Текст книги "Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага"

Тем временем юноши зажгли факелы и во главе с молодым жрецом отправились торжественной процессией к священной роще Деметры. По пути молодые афиняне осуществили ещё один обряд жертвоприношения. Они бросили в расселину, некогда поглотившую Персефону, поросёнка, полагая, что эта жертва будет приятна Деметре и особенно её дочери Персефоне. Затем процессия вошла в рощу. Двое последних юношей, замыкавшие её, волокли чучело Эрисихтона, того самого негодяя, который некогда, как гласит миф, вместе с друзьями вырубал деревья, чтобы построить здание для пиров. На просьбу Деметры прекратить кощунственную рубку священного леса, он безрассудно смело замахнулся на Богиню топором, за что был самоубийственно наказан. Деметра «наградила» смертнорождённого вечной пагубной ненасытностью. Сколько бы он не ел – ему хотелось насыщаться ещё больше. Эрисихтон проел всё своё состояние, продал свою дочь, нищенствовал, прося подаяния, и в итоге злосчастный порушитель сгинул, съев самого себя. Все эллины знали – Великая Богиня беспощадна к негодяям и святотатцам.

Чем дальше занимались в священной роще юные мужи, после того как сожгли чучело, покрыто мраком тайны и по сей день.

Женская часть празднующих разделилась на три группы. Пожилые женщины (старухи) отправились к святилищу Деметры-Зеленеющей, расположенному у южного склона Акрополя. Здесь они будут изготовлять ячменное зелье, приправленное мятой. Этот напиток очень любила Деметра, и секрет его приготовления был чрезвычайно велик. Спустя несколько часов «старухи» умилостивят напитком свою любимую Богиню и вдоволь примут его сами. Они тихо споют гимны, посвященные Деметре, погрустят о тех радостных временах, когда и они плодоносили.

Юные афинянки (девы), которым в будущем предстояло продолжать дело Деметры, отправились на священный луг собирать алые маки, розы и гиацинты. Алый цвет обладал сакральным значением как символ постоянного обновления, возрождения после смерти. Что касается мака, то он имел и чисто практическое значение. Из него изготовлялся священный снотворный напиток для участников мистерий. Девушки собирали цветы, плели венки и увенчивали ими головы. Своими звонкими и нежными голосами они воспевали Богиню, воздавали ей надлежащие почести, молили о достойных женихах и о будущих детях. Но самое главное их ожидало впереди. Поздним вечером должны были состояться тайные купания, посвященные Деметре. Ни один муж не мог знать ни о времени, ни о месте купания юных афинянок.

Но, главным действующим лицом, участвовавшим в празднествах, были, безусловно, женщины (нимфы), олицетворявшие идею плодородия. После жертвоприношений тысячи молодых афинских жён отправились к храму Деметры, Персефоны и Триптолема, где радостно журчал девятиструйный ключ, источавший священную воду. Женщины благоговейно провели символическое омовение и утолили жажду. Далее их маршрут пролегал по холмистым полям, колосившихся злаками. На руках, по очереди, они несли соломенное дитя, по имени Бримон. Взяв в руки колосья, «нимфы» отправились к месту, откуда по преданию была похищена Персефона. Огромная яма уходила глубоко под живоносную землю. Возможно, это была дорога в мрачное обиталище Аида. Опасливо глядя в тёмную бездну, женщины бросили в неё колосья, воспели гимны Персефоне, провели священное оплакивание дочери Деметры, а затем исполнили ритуальные танцы в честь Великой Богини. Они воспевали её достоинства, мысленно возносились к ней, предавались благоговейному созерцанию; многие молили даровать им детей. Трепет небывалой радости овладевал ими. Затем они спустились к священным озёрам – Рэтам и омыли в них ноги.

Ближе к вечеру жрица Деметры объявила имя женщины, родившей самого прекрасного младенца в этом году, и вручила ей соломенного Бримона…

Священнодействия были в разгаре. И это было всеобщее пышное торжество. Только позже, лет двести спустя, некоторые богатые горожане станут считать празднество Деметры, праздником только земледельцев, праздником крестьян. Но сейчас его отмечали все – и пастухи, и скотники, и свинопасы, и купцы, и ремесленники, и корабельщики, и жрецы, и стратеги. Вся Аттика находилась в священном торжественном экстазе. Все чувствовали свою сопричастность к Деметре, к земле. А как же иначе.

6

В празднество Деметры погрузилась не только Аттика, но и вся Эллада. Не был исключением и остров Саламин. Причём саламинские мегаряне в отличие от афинян праздновали скромнее и проще, можно сказать – слишком просто. Дескать, незачем изощрятся и тратиться.

Вознеся Великой Богине молитвы, принеся ей возлиянья и жертвы, они затем целый день ненасытно поедали жертвенное мясо и неумеренно выпивали вино. Казалось, об этом побеспокоилась сама Деметра, воспринимаемая к тому же многими эллинами богиней виноградства и виноделия, поскольку Дионис не был в то время в большом почёте. Как бы там ни было, пировавшие мегаряне большими дозами хлестали вино, шутили, смеялись, веселились, изредка вспоминая о причине торжества.

Большой вклад в создание атмосферы охмеленья, благодушия, радости и веселья на острове внёс афинский торговец вином Пандор. Вначале он продавал пировавшим воякам вино по весьма низкой цене, а потом и вовсе разливал его задарма. Афинский купец даже устроил состязания на предмет того, кто из мегарян сумеет больше выпить, не отрываясь от сосуда. Победитель получал в качестве приза добротную амфору, наполненную желанным напитком.

Ближе к вечеру на Саламин прибыл афинянин Антифон – осведомитель, презреннейший и превратнейший человек, лгун и мерзавец. В течение продолжительного времени он угодливо шептал о чём-то на ухо мегарскому стратегу Фрасибулу. Судя по всему, разгласил какую-то важную тайну. От глаз Пандора, зорко следившего за ними, не ускользнуло то, что оба собеседника были весьма довольны. Видимо, мегарянин получил отраднейшую весть. Несколько позже, изрядно подвыпив, Фрасибул подошёл к афинскому торговцу вином и с многозначным горделивым выражением лица, стал, шутя, у него допытываться:

– Скажи, купец, страстны ли афинские девы?

– От чего же не страстны? – также шутя, отвечал тот. – В Элладе не найдёшь страстнее и любвеобильнее женщин, нежели наши афинянки. Никто не идёт в сравнение с ними. Замечу, необычайную страсть они дарят мужам на природе, где-нибудь в лесу, в поле, на берегу и… особенно в воде.

– В воде? – раскрыл от изумления рот Фрасибул. – Они что, подобны рыбам?

– Нет, они сродни нереидам. Не забывай, любезный стратег, ведь из морской пены родилась богиня любви Афродита. Поэтому вода – это особое место для любовных утех. Разве ты не знал об этом?

– Чего не знал, того не знал, – еле поворачивая языком, отвечал бесхитростный мегарский стратег. – Сорок лет прожил, а о таком не слыхивал, к своему удивлению.

И нижняя губа Фрасибула буквально отвисла от сожаления и разочарования. Казалось, он был основательно удивлён и огорчён.

– Не может быть, чтобы такой славный воин, как ты, не испробовал любовных страстей в воде, – продолжал поддевать мегарянина афинский торговец. – Ты ведь понимаешь, это не делает тебе чести. Понимаешь?

Фрасибул, смотрел на хитроумного Пандора широко открытыми глазами, настолько широко, насколько это возможно пьяному человеку, и давал афинянину знать, дескать, понимать-то он, конечно, понимает, а вот пробовать, всё-таки, не пробовал. Чего не было, того не было, а врать он не намерен.

– Пена… вода…, н-е-е-е-т, никогда не пробовал, – еле выговаривая слова, простонал он. – Но, вскоре попробую!

Обязательно испытай, поторопись! Вот увидишь, какое это блаженство и счастье – любить женщину в воде. Уверяю – не нарадуешься!

– М-д-а-а, – потирая руки, возбуждённо ответил мегарянин, – соблазн велик. Пойду-ка я ещё насыщусь.

Через некоторое время Фрасибул, ещё изрядно подвыпив и подкрепившись, снова подошёл к Пандору и спросил, умеет ли он толковать сны.

– Если сладостные сны, то могу. А что тебе снилось, стратег? – полюбопытствовал афинянин.

– Вода, много воды.

– Говорят, это к болезни.

– А голые женщины?

– Женщины? Голые? Ну как бы тебе сказать? Многие знатоки снов полагают, что это к покойнику.

– Значит, обнажённых женщин следует опасаться? – озабоченно выговаривал стратег.

– Да чего же их опасаться! – многозначительно встрепенулся купец. – Если видишь голую женщину, быстрее раздевайся сам. Опасаться надо одетых и разукрашенных. Обнажённые они вовсе не опасны, скорее они прелестны и желанны. К тому же не доверяй толкователям снов, а верь своим чувствам.

– И я так думаю, – перебил Фрасибул. – Ты меня успокоил. Надо ещё утолить жажду, а потом… буду тешиться, услаждать своё сердце.

И Фрасибул снова сел за стол, дабы поднабраться сил для предполагаемых ночных любовных утех. И намеревался он тешиться не с кем-нибудь, а с афинскими девами, которые должны были сегодня ночью проводить священные купания в честь Деметры. Мегарянам стало известно место проведения этих таинств, и они возбуждённо начали готовиться к вылазке.

Любителей похождений набралось человек четыреста. Остальные же попросту не могли держаться на ногах. Опьянение было всеобщим. А пьяному, как известно, море по колено и всё нипочём. С большим трудом, оставшиеся мегарские вояки разбрелись по острову в поисках места ночлега. Многие уснули тут же, где пировали. Остальные – где кому удалось.

В глубоких сумерках мегарские любители любовных приключений решили, что необходимо станцевать Пиррихий – воинственный танец, который часто исполняли воины перед важным боем. Обычно, это была своего рода разминка перед сражением, имевшая целью укрепление боевого духа и оказание негативного воздействия на неприятеля. В ходе её воины демонстрировали движения с оружием и без него, приёмы уничтожения врага, которые применялись в реальном бою. Но поскольку сейчас мегаряне готовились к «бою» с юными девами, то и Пиррихий носил сексуально-развлекательный характер. Пьяные мегаряне под звуки флейты демонстрировали друг другу, как они будут хватать афинских дев, как они станут их насиловать, а потом выбрасывать как ненужную вещь. По всему Саламину раздавался истерический смех похотливых вояк. Отзвуки этого хохота доносились до афинских берегов. Происходящую картину, прищурив глаза, наблюдал и афинский купец Пандор. Уж он-то знал, какое весёлое приключение поджидает мегарян через час-другой.

Вволю натанцевавшись, мегарские сладострастцы погрузились в свои корабли и устремились на промысел к афинским берегам – к предполагаемому месту купания юных дев. Мегарянами двигала не только страсть любовных влечений, но и желание ещё больше насолить афинянам, собиравшимся, как они прослышали, отвоевать Саламин, а то и вовсе покуситься на саму столицу мегарского государства.

– Пока вы мечтаете о Саламине – рассуждал с наглой усмешкой Фрасибул, – мы похитим ваших дев и вдоволь поразвлечёмся с ними. Это будет вам серьёзным предупреждением. С подобными мыслями мегаряне без малейшего предчувствия беды предводительствуемые Фрасибулом подплыли к месту обряда и увидели изумительную картину.

Сотни афинских дев, часть из которых были обнажёнными, а многие в коротеньких платьях и шапочках на голове, плавали в воде и разгуливали на берегу. Зрелище потрясло воображение пьяных вояк. Их глаза пылали вожделением, руки сжались в кулаки, а тела сильно напряглись и тоже горели от мысли о предстоящих страстях. Поставив корабли на якорь, они тихо, насколько, вообще возможно говорить о тишине применительно к пьяным мужам, поплыли к купающимся девам. Те громко хохотали, плескались в воде, распевали песни, были радостны, возбуждены и беззаботны.

Кровь так и закипала в жилах плывших сладострасцев. Осталось каких-нибудь тридцать локтей, и вот оно неистовое блаженство; наслаждайся вволю, развлекайся так, как советовал Пандор. Хорошо-то как будет! Тут уж берегитесь, тут мы вам покажем оргии, – горели чудовищной одурманивающей необузданностью вояки.

Заметив чужаков, афинянки большого шума не поднимали. Правда, те, которые были обнажёнными, вышли на берег, как бы демонстрируя свои прелести не стесняясь. Те же, которые были в платьях, преспокойно оставались в воде.

– Ничего – увлеченно рассуждали охотники за любовными утехами, – в платьях даже лакомее. Соблазн невероятный!

Вот осталось десять локтей, пять, три, один… Ничего не заподозрив, возбуждённые мегаряне начали прыгать в воду и хватать афинских дев в платьях, хватать их за самые нежные места. Но что это?

– О, Афродита! Так разве ж это девы? Это же самые обыкновенные мужи! – восклицали мегаряне. – Что за чудеса?! К чему всё это?

И действительно, девами в платьях с шапочками на головах, оказались те самые триста безбородых и безусых афинских юношей, усердно готовившихся к походу на Саламин.

– Ну, поласкай меня! – говорила одна такая «дева» возбуждённому мегарянину, – да понежнее, поласковее, да пониже, ниже…

Когда пьяные мегаряне поняли смысл происходящего, а именно то, в какую дикую западню они попали – они оторопели и мгновенно стали трезветь.

– Пандорра!!! – заорал со страху один из них. Непонятно, что этим хотел подчеркнуть кричавший сладострастец. То ли он имел в виду первую женщину, подаренную богами как «прекрасное зло», то ли Пандора – афинского купца, готовившего им эту западню. А возможно и то и другое, а может это был клич к спасению.

Но уже было поздно. К пьяному ужасу мегарян, хорошо обученные афинские юноши с кинжалами в руках в течение нескольких мгновений расправились с насильниками. Схватка была молниеносной и беспощадной. То и дело, повсюду раздавались болезненные стенанья и оханья сражённых насильников. Правда, ранее Солон просил молодых афинян избегать большой резни, не убивать мегарян что зря, а только оглушать и ранить их. Раненых и оглушенных немедленно заковывали в цепи. Были, разумеется, и убитые. Несколько человек, в том числе и стратег Фрасибул, отчаянно повернули к своим кораблям. Но тут, невесть откуда, словно бы из-под воды, молниеносно вынырнули корабли афинян под предводительством Солона и преградили им путь. Мегарянам отступать стало некуда, и они решили сражаться, во всяком случае, сопротивляться. Но что за сражение пьяного, голого, безоружного барахтающегося в воде с хорошо вооруженным и хорошо обученным воином, находящимся на корабле. Ясно, дело безнадёжное. Это все поняли. Фрасибул сопротивлялся ожесточённо и пытался избежать пленения. Он глубоко нырял, долго задерживался под водой, маневрировал. Пытался обмануть охотников за ним, делая вид, что он утонул. Дело кончилось тем, что четверо опытных афинян с немалыми усилиями набросили на него сеть и подобно крупной рыбе вытащили на корабль, где находились Солон, Главкон и с десяток афинских воинов.

– Ну как, потешился, Фрасибул? – цинично спросил пленника Солон, глядя на него горящими проникновенными глазами. – Я вижу, ты к этому очень хорошо изготовился, красиво нарядился.

Фрасибул, совершенно обнажённый, с трудом выбрался из сети и в приступе бешенства, злобы и бессилия, окружённый со всех сторон врагами не знал, как себя вести.

– Так я тебя спрашиваю, мегарянин, хороши ли афинские девы? Насладился ли ты вдоволь или не успел. Не помешали ли мы тебе? – издевательски продолжал вопрошать афинский стратег.

– Это нечестно и недостойно! – неожиданно взревел пленённый стратег. – Так истинные воины не поступают, как вы презренные афиняне!

– Тебе ли говорить о чести, негодяй, – спокойно ответил Солон – Если бы ты был честен и умён, то сейчас находился на Саламине, а не здесь. Вы хотели бесстыдно и мерзко осквернить наши тайные празднества и оскорбить честь и достоинство наших дев, да и всех афинян, оскорбить величие и святость Деметры. Святотатцы, вы нарушили земные и божественные порядки. Непостижимость чести, распущенность нравов и собственная подлость погубили вас!

– Даром это тебе, Солон, да и всем твоим собратьям не обойдётся! Что вы себе вообразили?! – продолжал бессвязно бушевать Фрасибул. – За подобное вы заплатите большую цену.

– Действительно, Фрасибул, содеянное тобой зло даром не пройдёт. Но расплачиваться придется не нам, а вам. А в качестве платы мы возьмём, – Солон сделал умышленную длительную паузу и таинственно посмотрел на Фрасибула, напоминавшего вепря, загнанного в угол и готовившегося к безнадежному прыжку, а затем бросил взгляд в направлении острова. – Итак, чтобы взять с вас самое ценное? Ну ладно, мы согласны на Саламин. Хотя, конечно, честь дороже любого острова. Однако, ваших дев мы бесчестить не станем. Взамен содеянного вами мы всего лишь вернём афинскому народу то, что исконно принадлежит ему – Саламин.

Услышав Солоновы слова Фрасибул заносчиво расхохотался:

– Подобная дерзость выходит за всякие рамки! Да знаешь ли ты, безумный поэт и торговец, не умеющий держать в руке меч, что на острове находятся две тысячи воинов, которые, завтра изрубят вас в куски! А если понадобится, то мы и презренные Афины сотрём с лица земли! Оставим о вас одни воспоминания!

– Твоё простодушие беспредельно, – спокойно ответил Солон, – ты даже не догадываешься об уменьшении собственного отряда на четыреста человек. И хотя остальные превосходят нас числом, но не они нас будут рубить в куски, а мы их будем пленить и заковывать в цепи, а если придётся, то и рубить. И не завтра, бывший стратег, не завтра, а не далее как через час-другой! Так что угрозы твои пусты, а речевания – бессмысленны. Ты меня понял? Ты вообще способен понимать? В отличие от вас, мы не танцевали Пиррихий, но к сражению готовы. А вы?

И только сейчас тупоумный Фрасибул осознал весь ужас происходящего. Он догадался, в какую гибельную ловушку, в бездонную пропасть попали мегаряне. В его горделивых глазах вспыхнули молнии, а в голове загрохотали раскаты грома. Обезумев от ненависти, бессилия и своей тупости, в бешеной ярости, подобно Церберу, он резко прыгнул на Солона, будто этим мог изменить грядущее бедствие. Но предводитель афинян был готов к подобному развитию событий. Он ожидал неистовства пленника. Молниеносно сжав правую руку в мощный кулак, Солон со страшной силой вогнал его в лицо прыгнувшего на него мегарянина. Удар был столь сильным, что от сражённого, навзничь падающего Фрасибула закачало корабль. Из носа и рта нападавшего хлынули потоки крови.

– Да, уж воистину мегаряне боятся кулаков, – тихо сказал себе Солон.

Выплёвывая изо рта выбитые зубы, Фрасибул в ослепленьи снова ринулся на ненавистного ему противника. Окружавшие Солона воины обнажали было мечи, направив их на безумца, но афинский стратег решительно упредил всех крикнув:

– Не надо, я сам!

Он вновь укротил разъярённого пленника, нанеся ему разящий удар, подобный первому, на сей раз кулаком левой руки. Фрасибул, чья слава силача и воина ранее гремела в Мегарах и по всей Элладе, был низложен. Получив две страшных зуботычины, он стоял на коленях перед Солоном и, опёршись одной рукой о палубу, в полубеспамятстве издавал какие-то животные хрюкающие звуки.

– Заковать его в цепи и доставить в Афины, – приказал воинам афинский главнокомандующий.

Услышав эти слова, Фрасибул, словно проснувшись от кошмарного сна, широко открыл дикие глаза, бессмысленно осмотрелся вокруг, затем резко вскочил на ноги, будто почувствовал руками и ногами прикосновение раскалённых цепей и сделал какой-то совершенно невероятный прыжок в сторону однорукого Главкона, державшего обнажённый меч. Тот, не мешкая, молниеносно приставил меч к груди пленника и украдкой бросил взгляд на Солона, ожидая его приказа. Фрасибул же тем временем, не раздумывая, без страха и сомнений, голыми руками схватил лезвие меча и со словами «Этому не бывать! Такова моя последняя песнь!» резко направил его себе в сердце, и через несколько мгновений ниспустив дух, замертво распластался у ног Солона и Главкона. Позору и плену он предпочёл муки Аида. Находящиеся на корабле афиняне были крайне возбуждены и обескуражены произошедшим здесь. Некоторые ужаснулись; им стало жутко и дурно, по их телам пробежала неприятная дрожь.

– Имейте в виду, многие мегаряне подобны Фрасибулу, – обратился Солон к соплеменникам, окружавшим его. – Так что держите кулаки и оружие наготове. Все будьте предельно внимательны, не расслабляйтесь ни на мгновение.

Двое афинян хотели было выкинуть за борт безжизненное тело Фрасибула, но Солон не позволил им так поступить:

– Он хоть и наш противник, но всё же – человек, воин, и далеко не последний, впрочем, теперь уже обесславленный. Схороним его на Саламине. В Мегарах, я полагаю, места для его могилы не найдётся. Мрачная история. Таких «героев», как он, предают вечному забвению.

Тотчас Солон приказал Гиппонику вместе с двумя сотнями воинов пересесть на корабли мегарян и действовать по намеченному ранее плану. Сам же с остальными участниками похода, пересев в другие мегарские корабли, через час взял курс на саламинскую пристань. На всякий случай с собой взяли несколько девушек. Через некоторое время должны были подойти к пристани и афинские корабли.

К Саламину плыли медленно и молча. Все мысленно готовились к сражению и все, разумеется, сильно переживали. Крайне тревожным был Главкон. Его одолевали плохие воспоминания о прежних саламинских сражениях. Солон, видя это, решил немного скрасить грусть старого вояки и, нарушив всеобщее молчание, завёл с ним разговор.

– Что грустишь, Главкон? – спросил тихо главнокомандующий. – Иль ты не совсем готов к схватке?

– Готов, конечно, я готов, – волнуясь, ответил тот. – Но на душе очень тревожно.

– Боишься видимо поражения и смерти, или опасаешься чего-то другого?

– Я не боюсь смерти, но опасаюсь позорной смерти, такой, которая постигла Фрасибула. А потому и переживаю, – волнуясь произнёс Главкон.

– Это хорошо, что ты переживаешь. Излишнее спокойствие часто подводило людей, особенно в дни сражений.

– Моя тревога не столько за себя, сколько за тебя, Солон, и за наше общее дело. Я искренне желаю, чтобы твой план удался. Мне много довелось воевать, но ни один стратег не проявил такого глубокого ума, тонкого понимания вещей и твёрдости духа, как ты. Кто б мог подумать?

– Не стоит преувеличивать, Главкон, – прервал его Солон, – тем более что мы пока на полпути. И главный вопрос пока не решён. Всё ещё может случиться.

– Но всё же, – сопротивлялся старый воин, – как тебе пришло на ум такое ухищрение? Ведь ты никогда не отличался знаниями в военном деле? Силач ты известный, к тому же талантливый поэт, и купец славный, а вот стратег? Откуда такое дивное умение?

– Всё это благодаря тебе, – остроумно отшучивался Солон.

– Я ведь должен был оправдать твоё доверие. Иль ты ожидал противного исхода?

– Нет-нет, – покривив душой, прошептал Главкон. – Я, в тебе, сперва, хоть и усомнился, но затем поверил. Именно поэтому я нахожусь здесь. Если что, то знай, Солон, я готов сложить свою голову вместе с твоей.

– Наши головы и нам, и Афинам ещё понадобятся. Запомни это, Главкон. Я к тому же питаю надежду дожить до того времени, когда ты начнёшь сочинять элегии.

– Ты смеешься надо мной, – обиделся Главкон.

– Нисколько, – сказал доброжелательно поэт. – Человек способен на многое. И лекарями, и кормчими, и поварами, и стратегами не рождаются. Но всему можно научиться. Можно! Индивид в состоянии добиться многого, если есть желание, крепкая воля и позволяют обстоятельства.

– Можно научиться многому, но только не поэзии, – поразмыслив, вздохнул Главкон. – Она выше знаний. Она исходит от богов. Так мне кажется.

Солона приятно удивили глубокие размышления бывшего стратега. Но он ничего не ответил.