Текст книги "Законодатель. Том 1. От Саламина до Ареопага"

5

Ещё два дня Солон пробыл в столице, и, завершив торговые дела, отправился вместе с Педием в Навкратис. По пути в этот греческий город, располагавшийся на территории Египта, он встретил нескольких торговцев из Афин. По их словам, в Аттике все оставалось без особых изменений. И дома, у Солона, как будто бы, всё было по-прежнему. Купец был явно доволен услышанным. Во всяком случае не тревожился.

В Навкратис прибыли к вечеру. Взгляду Солона предстала удивительно красивая панорама. В лучах заходящего красного солнца красовались сотни кораблей, прибывших сюда из разных стран. Сразу за пристанью начинались жилые кварталы, которые представляли собой целиком новые постройки.

Навкратис в отличие от Афин был молодым городом. Лет пятьдесят назад его основали выходцы из Милета. Как и всякий молодой город, он отличался от городов древних активной деловой жизнью. Навкратяне много и добротно строили, продавали, покупали, обменивали. Деловых людей в городе не счесть. Разумеется, здесь достаточно имелось проходимцев и жуликов. Впрочем, где их нет. Всегда ведь было так – где имеет место дело, там и бездельников хватает. У Солона в Навкратисе было немало друзей, приятелей, просто знакомых. Были и подруги. Не будем кривить душой. Солон ведь не был ни жрецом, ни аскетом, ни евнухом, а, как и всякий здоровый муж, нуждался в общении с женщинами. В те времена это воспринималось как норма, обычное явление. Недопустимо только было, чтобы жёны изменяли мужьям. Им же, то есть мужьям, всё в этом смысле позволялось, да и никакой супружеской изменой подобные действия не считались, так как отсутствовало само понятие мужской неверности.

– А как же иначе, – рассуждали эллины. Вон Зевс – глава богов, имел несколько жён, а уж возлюбленных не счесть. Чуть ли не с первой встречной красавицей заводил детей.

Так что если у мужа были сторонние женщины, то это ни кем не осуждалось. Однако если жена изменяла мужу, её жестоко карали, как Зевс Геру, а то и страшнее. Не может быть и речи, чтобы женщина начала VI века упрекала своего мужа в измене или каким-то образом выражала своё недовольство. Это гораздо позже сварливая Ксантиппа поливала грязью и била по голове Сократа, жена Метродора сожгла ему бороду, а Демокриту выколола глаза, хотя был пущен слух, что Демокрит якобы сам выколол себя глаза, дабы не смотреть на женщин. Что было, то было, сейчас трудно во всём разобраться и установить истину.

Но было ещё и то, что помимо дешёвых уличных девок, которые существовали от начала сотворения мира и с которыми общалось большинство мужей, в Солоново время появились и достойные спутницы – гетеры. Это были женщины высокого социального положения, добротной образованности, которые вели, праздную, независимую жизнь.

Одна из таких гетер – Аристина, по уши влюблённая в Солона, проживала в Навкратисе. Она блистала не только умом, но и редкостной красотой, была весьма состоятельной женщиной. Её муж – бывший купец, погиб от рук пиратов. Второй раз замуж Аристина не захотела выходить, а стала вести свободный образ жизни. Её дом был чем-то вроде клуба мудрецов, где не раз собирались для обсуждения разных вопросов местные и приезжие почитатели мудрости и поэзии. Множество раз бывал Солон в её доме, рассчитывал он и на сей раз нанести визит Аристине.

Не успел корабль афинянина причалить к пристани, как на берегу собралась толпа местных жителей и, бурно приветствуя победителя Саламина, потащила его в дом Эвбулида – брата Педия. После очередного Солонового рассказа о саламинских приключениях началась весёлая попойка. Навкратяне умели трудиться, а соответственно – умели отдыхать и веселиться. Вначале они пили за Солона, потом за его победу, затем за Саламин, ещё за дружбу с Солоном, а ещё за встречу Солона с фараоном, кажется, также за Солонову удачу, потом… Потом многие себя уже и не помнили и потеряли афинского гостя. Но Солон, разумеется, не потерялся, а преспокойно выйдя из дома Эвбулида, направился к Аристине – благо жила она рядом.

Аристина уже знала о прибытие Солона, да и как не знать, коль об этом знал весь город. Она ждала его и с волнением прислушивалась к каждому шороху. У неё даже возникло неимоверное желание самой сходить к Эвбулиду, но гордость не позволяла решиться на такое. К тому же подобные действия решительно осуждались в те времена. Гетера, раз за разом умилительно посматривая в окно и покусывая губы, ждала. А тот, кто ожидал когда-либо желанного человека, знает, как волнующи, томительны и мучительны эти мгновения ожиданий. Как же они мучительны! Особенно для страстно любящей женщины.

Солон тихонько вошёл в дом и буквально вырос перед ней, от чего навкратянка слегка испугалась. Приняв позу обиженной, она стала упрекать гостя:

– Это так ты меня любишь и таким образом скучаешь по мне, Солон? Два года не появляться в Навкратисе, видано ли такое!

– Но я полагаю, ты не скучала. Ведь у тебя не один Солон, – отшучивался афинянин.

– Солон, только один, – кокетливо промурлыкала гетера.

– А остальные: Гиппии, Педин, Аристоны, – мягко упрекнул её афинский купец.

– Но стоит ли упрекать меня, у тебя, наверное, в каждом городе есть и Аристины, и Елены, и Кассандры. А здесь, если раз в месяц наведается достойный муж, и тому радуюсь. Впрочем, прекратим взаимные упрёки. Давай лучше выпьем вина, потолкуем о поэзии и крепко обнимемся. И ты вернёшь мне все духовные и телесные долги, накопившиеся за эти два года.

И они выпили. О поэзии почему-то толковать не стали, видимо, время было слишком позднее, зато крепко обнялись, да так крепко и неистово, что тело Аристины охватила трепетная дрожь. И Солон вернул ей накопившиеся долги. За время последнего плавания он крепко истосковался по женщине. Торговые дела, храмы, жрецы, рукописи, фараоны отвлекали его от любовных хлопот. Помимо прочего в Египте нигде, кроме Навкратиса, не было Солоновых подруг, потому что только здесь жили свободные женщины, а кругом служанки и рабыни. Египетская женщина ведь и в любви была рабыней, а рабынь афинянин не любил. Ему нравились только женщины свободные, поскольку и в любви проявлять подлинную свободу может только вольная женщина. Аристина была не только умной гетерой, но и настоящей жрицей любви, да что там жрицей, тираном. Она знала все тайны любовного искусства и Солоновых пристрастий и делала всё для того, чтобы подарить ему высшее наслаждение и безмерно насладиться самой…

Ровно месяц пробыл Солон в Навкратисе, никогда ранее столь долго купец не задерживался здесь. Днём он занимался делами, встречался с друзьями, приятелями и знакомыми. Вечера и ночи были отданы Аристине. Повечеру купец становился поэтом, пел элегии, сочинял новые и вновь пел их Аристине, а также тем почитателям поэзии, которые собирались у известной в Навкратисе гетеры. Кифара, подаренная фиванским жрецом Солону, делала его стихи ещё более возвышенными и мелодичными. Аристине и присутствующим чудилось, что поёт не афинский поэт и купец, а очаровывающий всех Орфей. Да-да! В нём было что-то напоминающее сына Музы Каллиопы и Аполлона, особенно звучный задушевный голос.

Аристина не только слушала пение гостя, но и сама прекрасно пела. Солон был приятно удивлен тем, что она помнит все его элегии, которые звучали когда-либо в её доме. Гетера великолепно знала поэзию своего времени и не только знала, но и глубоко её понимала. Когда Аристина пела стихи Сапфо, то Солону и всем участникам этих встреч казалось, что звучит голос поэтессы с Лесбоса. В душу афинянина особо запали следующие строки:

 
Твой приезд – мне отрада. К тебе в тоске
Я стремилась. Ты жадное сердце вновь —
Благо, благо тебе! – мне любовью жжёшь.
 
 
Долго были в разлуке друг с другом мы,
Долгий счёт прими пожеланий, друг, —
Благо, благо тебе! – и на радость нам.
 

Эти проникновенные строки Сапфо Аристина адресовала Солону как будто бы от своего имени, а он с радостью принимал их.

Аристина к большому удивлению афинянина начала сама сочинять стихи; строки добротные, нежные и очень трогательные. Восхищённый купец вначале даже засомневался в её авторстве, на что слегка обиженная гетера ответила:

– Любовь к тебе, дорогой мой, и твоя замечательная поэзия могут вдохновить любую эллинку. Музы благословили не только Солона, но и меня, слабую женщину, на это сокровенное дело…

Воистину чудесными выдались дни, проведённые в Навкратисе. Но, к сожалению – всему приходит конец. С этой неизбежностью приходится мириться, как мирятся с ней, по словам известного мудреца Питтака, даже боги.

Настало время расставания, но Аристине, основательно привыкшей за это время к Солону, прощаться с ним вовсе не хотелось. Что ей до Питтака, что ей до богов, она смертная женщина, и как многие смертные стремилась взять от жизни всё возможное. Всё-всё.

Однако стремления стремлениями, а обстоятельства выше людей. На прощание то ли шутя, то ли всерьез гетера сказала Солону:

– Возьми меня с собой на корабль.

– Но что ты будешь там делать? – удивлённо возразил афинянин.

– Грести, – с ироничной горечью отвечала Аристина, – а если хочешь, я буду кормчей. Ведь не плохая кормчая получилась бы из меня? – кокетливо спросила она афинского купца.

– О, да! – воодушевился Солон. – Ты несравненна, наипрекраснейшая из всех кормчих, которых я знал когда-либо, но боюсь, что ты заведёшь мой корабль на погибель. Лучше оставайся на берегу и, как полагается женщине, жди. Авось я ещё причалю к твоей пристани.

Из Навкратиса корабль Солона вновь направился в Сапе. Афинянин полагал, что Сонхис за это время вернулся из Вавилона, и, наконец-то, появится возможность ознакомиться с вожделенным папирусом.

Педий, прослышавший о возвращении Солона в столицу, посчитал, что тот всё-таки надумал принять замечательное предложение фараона. Но как велико было его разочарование, когда он узнал истинную причину прибытия друга.

– И что ты нашёл значимого в этом странном свидетельстве?! – возмущался Педий. – Подумаешь, какой-то неведомый папирус. Иди лучше служить фараону, так он в твоё распоряжение предоставит все папирусы Египта, если того пожелаешь.

– Все мне вовсе и не нужны, – с грустью отвечал афинянин. – Сейчас мне требуется лишь один, а о нём знает только Сонхис. Даже фараон не поможет мне в этом деле.

– Ну не знаю, не знаю, – сокрушался советник фараона. – Если тебе не может помочь даже повелитель Египта, то уже вряд ли кто поможет!

– Возможно, так оно есть. Скорее всего, именно так, – убеждал друга и самого себя Солон.

И он после долгих размышлений решил отправиться в Милет, где проживал известный мудрец Фалес. «Может быть, тот знает что-либо об Атлантиде, – предположил афинянин. – Заодно не плохо бы побывать в Финикии, ведь финикийские купцы избороздили все моря и реки, вдруг они что-то слышали».

Первую основательную остановку после отплытия из египетской столицы Солон сделал в финикийском городе Тир. Тут он имел много встреч и с мудрствующими купцами, и с торгующими мудрецами, о многом беседовал с ними, узнал немало интересного, но об Атлантиде никто ничего не слышал. Иудейские купцы ему говорили, что нет древнее народа, нежели иудеи. Вавилоняне твердили о безусловной древности Вавилона и даже карийцы и лидийцы намекали на историческое первенство своих народов.

Ещё одну попытку разузнать что-нибудь об атлантах Солон предпринял в Библе – этом древнейшем финикийском городе, впрочем, результат был аналогичен предыдущему.

И тогда корабль взял курс на Милет. По пути останавливались на Кипре, Родосе и в Галикарнасе. Но Солон не предпринимал каких-либо усилий, чтобы добыть сведения по интересующему его вопросу. Даже остановки здесь были кратковременными – запасались водой, продуктами и отправлялись дальше. В Галикарнасе, однако, задержались на несколько дней, поскольку море штормило. Но как только всё успокоилось, корабль полным ходом ринулся на Милет.

Солон любил этот город. И любил по многим причинам. Во-первых, здесь жили ионийцы – соплеменники афинянина. Во-вторых, в Милете имелся широчайший выбор товаров как местных, так и доставленных из многих восточных стран. В-третьих, милетяне были надёжными торговыми партнёрами. Они никогда не подводили Солона. И, в-четвёртых, здесь был своего рода центр научных знаний, имелось много мудрствующих людей. Но если говорить откровенно, то последнее было не в-четвёртых, а во-первых. И в числе самых известных мудрствующих милетян, особо выделялся Фалес.

В наше время многие называют его первым европейским философом, хотя собственно само понятие «философия» появилось позже, во времени Пифагора, и связывалось с его именем. Впрочем, ещё Аристотель называл милетянина родоначальником философской мысли. Как бы там ни было, Фалес принадлежал к числу самых образованных людей своего времени, именно поэтому он был близок и приятен Солону. К тому же, как и Солон, Фалес происходил из древнего ионийского аристократического рода. Правда, его отец Эксамий был женат на финикиянке. Но у эллинов происхождение матери в те времена значило мало, а для Солона и вовсе не имело никакого значения. Особенно, если речь идёт о достойном человеке. Афинянина и милетянина, помимо прочего, сближало и купеческое дело. Милетянин также занимался торговлей, возможно несколько меньше, нежели афинянин, но всё же слыл неплохим купцом. По возрасту Фалес лет на пятнадцать был моложе Солона, впрочем, источники по этому вопросу гласят разное.

6

Прибыв в Милет, Солон в очередной раз дал Харету наставления по торговым делам, чего, впрочем, мог и не делать, ибо последний и так всё, что ему надлежало делать, знал. Затем купец проведал родственников по материнской линии, а уж потом направился к Фалесу. Благо на сей раз повезло – милетянин был дома.

Встретивший Солона раб отвёл его в сад, где хозяин что-то колдовал над разложенными на столе папирусами. Подойдя к беседке, Солон увидел Фалеса, рисующего какие-то круги и всякие иные фигуры, которые были афинянину малопонятны. На столе лежал гномон, которым Фалес пользовался для определения полудня и солнцестояния.

– Приветствую мудрствующего купца, стремящегося запечатлеть всю Вселенную на папирусе! – радостно произнёс Солон.

Фалес поднял голову и не менее радостно ответил:

– И я приветствую того, кто эту Вселенную бороздит своим кораблём и оружием!

А потом уже иронично добавил:

– Но почему ты здесь, в Милете? Я полагал, что ты сейчас осаждаешь Мегары, а потом пойдёшь войной на Спарту.

Оба дружно рассмеялись.

– Какие там Мегары, не говоря, уже о Спарте? Тут с трудом удалось вернуть своё, возвратить родной Саламин. О чужом я и не мечтаю. Да, к тому же, какой из меня завоеватель, если я толком не могу держать в руках ни копья, ни меча.

– Зачем тебе копьё? – продолжал иронизировать Фалес. – Твои кулаки надёжнее всякого копья и меча. С тобой, кажется мне, опасно спорить, а то ненароком стукнешь, как Фрасибула, и отправишь в Аид. А если к кулакам добавить твой изощрённый ум, то и вовсе следует тебя сторониться.

– Не бойся, своих я не бью, тем более людей умных и достойных. От меня – достаётся только глупым наглецам, возомнившим о себе невесть что. Да и к тому же Фрасибул, о котором ты печалишься, по собственной воле отправился в мир теней.

Оба слегка улыбнулись, после чего Фалес дал распоряжение прислуге здесь же, в саду, накрыть стол. Разумеется, они вдвоём, хорошо отобедали, выпив не один килик вина. Ну а после очередной чаши вина, как водилось в древности, начинались глубокомысленные беседы, так как эллины искренне верили в то, что «истина в вине», подразумевая под этим откровенность разговора в состоянии охмеления. Вначале беседовали о вещах малозначащих. Затем, после небольшой паузы Солон глубокомысленно спросил Фалеса:

– Какие новости на небесах, как поживают звёзды, о чём они тебе говорят, ты ведь тяготеешь к ним?

– Тяга к звёздам у меня есть, Солон, не скрою, и весьма большая тяга. Жаль только, слишком далеко они от нас, и доподлинно распознать их пока не представляется возможным. Но всё же, если посмотреть на них раз, другой, третий, десятый, сотый, много интересного можно увидеть, распознать.

– И что же ты, Фалес, увидел, что узнал? – заинтересовался Солон.

– Хотя бы то, любезный друг, что там порядка больше, чем здесь, и что мы с тобой в значительной степени зависим от них. Изучая планеты и звезды, я пришёл к выводу, что мы можем многое узнать о приливах и отливах, о движении Солнца и о солнечных затмениях, о путях плавания по морю, о том сколько дней в году, и даже о том, какова первооснова всего сущего, да и многое другое.

– И что же тебе звёзды сказали об основе основ? – донимал хозяина гость.

– И звёзды и Земля-Гея дают такой ответ на этот извечно сложный вопрос, – Фалес сделал небольшую паузу и таинственно промолвил, – отправной точкой всего, первопричиной, началом начал – Архе, является вода, дорогой друг, ВОДА!

– Вода? – удивился Солон, – а как же земля, огонь, воздух?

– Будучи условно независимыми от воды и в каком-то смысле противоположными ей, все они являются её порождением и продолжением, разным её состоянием. Всё сущее на Земле содержит влагу, всё появилось из воды и в ней пребывает. Вода, по большому счёту, – это жизнь. Земля, на которой мы с тобой живём, находится в воде, её объемлет Океан. Земля-Гея плавает, подобно тому, как ты плаваешь на корабле.

– Воды вокруг много, не спорю, – согласился Солон, – но чтобы Земля располагалась на воде, в этом я сомневаюсь.

– На чём же тогда, по-твоему, она держится?

Может быть на китах, как утверждали в древности? Впрочем, не знаю, – неуверенно проговорил Солон.

– Но если даже предположить такое, то надо, мой друг, двигаться дальше. Следует установить, на что именно опираются киты. А мы с тобой не раз наблюдали – киты живут в воде. Таким образом, – Фалес поднял палец вверх, – в любом случае Земля опирается на воду. Вода, тем самым, выступает всеобщим основанием.

– Трудно очень трудно рассуждать о вещах, о которых почти ничего не знаешь, – с сожалением молвил Солон. – Впрочем, египтяне утверждают, дескать, даже их великий Бог Амон выделился из воды. Как видишь, в какой-то мере они согласны с тобой.

– И я с ними согласен в этом вопросе. Однако не египетский Бог интересует меня, а наша Гея. Но для того, чтобы удостовериться в правильности моих предположений, следовало бы со стороны, к тому же издалека, взглянуть на Землю, подобную плавающей тарелке. Но мы пока не можем этого сделать, мы не способны от неё оторваться. Вот потому я исследую другие планеты, ибо они аналогичны нашей. Они могут нам кое-что показать и подсказать. Но, откровенно говоря, Солон, особо хвастаться пока нечем. Надо всё обстоятельно изучить и обобщить, слишком много неувязок и противоречий мы наблюдаем.

И Фалес, и Солон на некоторое время замолчали, осмысливая сказанное милетянином. Что и говорить, Фалес в этих вопросах знал гораздо больше, нежели Солон, так как всю жизнь изучал природу. В свою очередь ему было интересно, нет ли у афинянина на сей счёт мудрых мыслей и он, после длительной паузы, любопытствующе спросил собеседника:

– Ну, а ты, не стал тяготеть к звёздам?

Солон посмотрел на Фалеса, потом в небо, в сторону звезд, и задумчиво ответил:

– Конечно, Фалес, и звёзды, и весь этот необъятный мир – прекрасные творенья, где всё имеет своё место и значение. И всё мне видится в тесной взаимосвязи, в гармонии, в зависимости и единстве. Земля подвластна звёздам, а звёзды, вероятно, зависят от неё. Но скажу тебе честно – хотя звёзды мне интересны, всё же я больше тяготею к Земле, вернее к тем, кто на ней обитает. Меня больше волнуют тайны их жизни; здесь мой главный интерес.

– Клянусь звёздами, Солон! И мне они не чужды, – мгновенно отреагировал Фалес. – Но чтобы узнать тайну человека, познать его лучше – надо созерцать тайну звёзд. Мне кажется, что в тайне небесной кроется тайна земная, секрет человеческой жизни.

– Ты, Фалес, хочешь двигаться от великого – к малому. Что ж, это тоже путь. Однако более сложный и длительный. На это у нас мало времени. Жизнь слишком коротка, ты ведь знаешь, половина времени у нас уходит на усвоение уже изведанного, созданного предыдущими поколениями. А многие и этого не успевают сделать. Немало эллинов не знают даже поэм Гомера и Гесиода. Сколько творений мы теряем и теряем безвозвратно. Вот обобщить бы, записать, сохранить всё значимое.

– Не возражаю, друг любезный. Но мы не должны ограничиваться только прошлым. Обобщения нужны. Терять богатство духа, накопленное людьми веками, – непозволительная роскошь. Однако следует двигаться вперёд. И пусть одни движутся по Земле, проникая в тайны жизни человека, а другие устремляются в бездну мира. Авось пути этих знаний сольются в одном месте. И это будет великое знание.

Снова оба задумались, погрузившись в безмолвие, и гость, и хозяин. Затем Фалес спросил Солона:

– Ну, а что неведомого постиг ты в земных тайнах, какие открытия обнаружил в человеке? Высказывай, не скрывай от меня истины.

– Человек также скрытен, как и звёзды, и многое в нём окутано мраком неизвестности; оно ведомо лишь богам.

– Да, боги всё знают, ведь они повсюду, – подтвердил Фалес. – Но что стало известно тебе, Солон?

– Вот уже много лет меня занимает этот вопрос. И вопрос не только об отдельном человеке, но и о сообществе людей. Сколько стран увидел я за прошедшие годы, какие только обычаи, порядки и нравы, привычки и побуждения не изучал. Не раз задавался вопросами: «Почему в глаза люди говорят одно, а отойдя на стадий – совершенно другое?», «Почему отец продаёт сына в рабство, а сын мечтает о смерти отца?» «Зачем эвпатриды стремятся захватить земли сверх меры, тогда как у фетов её совсем мало? Зачем люди принимают законы, направленные против человека?», «Из-за чего люди уничтожают друг друга?»

– И к чему же ты пришёл, Солон, в своих размышлениях? Каковы твои окончательные выводы?

– Об окончательных выводах пока не помышляю, – грустно ответил афинянин. – Но, все же, кое-что обнаруживается.

– Что именно? – любопытствующе поднял к верху брови милетский мудрец.

– А то, Фалес, что для нормальной жизни людям, не достаёт, как мне представляется, по крайней мере, нескольких вещей. Прежде всего: высоких добродетельных нравов; совершенных законов; хорошо организованной, разумно упорядоченной государственной власти; а также достаточных средств к существованию. Да и, пожалуй, разумной меры во всём.

– Ты полагаешь, Солон, всего этого можно достичь?

– Ну, если ты, Фалес, паришь к звёздам и таишь замысел достичь их, то почему недостижимо то, что здесь – на Земле, рядом с тобой и со мной, – сокрушался афинянин.

– С тобой не согласится мой двоюродный брат Фрасибул, который год назад установил тиранию в Милете, – возразил, улыбаясь, Фалес.

Солон тут же, мгновенно, и весьма резко отреагировал:

– То, что Фрасибул не согласится – полбеды. Беда в том, что соглашаешься ты и другие милетяне помалкивают. Вот если бы сообща вы воспротивились, то не было бы тирании. А так, видимо, тебя удовлетворяет такое положение, ещё кого-то устраивает, а остальные терпят, не знают, что делать и как быть. Вот и причина тирании, основание произвола фрасибулов.

– Но, ты же сам, Солон, сказал о надобности хороших законов, а их у нас нет. И нечего противопоставить тирании. Где взять эти достойные законы?

– Если ты, Фалес, рассчитываешь пути движения звёзд и мысленно достигаешь их пределов, то неужели не можешь рассчитать правильные пути и пределы движений людей, куда им следует двигаться, а куда нет?

– Любезный Солон, звёзды никому не мешают, а законы, являются помехой для многих. На пути к звёздам только две трудности – сами звёзды и недостаток наших знаний о них, а на пути к законам – тысячи препятствий. Да, и, поди, разберись, какие законы нужны людям?

Фалес умолк и, поглядывая куда-то в сторону дома Фрасибула, слегка покачивал головой. Солон же, распалившись, продолжил:

– Ну, а если не хочешь размышлять над законами, или не можешь, то почему бы не обратиться к тому самому прошлому? Может быть, очень далёкому для нас прошлому.

– Ты это о чём, Солон, говоришь?

– Недавно, Фалес, в Египте, в храме Амона, я узнал о том, что давным-давно существовало государство, называемое Атлантидой. И якобы было оно намного совершеннее, нежели наши теперешние государства. И, дескать, были там справедливые законы и глубокие знания. Правда, всё это мне стало известно со слов жреца, так как папирус с описанием Атлантиды перевезён в Саис. А тот, у кого он находится, сейчас в далёком отъезде, поэтому узнать всё подробно не представляется возможным. Я собственно у тебя хотел спросить. Ты бывал во многих храмах Вавилона. Не находил ли там свидетельств об атлантах, не слышал ли о них хоть самых малых известий? Ты ведь библиофил, многое читал, многое знаешь. Тебе многое дано.

Фалес с удивлением смотрел на Солона и спустя некоторое время растерянно ответил:

– Чего не слышал, того не слышал и в папирусах ничего подобного не обнаружил, хотя очень многие изучил. Но ты всерьёз поверил жрецу, не играл ли он с тобой?

– Играть со мной у него не было причин. Скорее я с ним играл, хотя моя игра была всего лишь мгновенным порывом. Правда, другой жрец, считающий, что не было ничего на свете древнее бога Пта и его храма в Мемфисе, возмущённо отрицал даже предположение об Атлантиде. Как он соизволил выразиться, девять тысяч лет назад ничего не существовало, не было якобы даже такого далёкого прошлого.

– Этот жрец, Солон, ограничен и во времени и в пространстве. Не далее как пять лет назад халдейские жрецы мне говорили о сорокатысячелетней давности. Заметь, сорока, а не девятитысячелетней древности.

– В связи с чем они утверждали с такой временной толще?!

– встрепенулся афинянин.

Фалес с удовольствием посмотрел на гостя и с наслаждением оповестил:

– В связи с водой, любезный друг, в связи с водой. По их убеждению сорок тысяч лет тому вся Земля была покрыта водой, что, несомненно, подтверждает моё предположение о возникновении всего сущего из неё. Однако, если говорить о времени, то этот вопрос гораздо сложнее любой Атлантиды и даже сложнее проблемы первоначала. Не знаю толком, что есть время, хотя относительно измерить его могу. Например: день, год, сто лет, тысяча лет. А вот что дальше – вечность, безмерность? Как её измерять, осмысливать, ощущать, понимать? Как толковать?

– Получается бездна времени, его неисчерпаемый поток, – то ли спросил, то ли подтвердил Солон.

– Выходит, какая-то пропасть, неопределённость. Может быть, природа вечна, не стареюща и неразрушима? Вот тебе, Солон, еще один вопрос для настоящего поиска, а ты ищешь Атлантиду. Мне кажется, что разговоры об атлантах чистое измышление.

– Не знаю, не уверен, Фалес. Надо бы основательно изучить этот вопрос.

– А я всё больше убеждаюсь, что всё это чей-то преднамеренный вымысел, к чему он тебе, афинянин?

– Если даже вымысел, то вымысел интересный и прекрасный. Вымысел великий и замечательный. Разве мы с тобой раскрепостились из его объятий? Не почитаем ли мы Тесея, убившего Минотавра, Персея, уничтожившего Горгону, Геракла, победившего ларнейскую гидру и других невиданных тварей? Хотя и ты, и я прекрасно знаем, что не было ни Минотавра, ни Медузы, ни гидры, да и не известно, существовали названные герои или это чистейшее мифотворчество.

– Как бы там ни было, Солон, это наши, эллинские, предания и наши герои. Но Атлантида – продукт воображения варваров.

– Ох, Фалес, как сложно отличить своё знание от варварского знания. Всё в этом мире взаимосвязано. Одно вытекает из другого, дополняя жизнь третьего. Может оказаться так, что мы доводимся родственниками, а то и потомками этим самым варварам.

– Не сомневаюсь в том, что всё в нашем мире взаимосвязано, – подтвердил Фалес.

– Да и в отношении варварства не так всё однозначно, – продолжил рассуждать Солон. – Когда я окунулся в древние знания египтян, то искренне поразился их глубиной. Скорее я ощущал себя варваром, нежели образованные египтяне прежних времён. По большому счёту, Фалес, мы все немного варвары, если взглянуть на нас со стороны.

– Но мы говорим не об отдельных лицах, а о народе в целом. В неэллинских государствах все ощущают себя рабами, живут по воле одного, сильнейшего, по законам произвола.

– Не скажу, Фалес, что мы продвинулись очень далеко в смысле свободы. Предстоит очень многое переделать, а то и начинать с самого начала.

– Вот и займись этим. Ты ведь сейчас самый известный среди эллинов. Брось это недостойное тебя торговое дело и займись государственным переустройством.

– Что переустраивать и как переустраивать, надо, по крайней мере, знать. Необходимо иметь достойные ориентиры. Вот я и занимаюсь этим, как ты выразился, недостойным делом, чтобы изучить человеческую жизнь во всех её проявлениях. Торговля даёт мне, да и тебе тоже, Фалес, возможность посмотреть, как живут в иных государствах люди, каковы у них законы и нравы, что хорошо, а что недостойно человека. К тому же этого мало. Переустройство государства, как мне кажется, возможно, но только тогда, когда все граждане придут к выводу о необходимости перемен.

– Все не могут понять этого, – возразил Фалес.

– Согласен любезный, не все понимают такое. Но хотя бы значительная часть граждан должна быть заинтересованной в переустройстве жизни. Ведь на кого-то следует опереться, в ком-то надо искать опору и поддержку. В противном случае телегу перемен не сдвинуть с места.

– Всегда, Солон, найдутся желающие прокатиться в новой телеге, особенно если они увидят свою корысть.

– Вот видишь Фалес, ты говоришь о корысти отдельных лиц, а я размышляю о всеобщей пользе. Я мечтаю о таком государстве, которое удовлетворяло бы интересы всех или большинства, было бы справедливым для народа.

– Такого, Солон, не бывает, – улыбнулся милетянин.

– Скажем, пока не было. А возможно и было, если верить, тому, что сказал об Атлантиде жрец Менхофра из Фив.

– Не доверяй жрецам, Солон.

– А рукописям?

– И рукописи пронизаны вымыслом, ибо они написаны жрецами.

– Кому же тогда верить? – поинтересовался афинянин.

– Самому себе, только своим глазам, ушам, разуму, достоверному опыту.

– Если бы мы доверяли только собственным чувствам и представлениям, то далеко вряд ли продвинулись. Ведь мудрость в том и состоит, что своими глазами и разумом мы постигаем сделанное другими людьми и пытаемся с учётом достигнутого самостоятельно идти дальше. Всю жизнь мы учимся. Вот ты говоришь о недоверии к жрецам. Но не у них ли ты обучался в Вавилоне?

– Было, – кратко ответил Фалес, – но теперь я устремился вперёд.

– Может и так, – нехотя согласился Солон, – но игнорировать теперь жрецов тебе не советую. В Мемфисе я видел огромные папирусы, где изложены математические и астрономические знания. Такие же источники знаний имеются в Фивах и в Гелиополе. На картах начертано расположение звёзд и пути их движения. Я в этом смыслю мало, да и меньше тебя интересуюсь. Вот тебе бы всё это в руки. Уверен – ты извлечешь из них несомненную пользу.