Текст книги "Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага"

Неизвестно, как бы в иной ситуации поступили высшие избранники, но находясь под воздействием подавляющего превосходства сторонников Солона, они также высказались за отмену злополучного закона.

– Закон аннулируется! – ещё более угрюмым голосом провозгласил создатель отменённого закона.

Над Афинами пронёсся мощный гул одобрения.

– Чудной этот афинский народ, – сказал своему сыну бывший стратег Главкон. – Он радуется, когда принимает новые решения, но вдвойне рад, когда их упраздняет.

В собрании все больше произрастал шум возбуждённых одобрительных голосов. Афиняне радостно поздравляли друг друга. Молодые – те и вовсе прыгали от радости, словно они уже вернули Афинам захваченный мегарянами Саламин.

Тем временем архонт-эпоним подошёл к скамье, где сидели другие архонты, и о чём-то длительное время с ними совещался. По всему ощущалось, что избранники народа никак не могут прийти к единому мнению. Наконец, Аристодор покинул их. Затем снова влез на бему и вновь призвал афинян к спокойствию. Начиналась вторая часть Экклесии, обещавшая быть не менее интригующей, нежели первая.

– Мужи афинские! – в который уже раз, обратился Аристодор к участникам собрания. – Коль ратовали мы за отмену вышеупомянутого закона то, следовательно, через ухабы и пропасти, необходимо готовиться к войне. – Солон прав, подготовку надо вести самым основательным образом. Для чего нам и предстоит избрать главнокомандующего – человека, достойнейшего, сильного и мудрого. На него мы возложим всю ответственность за столь важное дело. Мы дадим ему большие полномочия. Беда только в том, что в определении кандидата коллегия архонтов не пришла к согласию. Мы в затруднении, а потому решили прислушаться к вашему голосу. Хотелось бы знать, каково ваше мнение?

Собрание не ждало такого поворота событий. Обычно кандидатуру стратега предлагали архонты, народ же либо утверждал, либо отвергал её. Выборы стратега всегда были более принципиальным актом, чем избрание любого другого должностного лица в Афинах. Оно и понятно – война есть чрезвычайное событие. Она отражала не только общегосударственные, но и личные интересы каждого. В случае поражения проигрывали все. Все и были заинтересованы в достойном стратеге.

Конечно, если подходить к проблеме точнее и строже, то действующий стратег у афинян имелся. Им являлся не кто иной, как архонт-полемарх Диодор. В иерархии афинских политиков он как бы занимал должность военного министра. И по логике вещей, именно ему и следовало возглавить подготовку к войне. Однако полемарх слыл человеком в высшей степени ограниченным и примитивным. Хотя, как воин, Диодор был хорошо известен. Он славился храбростью, смелостью, отчаянностью, нахрапистостью. Собственно это и сыграло в своё время решающую роль при его избрании архонтом-полемархом. Но ведь личного мужества недостаточно для ответственной организаторской работы. Как впоследствии оказалось, за чтобы не брался Диодор, он обязательно губил начинание, творил разного рода глупости, уходил в крайности, не понимал сути вещей. В итоге, его оставили в покое, делая вид, будто стратега и вовсе нет. К тому же у афинян издавна имелись прецеденты, когда для руководства какой-либо военной операцией специально избирался главнокомандующий. Стало быть, на сей раз речь идёт о подобном случае. Афиняне основательно задумались. Время шло, но никто не решался предложить кандидатуру на должность стратега.

– Так, что скажете, достойнейшие мужи? – почти безнадёжно устремил свой взор к народу архонт, то поглядывая влево, и вправо, блуждая глазами по рядам, то даже всматриваясь в небо, будто бы там имелся ответ. – Неужели Афины так оскудели? Где ваш истинный разум? Говорите же! Предлагайте! Будьте истинными афинянами!

– Предложи сам! – робко выкрикнул кто-то из филы Госплета.

Председательствующий замешкался, загримасничал, а потом мучительно произнёс:

– О, Афина-покровительница и ты Посейдон-покровитель, дайте мне силы закончить начатое дело!

Протянув руки к небу, он внимательно всмотрелся в него, ожидая подсказки. Однако небо тоже молчало, оставаясь безразличным к призывам руководителя афинского государства. Затем архонт вновь обратился к народу:

– Я же вас вопрошаю, советуюсь с вами, с афинским демосом, У меня всего одна голова, а вас – вон, тысячи! Всего печальней мне то, что вы не хотите брать на себя ответственность и всё возгружаете на плечи архонта. Они же не железные и даже не деревянные, плечи мои.

Такой же ответственности побаивались и другие. Некоторые мужи посматривали в сторону Солона, полагая, коль явился он вдохновителем похода и коль доныне призывал всех к войне, то, следовательно, обязан рекомендовать на должность стратега достойного, знающего человека. Это понял и сам Солон. Стоявшие рядом с ним друзья что-то шептали ему на ухо. Дропид и вовсе отчаянно махал руками, будто торопил его. Но, судя по всему, Солон сдерживал единомышленников, своим невозмутимым видом давая понять, что спешка здесь неуместна. В таких делах лучше повременить, выждать, дождаться самого подходящего момента.

Неопределённость положения дел на Пниксе становилась угрожающей. Многие мужи разводили руками, пожимали плечами, что-то тихо говорили друг другу. Некоторые потупили взоры в землю, вернее в камень, ибо стояли они на каменистой площади. Несколько мужей злорадно улыбались, будто радовались возникшим трудностям. Некоторые иронично смотрели в сторону Солона и его друзей. Архонты упорно молчали. Только Аристодор вопросительно поглядывал по рядам, надеясь на случайную удачу. Он несколько раз обозрел все четыре филы. Встретившись с чьим-либо взглядом, он лёгким кивком головы и прищуренными глазами вопрошал: «Ну что, может, ты выручишь? Больше некому». Но его мысль и мысль других не совпадали. Все молчаливо и вежливо давали понять, что они тут бессильны. И сразу же отводили глаза в сторону, будто бы не замечали архонта. Казалось, он готов был взмолиться с просьбой к любому, кто способен помочь ему и вывести ситуацию из тупика. Это был тот случай, когда неопределённость объединилась с неясностью, раздражительностью, огорчительностью, двусмысленностью и разочарованием. Надо же, сумели отменить отягчающий закон, а найти достойного человека способного возглавить предстоящее дело, не способны. Дожили Афины до такого позорного дня. Что за афиняне пошли в наше время.

– Может, отложим этот вопрос до следующей Экклесии?! – то ли предложил, то ли спросил, престарелый афинянин. – Не лучше ли повременить, поразмыслить? А то сгоряча натворим неладного. Дело ведь серьёзное. Стратег – это тебе не логист и даже не жрец. Война – вопрос жизни и смерти наших сыновей и братьев, а возможно и всех нас.

Не исключено, что так и решили бы, но тут неожиданно для многих слова попросил тот самый бывший стратег Главкон, несколько раз слушавший на Агоре элегии Солона. Его отрубленная по локоть правая рука многим служила напоминанием о страшной сече между мегарянами и афинянами, в которой последние были разбиты. Подойдя нерешительно к беме, он остановился, задумался, осмотрел себя, будто проверял готов ли он к такому важному шагу. В нём, точнее в его теле, стоящие на Пниксе мужи увидели воина и настоящего человека, хоть и с незначительными причудами. Главкон тщательно расшаркался, оглянулся по сторонам, а затем с трудом влез на камень. С большим трудом он поднялся на бему, словно на своих плечах нёс всю тягость сложившейся здесь и сейчас ситуации. Взойдя, бывший стратег немного замешкался, качнул головой, скривился, а затем решительно одел миртовый венок на свою облысевшую голову и суровым затаённым взглядом обвёл присутствующих. Всем своим видом он дал понять, что готов вести важную речь, и что всем надлежит его слушать.

– О, афинские мужи! – кротко произнёс Главкон, подняв перед собой обрубок правой руки. Сразу же, поняв свою оплошность, вместо правой руки поднял вверх левую руку, чем вызвал смех у любителей погоготать.

– Так вот, афиняне, – уже отчётливее и громче сказал он. – Вовсе не собирался я держать перед вами слово, не взыщите. Да и, как вам известно, не мастак Главкон на фразы увещевательные, ведь я не Солон, услащающим свободоречием не обладаю. Но вы ведь молчите, потому скажу я, поскольку считаю происходящее чудовищной провокацией, непонятно кому выгодной. Стыдно, стыдно нам, пожилым воинам, за горечь наших поражений, – при этом он ещё раз поднял отрубленную руку, словно бы демонстрировал вещественное доказательство тех самых горьких поражений. Многие афиняне снова заулыбались. Кто-то суесловно подшутил:

– Предложи себя, Главкон! Стыд сразу же пройдёт!

Но многоопытный вояка, набравшись храбрости, уже освоился с ролью оратора и ещё громче и спокойнее продолжил свою судьбоносную речь.

– Предложить кого-либо – невелика премудрость, – сказал он, странно вращая своими глазами то влево, то вправо, как будто кого-то высматривая. – Много ли в этом проку? Некоторые, не думая о дальнейших последствиях, дают, как они полагают, нам мудрые врачевательные советы. Но мудры и непразднословны ли они? Вот и Солон, человек далеко не глупый, хотя таковым и притворялся, дерзнул на отмену закона? И что мы в итоге имеем? Отменить закон Экклесия решилась, а вот как быть дальше, не знаем, все находятся в затруднении. И чем дальше, тем больше возникнет препятствий. Того и смотри, что спустя недели две появится желание пересмотреть наше нынешнее небезупречное решение, что ещё больше приведёт к раздорам и мятежам. Именно поэтому, чтобы неповадно было заниматься демагогией, надменно остроумничать, подрывать наши устои, – тут Главкон сделал вид что закашлялся… – злонамеренно пренебрегать существующими порядками и изощрённо одурачивать сограждан…, – он ещё раз кашлянул, а на холме все-все затаённо поутихли, – я, недолго подумавши, призываю вас избрать главнокомандующим многоумного Солона!!! – недружелюбно вскричал он. – Солон предложил нам идти на Саламин – пусть сам и возглавит поход. Слова он говорил божественные – пусть творит и соответствующие дела. Теперь на деле соотнесёт должное и долг, а не только на словах рассуждает о них. Всем известно, что боги выбирают лучших, выберем же их и мы! Вот что я скажу вам, граждане! А как же иначе. Прошу вас, поддержите моё предложение. Всем будет наука!

Закончив речь, Главкон величественно сошёл с камня, и иронично улыбаясь в ту сторону, где стоял Солон, решительно подался к своему месту в строю.

Ошеломлённое народное собрание безмолвствовало. Замешательство было столь велико, что многие даже не знали, как реагировать на предложение Главкона. От старого грубого вояки ждали чего угодно, только не подобного коварного предложения. Некоторым соображение Главкона показалось глупым, некоторым невежественным, иным – нелепым, даже раздражительным. Нескольких человек охватил ужас от такой перспективы. Кто-то напряжённо переосмысливал услышанное от бывшего стратега, раздумывая, чего в таком случае можно ожидать. Неопределённость в среде собравшихся здесь мужей была большой. Да и чему удивляться – у эллинов никогда не бывает полной определённости. У афинян – тем более. На то они и афиняне, чтобы сопротивляться, не соглашаться, противиться всему и всем. Тем не менее, спустя некоторое время противники Солона засияли улыбками, сторонники стояли в расстройстве. Сам же поэт, не предусматривал такого поворота событий. Никогда в жизни – ни до, ни после сегодняшнего случая, он не испытывал столь глубокой растерянности. Оставаясь внешне спокойным, внутренне, поэт сильно переживал. Подняв голову, он стал искать поддержки у друзей и близких.

– Ничего! – короткое время спустя воскликнул Дропид. – Решение небезупречное, но, пожалуй, так правильно! Боги выбрали нас, а люди согласились с этим.

– Разумно, хорошо, мудро, – молвили одновременно Конон, Клиний и Гиппоник.

– Не переживай, Солон, поможем! – подобные выкрики раздались с разных сторон от мужей, поддерживающих его.

На скамье, где находились архонты, царило воодушевление.

– Вот тебе и Главкон! Мы полагали, что он умеет орудовать только руками, вернее рукой, а у него и голова не совсем пустая, – одобряюще поговаривали сидящее там.

Архонт-эпоним, теперь уже с довольным видом, в очередной раз взошёл на камень, снова попросил всех успокоиться и призвал проголосовать за кандидатуру Солона.

– Мужи афинские, – молвил пафосно и облегчённо он. – Поскольку других предложений нет, то прошу поднять руку тем, кто желал бы видеть во главе нашего воинства в походе на Саламин Солона, сына Эксекестида.

Поразительно, но факт! Все до единого участника собрания выступили в поддержку кандидатуры Солона. Друзья – с надеждой на успех, недовольные им, видимо, с целью проучить бунтаря. Люди нейтральные – потому, что голосовать больше было не за кого, а поднять руку им тоже хотелось. А как же иначе выразишь свою волю?

Так, неожиданно для всех, купец, поэт и «сумасшедший» стал стратегом. Экклесия немедля наделила Солона большими полномочиями. Ему позволили в целях подготовки к походу привлекать любого жителя Аттики. Все средства, имевшиеся в государственной казне, могли использоваться им для дела.

Итак, народное собрание завершилось. Завершилось безусловной победой и условным поражением Солона. Победой потому, что закон отменили. Поражением – поскольку последствия отмены ложились на его плечи. Условность, разумеется, в будущем могла быть снята. Солон всё превосходно понимал. Вот почему он испытывал радость и мучения. О, да! Его радость казалась мучительной.

– А чего ещё следовало ожидать? – видя состояние новоявленного стратега, рассуждали уходящие с Пникса афиняне.

– Солон искал справедливости – он нашёл её у народа. Солон искал чести – он получил её, даже слишком много, всё от того же народа. Теперь слово, вернее дело, за ним. В случае успеха – чести и славы будет с избытком. В противном случае – не найдётся ему места на земле афинской, ни ему, ни его потомкам.

4

При выходе с Пникса Солона поджидал Гермий. Когда новоиспечённый стратег поравнялся с ним, толстяк бросил ему в лицо упрек:

– Ты, Солон, безумие с умом соединив, победил… сегодня, наивных афинян. А вот осилишь ли ты вскоре воинственную рать мегарян?

– Знаешь, – ответил разгорячённо поэт, – для меня победа над афинянами – означает одоление нашей собственной косности, страха, силы привычки, рабских чувств. Это победа здравого смысла над бессмыслием, чести над трусостью, достоинства над ничтожностью, разумной законности над законным беззаконием. Такой успех важнее и значимее любого другого, ибо он одержан над собою. Если мы преодолели себя, то мегарян, с помощью богов, как-нибудь одолеем.

– У мегарян тоже есть боги, не говоря уже о силе и храбрости, – подтрунивая, ухмыльнулся Гермий.

– Но не забывай, ведь нам покровительствует Афина – Богиня мудрости и справедливой войны, с нами Посейдон – Бог морей. Впрочем, оставим богов в покое. Будем рассчитывать на наши возможности, уповать только на себя, собственную силу и хитрость.

– Уповай, военачальник, уповай. Да смотри, как бы твой расчёт не оказался последним.

Самодовольный Гермий снисходительно поднял указательный палец вверх, а потом, шевеля, опустил его вниз, словно бы ковырял им землю. Но Солон, не удостоив его ответом удалился. Он решительно двинулся строить расчёты. Небывало сложные расчёты.

Даже не заходя домой, в тяжёлом состоянии духа, он направился прямо к Лисию, испросить разумного совета. Престарелый эвпатрид как раз собирался к обеду. Рядом с ним находилась его дочь Елена – девушка редкостного обаяния и божественной красоты.

– Отобедай с нами, Солон, – гостеприимно обратился к нему Лисий.

Тот хотел было отказаться, сославшись на недостаток времени, но взглянув на Елену, изменил решение и не заставил себя упрашивать. Между тем, девушка вышла, понимая, что состоится деловой мужской разговор.

– Ну как, Солон, доволен решениями Экклесии? Судя по твоему виду, ты скорее огорчён, чем обрадован, – промолвил престарелый аристократ.

– Досточтимый Лисий, тобою сразу поднято столько важных вопросов, на которые не ответить и до утра. Но ты прав. Во мне сейчас всё вместе – и радость, и горечь, и боязнь. Однако позволь, прежде всего, поблагодарить тебя за поддержку. Полагаю, именно твоё веское слово уважаемого воина и ариста сыграло решающую роль в отмене «Закона Аристодора».

– Не преувеличивай, Солон. В данном случае моё слово не столь уж и много значило. Да и никто другой не смог бы тебе толком помочь. Ты, и только ты сам, помог себе и честным афинянам избавиться от нелепого закона. Не мне тебя поучать, но позволь напомнить – коль сам себе не поможешь, то всякая чужая помощь мало чего стоит.

– Возможно, Лисий, возможно ты отчасти и прав. Но, всё же, во мне сейчас борются два чувства: успеха и неудачи. И трудно сказать, победил ли я, или одолели меня. Мне кажется, этот безрукий Главкон, взял надо мною верх, хотя, вроде бы, я одолел афинян.

– Ты не прав, Солон. Он всего лишь поставил под сомнение твою хитрость и мудрость. Но ведь всё теперь находится в твоих руках, не впадай в беспокойство. Ты можешь, нет – ты обязан рассеять все сомнения! Здесь Главкон прав. Издревле велось, что всякая инициатива наказуема. И это ведь тоже справедливо. Если нечто советуешь людям – попробуй подобное сделать сам. А как же иначе! Будь сам учёным, если поучаешь других, будь сам мудрым, если требуешь от других мудрости. Наконец, будь сам воином, коль принуждаешь к войне афинян!

– Так-то оно так, на словах, – молвил задумчиво Солон. – А на деле?

– И на деле, дорогой стратег, всё в тебе самом. Я полагаю, коль тобою изобретено средство переубеждения афинян, а это, поверь, нелёгкое занятие, то уверен – найдёшь ты и достойный способ вернуть нам Саламин. Я всегда верил в твоего отца, и в тебя, друг мой, верю не меньше.

– Одной веры здесь недостаточно, уважаемый Лисий. Необходимо глубокое знание всех обстоятельств. Я, собственно, по этому поводу и навестил тебя. Ты ведь опытнейший воин, много воевал с мегарянами, хорошо их знаешь. Что можешь сказать о них? В чем их сила, в чем слабость?

Услышав прозвучавшие вопросы, Лисий несколько призадумался, сосредоточился, потом, глядя куда-то в сторону, старчески крякнул и поведал следующее:

– Да что собственно мегаряне? Люди как люди. Во многом схожие с афинянами, а во многом и отличающиеся. Как и все дорийцы, они неприхотливы, молчаливы, хотя кричать, ох, как могут. В совершенстве владеют оружием, любят воевать, очень сильны в единоборстве, дисциплинированны. Поздно ложатся спать, поздно встают, подобно варварам спят, где попало. Любят вино, обожают женщин – особенно чужих. Изнеженностью и большим умом не отличаются. Они горделивы, спесивы, жестоки, излишне мнят о себе. Да зачем я, собственно, тебе это излагаю? Ты ведь и так, не хуже меня всё знаешь – в Мегарах, да и на Саламине, тебе доводилось бывать неоднократно. Верно?

– Истинно, Лисий, не счесть того, сколько раз я побывал в Мегарах и на Саламине. Но одно находиться там по делам торговли и поэзии и совсем другое – воевать с ними. Я ведь ни разу не сражался с мегарянами на поле брани.

– Твоя правда, Солон. Торговля, поэзия и война, разные явления. Хотя, как знать, есть между ними и много общего. И для торговли, и для поэзии, и для ведения войны нужны ум и талант. Для сражений к тому же нужна сила и храбрость. Впрочем, не обойтись без этого купцу и поэту. Много, очень много общего в них.

– Ты хочешь, Лисий, сказать, что от поэта до купца всего один шаг, как впрочем, от купца до поэта, от купца и поэта до стратега, от стратега до купца и поэта тоже всего лишь шаг?

– Да, Солон. Грани между всем этим малозаметны, порой трудноразличимы. И всё же, между названным выше, есть и важное различие.

– Какое же различие? – поинтересовался гость.

– А такое, – рассудительно ответил хозяин, понизив тон голоса. – В поэзии и торговле в значительной степени удача зависит от умения говорить, а в военном деле – от искусства молчать. Поверь, многие сильные, но болтливые были повержены из-за неспособности хранить важную тайну. Хочу, чтобы ты знал, – добавил он таинственными полушёпотом после некоторой паузы. – В Афинах есть немало осведомителей, да и просто болтливых людей. Ведь слово – наша сила и наша слабость. Всё, что ты собираешься предпринять, сразу же может стать известно мегарянам. Учти это, любезный военачальник. Будь осмотрительнее, лучше посостязайся со всеми сомнительными людьми в молчании.

Солон с удовлетворением слушал размышления престарелого храбреца, ко всему ещё и весьма мудрого, и в знак согласия кивал головой.

– Так вот, Солон, склоняюсь к тому, что не одолеть тебе мегарян.

Тут он сделал длительную паузу и хитро посмотрел на гостя. Последнему и от произнесённых слов, и от взгляда Лисия стало не по себе.

– Да, не одолеть тебе мегарян, – повторил старый воин, – в открытой схватке. Здесь, нужно что-то другое, особое, необыкновенное. Афинянин может одолеть мегарянина только умом и хитростью. Надо придумать нечто из ряда вон выходящее, такое, чего они и ожидать не смеют. Ты, я полагаю, своим умом превосходишь их и способен поразить чем-то непостижимым. Да-да, я уверен в этом.

– Легко сказать, – уныло буркнул стратег себе под нос.

Но всё же он остался доволен услышанным в доме эвпатрида. Поблагодарив Лисия за добрые советы и за обед, Солон стал собираться домой. В комнату вошла Елена. Поэт снова обратил внимание на её необычайную красоту, обаяние и приветливость.

Поистине в этой деве многое от Елены – жены Менелая, а возможно, и сама Афродита живёт в ней, – подумал он. – Только теперь мне становится доподлинно понятным из-за чего, вернее из-за кого, ахейцы и троянцы воевали десять лет. Было из-за кого сражаться.

– Ты всё хорошеешь, Елена, – не удержался от хвалы гость. Она божественно улыбнулась и почти не задумываясь, ответила:

– А ты. Солон, всё богатеешь и становишься знаменитее.

– Много ли проку в такой знаменитости, если она налагает на тебя дополнительное бремя.

– Знаю, знаю, – зарумянившись от солонового взгляда, молвила юная прелесть. – О многих твоих заботах я наслышана, хотя это и не женское дело. Я бы всем своим естеством рада помочь тебе, но, к сожалению, рождена женщиной.

И она с таинственной грустью в глазах посмотрела на Солона, который, вздохнув, загадочно сказал:

– Как знать, как знать, прекрасная Елена! В моём деле может понадобиться и женская помощь.

С этими словами и мыслями гость отправился домой. По пути он надумал заглянуть к Главкону, собственно по чьей недоброй воле, и стал нежданно-негаданно главнокомандующим.

Увидев его, однорукий немного стушевался, но затем иронично бросил:

– Ты, Солон, очевидно, пришёл поблагодарить меня за честь, которую я оказал тебе. Ведь согласись, если бы не моё предложение, не быть тебе стратегом!

– Честь, которую ты оказал мне, столь велика, сколь и сомнительна, но зла на тебя не таю, Главкон. На твоём месте, возможно, и я поступил бы так же, особенно учитывая твою любовь к мегарянам, – съязвил Солон, намекая на военные неудачи собеседника.

При сих словах тот побагровел, хотя был человеком, безусловно, сильной воли. Видя его смущение, Солон тут же перевёл разговор в деловое русло:

– Не за тем я пришёл, чтобы мы язвили друг другу. Что случилось, то случилось, и происшедшего уже не изменить. Я, собственно, навестил тебя как стратег нынешний – стратега бывшего. Хочу посоветоваться. Твой боевой опыт весьма ценен и, поверь, он очень нужен мне, нужен всем нам. Расскажи лучше о Саламине и о мегарянах всё, что знаешь и считаешь полезным для нашего дела.

Главкон нехотя (оно и понятно), но всё же поведал нежданному гостю многое из того, о чём ранее ему уже рассказал Лисий. В особенности обратил внимание на сильный характер, отчаянность, прямолинейность и доверчивость мегарян, их излишнюю простоватость. На основе своего личного боевого опыта бывший стратег посоветовал стратегу нынешнему искать неожиданные пути овладения Саламином. На том и разошлись. Когда Солон уже вышел на улицу, Главкон предупреждающе крикнул ему вослед:

– Мегаряне очень сильны, их много и у них на редкость крепкие мечи.

– Побеждают не те, кого много и у кого добротные мечи, – отозвался новоявленный стратег. – Победа всегда за теми, кто не только силён, но хорошо обучен, храбр и умён. Одними мечами войны не выиграть!

В последующие день-другой Солон беседовал со многими ветеранами саламинских битв. Почти все были едины в том, что Саламин обычным приступом не возьмёшь. Однако, как овладеть утраченным островом никто толком так и не посоветовал. Но Солона радовал сам факт совпадения мнений большинства. Если многие сходятся в одном, то подобное надлежит учитывать. Несколько раз он обсуждал этот вопрос и с Дропидом, и с друзьями, но те ничем существенным помочь не смогли.

Главнокомандующий часто уединялся, размышлял о самых невероятных вариантах ведения войны с мегарянами. Тем не менее, ничего существенного на ум не приходило. Поиски были бесплодными и затруднительными. Не раз в глубине души он начинал сомневаться в целесообразности своей авантюрной затеи, неимоверно страдал и все-таки в конечном итоге приходил к выводу, что в главном поступил правильно. В собственных глазах размышлявший обнаруживал правоту и смысл задуманного. Теперь, во что бы то ни стало, следовало искать средства и пути решения этого главного. Не находя желаемого результата, Солон настолько был погружён в раздумья, что даже во сне продолжал размышлять, переживать и искать пути к победе.

И вот, снилось ему однажды, будто бы мегаряне в жестокой схватке разбили афинян, потопили их корабли, а сам раненый Солон попал в плен. Закованного в цепи его привезли в Мегары, и он предстал перед тираном Мегаклом. Мегарский властитель, издевательски глядя на Солона, принуждал петь ему элегии. Но голос у пленника почему-то пропал, и он, словно рыба, молчаливо открывал рот.

– Так ты молчишь, сумасшедший афинянин, соплеменникам пел, а мне не хочешь, смеёшься надо мной! – орал на него властный Мегакл.

– Я прикажу немедленно отрубить тебе голову, а ещё лучше – утопить. Ты хотел отвоевать наш остров – теперь сам станешь островом… до тех пор, пока не съедят тебя морские твари. Плывите на Саламин и утопите его там. Пусть он навсегда останется на острове, о котором мечтал! – надменно приказал тиран своим воинам.

Истерзанный Солон пробудился от подобного ужасающего кошмара и прошептал:

– О, мудрая Афина и ты божественный Гипнос, избавьте меня от тяжких сновидений, подскажите лучше разумное решение, вы ведь можете.

Немногим спустя он вновь уснул. Но кошмарный сон не покидал его. Афина не вняла просьбам, Гипнос – тем более; работа у него такая. У богов ведь свои виды на всё. А впрочем, кто знает, возможно, такой сон и был скрытой формой подсказки.

И снилось ему далее, якобы четверо здоровенных мегарян поволокли его к морю, выполняя волю тирана. Они усадили закованного стратега в лодку и собрались плыть в сторону Саламина. Но с берега неожиданно раздался женский окрик:

– Солон, я спасу тебя!

Кричала невесть откуда появившаяся девушка. Она стояла у самой воды, совсем обнажённая, красивая и совершенная, что казалось, сама Афродита явилась сюда помочь пленнику. Но нет! Это не Афродита, а Елена – прелестная дочь Лисия. Так почудилось Солону.

– Зачем ты здесь? Уходи! Не то эти дикари схватят тебя! – вдруг прорезавшимся голосом вскричал он.

– Пусть только попробуют притронуться ко мне. Руки у них коротки, да ноги слабы, – вызывающе хохотала Елена.

– Ах, коротки! Ах, слабы…?! – взревели мегаряне, остановив лодку. Ну, держись, дерзкая афинянка!

И двое из них, сбросив с себя все свои одежды, кинулись плыть к берегу, чтобы подобно акулам растерзать прекрасную жертву.

– Беги! – отчаянно закричал Солон, – они схватят тебя! Обесчестят!

– Это я их схвачу, – отвечала дерзко Елена, – и обесславлю!

В то время как двое преследователей выскочили на берег, двое других с лодки, подобно шакалам оскалив зубы, наблюдали за происходящим на берегу потрясающим зрелищем.

Первым подбежал к Елене тот, который был постарше и повыше.

Его невыносимо омерзительное рыло источало такое вожделение, от которого стушевалась бы и сама Пасифая. Совершено голый, волосатый, кривоногий в высшей степени отвратительный и безобразнейший, в невиданной похотливой ярости набросился на беззащитную деву. Но тут вдруг, о боги, произошло непостижимое. В правой руке Елены блеснуло лезвие кинжала и как молния вонзилось в сердце насильника. Удар был столь точен и силён, что жертва произнесла, вернее, простонала, всего лишь один звук:

– А., а., а…

Тем временем второй охотник за женскими прелестями, молодой и очень красивый (хотя насильники красивыми не бывают), не видя случившегося с первым, схватил Елену сзади и ослеплённый страстью, подобно дикому быку, пытался нагло овладеть ею. Однако девушка, со всей силы пяткой ударила его в самое уязвимое мужское место и, ловко увернувшись, отпрыгнула в сторону, держа в правой руке окровавленный кинжал. Насильники оказались в объятиях друг друга – живой и мёртвый, точнее умирающий. Из сердца умирающего, подобно вулканической раскалённой лаве, хлынула кровь на живого.

Живой пытался освободиться от объятий умирающего, но тот, находясь в агонии, смертельной хваткой прижал его голову к своей груди, будто желал напоить соплеменника своею безумной кровью и забрать его в мир Аида. Живой вырывался, а умирающий его не отпускал. Живой просил, умолял, но, умирающий безмолвствовал.

Прекрасная Елена стояла в нескольких метрах от жертв и, подняв кинжал обагрённым острием вверх, пророчески вещала:

– Так будет со всеми насильниками! Так будет со всеми мегарянами! Так будет!

Воодушевленный событиями на берегу Солон решил попытать счастья в лодке. Намотав цепь на запястья, он соединил оба кулака в один и непостижимым образом со страшной силой ударил по голове одного из мегарян. Тот, подобно камню, рухнул в воду и пошёл ко дну. Другой, обнажив меч, рванул к афинянину, но тот сильно качнул лодку, и оба оказались в воде. Меч ускользнул из рук мегарянина, и он попытался голыми руками расправиться с противником. Но не тут-то было. Пленник и в цепях не лишился силы. В воде афинянин чувствовал себя также уверенно, как и на суше. А в единоборстве без оружия ему, пожалуй, не было равных. Улучив момент, Солон набросил уже размотанную им цепь на шею противнику и сплёл узел. Тот стал захлёбываться и тонуть. Погружаясь в воду, мегарянин цепко тащил за собой и своего врага. Афинянин пытался развязать узел, но ничего не получалось. Тогда он сделал нечеловеческое усилие, чтобы разорвать крепкую цепь, но цепь не поддавалась. Солон пробовал всплыть на поверхность вместе с жертвой, но это не вышло. Какая-то неопределённая злобная сила тащила их ко дну. Когда он измождённый, совершенно обессилевший уже потерял всякую надежду на спасение и вверил своё тело богам глубин внезапно собственно, собственно, чья-то незримая длань с невероятной лёгкостью, схватив за волосы, вознесла его, а с ним и мегарянина наверх – к воздуху, к солнцу.