Текст книги "Стертые времена"

Глава 11

В больнице мне сразу указали, где лежит Марк, подозрительно окинув меня взглядом с ног до головы, словно я прячу под полой пиджака тротиловую шашку или пистолет, который на самом деле я спрятал под пассажирское сиденье перед тем, как выйти из машины. Возле палаты дежурили полицейский и пара крепких, коротко стриженных парней, которые, увидев мою стремительную походку, одновременно засунули руки под пиджаки, где явно вырисовывались контуры кобуры. Я миролюбиво поднял руки вверх, показывая, что чист в помыслах, как ангел.

В палате лежал Марк. Когда я сюда шёл, моё воображение рисовало страшные картины, а тут он лежит себе под одеялом, на лбу ссадина, слегка замазанная йодом, а так, в общем, совсем целый.

– Ни хрена себе! Ты откуда взялся? Я думал, ты в Питере и живёшь.

– Да как узнал, что ты на двери, как на ковре-самолёте, летаешь, зависть заела, решил срочно узнать, кто твой знакомый джинн, что взялся тебя обучать! – отшутился я и уже серьёзно спросил: – Ты как?

– Да повезло, дверь была старинная, дубовая, крепче стали, и когда они её заминировали с внутренней стороны, рассчитывали, что её разнесёт вместе со мной, но слегка просчитались. Она сорвалась с петель и улетела вместе со мной, заодно прикрыв от осколков. Старика вахтёра жалко, ему крепко досталось. Он бывший боксёр, в соседней палате лежит.

– И кто заказчик? Известно?

Марк посмотрел на дверь, обвёл взглядом потолок, словно проверял, не слышит ли нас ещё кто-нибудь, и тихонько, одними губами сказал:

– Уже никто! Всё решили сразу, на следующий день!

– Ну, в этом я не сомневался! Как ты, что сломано?

– Да ерунда, несколько рёбер, сильный ушиб позвоночника, контузия! Поживём ещё! Ты лучше расскажи, как ты там? Эх! – он мечтательно вздохнул, и его лицо исказилось от боли. – Там же, в Питере, такие женщины! Пустили козла в огород! – и он сделал круглые глаза, чтобы не засмеяться, иначе бы его рёбра начали тереться друг о друга в местах переломов, доставляя невыносимую боль.

– Не поверишь! – я сделал самое честное выражение лица. – Времени нет!

Зная меня, он опять сделал круглые глаза и выдохнул:

– Не поверю! – и всё-таки это сдержанное «гы, гы, гы», отдалённо напоминавшее смех, покатилось по палате. На его глазах от боли выс тупили слёзы. – Генрих, вали отсюда, ты меня убьёшь быстрее, чем эти мудаки!

Я встал с улыбкой до ушей, отчего его глаза стали ещё круглее.

– Не могу больше, Генрих! Вали! Быстрее!

Не выдержав, уже у самых дверей я обернулся и скорчил ему рожу с круглыми глазами. По палате опять понеслось еле сдержанное:

– Гы, гы, гы! Ну ты сука!

Я закрыл за собой дверь, довольный, что с ним всё более-менее в порядке. Но когда вышел на улицу из отделения, заметил, что возле окна прогуливается парень, внимательно поглядывая по сторонам, и с сожалением подумал: «Видимо, не совсем в порядке!»

Встреча со старым другом всколыхнула воспоминание, когда Марк сыграл в моей жизни не последнюю роль.

В яхт-клубе «Весна» яхты разного размера покачивались в ряд у причалов, как белоснежные лебеди. Зимой они одиноко стояли на стапелях в ангарах, накрытые огромными полотнищами, а как только наступала весна, всё сразу менялось. Хозяева драили их перед спуском на воду, где-то подкрашивали, что-то чинили. Больше всего доставалось владельцам парусных яхт с их сложнейшим оснащением, которое требовало постоянной заботы.

Моторные яхты после смены масла, свечей и обычного технического осмотра спускались на воду, и здесь практически наступало лето. Холодильники загружались свежими продуктами и напитками, настраивалась навигация, и глухой звук мощных двигателей раздавался уже до глубокой осени.

Стать членом клуба можно было только по рекомендации, но я был одним из его основателей, поэтому с радостью привёл сюда своего друга Марка, который на днях приобрёл новенький «Билайнер». Тут почти все друг друга знали, а если появлялся новенький, он обязательно устраивал небольшой банкет в честь своего вступления.

Кто привёл в клуб нового члена, Эдуарда, я точно не знал, да и меня это мало волновало. Вначале мы с ним почти не общались, так, «Привет» при встрече, и не более. Потом однажды он подошёл ко мне, что-то попросил, а после этого мы распили с ним у меня на яхте бутылочку «Шабли», что и стало началом наших приятельских отношений.

Каждый свой день рождения я старался отметить с размахом. И это был не выпендрёж перед друзьями – ещё со времён работы в баре я научился этому у одного очень мною уважаемого бармена, который всегда советовал отмечать этот день. Он говорил: «Праздновать надо как в первый и в последний раз, потому что тут ты слышишь тосты и что-то говоришь в ответ, а не лежишь молча в деревянном ящике на два метра ниже уровня земли, а кто-то в этот момент пьёт там наверху и хрен знает за что!» Мне его теория нравилась, и я пытался по возможности ей следовать.

Половину из того, что мне говорили гости, я практически не слышал, но со всеми радостно чокался и выпивал очередную рюмку.

Под самый конец вечера Эдик подсел ко мне и стал что-то толковать по поводу бизнеса и возможности хорошо заработать за короткое время. Я был уже пьян и предложил поговорить после выходных.

В понедельник мы опять встретились в клубе, он изложил мне суть дела и назвал сумму, нужную для его осуществления. Короткие деньги я мог получить в банке, но сумма была уж очень велика. Не знаю почему, но в тот момент он вызывал у меня доверие, тем более что мы состояли в одном клубе.

Через два дня я передал ему две пачки долларов с условием, что они будут возвращены мне через десять дней, как я договорился в банке.

На следующий день ко мне подошёл Марк:

– Генрих, разговор есть!

Его тон мне не понравился сразу, и я почувствовал что-то очень серьёзное. Мы пошли к нему на яхту, он не торопясь поставил на электрическую плиту чайник и только потом спросил:

– Ты Эдику деньги давал?

– Ну, давал.

И следующими словами он словно выбил из-под меня табуретку:

– Он тебя «заказал» за десятку! Должны были уже сегодня хлопнуть, хорошо, что вначале ко мне пришли поспрошать!

Я весь замер и просто слушал, не задавая вопросов. И он продолжил:

– Я сказал им, что эти деньги мои и что ты у меня их в долг взял, а не в банке! И предупредил, чтобы тебе их завтра же отдали, ну, или мне.

Я вспомнил улыбающееся дружелюбное лицо Эдика и просто не хотел верить, хотя знал точно, что это правда.

– Этот козёл тебе завтра обязательно позвонит, ты так же и говори, как я сказал! И ещё скажи: если деньги нужны – не проблема, лишь бы всё было, как вы договаривались, с прибылью. Посмотришь, завтра же отдаст, крыса подколодная!

На следующий день всё так и произошло – мне позвонил Эдик, и первое, что я услышал: «Ты почему не сказал, что это деньги Марка? Я с ним работать не хочу! Куда тебе деньги привезти?»

Я предложил отвезти прямо Марку, но он отказался – видно, боялся не вернуться от него, и привёз их мне.

После этого мне больше не хотелось приезжать в клуб, где тебя окружали люди с дружелюбными улыбками и, может быть, ядовитыми мыслями. Вскоре я продал свою яхту и больше там никогда не появлялся.

Глава 12

Уже около месяца мы с женой колесили по Европе на своём родстере, любуясь старинными городами, неприступными крепостями, которые раньше представляли в своих воображениях только по книгам Александра Дюма, наслаждались местными винами в маленьких загородных отелях под сенью деревьев. Май – это, наверное, лучшее время для путешествия по Европе на машине.

От Рижского залива, где по календарю уже тоже началась весна, но в тёмных углах леса и дворах, куда не добирается солнце, ещё запросто может лежать снег, ты постепенно попадаешь почти в лето. Вдоль дороги прямо у тебя на глазах, как в сказке, на кустах набухают почки, перед границей с Германией они уже начинают зеленеть, под Франкфуртом-на-Майне превращаются в сочные листочки, а во Франции всё вокруг уже покрыто яркой праздничной зеленью.

Желание уехать навсегда куда-то в эти края возникало у меня не раз, я даже стал присматривать какую-нибудь недвижимость на берегу Бискайского залива. Но меня еле отговорил мой хороший приятель, который поселился в Монако и, прожив там где-то лет десять, вернулся на родные латвийские берега.

Его формулировка была проста: «Хорошо там, где нас нет! Все, во всём мире или друг друга ненавидят, или просто не переносят на дух. Тут всё то же самое, что и у нас: французов, да и всех других европейцев, жёстко сдерживает только закон, а так бы они давно перерезали друг друга. Они тут мечтают о Варфоломеевской ночи! Даже если ты будешь глухонемым, к тебе всё равно будут относиться настороженно – а вдруг ты только прикидываешься своим. Вот улыбаться они научились приветливо, нам до них далеко, надо ещё тренироваться и тренироваться, чтобы оскал стал похож на улыбку. Просто там, где наша родные края, нам всё равно лучше».

Здесь об этом думать не хотелось. Просто хотелось какого-то счастья и спокойствия.

С Жоржем Полонским, немолодым элегантным французом мы познакомились на пляже в Ницце. Каждый год в мае он приезжал сюда и гостил у своей матери, девяностолетней дворянки, которую прибило к французскому первой волной эмиграции из России. С этого и началось моё настоящее знакомство с Францией.

Как и положено при нормальном мужском знакомстве, мы начали с бутылки вина. Потом в ход пошла другая, потом ещё, а вскоре у нас появилось ощущение, что мы знакомы уже сотню лет. Расстались мы далеко за полночь и договорились встретиться на следующий день на пляже отеля «Негреско», где и происходила эта увлекательная попойка.

Я сидел за столиком в летнем ресторане в одних пляжных трусах, отпивая из бокала охлаждённое «Шабли». На берег лениво накатывались мутные лазурные волны, дул лёгкий утренний бриз. Я был одним из первых, ранних, нежданных клиентов, и до открытия ресторана было ещё часа два. Но хозяин Руди, француз родом с Мадагаскара, помнил мою вчерашнюю пьяную щедрость, сам постелил мне скатерть и понимающе принёс бокал вина, показывая жестом, что это подарок.

Вдали на полуострове находился аэропорт, где постоянно взлетали и приземлялись самолёты, но звук их мощных двигателей сюда не долетал. Это казалось живой картинкой, которая занимала мой взгляд.

В мае на Лазурном побережье по утрам пахнет свежестью и прохладой, толпы потеющих туристов не забивают до отказа набережную с утра и до самого вечера. Здесь нет безумных очередей в известные на всю Европу рестораны, всё здесь ещё дремлет. И только когда наступает время Каннского кинофестиваля и «Формулы‑1» в Монако, всё начинает понемногу преображаться.

Но это ещё не туристы, это те, кого будоражат гонки болидов, и они все с возбужденными лицами сидят на трибунах или в «Кафе де Пари», наблюдая, как машины проносятся с безумным, надсадным рёвом двигателей на крутых виражах Монако и улетают дальше, скрываясь за следующим поворотом.

Другие в это время сюда приезжают с мечтой и проводят всё своё время в Каннах в надежде – вдруг их заметит какой-нибудь известный режиссёр и, как волшебник, подойдёт прямо на улице с невероятным предложением сняться в фильме. Любопытных тут тоже предостаточно, но их место обитания – это окрестности Канн, а не Ниццы.

– Бонжур, – раздалось приветствие за моей спиной. – Ты уже пьёшь вино? – удивлённо спросил Жорж.

Я шутливо поправил его:

– Не пью, а лечусь!

И увидел, как хозяин ресторана отделился от стойки бара, который находился в глубине под навесом, и уже шёл в нашу сторону с полным бокалом для Жоржа.

– Мерси боку! – ему ничего не оставалось, как поблагодарить Руди и присесть рядом со мной.

Вскоре пришла Лера. Увидев её, Жорж весь преобразился, быстро поднялся со стула, и они троекратно расцеловались, как старые друзья. Я видел, что ему безумно нравится Лера, да и кому она могла не понравиться!

Две недели мы провели вместе с ним в Ницце, днём загорали на пляже, удобно устроившись в мягких шезлонгах и попивая прохладное белое вино. В обед заказывали что-нибудь у Руди, чаще всего это были огромные креветки под соусом а‑ля Мадагаскар, коронное блюдо этого места.

Ближе к вечеру я переходил на джин с тоником, а Жорж с Валерией наслаждались всё тем же белым вином. На ужин мы отправлялись в ресторан «Миссисипи», где была приятная итальянская музыка и хорошая кухня. Потом Жорж обязательно провожал нас до отеля «West End», где мы останавливались уже второй год подряд, прощаясь, галантно целовал руку Валерии и дружески обнимал меня.

Уехал он на два дня раньше нас, и сразу возникло ощущение пустоты, словно с нами расстался близкий родственник, и сожаление, что мы не услышим по утрам его мягкое, протяжное «бонжууур».

В это утро мы не пошли на пляж, спали почти до обеда и потом ещё долго нежились в огромной кровати, любуясь изумительным видом из окна. Моим завтраком была маленькая бутылочка джина с тоником и кубиками льда из мини-бара, такой же завтрак достался и Лере.

– А не пойти ли нам на базар и устроить там праздник живота?

Это было отличной идеей, я спрыгнул с ложа и стал натягивать джинсы.

На длинных прилавках в изобилии лежала свежая майская клубника, которая появляется на наших рынках только в середине июня. Тут было всё, что у нас на берегах Балтики будет лишь через пару месяцев. Это было необычно и очень вкусно.

По окружности были расположены десятки маленьких ресторанчиков, где предлагали только что выловленную рыбу, кальмаров, креветки, во льду лежали устрицы, которые сюда доставляли самолётом из Нормандии, но доверчивые туристы, ослеплённые ярким солнцем, считали, что они пойманы тоже тут. Этот обман нравился всем, даже мне, и хотелось думать, что сегодня утром они ещё лежали где-то на дне моря.

Как заправские французы, благодаря урокам Жоржа, мы заказали вино одной из лучших марок, которые он нам рекомендовал и вместе с нами дегустировал. К вину заказали какую-то рыбу, которая била хвостом в куче льда. Гостей обслуживал сам хозяин, он ловко выхватил рыбину и скрылся на кухне, а через несколько мгновений уже стоял возле стола и откупоривал запотевшую бутылку белого французского.

Слегка поболтав вино в бокале, я отпил глоток, пытаясь почувствовать в нём что-то какой-нибудь изъян, но придраться было не к чему. Пока жарили рыбу, как-то незаметно кончилось вино, но вместе с тем пришло ощущение полного счастья – вокруг суетится народ, с прилавков доносятся тонкие запахи пряностей, клубники, свежих фруктов. И тут вдруг я понял:

– Лера, ты обратила внимание – кислой капустой не пахнет!

И мы одновременно залились смехом, вспоминая преследовавший нас запах капусты и разносолов на нашем знаменитом Рижском рынке, который радовал лишь с похмелья и не вызывал не только никаких иллюзий счастливой жизни, но даже намёков на неё.

Уезжать не хотелось, вот так бы сидеть изо дня в день за этим столиком и сидеть. Конечно, вскоре это надоело бы, как и всё постоянное в этом мире, и мы бы стали мечтать о какой-нибудь дряни вроде сала или той же кислой капусты, которая сидела в наших генах.

Мы заказали ещё бутылочку проверенного вина. Но сейчас мы растягивали удовольствие, отправляя в рот маленькие кусочки белого сочного рыбного филе и запивая вином. Мы просто молча наслаждались моментом, ведь послезавтра домой.

Как бы хотелось растянуть это время, взять и растянуть от восхода до заката, чтобы оно длилось долго-долго. Но время, как и вино в моём бокале, заканчивалось, и снова нужно было возвращаться к обыденной жизни. Работа – дом, дом – работа, и ещё обязательно снег, который лежит в глухих закутках.

Этим днём Лера умудрилась познакомиться с семидесятипятилетним поляком из Англии, который прожил большую часть жизни в ЮАР, где был счастлив благодаря услужливым чернокожим.

– Стоит достать сигарету, и тут со всех сторон щёлкают зажигалками или подносят спичку, и только потому, что ты белый! Вот была жизнь, не то, что там сейчас, убивают друг друга, одно слово – стадо негров! – делился он со мной самым лучшим временем в своей жизни. – А зачем ты сейчас сюда приехал? Все проститутки сюда в начале июня приезжают! – пожурил он меня по-отечески. – Ничего, потом во всё вникнешь!

Возле лифта, пытаясь познакомиться, он обратился к Валерии на французском, потом немецком, польском, английском, шведском и только потом на русском. И безумно обрадовался, когда узнал, что она русская:

– Я так русских люблю! Я в ссылке был в Казахстане в 41‑м году вместе с женой и только благодаря русским и выжил!

Она растерянно его слушала и не понимала, чему он радуется. Он пригласил её поужинать с ним и его женой, и ей ничего не оставалось, как согласиться.

Это была самая известная в Ницце пиццерия. Старик был на удивление привередлив – когда ему принесли пиццу с тунцом, он, отрезав кусок, подозвал официанта и грубо, тоном фельдфебеля приказал её заменить:

– Я у вас тут уже двадцать лет ем пиццу, но такое дерьмо вижу первый раз! Замените!

И официант с извинениями убрал этот итальянский блин с тунцом и убежал на кухню.

Старик, покрутив свой шляхетский ус, буркнул:

– У, негр!

И посмотрел на меня хитрым взглядом, проверяя, какое он произвёл впечатление. Я уважительно покачал головой, а про себя подумал: «Такому старому козлу ничем не угодишь, ни пиццей, ни чёрной икрой. Попадёт вожжа под хвост – и будет брыкаться просто ради того, чтобы брыкаться».

На таких клиентов я насмотрелся у себя в Риге, работая барменом, и с ними поступали проще. Бывало, приносят им кувшин с пивом, а они: «Да что вы нам принесли, это же кислятина! Замените!» Официант покорно склоняет голову, выбегает из зала и начинает переливать пиво из одного кувшина в другой, нагоняя в них пену. И когда пена переливается через край, быстро возвращается с этим же пивом в зал. «Попробуйте, как вам понравится это?» Гость смакует пиво, доброжелательно смотрит на официанта: «Вот это совсем другое дело!» – и все довольны.

А сейчас мне было интересно узнать, что будет делать официант с поваром в этом случае, прилепят кусок на место? Вижу через открытое окно печь для жарки пицц и рядом с ней повара, который в досаде машет руками, бросает пиццу в мусорное ведро и начинает готовить другую. «Да! – думаю я. – Плохо у них с этим делом поставлено!» Мы с Лерой делим одну пиццу на двоих, и нам вполне хватает, а этот дед уминает целую и запивает её большой кружкой пива.

Потом мы возвращаемся вместе в отель и любезно прощаемся. Они поднимаются на лифте в свой номер, а мы выходим на улицу, садимся за столик в ресторане нашего отеля, и я заказываю свой любимый джин с тоником. А голову тем временем свербит противная мысль: «Скоро домой!»

Последний день отдыха, мы валяемся на пляже до изнеможения, ловя лучи весеннего солнца, потом наедаемся в ресторане у Руди, я выпиваю две бутылки вина, третью мне в подарок приносит хозяин. У меня нет желания тащить её в Ригу, мы откупориваем её и тоже выпиваем. На прощание мы с Руди обнимаемся, и на его глаза наворачиваются слёзы – за эти две недели мы почти подружились.

Вечером мы избегаем встречи с поляками – эксплуататорами негров, и идём слушать итальянцев в тот же «Миссисипи», а потом долго гуляем по набережной, пытаясь как можно больше надышаться этим волшебным воздухом маленького счастья.

Глава 13

К вечеру жара спала, откуда-то со стороны Альп подул свежий ветерок, и сразу стало прохладно. Валерия зябко повела плечами, и Жорж укутал её своим летним свитером. Мне нравилась его забота о ней, он был истинным французом и для женщины, которая ему нравится, был готов на всё. Я даже начал немного ревновать, но с моей стороны это было глупо, потому что с таким же вниманием он относился и ко всем остальным женщинам.

Ресторан «У площади» находился в самом центре Страсбурга, на незаметной улочке, но кухня там была отличная. Во всех городах, есть места для туристов, а есть места, куда ходят по большей части местные гурманы или приятели хозяина, который не позволит себе накормить друзей какой-нибудь дрянью.

Когда мы пересекли порог этого заведения, зал был ещё пуст, напротив входа располагалась стойка, за которой важно восседал хозяин и вёл какие-то подсчёты. Увидев нас с Жоржем, он просто подпрыгнул со стула.

– Бонсуар, Жорж! Это и есть твои друзья из Риги? Я вас очень ждал!

Мы пожали друг другу руки, и я представился:

– Генрих, а это моя жена Валерия.

Он посмотрел Лере в глаза, улыбнулся:

– Мадам, из ваших зелёных глаз брызжет весна! Очень приятно! Меня зовут Жан, а это моя жена Луиза и сын Рафаэль, – он показал рукой в сторону, где у стойки стояли женщина лет шестидесяти и мужчина с длинными вьющимися волосами примерно моего возраста.

Он усадил нас за стол на возвышении в конце зала, откуда было можно наблюдать за всеми, кто сюда заходил, и устремился на кухню проследить, как будет выполняться заказ, который Жорж сделал ещё по телефону.

В это время года лучший напиток – розовое Анжуйское, по крайней мере, так утверждал хозяин. Когда его разлили по бокалам, я пригубил и ощутил ещё раз – наконец-то я снова во Франции.

Мне нравится приходить в подобные уютные кабачки, где собирается местная публика. Там можно посидеть с бокалом и понаблюдать за этой скрытой от туристов жизнью.

В зале появляется женщина в сопровождении двух кавалеров, она окидывает взглядом зал, и на секунду её глаза останавливаются на Жорже, она улыбается одними уголками губ и располагается за столиком недалеко от нас. Жорж не показывает виду, что знаком с ней, но я замечаю на его лице беспокойство.

Из кухни появляется Жан, и нам торжественно выносят его фирменное блюдо – утиную грудку в кальвадосе. Отрезаю кусочек и отправляю себе в рот, всем видом показывая, как мне нравится, на самом же деле я не считаю себя гурманом, и для меня нет ничего лучше, чем жаренная с луком картошка, которую я могу уплетать с утра до вечера. Но тут я в гостях и мне надо выразить своё восхищение: «Очень, очень вкусно!» И мне трудно не поверить – ещё в армии я научился есть невероятно быстро, чтобы оставалось время до построения выкурить сигарету. Поэтому через несколько минут, когда все успели съесть только четверть порции, моя тарелка была чистой, словно я голодал неделю. Лера смотрит на меня осуждающе, я выдерживаю её взгляд с милой улыбкой сытого человека. Жан предлагает мне добавку, я любезно отказываюсь, показывая жестом, что совершенно сыт.

– Как вы там поживаете, наконец избавившись от коммунистов? Я представляю, как это хорошо! – сказал хозяин.

Валерия смотрит на меня умоляюще, зная, что я могу наговорить. Но сегодня у меня другое расположение духа и я пою хвалу капитализму.

– Очень хорошо! Наконец медицина понемногу становится платной, безработица появилась, наркоманы, всего не перечесть! Не знаю, как другим, мне нравится, свободы навалом! Красота!

Он смотрит на меня непонимающе:

– Вам нравятся наркоманы?

Я делаю отрицательный жест рукой:

– Нет, что вы, конечно нет! И у нас с этим строго! Зато у людей есть возможность делать, что они хотят, даже если это запрещено. Хочу – работаю, если есть работа, хочу – не работаю, свобода выбора! Хочу – ем, если есть возможность, хочу – не ем. Есть деньги – лечусь, нет денег – не лечусь! Всё хорошо! Богатых много стало!

Жан посмотрел на меня, не поняв моего юмора – пропасть между нашими жизнями была слишком велика.

– А бедных много стало?

– Да кто его знает? Считают же среднюю заработную плату по стране и прожиточный минимум, а не количество людей, которым не на что жить.

Жан кивнул, хотя не до конца меня понял.

– А мы хотим отсюда в Америку уехать, там всё-таки, говорят, жизнь полегче, надоело. Тут мы заканчиваем работу за полночь, до дома ехать час, утром к шести на базар продукты закупать, и так каждый день, кроме понедельника, когда у нас единственный выходной! А чем занимаешься ты?

Я глубоко вздохнул и со свойственной мне прямотой, будучи уже подшофе, сказал:

– Граблю российский народ! Покупаю нефть, договариваюсь с заводами о переработке, а потом весь продукт им же и продаю!

– Но это не грабёж, это чистой воды бизнес! И хороший! – с уважением произнёс он.

– У нас сейчас тоже заменили слово «грабёж», когда раздевают народ, на слово «бизнес». Мне это больше нравится! Тогда я бизнесмен!

Мои слова о том, что я бизнесмен, ему были гораздо приятнее, чем грабитель. Валерия только вздохнула с сожалением – не то чтобы она во всём со мной была не согласна, а ей не нравилось, что я, как выпью, резал правду-матку.

Этому я научился у одного человека с типично русской фамилией Петров. Однажды мне сказочно повезло – через нужных людей я узнал о повышении цен на дизтопливо и договорился о возможности взять сто тысяч тонн с отсрочкой платежа и положить это топливо на ответственное хранение прямо на этом же заводе. Но для этого бумагу должны были подписать все начальники отделов.

Они все собрались в кабинете директора завода, и каждый безропотно поставил свою подпись, а последним должен был поставить этот самый Петров. Вместо этого он поднялся с места и сказал:

– Что вы делаете, суки! Вы не дизтопливо, вы Родину свою, Россию, распродаёте! – он швырнул поданную ему ручку на стол, сплюнул и вышел из кабинета. От меня уплывала по тем меркам куча денег, но его жест мне был по душе, я с уважением смотрел ему вслед. С неподписанной бумагой я вскоре тоже вышел из этого кабинета.

Меня переполняло двоякое чувство: из-за этого чистоплюя срывалась сделка моей мечты, а с другой стороны, меня впечатлило другое: «Пусть их мало, но всё же остались россияне-патриоты!» И я пошёл к нему в кабинет. Он сидел за столом, наклонив голову, что-то там разбирая, и, увидев меня, резко спросил:

– Что надо?

Я подошёл к столу, протянул ему руку:

– Спасибо вам! За то, что такие, как вы, есть! – и, пожав её, развернулся и пошёл к дверям, собираясь как можно скорее уехать в Ригу. Как вдруг услышал за спиной:

– Подожди! Давай подпишу! Они не тебе, так кому-нибудь другому всё равно продадут! – и расписался на этой бумаге, как в своём бессилии что-то изменить. Но я запомнил его на всю жизнь.

И вот я, не грабитель российского народа, а уважаемый французами бизнесмен, сижу в Страсбурге и попиваю розовое вино, вспоминая того единственного честного человека из всей толпы лизоблюдов, которые дали мне эту прекрасную возможность. Да, эта загадочная и порой продажная русская душа.

Пока я вспоминал о том случае, пришли музыканты, и расспросы прекратились, Валерию пригласил потанцевать Жан, а к Жоржу подошла та женщина, которую привели сюда два кавалера, и пригласила его на танец. Мне приглашать было некого, да и вообще я танцевать не любил, разве что в серьёзном подпитии и исключительно контактные танцы.

Жорж вернулся к столу расстроенный, я вопросительно на него посмотрел.

– Она просила меня провести с ней сегодня вечер! Но я сказал, что ко мне приехали друзья и я поведу их к Жану, и она назло мне пришла сюда с ними! Понимаешь, если бы я пришёл с ней, мне надо было бы ей уделять максимум внимания, а я хочу пообщаться с вами, с ней я всегда успею! – поделился он со мной.

В это время опять зазвучала музыка, и за Жоржем снова пришла дама, и он, вежливо улыбаясь, покорно пошёл за ней на танцевальную площадку.

Мне она была любопытна, и я принялся её более внимательно рассматривать. Обыкновенная стройная женщина, которых у нас в Риге хоть пруд пруди, красивые ноги и невыразительное лицо, на которое я бы и внимания не обратил, – в нём не было той изюминки, из-за которой можно потерять голову. Жорж опять усадил даму рядом с её кавалерами, что-то сказал, они все дружески заулыбались. Мне был непонятен такой подход, когда дело касается женщины; у нас бы все друг друга уже поубивали, а тут сплошная романтика. И что они в ней нашли? Она словно прочла мои мысли или, скорее всего, почувствовала чужой взгляд, обернулась в пол-оборота в мою сторону и посмотрела мне прямо в глаза.

Ощущение было такое, будто я полетел вниз по американской горке, у меня захватило дух – она взглядом сорвала с меня всю одежду. «Ни хрена себе, что там внутри кипит у этих француженок, даже через глаза выплёскивается и ошпаривает! Поэтому здесь выбирают женщины, а не мужчины, как у нас!»

Словно в подтверждение моих мыслей, подошёл Жорж и виновато сказал:

– Она предупредила – если я не поеду с ней, она поедет с одним из них!

– Странные у вас тут отношения. Если бы у нас кому-то так сказала его женщина, для неё это бы плохо кончилось!

– Как это – плохо кончилось? – не понял он.

Я не стал ему рассказывать о наших достаточно незатейливых нравах и упростил:

– Да послали бы её в задницу, и всё!

Жорж, потомок старинного дворянского рода, смеялся до слёз, видимо, представлял, как бы он смог это сделать. В конце вечера он всё же ушёл с ней, а её кавалеры на прощание дружески жали ему руку и улыбались, радуясь неизвестно чему.

Мы с Лерой шли пешком по городу, хмельные и счастливые, обсуждая сегодняшний вечер и то, как мы отличаемся друг от друга. Мы не стали брать такси, до отеля было недалеко.