественный свист вызвал у меня новую волну раздражения, и я потребовал от Щелкунчика, чтобы он «захлопнул свой поганый клюв». Однако пакостник, почуяв, что нашёл новый способ поиздеваться, нарочно не унимался.

Мое раздражение вдруг сменилось нарастающим беспокойством, и через несколько минут я почувствовал себя на грани паники. В ушах появился назойливый звон, а к горлу подкатила тошнота. Нечто подобное я последний раз испытывал в учебке для подводников. В лёгком водолазном снаряжении нас тренировали в холодных балтийских водах. После одного слишком быстрого всплытия с глубины инструктор засунул меня, полуживого, в декомпрессионную камеру.

Теперь же, как и тогда, я на мгновение почти потерял сознание, но звон в ушах прекратился, тошнота прошла, и я услышал два слова, зазвучавшие где-то внутри моей головы: «Чаора Олора, Чаора Олора…»

К действительности меня вернул всё тот же каркающий голос. Прусу, наконец, наскучило высвистывать свою какофонию, и он вновь ударился в воспоминания:

– Так вот, Ваша Светлость. Я, как уже говорил, был разбужен свистом. В ста метрах впереди стояла это пародия на человека, спрутоподобный хозяин таверны. Именно этот уродец и заливался контуженым соловьём. Через минуту откуда-то издалека ему ответили. Завязался своеобразный диалог. Таким манером Пабло пересвистывался с кем-то довольно долго. Ночь была ясная, и чётко был виден сначала наш ресторатор, а затем и тот парень, что возник рядом с ним. Это, скажу я вам, тот ещё экземпляр. Росту в нём было не менее двух метров. Сам Пабло существо, как вы помните, мелкое и субтильное, вместе с его замызганным поварским передником – килограммов сорок веса. Эти двое смотрелись вместе как персонажи сказки «Джек и бобовое дерево» – прямо великан и гном. Из облаков вышла луна, осветив лицо гиганта. Оно было необычным, странное впечатление производил нависающий, широкий лоб и глубоко запавшие глаза. Из-за такого лба и выдающегося подбородка это лицо казалось слегка вдавленным внутрь. Гигант был светлокожим, а его прямые волосы до плеч имели цвет выгоревшей на солнце соломы. Парень был бы натуральным нордическим блондином, если бы не его странная физиономия. Пабло знаком попросил великана подождать и скрылся в таверне. Через минуту появились вы, монтер. Ваша милость шествовала, как какой-то механический человек, с прямой спиной и неестественной скованностью в движениях. Коротышка Пабло шёл рядом, как будто одновременно страховал и направлял вас. Ваша нелепая компания проследовала к зарослям колючего терновника, росшего вперемешку с устрашающего вида оранжево-коричневыми кактусами. Место на вид дикое и совершенно непроходимое. Великан принялся высвистывать новые трели, и шипастые заросли, как в сказке, начали медленно, но верно раздвигаться, образуя проход. Белобрысый громила шагнул вперёд, и ваша механическая светлость, ведомая гномом Пабло, последовала за ним. Подгоняемый любопытством, я оставил своё тёплое местечко под пальмой и поспешил к зарослям. Колючий кустарник начал уже закрывать узкую, лишённую земляного покрова тропинку из гладкого камня. Пришлось, двигаясь вперёд, изрядно исцарапаться и даже порвать одежду о терновник. В последний момент я увидел перед собой большую дыру в земле и успел нырнуть туда. В эту кротовую нору, как оказалось, вела крутая лестница, и мне повезло успешно пересчитать собственным тощим задом все её каменные ступени. Шёпотом я высказал всё, что думаю по этому поводу, но тут в кромешной тьме вновь послышались знакомые насвистывания. Пришлось ощупью, держась за земляную стену, идти на звук.

За первым же поворотом, где-то впереди этого подземного хода забрезжили отблески света. Оставалось только подкрасться поближе, благо это было не так далеко. Потерянная, было, мной троица, включая вашу милость, как раз входила в какие-то открывшиеся в тупике хода ворота. Мне повезло в том, что все механические штуки, – и открывавшие проход в кустарнике и эти ворота, – работали со скоростью черепахи. Ваша странная троица уже с минуту как скрылась в проходе, а ворота, неотличимые от остальных земляных стен, всё ещё закрывались. Поскольку мои скромные габариты позволяли, мне удалось в последний момент протиснуться в щель. Я оказался в пределах огромной круглой пещеры, посреди небольшого плато, от которого вниз вел длинный ряд каменных ступеней. Внизу, метрах в ста, находилась огромная круглая площадка, в центре которой имелось каменное возвышение. Это штука по форме походила на многоугольную пирамиду. На вершине постройки, куда вела череда ступеней, находилась ещё одна площадка с длинным монолитным столом или, скорее, ложем. Более всего это напоминало место для человеческих жертвоприношений ацтеков или как их там ещё… кажется, майя. В общем, один чёрт – дикарская развлекаловка. На площадке вверху, где я находился, было несколько довольно больших каменных валунов. За одним из них, чтобы не быть замеченным снизу, можно было укрыться. Светловолосый великан подошёл к пирамиде, поднял правую руку и с силой нажал на один из камней, находившихся выше его головы. Дверь в стене пирамиды открылась куда быстрее, чем предыдущие ворота и проходы. Изнутри ударил яркий, показавшийся мне ослепительным свет. Белобрысый громила вошёл первым. Уродец взял вас за руку как большого ребёнка и последовал за ним. Ваша Светлость плелась, как бычок на верёвочке… Знаете, Отто, что бы вы там обо мне не думали, но Гюнтер Прус никогда не позволит себе оставить в опасности немецкого офицера. Мы с вами тогда ещё не были знакомы, но это и неважно, дело в принципе; а принципы, как вам это не покажется странным, у меня есть. Я когда-то читал о древней истории Канарских островов и помню, что во времена завоевания испанцами Тенерифе в конце XV-ro века остров населяли племена гуанчей. Они были светлокожи, светловолосы, голубоглазы и все, как на подбор, высокого роста. К тому же они оказались превосходными воинами. Испанцам, вооружённым огнестрельным оружием и покорившим к тому времени множество племён и земель, пришлось даже потерпеть несколько военных поражений от язычников. И это несмотря на то, что островитяне воевали лишь каменными топорами из обсидиана, луками и копьями. Судя по всему, потомки этого древнего племени сохранились и до наших дней. Белобрысый громила со странной физиономией наверняка был с большой долей крови этих гуанчей, а головоногий «Крошка Цахес»[40]40
  «Крошка Цахес по прозванию Циннобер» – сказочная повесть Эрнста Теодора Амадея Гофмана.


[Закрыть] – его сообщник из местных. Без ложной скромности могу сказать, что в самые критические моменты меня всегда спасали находчивость и самообладание. Эти качества, дарованные мне провидением, видимо, взамен привлекательной внешности, помогли и на этот раз. Знаете, что я сделал, граф, чтобы спасти вашу хвалёную честь? Перевоплотился в бродячую собаку! Способность идеально имитировать разные звуки – это лишь один из моих многочисленных и порой странных талантов.

Спустившись к подножию пирамиды, где только что за вами закрылась неотличимая от остальной каменной кладки дверь, я тоскливо завыл. Это была горькая жалоба бесприютного пса, из глупого любопытства забежавшего следом за тремя незнакомыми людьми в подземный ход. Люди исчезли, остался запах склепа, смерти и глухие отвесные стены. При таких обстоятельствах не то, что псина, человек взвоет. Моё актёрство подействовало, и дверь в пирамиде открылась. В полосе яркого света, злобно шипя и ругаясь по-испански, показался гном Пабло. В своих трёхпалых ручках он сжимал огромный для него серебристый «люгер»[41]41
  Пистолет Лютера – «Парабеллум» – пистолет, разработанный в 1900 году австрийцем Георгом Лютером на основе конструкции пистолета Хуго Борхардта.


[Закрыть]. Этот человекообразный явно намеревался разделаться с глупой собакой, случайно оказавшейся в святилище. Я наблюдал за ним, притаившись за выступом пирамиды и, когда настал удобный момент, прыгнул ему на спину Затем, легко свалив на землю, слегка придушил, не до смерти, только лишил сознания. Не то чтобы из гуманизма, – ха-ха, вы знаете, Отто, я этими атавизмами не страдаю. Просто, поди знай, как такое мутное дело обернётся? Не стоит сразу сжигать все мосты. Вход в пирамиду был открыт, и ваш покорный слуга, вооружённый добытым «люгером», ворвался внутрь, спасать своего товарища.

Я ожидал увидеть что угодно, к примеру, размалёванных как черти белобрысых дикарей, готовящих вашу арийскую милость для жертвоприношения. На том самом алтаре, который я заметил на крыше этой ацтекообразной пирамиды. Было бы забавно, если бы вас нагого растирали для этой цели сакральными благовониями обнажённые блондинки-язычницы. Чтобы затем престарелый жрец-гуанча воткнул бы в ваше тевтонское сердце ритуальный обсидиановый кинжал. Тем не менее, я узрел вполне современную лабораторию с кучей соответствующих причиндалов. Непонятные, сверкающие стеклом и никелем приборы, а так же невиданных размеров микроскоп с двумя окулярами. Эта махина занимала половину пространства довольно большой, ярко освящённой комнаты. Давешний гигант, теперь облачённый в белоснежный, накрахмаленный, как сорочка дирижёра халат, что-то увлечённо разглядывал через окуляры этого прибора. При этом он возбуждённо говорил по-испански, обращаясь к своему уродцу-напарнику, не замечая его отсутствия. Гном Пабло, после не совсем удачной охоты на одного ловкого пёсика, в этот момент отдыхал за ближайшим валуном у подножия пирамиды. Вы же, дорогой граф, раздетый до пояса, возлежали в центре этого приюта вивисекторов на высоком операционном столе. Мельком взглянув вам в лицо, я убедился, что на происходящее вы адекватно не реагируете.

Блондинистый жлоб в белом халате всё никак не мог оторваться от созерцания своих инфузорий под микроскопом.

Чтобы не терять времени, я приставил к его затылку ствол и по-немецки приказал медленно встать. Здоровяк, видимо, опешивший от неожиданности, встал и повернулся ко мне. Чтобы показать, что не шучу, я быстро дернул пистолет в сторону и выстрелил в какой-то стеклянный ящик, похожий на аквариум. Ящик со звоном рассыпался и оттуда, мерзко пища, побежали белые крысы. У тварей были красные, словно воспалённые глазки и розовые чешуйчатые хвосты. Я, по-видимому, произвёл на этого гуанчу-интеллектуала нужное впечатление, лишних вопросов он больше не задавал, лишь спросил на приличном немецком, чего я хочу. Я коротко объяснил, что ничего особенного, выбраться обратно наверх, а заодно прихватить с собой господина германского офицера. Гигант кивнул и подошёл к столу, на котором почивала наяву ваша, словно загипнотизированная, милость. Он вынул иглу из вены и приказал вам одеться, что вы механически и исполнили. Дальше всё просто. Мы с вами выбрались из подземелья прямо на то же место, на краю терновых зарослей. Но белохалатник– громила, шедший впереди, под моим прицелом, выкинул трюк. Он, с необычайной для его габаритов ловкостью, развернулся и выбил оружие из моей руки. Прозвучал выстрел, но пуля «ушла в молоко». Затем этот Гаргантюа выдал мне такой пинок пониже спины, что я взлетел в небо альбатросом. Приземления не помню, очнулся, когда уже светало. Рядом возлежали вы, граф, но уже нормально дрыхли, храпя, как перебравший шнапса извозчик. В доказательство того, что всё это мне не привиделось в пьяном сне, имелся клочок белой накрахмаленной ткани – оторванный карман халата, который я, очнувшись, нашёл в своей руке. Скажу лишь одно: зря вы, Отто считаете меня своим врагом. Лично я испытывал и испытываю к вам уважение. Впрочем, это ваше дело. Я что-то заболтался, так что, пожалуй, вздремну. Адью, мон шер…

Слушая рассказ Пруса, я поражался зигзагам жизненных поворотов, постоянно переплетающих наши с ним пути. В чём смысл этой игры Рока? Я мог бы принять всю свою прошедшую жизнь за причудливый сон, если бы не оглушительная и одновременно отрезвляющая боль от потери любимых, близких людей. Гюнт вовсе не спасал меня тогда на Канарах. Он всё правильно излагал, но лишь до того момента, когда ворвался в лабораторию с никелированным парабеллумом. Я тоже всё вспомнил, помог уже слышанный той Канарской ночью немелодичный свист. Ведь музыкально одарённый Дракон в точности повторил его. Я вспомнил всё с того момента, когда Гюнтер вошёл в лабораторию, действительно оборудованную внутри древнего святилища гуанчей. Прус спокойно положил на стеклянный столик оружие и уселся на круглый, покрытый белым чехлом винтовой стул.

Глава 10
Чаора

Я стараюсь никогда не дремать днём. От ночных кошмаров я, к счастью, избавлен, а вот стоит прикорнуть до захода Солнца, так всегда присниться пережитое – то, что действительно приключилось с нами во время рейда в Бискайском заливе зимой 41-го. Мрачные воспоминания навалились на меня неспроста, причиной тому авторемонтная мастерская в соседнем с гауптвахтой дворе. Там усердно рихтовали какую-то гнутую железку– то ли капот, то ли крыло большого грузовика. Неизвестный здоровяк усердно работал немаленькой кувалдой, посылая в окружающее пространство отнюдь не фортепьянные звуки. На каждом корабле или подлодке есть похожие молоты. Небольшую пробоину в корпусе заделывают, забивая в неё кувалдой специальный чоп, пробку из сосны или ели. Такой молоточек наши моряки называют «Швигамутер», тёща. Если эдакой тёщей промахнуться по деревянному конусу или клину и врезать по металлической переборке, то гул по отсеку пойдёт, хоть святых выноси. Это частенько случалось на списанном старом У-боте, что притулился за сухим доком и использовался для тренировок по борьбе за живучесть. Мазилу, в этом прискорбном случае, товарищи обкладывали витиеватым трёхэтажным матом, желая ему слиться в противоестественном оргазме с престарелой мамой любимой жены.

Тогда, в Бискайском заливе, «Чиндлер» лёг на грунт недалеко от вечно штормящих вод ирландского побережья. Весь экипаж сидел тихо в своих отсеках, боясь даже чихнуть, словно учуявший кота мышиный клан. Над нами находились двое профессиональных убийц немецких подлодок. Первый – старик, бывавший в переделках корвет типа «Флауэр», а второй – новенький большой фрегат класса «Ривер». Хитрые англичане сделали вид, что ушли, а сами легли в дрейф. Они растопырили свои гидроакустические уши до самого грунта, прослушивая сто семидесятиметровую толщу океанской воды. Их акустики готовы были уловить малейший звук, исходящий из субмарины. От случайного падения алюминиевой кружки на чугунную палубную решётку до шума воды в фановой системе нашего единственного гальюна. Мы, конечно, не были настолько беспечны, чтобы использовать толчок или громко разговаривать. Экипаж притаился по своим отсекам и штатным местам, прислушиваясь к тревожному потрескиванию шпангоутов. Рёбра «Чиндлера» испытывали на прочность семнадцать атмосфер забортного водяного давления. Так, в могильной тишине, при красноватом тусклом свете аварийного освещения, мы провели трое бесконечных суток. Моряки передвигались в отсеках только по крайней необходимости, проявляя при этом звериную осторожность.

Через шестьдесят девять часов резко усилилось кислородное голодание. Регенерационные батареи были уже на пределе, их тысяча триста патронов, наполненных каустической содой, были почти разряжены, а полтора десятка баллонов с кислородом пусты.

Выбора у меня не было. Я, было, дал команду на всплытие, но вместо звуков из груди вырвался какой-то придушенный хрип. Старпом в ответ выпучил глаза и ответил невразумительным шипением. Тут до меня дошло, что в разряженной атмосфере речевой аппарат человека попросту не работает. Пришлось набрать полную грудь того, что заменяло воздух и прогудеть нечто похожее на команду. Когда имеется выбор между смертью от удушья и гибелью на вольном воздухе, любой выберет второе. Всплыл «Чиндлер», по закону подлости, под самым бортом у англичанина. «Томми» не собирались никуда уходить и, прекрасно зная технические возможности германских У-ботов, ждали нашего появления на поверхности. Имелось лишь полминуты на то, чтобы отдраить верхний люк рубки и начать проветривание отсеков. До фрегата «Ривер» было рукой подать. В отчаянии я попытался закурить сигарету, но тут же выбросил её, морской солёный воздух был в миллион раз желаннее. На британце заливалась боевая тревога, английские моряки лихо скатывались и возносились по трапам, занимая посты по штатному расписанию. Фрегат открыл огонь ровно через девяносто секунд, но мы уже стремительно погружались обратно, в спасительные глубины Бискайского залива. Вот тогда нам и довелось вдоволь насладиться адской музыкой рвущихся глубинных бомб.

Субмарина очень сложное сооружение, почти как человеческий организм. А потому, и это подтвердит вам всякий бывалый подводник, как и человек чувствует боль. При каждом разрыве глубинки взрывная волна гидроудара била не только по нашим нервам и перепонкам, но и по рёбрам жёсткости У-бота, заставляя корабль стонать от невыносимой муки. Так палач избивает подвешенную на крюк жертву, нанося деревянной палкой садистские удары по её рёбрам. Через час после начала бомбёжки сработали защитные системы наших организмов. Нервы подводников онемели, заледенели, словно ветки деревьев на январском морозе. Люди утратили страх смерти, превратились в автоматы, лишённые человеческих эмоций, и только бедняга «Чиндлер» продолжал страдать, отвечая на каждый гидроудар по корпусу глухим болезненным стоном.

Торпедный кормовой отсек дал течь, в лодку пошла забортная вода, но экипаж быстро и слаженно все эти напасти устранил. К счастью, обошлось без прямых попаданий, иначе я бы не строчил сейчас свои сумбурные мемуары. Между тем, наверху начинался злой зимний шторм, обычный в это время года для Бискайского залива. Британцы, растратив на нас большую часть своих глубинок, записали «Чиндлер» в утопленники и убрались восвояси. Мы со своей стороны, как могли, подкрепили их уверенность в нашей безвременной кончине, выбросив из кормового торпедного добрую порцию мазута, несколько спасжилетов и с полцентнера всякого плавучего хлама.

Моё яркое, экзотическое приключение на Канарах было всего лишь короткой передышкой от пахнущих потом и соляркой душных и серых боевых будней. Теперь я чётко вспомнил ту ночь, когда лежал в комнате, похожей на операционную, на жёстком высоком ложе, с воткнутой в вену медицинской иглой.

Рядом послышался какой-то шум. Мне, преодолев вялость и апатию, с трудом удалось повернуть голову в сторону этих звуков. В тёмном дверном проёме стоял человек небольшого роста, в нём я не без труда узнал юного оберфенриха из экипажа Макса. Некрасивое, словно рубленное из дерева лицо парня горело от возбуждения. В руке он держал большой никелированный пистолет, похоже, парабеллум. Спиной к мальчишке, прильнув к окулярам какого-то хитрого аппарата, сидел человек необычайно высокого роста. Этот гигант даже сидя был на голову выше стоящего у него за спиной вооружённого юнца. Молодой немец, одетый в мешковатую для него гражданскую одежду, ловко сбросил с ног пару парусиновых туфель. Держа пистолет наизготовку, босиком, ступая по-кошачьи, он направился в сторону увлечённого своим занятием высокого мужчины. Тот, прильнув к окулярам прибора, похожего на очень большой микроскоп, совершенно не реагировал на окружающее и возбуждённо комментировал по-испански что-то, видимое только ему.

– Стой, Гюнт! Опусти оружие! – раздался негромкий, но властный голос. Женщина говорила по-немецки с мягким незнакомым акцентом. Оберфенрих аккуратно положил пистолет на стеклянный стол, поднял обе руки и дурашливо потряс ими воздухе.

– Чаора, королева моя! – с нагловатой усмешкой отвечал юнец. – Если бы я знал, что моя обожаемая кузина здесь, в этом царстве лабораторных мышей, то в жизни не позволил бы себе таких вольностей! Ну захотелось мне попугать своих братцев-чудиков, а то возомнили себя большим начальством. И этот полип туда же, командир головоногий! Приказывает ещё: «Гюнт, сиди в таверне! Гюнт, не высовывайся!»

Здоровяк у микроскопа нехотя прервал свои исследования и повернулся к разболтавшемуся молодому человеку.

– Гюнт, ты всё тот же невыносимо наглый, самоуверенный шваб, – тяжко вздохнув, заговорил он по-немецки. – Ну как можно было всерьёз полагать, что я не засёк тебя ещё на подступах к подземному ходу. Скажи спасибо Чаоре – это она помешала мне хорошенько намылить твою щенячью шею. А Осьминог всё же когда-нибудь тебя пристрелит… правда, после и сам застрелится! Ума не приложу, почему он прощает твои однообразно-гадкие выходки? У тебя садистское, извращённое чувство юмора. Скажи спасибо, что он испанец, и понятия родства и семьи для него священны. Ведь как бы тебе ни не хотелось, но он твой кровный троюродный брат.

– Ну да, разумеется! Вы ещё напомните мне, многоуважаемый профессор Агалаф, что вы мой дорогой двоюродный дядюшка из Монтевидео, а то я забыл что-то, – с интонацией вздорного подростка ответил Гюнтер.

– Да уж, Гюнт, никак я не могу принять того факта, что с тобой беседовать бесполезно… как говорится: «В большом птичьем гнезде всегда заводится кукушонок-подкидыш», – с усталой безнадежностью махнул богатырской дланью профессор.

– Слава творцу всего сущего Ачаману[42]42
  Ачаман – верховное божество гуанчей, коренного населения острова Тенерифе. Он, якобы, создал землю и небеса, огонь и воду, а также все живые существа.


[Закрыть]! Мужчины, наконец, закончили свои многомудрые беседы! – вновь услышал я женский голос. – Кстати, братья, наш гость пришел в себя, и теперь поневоле выслушивает наши семейные глупости.

Женщина наклонилась надо мной и я, наконец, увидел её лицо. Ниспадающие светлой лавиной волосы и огромные, завораживающие, с ресницами, словно крылья экзотической бабочки, колдовские глаза. И были они цвета зелёной персидской бирюзы. Глаза женщины были очень близко, и на миг, или мне показалось, она чуть улыбнулась ими. Сказать, что она красива, было бы неверно. Нет, это слишком простое, человеческое определение. Она приподняла мое изголовье и выпрямилась. Передо мной, словно сошедшая с древнегреческого Олимпа, стояла богиня. Ей больше пошла бы белоснежная античная туника, но богиня была одета в банальный лабораторный халат, к тому же не идеально чистый. Красавица протянула мне стеклянный стакан, наполненный какой-то жидкостью.

– Выпейте, Отто, и голова у вас быстро прояснится, – сказала она, певуче растягивая гласные звуки. – Агалаф! – позвала женщина.

Тот повернул к ней свою львиную голову. Чаора, ни слова не говоря, показала взглядом на сидевшего во фривольной позе Гюнта. Юнец увлечённо постукивал пальцами по стенкам прозрачного аквариума, пугая находившихся там белых лабораторных мышей. Профессор кивнул, встал со стула и молча подошёл к Гюнтеру. Он взял его за запястье и сжал так, что оберфенрих побледнел.

– На сегодня довольно, Гюнт, – мрачно и веско заявил учёный, – повидался с родней и хватит. Осьминогу, когда очнётся, я передам твои извинения. Ступай обратно в таверну, там твоё место, рядом с экипажем. Когда понадобишься, позовём. Тебе всё ясно?

Гюнтер метнул в родственника полный злобы взгляд и, не проронив слова, даже не оглянувшись на Чаору, быстро вышел из лаборатории.

Я, между тем, после выпитого снадобья почувствовал себя почти здоровым. Мигрень улетучилась, и голова заметно прояснилась. Профессор Агалаф взглянул на меня и удовлетворённо кивнул:

– Ну что же, Отто, я вижу, что мой эликсир подействовал и вы готовы к употреблению. Чаора, теперь этот ценный немец твой! – со странной кривой усмешкой обратился он к сестре.